Карл Бюлер Теория языка. Теория языка вчера и сегодня Глава I. Принципы науки о языке
 Скачать 2.61 Mb.
|
§ 6. Психологические предпосылки позиционных способов указания в индоевропейских языкахТипы указания у Бругмана и проблема в целом Стремясь сразу же подчеркнуть значение классической работы Бругмана для теории языка, мы начнем с одной цитаты: «Когда компаративист занимается изучением класса слов, в котором, от праиндогерманских времен до наших дней, происходила столь быстрая смена средств выражения, какая едва ли встречается в каком-либо другом классе (именно поэтому здесь так важно учитывать этимологию и формально-исторические преобразования), он не должен ждать, когда семасиологи завершат свои изыскания, чтобы лишь тогда, на основе полученных ими данных, попытаться вскрыть весь комплекс исторических взаимосвязей. Задача компаративиста, скорее, состоит в том, чтобы идти впереди этих ученых, показывая им. из какой исторической основы следует исходить и какие проблемы возникали затем в ходе исторического развития. Уже сейчас, по мере развертывания настоящего исследования, удается на многочисленных примерах показать, что, предпринимая попытки дать историческое объяснение явлениям, характеризующим демонстративы, специалисты, по сути, заблуждались, поскольку уделяли слишком мало внимания более широкому кругу явлений, существенным образом связанных с рассматриваемыми явлениями» (Brugmann, Ор. cit., S. 17. f.) (выделено мной. — К.Б.). Мне кажется, что автор удачно сказал о необходимости «идти впереди», о существенных взаимосвязях с «более широким кругом явлений»; этот призыв не может и не должен остаться не замеченным теоретиками языка. На помощь можно также, если потребуется, еще раз привлечь удачное высказывание другого историка языка, Г. Пауля: «Думать, что можно выделить простейший исторический факт без умозрительных рассуждений, — значит обманывать себя»1. Бругман и сам движется к созданию теоретической модели; держа в поле зрения современное учение о глаголе, описывающее способы действия, он хочет найти по аналогии с этим способы указания (виды демонстративов) в индоевропейских языках. Обнаруженные Бругманом (и тщательно разработанные им) четыре таких способа соответствуют четырем позиционным видам указания в нашей схеме. Наименования «Я-дейксис» и «Ты-дейксис» для второго и третьего способов не должны вводить в заблуждение; Ваккернагель уже исправил эту терминологическую оплошность Бругмана и предложил ввести для второго и третьего способов обозначения hic-дейксис и istic-дейксис. В самом деле. указательные слова второго и третьего классов, по Бругману, указывают не на «Я» и «Ты», а на местоположение «Я» и местоположение «Ты». Первый и четвертый способы указания у Бругмана называются der-дейксис (этот, такой, тот (самый), поименованный) и jener-дейксис (тот, сякой, некий); эти немецкие обозначения отличаются образцовой точностью. Таковы представленные четыре способа указания. Кто их установил, почему они образуют четыре различные группы в индоевропейском? Конечно, потребность говорящих. Но когда это спрашивают теоретики языка, то вопрос приобретает большую глубину, его цель — раскрыть системное мышление, выявить модель, которая лежит в основе способов указания не только в индоевропейских, но и во всех языках, так сказать, указания в человеческом Языке вообще, языке в единственном числе. Задача решается намного проще, чем это может показаться на первый взгляд. Простота решения связана с тем, что говорящие располагают не бесконечным множеством, а ограниченным количеством способов указания; указательное поле предоставляет определенные возможности, а людям остается ими пользоваться в меньшей или большей степени, но так, чтобы тот или иной выбор был понятен всякому, кто знаком с указательным полем. Примечательно, что Брутман вплотную подошел к идее указательного поля, хотя и не довел ее до конца. В основу своих размышлений общего характера, к которым его привела необходимость разобраться в сложной исторически сложившейся системе индоевропейских демонстративов, Бругман положил наименование, вернее, несколько наименований, заслуживающих самого серьезного отношения. Их внимательное осмысление позволяет увидеть, что здесь намечены контуры теории указательного поля языка и в значительной степени все, что к ней относится. «Повседневное общение» таково, говорится в первом предложении, что речь говорящего понимается слушающим в значительной степени «на основе ситуации, в которой произведено высказывание, то есть в зависимости от обстановки, в которой происходит беседа, от окружающих предметов, от того, что известно слушающему о профессии и занятиях говорящего, и т.д.» (Brugmann. Ор. cit.). Со своей стороны мы добавим к этому еще только то, что именно жесты и психологически эквивалентные им чувственно воспринимаемые данные обеспечивают в первую очередь понимание речи из ситуационных обстоятельств. Любые другие знания и способы понимания могут и должны быть на время отодвинуты на задний план, чтобы разобраться теоретически с проблемой жестов. Представления об указательном поле прояснятся для того, кто готов принять тезис «все своим чередом, но прежде всего жесты», ибо это ключ к проблеме. Сам Бругман продолжает так: то, о чем говорится, часто связано с наглядным образом ситуации, «который является дополнением к непосредственно услышанному, более или менее необходимым для постижения цели высказывания». Здесь кульминационный момент. В переводе на наш язык: в отношении знаков языка дело обстоит так, что в «повседневном общении», будучи включенными в контекст речевой ситуации, они приобретают в нем некоторую добавочную «полевую значимость». Теперь только остается обосновать с точки зрения теории языка, сколь значим этот факт, несомненно неоспоримый и выделявшийся также и другими исследователями (например, Вегенером). Это показал Бругман на примере «повседневного общения». Следует ли думать, что «неповседневное общение» или «высокий стиль речи» отличается в этом отношении от своей простоватой сестры — разговорной речи? Какую роль играет «наглядный образ [ситуации]» в общей языковой структуре и какова степень его участия в выполнении языком его репрезентативной функции? Таков вполне закономерный вопрос, который вправе задать языковед-теоретик1. Говоря о речевых жанрах, для которых характерно обилие демонстративов, Бругман упоминает драму. «Тот тип употребления демонстративов, который для краткости можно назвать «драматическим», несомненно, является изначальным (разрядка моя. — К.Б.), причем для некоторых местоимений и местоименных сочетаний такое использование оказывается единственным» (Вrugmann. Ор. cit., S. 6). Позднее Бругман еще раз возвращается к «драматическому употреблению», после чего становится яснее причина, почему его особенно интересует этот тип. Процитирую его слова (подчеркнув по своему усмотрению то, что считаю наиболее важным для нас): «В природе местоимений Я-дейксиса ничего не меняет тот факт, что они частично используются в рассказе о минувших событиях. Мы говорим о «драматическом» типе употребления, когда демонстративы с пространственным или временным значением используются в рассказе так, как если бы речь шла об актуальном событии, описываемом с точки зрения соприсутствующего говорящего, подобно тому как в рассказе употребляется настоящее время глагола вместо прошедшего. Например: грустный, он просидел там весь вечер; он получил сегодня (вм.: в тот день) два печальных известия — он поехал в Рим; здесь (вм.: там) он прожил два дня — и сейчас уже вернулся (вм.: тогда; ср.: Лютер, каким он предстал тогда» (op. cit., S. 41 ff.). И снова это хорошо известные факты. Нужно попытаться занять такую позицию, которая позволит увидеть в единой системе все сказанное выше и еще многое другое, относящееся к нашей теме. В каких глубинах языка, описывающего события, кроется изначальное стремление к драматическому изложению, к «драматической» и наряду с ней к «эпической» речи. как развивается этот драматический способ изложения? Мы лишь ставим этот вопрос, не рассчитывая сразу же получить на него ответ. На основе исследования Бругмана мы можем и должны будем сделать некоторые более общие замечания из области теории языка, а когда мы их правильно изложим и доведем до конца, то само собой окажется, что мы вернулись к исходному вопросу. Затем уже в последующих параграфах ответ на него будет дан с позиций психологии. При этом речи драматической будет противопоставлена другая модификация — речь эпическая. Но предварительно, вслед за Бругманом, уясним себе в достаточной степени те сведения об указательных словах, которыми располагают историки языка; ведь в конце концов теория языка для того и существует, чтобы пользоваться чужими данными и сообщать свои результаты другим. Принимая чужое, она почтительна к фактам; я придаю огромное значение тому, чтобы решающие с точки зрения теории языка моменты были разработаны индуктивно на основе данных исторического языкознания. В какой-то мере это затруднительно, и если бы мы пользовались дедуктивным методом, то эта книга была бы на несколько листов меньше по объему; однако значительное преимущество такого пути в том, что сохраняется контакт теории языка с повседневными проблемами лингвистов. 1. Миф о дейктическом происхождении языка Предварительное замечание. Сейчас то и дело приходится встречаться с неким новым мифом о происхождении языка, который, явно или скрыто опираясь на представления Бругмана и других исследователей, приходит к такой трактовке указательных слов, в соответствии с которой они оказываются некими прасловами (Urwörter) человеческого языка. Те, кто так рассуждает, считают, что вначале был безмолвный дейксис, показ с помощью вытянутой руки или указательного пальца либо каких-то равнозначных им движений головы и глаз. Это безмолвное или же сопровождаемое криками и призывами выделение предметов и событий непосредственно воспринимаемой действительности (звери также способны издавать крики, но не могут указывать), вначале поддерживается сопуствующими звуковыми сигналами, которые с течением времени получают все большее распространение и все большую самостоятельность. И наконец, жесты становятся излишними и частично замещаются звуковыми сигналами. Сторонники этой теории склонны видеть специфически человеческое уже в первом указующем жесте, а из него, мол, закономерно развивается все остальное2. Некоторые рассматривают уличные указатели на перекрестках как (производный) образ или эквивалент прачеловеческого пальцевого жеста. Все эти разнообразные воззрения обобщенно можно обозначить как миф о дейктическом источнике языка. Мифы не должны быть ложными, и это касается изложенного современного мифа в такой же степени, как и пастушеской идиллии Гердера в стиле XVIII в. о происхождении языка, в которой различные полезные животные по очереди представали пред человеком и он давал им имена, опираясь на какие-то признаки их внешнего вида или голоса. Гердер, как и все прежние теоретики языка, вплоть до Платона и до соответствующего рассказа в Книге Бытия думает прежде всего о назывной функции слов и, соответственно рассматривает формирование языка как творческий акт kat» exochen. Следует, однако, подчеркнуть, что необходимо проводить четкую границу между дейксисом и называнием, четко различать два класса слов — указательные и назывные слова, относительно которых неправомерно предполагать, во всяком случае, для индоевропейского, что один класс произошел от другого1. Гипотеза о том, что вначале было указание без называния, сама по себе допустима и непротиворечива. Однако тот, кто задумывается о происхождении языка, не может ограничиться одной этой гипотезой в качестве достаточного объяснения всему, что нужно принять как данное и (по крайней мере на сегодня) не выводимое из других фактов. Примеры, предложенные Бругманом для иллюстрации постулируемых четырех видов демонстративов, хорошо подтверждают это положение. Бругмана не смущает, что эти примеры взяты не из древнейших документов, а преимущественно из современного немецкого языка, на котором говорит он сам. Представим себе, что кто-то из нас показывает на какой-то видимый предмет пальцем и при этом произносит некоторую звуковую последовательность der Hut «эта шляпа»; тогда, согласно Бругману, это первый способ указания, и для него в индоевропейских языках существуют среди других способов обозначения корни *to- и *so-. Сторонники изложенного выше современного мифа могут испытать свои силы на этом примере. Они поймут, что нельзя не учитывать три момента, а именно пальцевый жест, слово der «эта» и слово Hut «шляпа». Конечно, можно было бы обойтись и двоичным знаковым комплексом, состоящим из жеста + *to- (демонстратив) или жеста + (слово) Hut или *to- + Hut. Но при этом нужно задуматься, могло ли бы привести к какому-либо существенному прогрессу в развитии языка употребление того из упомянутых двоичных комплексов, который не содержит назывного слова Hut, а именно употребление жеста + to, то есть простое добавление звукового указывающего знака к пальцевому жесту. Указание останется указанием, и не более того, производится ли оно беззвучно пальцем или двояко — пальцем и сопровождающим жест звуком. Нет, развитие будет происходить только при условии, что прибавление звука привносит какие-то новые выразительные возможности. И как ни изворачивайся, мы не поймем этой прибавки, не обратившись к назывной функции звука. Безмолвный жест способен охарактеризовать «обозначаемое», изобразив его, в то время как звук является его символом. В обоих случаях следует различать такие вещи, как простое указание на нечто из области непосредственного восприятия и сведения о том, какими свойствами это нечто обладает. Оба эти способа сообщения данных и выделения предмета никоим образом не выводимы друг из друга, но, вероятно, они призваны дополнять друг друга. Тому, кто придерживается мнения, что один из способов предшествовал другому, ничто не мешает представить на обсуждение свои аргументы; однако эти аргументы не могут стать исходным пунктом для решения вопроса о происхождении языка или о становлении человека при помощи языка. Иными словами, указательные и назывные слова нужно различать в чисто феноменологическом плане, их различие не может быть устранено путем умозрительных рассуждений о первичности одного из классов. 2. To-дейксис и ille- дейксис Мы оказались в центре обсуждения того способа указания, который по праву был воспринят Бругманом как наиболее распространенный и наиболее важный; он обозначил его как Der-дейксис, а Ваккернагель предложил называть его по самому частотному корню термином to-дейксис. В оригинальном тексте Бругмана приводится пример: der ist es gewesen «это был вот тот самый», мы привели также пример der Hut «эта шляпа». Второе выражение в языковом отношении представляется незавершенным; в соответствии с распространенными представлениями это не целое предложение, а «всего лишь» эллипсис. Бругман, как и всякий ученый, имевший дело с исследованием разговорной речи, а также с высокоразвитым языком драмы, знает, что «случаи так называемого эллипсиса... не только встречаются, но и широко распространены и даже регулярны» (Вrugmann. Ор. cit., S. 4). Ниже мы более подробно коснемся этого обстоятельства. Во всяком случае, общеизвестен факт пропуска ненужного, лишнего при быстром обмене репликами, и потому мы должны обратить внимание на тот крайний случай, с разбора которого нужно начать, чтобы дать правильное теоретическое толкование всему объему вспомогательных ситуативных средств. То, что существует безмолвное духовное общение между людьми, в котором лишь изредка, как островок в море, может возникать звуковой символ, есть факт, из которого следует исходить. Нельзя безоговорочно и при всех обстоятельствах считать такое лишенное звуков общение убогой, примитивной, неполноценной речью. Это было бы так же неверно, как если бы, например, признаком примитивного и несовершенного хозяйственного механизма считалась покупка товаров за безналичный расчет или с выплатой сумм, лишь частично покрываемых наличными. Напротив, это может быть признаком большой изощренности. Существует также высокая культура «эллиптического» разговора, когда для наполнения содержанием и уточнения смысла звуковых островков используются «полевые значимости», связанные с ситуацией. Допустим, пример der Hut принадлежит к точным выражениям этого рода, тогда с его помощью особенно легко аналитически прояснить следующее. Указательный жест, наблюдаемый в живой ситуации восприятия, необходим, в крайнем случае он может быть представлен каким-либо эквивалентом. Для чего же тогда служит der, вообще говоря, указательное слово *to-дейксиса? Казалось бы, оно не привносит ничего живого, а лишь повторяет то, что уже передает жест. Но именно это и может оказаться заблуждением. Можно было бы сказать, что указательный звуковой знак соединяет пальцевый жест с именем Hut и тем самым делает целое правильным образованием. Можно было бы считать, что он способен играть роль посредника потому, что, с одной стороны, по материалу принадлежит вместе с именем к звуковым знакам и, с другой — по функции вместе с жестом — к указательным знакам. Но это аналитическое рассуждение осталось бы проблематичным, если бы только реконструированное индоевропейское to осталось фактически не оформленным и не приобрело грамматических (или логических) функций. Но на самом деле оно приобрело такие функции, так как немецкое der указывает на грамматический род следующего имени, в латинском же оно используется для выражения согласования. Факты такого рода можно в общепринятом смысле слова рассматривать как чисто «грамматические» функции. Гораздо глубже и важнее, однако, то, что оформленные демонстративы повсеместно приобрели определенные и не вызывающие сомнений логические функции. Мы выдвигаем одну из них на передний план, а в учении об артикле отметим еще и другие. В немецком языке выражения типа das Maiglöckchen «ландыш» и der Baum «дерево» могут быть названиями вида в неуказательном контексте, то есть относиться к виду или классу как таковому, в то время как выражения типа dies Maiglöckchen «этот ландыш» или jener Baum «то дерево» относятся к индивидным объектам. Таким образом, указательное слово в этих случаях индивидуализирует названное при помощи номинативного слова, и это одна из его логических функций. Нужно тщательно изучить, в каких пределах действует это правило. Во всяком случае, здесь можно найти и точнее определить те собственные функции указательных слов, которые принадлежат первому из различаемых Бругманом классов. Мы возвратимся к этому, рассматривая «артикль». Совершенно параллельны первому классу отношения, характеризующие в этом плане четвертый бругмановский вид указания. Он называет его jener-дейксис, а Ваккернагель включает в это обозначение латинское ille. У слов, относящихся ко второму и третьему классам, может быть выделен еще ряд функций, легче поддающихся систематизации, чем функции слов первого и четвертого классов. И все это относится к области правильно построенного учения об указательном поле языка. Признав это, мы должны на последнем этапе наших рассуждений исправить первый тезис: указательные слова были бы неспособны передавать данные логические функции, если бы у них не было с самого начала соответствующих внутренних предпосылок. Указательные слова также являются символами (а не только сигналами); слова типа da и dort «там» символичны, они называют, так сказать, геометрическое пространство, то есть то место, окружающее говорящего в каждом конкретном случае, где находится указанный объект, точно так же, как heute «сегодня», по сути дела, обозначает совокупность дней, когда это слово может произноситься, ich «я» — всех потенциальных отправителей человеческих сообщений, a du «ты» — класс получателей сообщения. Тем не менее между этими именами и прочими назывными словами языка сохраняется различие, заключающееся в том, что слова рассматриваемого типа всякий раз требуют спецификации своего значения в указательном поле языка, спецификации, которая осуществляется при помощи чувственно воспринимаемых данных, поставляемых указательным полем в каждом конкретном случае. 3. Второй и третий типы указания Второй и третий бругмановские виды указания тесно взаимосвязаны, так же как первый и четвертый. Термины Бругмана нецелесообразны, поскольку неправомерно говорить о Я-дейксисе и Ты-дейксисе при указании места отправителя и места получателя. Ваккернагель предлагает более корректные названия «hic» и «istic», исключающие возможные недоразумения. В немецком языке отсутствует указательное слово, соответствующее латинскому iste, которое было бы способно так же четко, как istic, обозначать позицию получателя в указательном поле. Hier и hic коррелируют, в то время как istic в теоретически важных случаях следует, согласно Бругману, переводить не только как «da» (там), а как «da bei dir’1 (там, около тебя). Начнем с психологически однозначных и ясных отношений между hic и hier. Бругман пишет: «Говорящий намеренно направляет взгляд собеседника на себя, говорящего, и свое окружение либо на соответствующий объект, находящийся в поле его зрения, призывая: «Посмотри сюда на меня или на объект моего восприятия!» Для этой цели служат слова типа нвн. hier, her, греч. ode, лат. hic. Дополняя местоимение первого лица или даже замещая его, этот разряд указательных местоимений выделяет Я как таковое, например... tu si hic sis, aliter sentias» (Brugmann. Op. cit., S. 10), приблизительно соответствующее выразительному немецкому выражению: wenn du in meiner Haut stecktest «если бы ты влез в мою шкуру'. Поучительно еще раз обратиться к примерам из повседневного общения, не имеющим широких контекстуальных связей, «эллиптическим» или вообще лишенным контекста, например когда при проверке зачитывают список присутствующих на собрании и каждый, услышав свою фамилию, отвечает: здесь. Иногда и из невидимого пространства, из темноты или из-за закрытой двери на вопрос: где ты? — отвечают: здесь, а на вопрос: кто там? — я. В этих случаях достаточность или недостаточность ответа зависит от способности или неспособности получателя установить по звуку местоположение или индивидуальность говорящего. Исчерпывающий психологический анализ этого факта будет вознагражден определением некоторых важнейших предпосылок общей и успешной постановки проблемы. При функционировании звуков и шумов в качестве знаков уличного движения почти всегда оцениваются, во-пеpвых, их звуковые характеристики и, Во-вторых, их пространственный источник. Я утверждаю, что то же самое происходит и в речевом общении. Например, на улице некоторый акустический сигнал должен восприниматься в соответствии с действующими дорожными установлениями как обычный автомобильный гудок, отличающийся по звуку от сигналов велосипедистов или от сирены пожарных машин. Кроме того, каждый адресат (например, пешеход) слышит этот сигнал спереди или сзади, слева или справа и ведет себя соответствующим образом. Аналогично для каждого слушателя звуки, производимые человеческим голосовым аппаратом, имеют пространственный источник и, как правило, легко выделяются из всех остальных шумов именно как звуки человеческого голоса. Более того, эти звуки имеют индивидуальный характер, который мы успешно соотносим, поскольку это соответствует нашим жизненным интересам, с каждым из нескольких десятков или сотен наиболее известных нам говорящих. Мы легко и безошибочно узнаем по голосу наших ближайших знакомых и вообще разных людей. Наш говорящий, находящийся в невидимом пространстве, рассчитывает на однозначное восприятие своего здесь из-за пространственного источника звука, а я — из-за индивидуальных особенностей голоса. Он произносит эти слова, ориентируясь на нормальную речевую ситуацию. Человек, отвечающий здесь, услышав свою фамилию на собрании, вправе ожидать, что адресат сможет найти его глазами по пространственному источнику произнесенного слова. Слушающий смотрит в направлении звука и оптически идентифицирует говорящего. Это недоступно слепым, полагающимся в аналогичной ситуации только на слух, но и от нормального слушающего человек, говорящий из невидимого пространства, ожидает именно такой реакции и, как известно, не всегда напрасно именно потому, что благодаря повседневному общению все мы в высшей степени готовы к постоянно требуемой от нас реакции. 4. Естественные средства указания Далее утверждаю, что пространственный источник звука, аналогичный пальцевому жесту при der-дейксисе, следует искать в основе hic-äåéêñèñа. Так же как общее высказывание der ist es gewesen «это был (вот) он» предполагает пальцевый жест, выражение hier ist es trocken «здесь сухо» нуждается в наглядном пространственном источнике звуков. Небольшое различие заключается в том, что комплекс «пальцевый жест + der» состоит из двух фактически изолированных элементов общего высказывания, а комплекс «пространственный источник звука + hier» содержит лишь абстрактно различимые признаки одного и того же физического явления. Однако этому различию не следует придавать слишком большого значения, поскольку каждый, кто, заявляя о себе словом здесь, особенно настоятельно стремится к тому, чтобы его однозначно идентифицировали, также использует всевозможные оптически воспринимаемые вспомогательные экспликативные средства. Можно встать или поднять руку на собрании, указать пальцем вниз на свое место или на себя (или же назад) каким-либо рефлексивным указательным жестом, естественно противоположным жесту, сопровождающему der-дейксис, либо всему остальному, функционирующему по модели простого дорожного указателя, показывающего не только «дорогу», но и «с дороги»1. Апеллятивный элемент в her, her-ориентации существенно отличается от апеллятивного элемента в hin, от любого типа hin -îðиентации. Сначала рассмотрим эту оппозицию. В общих чертах ее правильно проанализировал Бругман, ведь именно эта оппозиция, несомненно, зафиксирована при сравнении индоевропейских языков. Подобно *to-основе первого вида указания по Бругману, во втором доминирует *ko-основа, «претендующая на праиндоевропейское обозначение этого вида указания» (Вrugmann. Ор. cit., S. 51). Сразу же добавим, что в индоевропейских языках эта основа занимает ведущее положение как в группе слов со значением «здесь», так и в группе слов типа «я». Ко-основа «засвидетельствована во всех группах языков, помимо индоарийских». Мы еще вернемся к этому тезису и проиллюстрируем его довольно важным, как мне кажется, наблюдением из области детской психологии. Значение доминирования ko-основы подчеркивается существенно иными отношениями в третьем и четвертом бругмановских видах указания, где указательные слова более дробно распределяются по различным основам. Если jener-дейксису еще можно приписать известное преобладание -l- и -п-основ (ille, jener), то iste-дейксис уже больше вообще нельзя воспринимать как звуковое единство. Впрочем, в современном немецком языке невозможно распознать iste-дейксис и исходя из его функции. Что касается изолированных слов со значением «ты», то они, как это прекрасно известно Бругману и другим специалистам, в большинстве индоевропейских языков так же восходят к to- и so-основам, как и множество der-дейктических указательных слов. 5. Голосовые характеристики в качестве вспомогательных средств указания Единственный вывод из нашего обсуждения заключается в том, что обнаружена вполне отчетливая оппозиция to- и ko-основ. Может ли психология сказать по этому поводу что-либо дельное? Да, если верна идея, которой мы руководствуемся. Еще раз повторяю, что не существует такого звукового указательного знака, который бы не нуждался в жесте или в каком-нибудь другом средстве, эквивалентном жесту, или, наконец, в каком-нибудь замещающем жест конвенционально принятом ориентире. Эта на первый взгляд сложная формулировка имеет неоспоримое преимущество — она полностью охватывает все явления, называемые языковым указанием. Исходя из соображений наглядности, обсудим сначала звуковой знак в поле восприятия, отодвинув на задний план анафору и мысленный дейксис. Здесь ситуация настолько проста, что ее можно исчерпывающе описать несколькими фразами. Еще раз обратимся к дорожному указателю. Человек, молча указывающий пальцем, временно выполняет функции дорожного указателя. Его жест может обогатиться звуковым сопровождением в виде указательного местоимения с to-основой. Этот звук, как и все акустическое, производимое голосовым аппаратом, имеет пространственный источник. Чтобы определить местоположение говорящего, слушающему нужно лишь следовать за чувственно воспринимаемым ориентиром — пространственным источником звука. Соответствующий специально оформленный звуковой знак совершенно не нужен до тех пор. пока слушающий не забывает обращать внимание на пространственный источник звука. Если в живом речевом общении все же произносят слово типа «здесь», то это происходит потому, что очевидное перестает быть очевидным и нуждается в подчеркивании. Сирена пугает невнимательного партнера по коммуникации и не требует (специально оформленного) слова здесь, поскольку непосредственное действие производит его неоформленный заместитель — служащий ориентиром пространственный источник звука. Все-таки когда же и почему мы произносим «здесь» (в прямом общении говорящего со слушающим)? Да потому, что человеческий язык уже миновал стадию животных сигналов, хотя иногда адресат снова вынужден обращать особое внимание на пространственный источник звука, которым он может и должен пренебречь в речи, не связанной с указательным полем. Пока не будем обсуждать практические или теоретические действия после акустического или оптического (типичного для нас. зрячих животных) определения места. Чтобы придать большую убедительность нашим рассуждениям, следует упомянуть также и психологический источник звукового знака «я» и тем самым подготовить почву для идей, излагаемых в следующих параграфах на более широкой основе с учетом результатов сравнения индоевропейских языков. Слово «я» связано с индивидуальным акустическим характером звуков речи приблизительно так же, как «здесь» — с пространственным источником звука. Каждому из нас известно на основании собственного жизненного опыта, что индивидуальные (или типичные) особенности слышимых нами голоса и речи допускают и стимулируют поиск иных связей и интерпретаций, нежели пространственный источник. Если на вопрос «кто там?»из невидимого пространства следует ответ «я», то адресат должен опознать личность говорящего так же, как если бы ему было известно имя собственное. Но ведь имя является назывным, а не указательным словом, тогда как «я» было изначально указательным словом, а не именем; к этому вопросу мы еще вернемся. «Я», звучащее из невидимого пространства, оставалось бы лишенной смысла реакцией, если бы все мы постоянно не упражнялись в опознании личности по звукам речи. Насколько мы обязаны опыту, стало очевидным для меня благодаря ряду работ, посвященных физиогномической и патогномической интерпретации проявляющихся в речи выразительных особенностей (Ausdruck) голоса. Попутно укажем на другой факт, несомненно привлекший внимание многих современных родителей, наблюдающих за своими детьми. Мы, обыкновенные сегодняшние взрослые люди, воспринимаем типичный уличный автомобильный гудок как таковой благодаря существующим правилам дорожного движения. Для наших детей тот же автомобильный гудок несет гораздо больше информации, поскольку они совсем иначе относятся к автомобилю. Они различают, например, гудок фирмы «Бош» и гудки других марок. При более длительной практике и более пристальном интересе можно научиться узнавать автомобиль г-на NN по индивидуальному гудку (как это иногда и происходит). Давно уже известно, что мы узнаем по голосу не только мужчин, женщин и детей, но и многое другое. Мы различаем наших ближних по их однозначно «индивидуальным гудкам». Голос, раздающийся из невидимого пространства и отвечающий «я» на вопрос «кто там?», рассчитан именно на такую способность адресата. По-моему, подобные случаи очень близко подводят нас к пониманию психологического источника происхождения оформленного слова «я». Итак, подведем итоги анализа слов типа «здесь» и «я». Основную функцию слова «здесь» Бругман на редкость удачно определяет как «в первую очередь направление взгляда на местоположение говорящего». Праслово «я» (если его можно так коротко назвать, прибегнув к психологическому упрощению) понуждает адресата, Во-первых, к аналогичному и, Во-вторых, к иному действию. Неоспоримы некоторые замечания, брошенные вскользь Бругманом, изучавшим, как правило, лишь позиционные указательные слова. В простейших случаях слово «я», как и «здесь», стимулирует поиск взглядом говорящего, первую фазу реакции слушающего. Мой собеседник должен посмотреть сюда, если это возможно, или по крайней мере прислушаться ко мне, но совсем не так, как при слове «здесь», когда он пытается определить мое местоположение. Он должен бросить на говорящего физиогномический взгляд, воспринимая при этом нечто, касающееся того, кто произносит в живом общении слово «я». Может быть, при этом нужно обратить внимание на доступные зрению экспрессивные жесты или особенности голоса, или опознать личность говорящего, для чего обычно используются имена собственные, или выполнить более сложную задачу. Сформулируем вывод: чистое «здесь» функционирует как позиционный, а чистое «я»—как индивидуальный сигнал отправителя языкового сообщения. Все говорящие, принадлежащие к той или иной языковой общности, во всех мыслимых ситуациях употребляют одни и те же словесные формы, а именно «здесь» в первом случае и «я» — во втором, но необходимое наполнение следует искать в пространственном источнике звука для чистого «здесь» и в индивидуальном характере голоса для чистого «я». 6. Вспомогательные средства du-дейксиса и istic- дейксиса Таким образом, в речевом общении определенную роль (логически до формирования указательных слов) играют пальцевый жест и два названных выше признака голоса. Без них было бы невозможно возникновение таких указательных местоимений, как der, hier, а также ich (которое есть основание с ними объединять). Но и появившись и начав употребляться, они были бы лишены смысла без уже перечисленных ситуативно обусловленных вспомогательных средств. Перед исследователем, стремящимся к системности и полноте описания, неизбежно возникают два вопроса при анализе данного тезиса. Первый касается природы istic-дейксиса, а второй — обзора всех остальных естественных указаний, также потенциально содержащихся в конкретной речевой ситуации и более или менее непосредственно используемых собеседниками в знаковом общении. Однако отложим второй, наиболее обширный, вопрос и вернемся к первому. Что касается психологических основ iste-дейксиса, то речь идет о том, чтобы найти общий ответ на вопрос о наличии естественных средств указания, касающихся местоположения и личности слушающего. Выражение «указание» употребляется здесь как в прямом, так и в переносном смысле. Существуют ли в естественной речевой ситуации элементы, прямо или косвенно соответствующие жестам, функционирующие как адреса и обращенные к слушающему до произнесения изофункциональных оформленных слов? Необходимо найти решение этого логичного дополнительного вопроса, ведь пальцевый жест и два признака голоса нечто определяли до произнесения оформленного слова, выступали в качестве ориентиров, которыми необходимо руководствоваться, чтобы разобраться в конкретной речевой ситуации. Существуют ли аналогичные указания, которыми следует руководствоваться, чтобы определить местоположение слушающего или обозначить что-либо, относящееся к его личной сфере? Ведь и личное местоимение «ты» также относится к разряду указательных слов. В целом можно утверждать, что конкретная речевая ситуация наделена многими косвенными признаками класса, который мы здесь обсуждаем, однако вряд ли существует единственный прямой показатель, столь же специфический и универсальный, как пальцевый жест или вышеназванные свойства голоса. В результате анализа всех средств, попеременно и нерегулярно характеризующих местоположение и личность слушающего, обнаруживается масса обстоятельств, способных порадовать сердце детектива, но среди них отсутствует какой-либо постоянный, встречающийся во всех случаях элемент. Попытаемся подвести итоги исследования. а) Der-дейктическому пальцевому жесту наиболее близки действия говорящего, стремящегося сделать видимым свое местоположение и понятным содержание своего обращения. В выполнении этой цели участвуют туловище, голова и глаза. Из совокупности этих средств актер, если потребуется, способен выделить наиболее важные для заданной цели динамические жесты, целенаправленные «обороты». В той или иной форме аналогичное явление обнаруживается в повседневной жизни. Например, длительная фиксация взгляда говорящего на каком-либо объекте, находящемся в поле его зрения, воспринимается как обычный, широко распространенный способ указания на цель, используемый не только der-дейктически, но и адресатно (то есть istic-дейктически). Разумеется, в этом случае цель будет достигнута, только если она будет постигнута: чтобы почувствовать себя тем, в кого метит или на кого намекает целящийся, объект цели должен заметить его намерение. Оптический контакт и фиксация внимания являются предпосылками любого жестового общения. Почему бы не присоединить сюда пальцевый жест? Он тоже при определенных обстоятельствах используется iste-дейктически, однако при переходе от der ist es gewesen «это был вот тот» к du bist es gewesen «это был ты» меняется только речевой текст, а не пальцевый жест. Будем считать установленным, что у нас отсутствует пальцевый жест, специально предназначенный для iste-дейксиса. Добавим, что следует признать неудовлетворительным объяснение этого явления, приводимое Бругманом. Цитирую: «Der-дейксис уводит от говорящего в его наглядный образ независимо от близости или удаленности указываемого объекта. Der-дейксис естественным образом настигает также и собеседника, поскольку говорящий повернут лицом к тому, к кому он обращает свою речь. Таким образом, данное употребление дейктических демонстративов объясняется просто» (Вrugmann. Ор. cit., S. 14). Это высказывание должно объяснить исторические факты — отсутствие местоимения, которое начиная с праиндоевропейского времени служило бы «исключительно или преимущественно iste-дейксису, то есть указанию на личность собеседника и его окружение», при том, что во многих индоевропейских языках der-дейктические местоимения сохраняют более тесную и в конечном счете вполне твердую и неотъемлемую связь с собеседником. (Таково положение дел в индоарийском, армянском, греческом, латинском и южнославянском, например болгарском.) Этот исторический факт представляет несомненный интерес, однако несостоятелен феноменологический анализ, «объясняющий» это явление, так как даже простое геометрическое исследование свидетельствует о том, что der-дейктический пальцевый жест «естественным образом настигает собеседника» лишь в единственном отмеченном случае, когда указываемый объект и собеседник находятся на одной и той же прямой по отношению к говорящему. В остальных случаях этот жест вовсе не относится к собеседнику. Когда речь идет о жесте, нельзя не упомянуть часто встречающуюся конкуренцию между обращением отправителя к получателю и обращением к указываемому объекту. Отправитель сообщения решает сразу две задачи, указывая и то и другое. Он решает эти задачи либо поочередно, находя пальцем или глазами сначала адресата и потом направляя его взгляд на предмет, либо одновременно, как бы разрываясь на части, например когда его глаза обращены к собеседнику, а указательный палец направлен на предмет (эта поза хорошо известна любому художнику). б) Но довольно об оптическом аспекте. Существуют также различные способы целенаправленного использования голоса. По-моему, этот факт неоспорим, даже если он еще не имеет достаточного психологического обоснования. У меня есть слепой коллега д-р Фридрих Мансфельд. Простые опыты подтвердили, что в дружеском кругу, когда перескакивают с одной темы на другую и то и дело в разговор включаются новые собеседники, он каждый раз угадывает, когда обращаются именно к нему. Он все понимает исключительно по голосу, поскольку его не называют по имени и не адресуют языкового сообщения персонально ему. Дело в том, что он лучше, чем мы, зрячие, реагирует на легко опознаваемый различительный знак. Когда голова (глаза) и рот собеседника повернуты к слепому, это — оптимальное положение для благоприятного восприятия им громкости звуковых волн говорящего. Он научился замечать их и адекватно реагировать на них. Я не располагаю данными о том, насколько это наблюдение справедливо по отношению ко всем слепым. Еще меньше мне известно о том, способны ли зрячие регулярно реагировать на то или иное акустическое явление в жизненной практике без специальной тренировки. При детальном анализе обнаруживается некоторое сходство определения направления и дальности удара в артиллерии с действиями говорящего, стремящегося «поразить» конкретного адресата своим голосом и заставить его прислушаться. Способность отправителя добиться правильного восприятия сообщения получателем побудила меня выдвинуть важнейшую гипотезу. Необходимо считаться с примечательной закономерностью фонорецепции, которую по аналогии с хорошо известными оптическими постоянными факторами можно сформулировать как «приблизительное постоянство громкости тонов и шумов при изменении расстояний». Подобно тому как мы видим размеры предметов без искажения перспективой, мы, по всей вероятности, слышим звуки без искажения их громкости на расстоянии. Возможно, этот закон имеет решающее значение для восприятия громкости звуков человеческого языка в речевом общении1. Степень громкости звуков варьирует в зависимости от обстоятельств. Каждый из нас говорит громче собеседнику, сидящему за столом напротив, нежели соседу по столу, еще громче, если мы хотим, чтобы нас услышали все присутствующие за длинным столом, и громче всего на улице, когда звуки нашей речи должны быть восприняты адресатом, преодолев границы нормальной слышимости. При определенных обстоятельствах, и особенно в местах скопления большого количества народа, говорящий, неспособный соизмерять с ситуацией данный регистр интенсивности звуков, становится в тягость то собеседнику, то лицам, не принимающим участия в разговоре. Обременителен человек, слишком громко говорящий за соседним столом в гостинице или в дальнем купе того же вагона, обременителен и тот, кто говорит слишком тихо издали. Все эти факты психологически объясняют интереснейшие результаты упоминавшегося ранее исследования Морманна, до некоторой степени проливающего свет на сущность странного явления, хотя бы раз замеченного каждым из нас, когда определенно чувствуешь, что к тебе обращаются, и не можешь понять, почему же, собственно, это происходит. Но, пожалуй, хватит об этом. В заключение повторю тезис, выдвинутый в начале этой главы: существуют различные естественные вспомогательные средства, привлекающие внимание собеседника жестом или голосом и заставляющие его прислушаться. Воспринимаемые зрением повороты к адресату преобладают среди зрячих там, где позволяют обстоятельства. Что касается потенциала акустических явлений, то об их функциях и сфере применения мы еще не имеем ясного представления. В крайнем случае можно прибегнуть к общеупотребительным неоформленным способам обращения (pst! he! halloh!) и оформленным назывным словам, среди которых не последнее место занимают имена собственные. Таким образом, не наблюдается недостатка в удобных для пользования чувственно воспринимаемых ориентирах, необходимых для конституирования языкового вида указания, называемого istic-дейксисом. Однако мне кажется не исторически случайным, а психологически закономерным, что istic-дейксис или вообще не встречается (по крайней мере в индоевропейских языках), или в известных случаях — представляет собой, по-видимому, относительно позднее и никак резко не ограниченное явление. Естественные вспомогательные средства либо достаточно сложны, как акустические, либо слишком близки средствам der-дейксиса. как оптические. Особенно важно то, что слово du «ты» использует те же средства и не оставляет istic-дейксису подлинных возможностей развития. 7. Jener- дейксис Чтобы завершить разумным образом наше психологическое исследование индоевропейских позиционных видов указания, добавим некоторые детали к бругмановской схеме jener-дейксиса. Подчеркнем, что в большинстве случаев слова этого класса имеют две различные, но тесно связанные функции — указание на более удаленный объект и на объект, находящийся по другую сторону границы между указывающим и указываемым. «Указание на объект, находящийся по другую сторону границы, по-видимому, составляло основное значение jener-дейксиса, а компонент значения большей удаленности возник благодаря объединению местоимений ich- и der-дейксиса» (Вrugmann. Op. cit., S. 12). Разовьем последний тезис. Характерно, что различие становится особенно отчетливым в оппозиции1. Это явление, например, характерно для пальцевых жестов hier- и der-дейксиса. Однако мне не удалось бы сообщить ничего о каком-либо постоянном и специфическом жесте jener-дейксиса. Разумеется, оппозиции могут возникать стихийно. Когда больной хочет показать врачу место, причиняющее боль, то он обозначает словом da часть тела, до которой он может дотронуться, а словом dort — часть тела, недоступную ему в данный момент. Конечно, в выражениях jener Fleck dort «то место, там» или dort «там» речь не идет об объективно большей удаленности. Таким образом, противопоставление «da» и «dort» в немецком языке носит характер окказиональный и относительный. Напротив, к сфере, охватываемой «hier», может быть отнесена вся земля, если какой-либо иной мир обозначается как «dort»; при этом наблюдаемая иногда направленность жеста вверх локально детерминирована, так как мир иной расположен на небе, над землей. Если «посюстороннюю» и потустороннюю области разделяет река или ограда, то при указании на «тот мир» жест, естественно, уже не направлен вверх. Это подтверждает, что данные оппозиции и соответствующие им жесты весьма относительны и окказиональны. Мое собственное языковое чутье свидетельствует о том, что в современном разговорном языке da преимущественно используется для обозначения моментально достижимого при помощи руки, нескольких шагов или прохождения небольшого расстояния2. Einer ist da может означать «Он в Вене (после каникул) «или» в пределах слышимости и восприятия речи», «в моих руках». Пододвигая какой-либо предмет, собеседник обычно говорит: da (или da) nimm dies «вот, возьми это». В современном немецком языке dort отличается от da как указание на объект, в данный момент больше не находящийся в пределах досягаемости; его нельзя ни коснуться, ни увидеть, ни даже сделать доступным восприятию, преодолев расстояние в несколько шагов или, скажем, в несколько трамвайных остановок. По-моему, в реализуемой в речи пространственной сфере говорящего выделяется геометрический центр, указываемый, как правило, словом da и соответственно противопоставляемый dort. В немецком разговорном языке еще труднее определить положение слова jener. Вероятно, лучше всего описано анафорическое и анамнестическое употребление jener, приблизительно соответствующего лат. ille и указывающего на объект, непосредственно не присутствующий, но фигурирующий в сознании говорящего в качестве психоаналитического комплекса. Во многих случаях и в наши дни jener еще отчетливо прослеживается в поле восприятия, в других же случаях употребления jener по крайней мере в некоторой степени ощутима граница, дистанция, некоторое пространство, отделяющее указываемый объект от говорящего. 8. Общий вопрос Сложный семантический анализ подобного рода, нередко не приводящий к надежным результатам, вызывает сомнение в том, что jener-дейксис функционирует как специфичный вид указания в современном разговорном языке. Если сомнение обоснованно, следует разобрать вопрос о научных критериях выделения бругмановских видов указания. Согласимся, что система четырех индоевропейских позиционных видов указания весьма привлекательна. Она свидетельствует не только о добросовестнейшем изучении данных исторического и сравнительного языкознания, но и о тонком психологическом чутье, свойственном настоящему филологу. Лингвистика, универсальное образование и знание людей — вот составные элементы, из которых великий Зодчий создает гениального филолога. Четыре бругмановских вида указания обнаружены гениальным филологом. Они обнаружены, но концептуально не определены. Рассматриваемый нами автор употребляет термин «виды указания» ('Zeigarten') по аналогии со «способами глагольного действия» ('Aktionsarten'). Ср. его высказывание: «Различают моментальные и длительные действия; аналогично этому различные способы употребления нашего разряда местоимений можно назвать видами демонстрации или указания» (Вrugmann. Ор. cit., S. 9). Как легко заметить, это определение не дает критериев проверки принадлежности современного dort к der- или jener-дейксису. Если однажды зародилось сомнение, образуют ли именно четыре вида указания (а не больше) прочную систему, в которой ничего нельзя ни убавить, ни прибавить, попробуем обратиться за мудрым советом. Посмотрим, может ли психология способствовать решению этой проблемы. |