Три века северной столицы

• Название: Три века северной столицы
• Дата: 20.07.2022
• Размер: 2.75 Mb.
• Имя файла: voznikshij-voleyu-petra-istoriya-sankt-peterburga-s-drevnih-vrem.doc
• Тип: Документы; #633885
• страница: 20 из 42

Из указа Петра I:

Замечено, что жены и девицы, на ассамблеях являющиеся не зная политесу и правил одежды иностранной, яко кикиморы одеты бывают. Одев робы и фижмы из атласу белого на грязное исподнее, потеют гораздо, отчего зело гнусный запах распространяется, приводя в смятение гостей иностранных.

Указую: впредь перед ассамблеей мыться в бане с мылом со тщанием и не только за чистотой верхней робы, но и за исподним также следить усердно, дабы гнусным видом своим не позорить жен российских.

На ассамблеях танцы делились на цере­мониальные и английские. К первым при­надлежали польский (полонез) и менуэт, ко вторым «англез», «аллеманд», английский контраданс и другие. Мы опишем некото­рые из этих танцев, так как они уже отошли в прошлое и теперь никому не известны.

Менуэт отличался мерностью и цере­монностью движений; танцоры двигались мелкими, размеренными па, стараясь при­дать своим фигурам изящные позы, причем дамы, грациозно опустив руки, слегка при­подымали пальцами полы своих юбок. Ме­нуэт складывался из четырех хореографи­ческих движений. Первое состояло из двух коротких полушагов правой и левой ноги. Во втором движении танцор делал движение правой ногой, приподнимаясь на носках. Медленным опусканием пятки правой ноги он переходил в третье движение, причем правая нога плавно сгибалась; затем повторялся полушаг, и скользящим движением вперед левой ноги, составлявшим четвер­тый ритм, танец завершался. Далее следо­вало повторение тех же движений, как это, впрочем, делается почти во всех танцах. Та­ким образом, менуэт состоял преимущест­венно из приседаний. Танцевали его пара­ми под монотонные и бед­ные мелодией звуки менуэтной музыки.

Англез состоял всегда из двух темпов и отличался живостью и картинностью дви­жений, давая женщине возможность выка­зать свою грацию. Он танцевался также па­рами и представлял собою, по идее, панто­миму ухаживания. Танцорка делала движе­ния такого рода, как будто она убегает и уклоняется от ухаживаний кавалера, ее пре­следующего; то вдруг, точно поддразнивая его и кокетничая, останавливается в оболь­стительной позе и, едва он к ней прибли­жается, мгновенно оборачивается в сторону и скользит по полу. Одной из разновидно­стей англеза явился впоследствии экосез.

Аллеманд начинался собственно гросс­фатером. Дамы становились по одну сто­рону, кавалеры — по другую. Музыканты играли нечто вроде марша, и в продолже­ние этой музыки кавалеры и дамы первой пары делали реверансы своим соседям и друг другу, потом брались за руки, делали круг влево и становились на свое место. После первой пары делали то же самое, од­на за другой, следующие пары. Когда туры оканчивались, музыка начинала играть ве­селый мотив, и аллеманд переходил в оживленный танец. Танцующие пары свя­зывали себя носовыми платками и каждый из танцевавших, попеременно идя впереди, должен был выдумывать новые фигуры. Иногда танцующие, имея во главе музыкан­та, переходили из одной комнаты в другую и обходили таким образом весь дом.

Петру, который в этот вечер словно сбросил с себя добрый десяток лет, взбрела на ум шальная мысль: поставить в пары с самыми молоденькими дамами убеленных сединами старцев. Напрасно ссылались перепуганные «кавалеры» на терзающие их недуги, на неискушенность в такого рода делах. Петр неумолим. Подагра? Нет лучшего средства против подагры, чем тот танец, каковому он их намерен обучить. Фигуры же в нем простые, нечего тут и уметь. Пусть лишь внимательно смотрят да все движе­ния за ним повторяют. И вдруг начал такие замысловатые «каприоли» выделывать, каких, верно, никому еще видеть не приходилось. Темп танца ускоряется и ускоряется. Старики путаются в фигурах, крях­тят, стонут. Некоторые, вконец обессилев, на пол садиться стали. Их бойкие партнерши тянут горе-танцоров за руки. Зрители хохочут... Сколько при этом было выпито штрафных «орлов», больших и малых!

Всему, однако, бывает конец. Пора и по домам. В последний раз подымают бокалы: «За Ивана Михайловича и его деток!» — тради­ционный тост за корабли русского флота. Теперь надо только узнать, когда и у кого будет следующая ассамблея. В Петербурге оповещал об этом обер-полицмейстер, в Москве — комендант города. Но все очереди заранее расписывались самим Петром. Он и себя из этого списка не исключил, приемы же устраивал в петербургском Почто­вом доме (на месте этого здания в конце XVIII в. вырос Мрамор­ный дворец). Так вот, оказалось, что теперь принимать гостей настал черед канцлера Гавриилы Ивановича Головкина.

Когда назвали имя Головкина, на многих лицах замелькали улыбки. Гавриила Иванович, даром что такой пост занимал и ни в чем нужды не имел, скареда был величайший. Говорили, что дома он никогда не надевал парика, а держал его на подставке в приемной: все до времени проносить боялся. Устраивать же у себя многолюдные собра­ния было для него горче горького.

В Петербурге «ассамблейный сезон» открывался и закрывался балом у Меншикова. В Москве — когда у кого.
* * *
В первых строках указа об ассамблеях оговаривалось, что пра­вила отправления их «определяются... покамест в обычай не войдет». В обычай все это вошло на редкость быстро. Давно ли отошли те времена, когда танцы считались развлечением греховным, «бесовским скаканием» назывались. А теперь, по распоряжению архиепископа Феодосия, вице-президента «святейшего Синода», ассамблеи устраи­вают и духовные лица. Даже настоятели монастырей. Они прекрати­лись (всего на два года) лишь после смерти Петра. Потом в 1727 г. появился указ об их возобновлении, по содержанию своему — почти копия первоначального. Но уже примерно с 1730 г. ассамблеи утрачивают характер официально предписанного «развлекательного мероприятия» и прочно входят в русский быт как нечто вполне естественное, само собой разумеющееся.

Музыка на ассамблеях была сначала ду­ховая: трубы, фаготы, гобои и литавры; но в 1721 г. герцог Голштинский привез с собой небольшой струнный оркестр, по­нравившийся до такой степени, что его на­перебой каждый вечер приглашали куда-нибудь.

Конечно, ассамблеи времен Петра не отличались утонченностью обстановки. В первую пору все делалось просто: в той комнате, где обедали и ужинали, слуги, уб­рав столы, подметали пол вениками, рас­крывали зимою окна, чтобы проветрить по­мещение, пропитанное запахом кушанья и прокопченное кнастером, и затем в той же самой комнате разодетые кавалеры и дамы принимались за танцы. Это происходило от тесноты тогдашних петербургских домов, почему во время собраний большею частью не было общего для всех ужина, а гости делились на две группы: когда одна ужи­нала, другая танцевала. Кроме того, петров­ская ассамблея отличалась попойками, и спаивание не только мужчин, но и дам было явлением обыкновенным.

Тем не менее, ассамблеи в какие-нибудь три-четыре года после их принудительного учреждения до такой степени привились в преобразованном русском обществе, что сделались для него потребностью и еще через несколько лет превратились в такие балы, которые по их приличию и чопорно­сти мало чем уступали изящным версаль­ским собраниям.

В подтверждение наших слов приведем описание двух балов при императрице Анне Иоанновне и при императрице Елизавете Петровне.

«Большая зала дворца, — пишет в 1734 г. жена английского резидента леди Рондо, — была украшена померанцевыми и миртовыми деревьями в полном цвету. Де­ревья, расставленные шпалерами, образова­ли с каждой стороны аллею, оставляя до­вольно пространства для танцев. Эти бо­ковые аллеи, в которых были расставлены скамейки, давали возможность танцующим отдыхать на свободе. Красота, благоухание и тепло в этой своего рода роще — тогда как из окон были видны только лед и снег — казались чем-то волшебным и на­полняли душу приятными мечтами. В смеж­ных комнатах подавали гостям чай, кофе и разные прохладительные напитки; в зале гремела музыка и происходили танцы. Ал­леи были наполнены изящными кавалерами и очаровательными дамами в роскошных платьях. Все это заставляло меня думать, что я нахожусь среди фей, и в моих мыслях в течение всего вечера восставали картины из «Сна в летнюю ночь» Шекспира».

«Знатные лица обоего пола, — расска­зывает в 1757 г. в своих записках фран­цузский дипломат граф де ла Мессельер, — наполняли апартаменты дворца и блистали уборами и драгоценными камня­ми. Красота апартаментов и богатство их изумительны; но их затмевало приятное зрелище четырехсот дам, вообще очень красивых и очень богато одетых. К этому поводу восхищения вскоре присоединился другой: внезапно произведенная одновре­менным падением всех стор темнота сме­нилась в то же мгновение светом 1200 све­чей, отражавшихся со всех сторон в зерка­лах. Заиграл оркестр из 80 музыкантов, и бал открылся. Во время первых менуэтов послышался глухой шум, имевший, однако, нечто величественное: дверь быстро отво­рилась настежь, и мы увидели императри­цу, сидевшую на блестящем троне. Сойдя с него, она вошла в большую залу, окру­женная своими ближайшими царедворца­ми. Зала была очень велика; танцевали за раз по двадцати менуэтов, что составляло довольно необыкновенное зрелище; контрадансов танцевали мало, кроме не­скольких английских и полонезов. Бал про­должался до одиннадцати часов, когда гофмаршал пришел доложить ее величе­ству, что готов ужин. Все перешли в очень обширную и изящно убранную залу, осве­щенную 900 свечей, в которой красовался фигурный стол на несколько сот кувертов.

На хорах залы начался вокальный и инст­рументальный концерт, продолжавшийся во все время банкета. Кушанья были все­возможных наций, и служители были рус­ские, французы, немцы, итальянцы, кото­рые спрашивали у единоплеменных им го­стей, что они желают. Ужин окончился око­ло трех часов пополуночи, после чего все разъехались».

Увеселения зимнего времени не ограничивались ассамблеями (летом они бывали только у Петра в день его именин и устраива­лись обычно в Летнем саду). В большой чести был театр.

Театр сам по себе — не новость для русского человека. Еще при отце Петра, Алексее Михайловиче, в подмосковном царском селе Преображенском соорудили специальное здание «комедийной хоро­мины». В нем и сцена была устроена, и «рамы перспективного письма» (то есть декорации) имелись, выполненные Петром Гавриловым сыном Инглесом — первым на Руси театральным художником. Игравшиеся в хоромине комедии (слово «комедийный» не определяло тогда характера пьесы, а приравнивалось к понятию «театральный») — это драмы преимущественно на библейско-евангельские сюжеты: «Действо об Иосифе», «Комедия о блудном сыне» и т. п. В XVII в. и в начале XVIII в. Москве подвизались также раз­личные иностранные театральные труппы.

Первый театр в Петербурге появился в середине второго десяти­летия XVIII в. стараниями принцессы Наталии Алексеевны. Обретался он в деревянном доме на углу будущих Сергиевской улицы и Воскресенского проспекта. Труппа небольшая — всего десять человек русских актеров и актрис. Все они остались для нас безыменными, кроме одного — карлика Кардовского. Был и оркестр из шестнадцати музыкантов, тоже русских.

Репертуар к тому времени тоже переменился. Пьесы духовного содержания давались редко (по этой части более всего, пожалуй, грешила Наталия Алексеевна, любившая беседовать с музами — равно почитая Мельпомену и Талию — с пером в руках). Зато охотно ставили комедии и драмы на мифологические или нра­воучительные сюжеты, переделывая подчас для сцены популярные в Западной Европе новеллы и романы. У этих пьес порою были чудо­вищно длинные названия. Скажем: «Дафния, гонением любовного Аполлона в древо лавровое превращенная». Но, по крайней мере, нетерпеливый или склонный к излишней чувствительности зритель заранее знал, что ему предстоит смотреть и какого рода пережива­ния его ожидают. Бывают ведь такие чудаки, которые чувствуют себя бессовестно обманутыми, если они рассчитывали на счастливый финал, а герой, под самый занавес, возьми да и заколись.

Театр пользовался у петербуржцев успехом. К тому же он был бесплатным.

Театр петровского вре­мени соединял в себе приятное с полезным. Наряду с драмами, подоб­ными «Дафнии», ставилось, например, какое-нибудь «Действие о Петре Златые ключи», в котором доказывалась необходимость и полезность заграничных путешествий. А когда шла многоактная пьеса, в антрактах разыгрывались коротенькие интер­медии на злободневные темы: в одной высмеивались слепые ревни­тели старины, в другой обличались взяточники и т. п.

И, пожалуй, сценические подмостки оказывались в эгом смысле полезнее трибуны оратора. Ведь искусство, благодаря красочности и образности своего языка, всегда действует сильнее, чем самые логичные, но сухие пояснения. Из всех же видов искусств театраль­ное — одно из наиболее доходчивых, а по тем временам оно и наи­более массовое.

Итак, когда со свинцового неба густыми хлопьями падает снег, когда холод загоняет людей под крышу, а в изразцовых печах так уютно потрескивают дрова, — ассамблейный и театральный сезон в разгаре.

Развлечения летнего времени соответствовали этой благословен­ной поре года, к сожалению, столь скоротечной в здешних краях. Прежде всего, это катанье по Неве на гребных и парусных судах.

До страсти любивший все виды водного спорта, Петр всячески поощрял его развитие среди своих подданных. В один прекрасный день петербуржцы узнали, что они могут бесплатно, «от казны» получить яхты и вёсельные лодки. Притом им разъяснили, что новая «забава» вводится «не токмо для увеселения народа», но и «для лучшего обучения и искусства по водам и смелости в плавании».

Если с раннего утра на флагштоке Петропавловской крепости полоскался в солнечных лучах морской флаг, привыкшие к дисци­плине жители «парадиза» спешили к своим судам. Коли ты предпо­читаешь веселой прогулке мягкую постель, плати штраф. А те, кто поразворотливее, давно уже на месте. Сборный пункт у крепости. Маршрут — по Неве до Екатериненгофа. Там остановка на несколько часов, можно погулять и подкрепиться — угощение приготовлено заранее.

Маленькая «невская флотилия» из пятидесяти или шестидесяти судов легко скользит по водной глади. Свежий ветерок надувает паруса, играет пестрыми вымпелами. Мерно взмахивают веслами оде­тые в белые рубахи гребцы. На яхтах вельмож — музыканты, волторнисты и трубачи. Простые же смертные довольствуются задушевной русской песней. Немножко грустная, широкая, как сама эта чудесная река, она разливается в воздухе, подхватывается чайками и уносится ветром к зеленеющим берегам.

Из числа многих оригиналь­ных затей Петра Великого можно признать по­пытку вывести в России по­роду карликов посредством браков. С этой целью Петр задумал женить своего любимого карлу Якима Волкова на карлице царицы Пра­сковьи Федоровны. Эта идея была приведена в исполнение ориги­нальным же образом. В августе 1710 г. последовал такой указ:

«Карл мужеского и женского пола, ко­торые ныне живут в Москве в домах бояр­ских и других ближних людей, собрав всех, выслать из Москвы в Петербург сего авгу­ста 25-го дня, а в тот отпуск, в тех домах, в которых те карлы живут, сделать к тому дню на них, карл, платье: на мужской пол кафтаны и камзолы нарядные, цветные, с позументами золотыми и с пуговицами мед­ными золочеными, и шпаги, и портупеи, и шляпы; и чулки, и башмаки немецкие; на женский пол верхнее и исподнее немецкое платье, и фантажи, и всякий приличный до­брый убор».

Согласно этому указу, было собрано в Петербурге и Москве около 80 карликов и карлиц, однако же сбор продолжался на­столько медленно, что свадьба могла быть отпразднована не ранее 14 ноября. Накану­не ее двое карликов, исполнявшие обязан­ность шаферов, ездили приглашать гостей в колясочке о трех колесах, заряженной од­ной маленькой лошадью, убранной разно­цветными лентами и предшествуемой дву­мя верховыми придворными лакеями. На другой день, когда приглашенные гости со­брались в назначенный дом, молодые отправились к венцу торжественным шестви­ем. Впереди шел карлик, исполнявший дол­жность маршала, с жезлом, к концу кото­рого был привязан большой букет из лент. За ним шествовали жених и невеста с ша­ферами, в самых простых костюмах; потом царь, многие дамы, некоторые иностранные министры и знатные особы. Шествие замы­калось 72 карликами и карлицами попарно; карлики были одеты в светло-голубые и ро­зовые французские кафтаны, с треугольны­ми шляпами на головах и при шпагах, а кар­лицы в белые платья с розовыми лентами. После церемонии бракосочетания все от­правились на Васильевский остров, в дом князя Меншикова, где молодых ожидал ро­скошный обед. Карлы сидели в средине; над местами жениха и невесты были сде­ланы шелковые балдахины, убранные, по тогдашнему обычаю, венками. Маршал и восемь шаферов имели для отличия кокар­ды из кружев и разноцветные ленты. Кру­гом, по стенам залы, сидела царская фами­лия и прочие гости. Праздник кончился пляской, в которой принимали участие только карлы и карлицы. Петр усердно подпаивал новобрачных и затем сам отвез их домой и при себе велел уложить их в постель.

Затея Петра (повторенная им еще раз в 1713 г.) не привела к желаемым резуль­татам. Правда, молодая карлица сделалась беременной, но не могла разрешиться и по­сле тяжких страданий умерла вместе с ре­бенком.

Вдовец-карлик Яким Волков после смерти своей жены начал пьянствовать и распутничать; все строгие меры, принятые для его исправления, оказались напрасны­ми. Он умер в конце января 1724 г. и по приказанию Петра был похоронен торже­ственным и опять-таки забавным образом. Впереди погребальной процессии шли по­парно 30 певчих, все маленькие мальчики. За ними следовал в полном об­лачении крошечный поп, которого нарочно выбрали для этой церемонии по причине его малого роста. Затем ехали маленькие, особого устройства сани. Их везли шесть крошечных лошадок, покрытых до самой земли черными попонами и ведомых под уз­дцы маленькими пажами. На санях стоял гроб с телом усопшего, обитый малиновым бархатом, с серебряными позументами и ки­стями. В головах покойника, на спинке са­ней, сидел пятидесятилетний карла, брат умершего. Позади гроба следовал малень­кий карла в качестве маршала, с большим маршальским жезлом, обтянутым флером, спускавшимся до земли. На этом карле, как и на прочих товарищах его, была длинная черная мантия. За ним двигались попарно остальные карлики. Потом выступал дру­гой маленький маршал, во главе карлиц. Из них самую крошечную вели под руки двое наиболее рослых карл. Лицо ее было со­вершенно закрыто флером. За нею шест­вовали остальные карлицы попарно, в глу­боком трауре. По обеим сторонам процес­сии шли с зажженными факелами огром­ные гвардейские солдаты и придворные гайдуки. Император вместе с Меншиковым провожал процессию пешком от Зимнего дворца до Зеленого (ныне Полицейского) моста. Тело Якима Волкова было предано земле на кладбище Ямской слободы. По окончании погребения все карлики и кар­лицы были привезены во дворец и угощены здесь обедом.

«Едва ли, — замечает в своих записках один иностранец, — где-нибудь в другом государстве, кроме России, можно увидеть такую странную процессию!..»