Три века северной столицы

• Название: Три века северной столицы
• Дата: 20.07.2022
• Размер: 2.75 Mb.
• Имя файла: voznikshij-voleyu-petra-istoriya-sankt-peterburga-s-drevnih-vrem.doc
• Тип: Документы; #633885
• страница: 24 из 42

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ СТРОИТСЯ

…где строенья станом великанов

разместились тесно по земле.
В. Брюсов
По сути дела в устье Невы в первые годы основания Петербурга вырастали два города — один на Березовом острове, под защитой Петропавловской крепости, а дру­гой — на Адмиралтейском острове, охраняемый пушками Адмиралтейства. Особенно быстро шла застройка Березового острова.

Хотя правительство и не могло уделять много вни­мания собственно строительству города, Петербург раз­растался. Возводила свои палаты знать, строили дома офицеры и служащие разных канцелярий, иностранцы, мастеровые. Рыли землянки и разбивали шалаши ра­ботные люди — подкопщики. Возникали лавки, харчев­ни, бани, рынки — Морской у Адмиралтейства, Обжор­ный на Березовом острове. Образовывались слободы, давшие впоследствии названия улицам Пушкарской, Ру­жейной, Посадской, Монетной, Зелейной (позднее — улица Зеленина). Знать селилась вдоль берегов Невы и Большой Невки. Возникли Большая и Малая Дворян­ские слободы.

Город в целом представлял собой несколько слобод с кривыми немощеными улочками и переулками, пусты­рями, маленькими домиками. Мостов почти не было. Берега рек и каналов еще не укреплялись, не стали набережными. В первые годы город целиком был дере­вянным. Среди его зданий выделялся дворец петербургского губернатора А. Д. Меншикова, вначале построенный из дерева, а потом из камня. На левом бе­регу Невы, там, где позднее был поставлен памятник Петру I — Медный всадник, стояла деревянная церковь Исаакия Далматского. За ней тянулись болота и за­болоченные луга.

Петр I твердо решил перенести сюда столицу. Вот почему после взятия русскими войсками в 1710 г. города Выборга последовали указы Петра о переселении в Петербург сановников, придворных, а затем двора. Петр обязал при этом каждую семью построить для себя дом соответственно своему общественному положению и по своим размерам пропорционально количеству крепостных. Затем в Петер­бург были переведены правительственные учреждения и там же в 1713 г. были расквартированы гвардейские части.

Но здесь лучше дать слово И. Г. Георги, автору «Описания С.-Петербурга в 1710 и 1711 гг.»:

«Что касается почвы нового города и его окрестностей, то она вообще очень холодная, как от множества воды, болот и пустырей, так и от самой северной широты, на которой он лежит. На Ингерманландской стороне земля, однако же, несколько плодороднее, чем на Финляндской.

До основания С.-Петербурга, на месте, им занимаемом, жил шведский помещик, с немногими финскими крестьянами и рыбаками, которые довольно, по своему, порядочно обрабатывали эту землю, так что еще и теперь, на пустырях в городе и вокруг его, остались следы борозд, поднятых их сохами.

Впрочем, за городом не растет почти ничего, кроме моркови, да и той немного, белой капусты и травы для скота.

Домашнюю скотину, как-то рогатый скот, овец, свиней и проч., прежде можно было покупать за безделицу, но теперь, когда, при большом стечении народа в С.-Петербург, потребление чрезвычайно увеличилось, бедным людям очень трудно пропитываться, так что они употребляют в пищу больше коренья и капусту, хлеба же почти в глаза не видят. Поэтому легко себе представить, сколь тяжело их существование, и если бы не подвоз съестных припасов из Ладоги, Новгорода, Пскова и других мест, то всe скоро перемерли бы с голода. А между тем, как почти все жизненные припасы доставляются сюда издалека, в зимнее время иногда за двести и триста миль, на тысячах подводах, то и цены на все ныне очень высоки.

В здешних садах, несмотря на старание, прилагаемое в особенности голландцами, тоже немного чего разводится, частию по причине холодного грунта, частию же потому, что зима продолжительнее лета. Что природа в силах произвести, то должно поспеть в два месяца: июнь и июль, да разве еще в августе, а что в это время не созреет, то должно считать погибшим. Фруктов здесь совсем нет и хотя осенью приходят из Новгорода целые барки с яблоками, но с очень незавидными; о сливах же и грушах, и даже о вишнях, и слухом не слыхать. Но зато дичь водится в большом количестве, кроме зайцев, которых, по неимению обширных пахотных полей, мало, и то все только белые. Диких свиней и коз, равно и оленей совсем не видать, но в медведях, волках, лисицах, рысях и тому подобном недостатка нет. Тетеревей, куропаток, куликов, бекасов и т. п. так много, что крестьяне, ловящие этих птиц большею частию силками, предлагают их часто почти за ничто. Между тетеревами и куропатками есть некоторые ростом с курицу; последние большей частию совершенно белые и очень вкусные, отыскивают себе корм на земле и в снегу, для чего, в защиту от холода, природа обула их в род шершавых сапожков, и мне ни в Германии, ни в Голландии, ни в Брабанте нигдe не случалось видеть птиц такой породы.

Реки здесь обилуют всякою рыбой; при всем том, как у русских нет никаких порядочных снастей для рыболовства, а, при множестве установленных постов, они тотчас с жадностью скупают весь улов, то рыба вообще довольно дорога. Зато вонючей соленой рыбы бездна; ее привозят полыми бочками и барками из Ладоги и других мест и хотя от нее уже издалека доносится такой запах, что надо затыкать нос, однако русские, в особенности же простолюдины, едят ее с невероятною алчностью и так же охотно, как свежую.

Дрова еще можно доставать с нуждою, хотя постепенно все тоньше и мельче, но и те сплавляются водою из дальних мест, потому что царем запрещено под телесным наказанием и лишением живота рубить в С.-Петербургe, особенно же на острове Ретусари, хоть бы один сучок, уже не говоря о целых деревьях. По островам и вообще в тамошних лесах растут многоразличные хорошие злаки; в гербариуме покойного флотского пастора Вильгельма Толле я нашел их свыше 300 видов, собранных им в этих местах. Обыкновенный лес здесь ель, сосна, пихта, береза и орешник; снимаемые с последнего орехи крестьяне приносят на рынок целыми кулями. Дуб и бук попадались мнe очень редко, или, лучше сказать, не встречались никогда, кроме тех двух дубов, которые, как я выше упомянул, растут у взморья на Ретусари. Оттого и суда здесь строятся все из елового и соснового леса, очень недолго держащегося в воде.

Климат в этом краю и зимой и летом очень суров и холоден; вследствие частых ветров, туманов и дождей или снега, а также болотистой местности, он притом и очень нездоров. Обычно более полугода продолжается лютая зима (немецкая зима показалась бы здесь летом), а все прочее время, за исключением июня и июля, стоит апрельская или осенняя погода. Оттого жителям необходимо запасаться шубами, теплым платьем и такою же обувью.

Когда один только день идет дождик, то уже нигде нет прохода и на всяком шагу вязнешь в грязи. В прошлом 1710 г., по распоряжению его царского величества, начали мостить камнем улицу на Финляндской стороне, под руководством немецких мостовщиков; но чтобы везде настлать такую мостовую, потребуется немало времени, да и много камня, которого здесь не в изобилии...

Что касается местных жителей, то они, большей частию, здоровый и от природы дюжий народ, говорящий особым, финским языком, очень трудным и едва ли имеющим сродство с каким-нибудь другим. К тому же они говорят так скоро, что чужому невозможно их понять.

Одеваются они почти, как лифляндцы, и носят такую же лыковую обувь, плоские шапки и за поясом небольшой топор, но переселившиеся в города ходят в немецком платье.

Живущие в Финляндии почти все евангелическо-лютеранского исповедания и в богослужении, церковном пении и молитвах следуют шведскому обычаю; однако мне часто казалось, что между ними таится еще много привязанности к прежним суеверным языческим обычаям и колдовству.

Жители Ингерманландии частию исповедуют еще евангелическую веру, частию уже русскую.

Хозяйство у них всех очень скудное и дурное, так что оно не может быть сравниваемо с бытом даже беднейшего немецкого крестьянина. Избы в деревнях срублены все на русский лад, из брусьев, крестообразно один на другой положенных, и состоят большей частию из одной комнатки, в которой и печь для варева.

Вместо окон — маленькое четырехугольное отверстие с задвижной дощечкой. У тех, которые позажиточнее, встрeчается, впрочем, иногда и крошечное окошечко, ладони в две из слюды (заменяющей нередко стекло и у самих бояр и других знатных господ), или бумажное, или же из пропитанной маслом холстины. Постели в деревнях совсем не известны, и жители покрываются, вместо одеял, какою-нибудь старой рухлядью или лохмотьями; большей же частию, точно так же, как и русское простонародье, жарко натопив комнату, ложатся, совсем нагими, на печь, похожую на хлебенную, или на доски (скамьи), приделанные к стенам, или же прикрепленные к потолку (полати), нисколько не обращая внимания на то, что таким образом лежат вместе вповалку муж и жена, работник и девка, дети, собаки, кошки, свиньи, куры и пр. Можно однако себе представить, какое ощущение эта гадость и вонь должна производить в непривыкшем к ней путешественнике, тем более, что изба обычно наполнена чадом, за которым, если стать прямо, не видно верхней части тела. Ночью для проезжего присоединяется еще другая мука от множества гадин, особенно клопов, сидящих в невероятном множестве между брусьями и в щелях деревянных стен и мешающих часто закрыть глаза хоть бы на минуту. Комаров в этих местах тоже несчетное число и мне не раз случалось, переезжая через Неву, зачерпывать полную шляпу их трупов, плывших из Ладожского озера.

Вместо свечей жители употребляют тонко наколотые еловые лучины, которые втыкают, одну за другой, в железный светец, подставляя под него ведро с водой; иногда же они суют такие горящие лучины прямо в деревянную стену, нисколько не заботясь о том, что от этого может сгореть вся изба.

Их детские зыбки тоже мудреные. К гибкому шесту, укрепленному, как у токарей, в потолок, привязывают тесьмой или веревкой продолговатую корзину, в которую кладут младенца, обложив его старым лохмотьем, какими-нибудь общипанными перьями или соломой; потом корзинку то тянут вниз, то отпускают вверх, приводя ее таким образом в качательное движение; когда же мать хочет дать ребенку грудь, то она, не вынимая его, наклоняется для этого над корзиной.

При постройке своих изб они довольствуются небольшим топором с прибавкою разве еще угломера, а вместо скобеля употребляют кривой крюк, каким в Германии мясники счищают и соскребают чурбан, на котором рубится мясо или готовятся колбасы. Этих орудий им, как и русским, стает на все, и избы их поспевают в самое короткое время. Двери в последних обычно так невысоки, что входящему надо очень низко наклоняться, и когда их отворяют, из избы валит такой дым и чад, что можно упасть в обморок или задохнуться; но жителям ни до этого, ни вообще до какой-нибудь чистоплотности нет ни малейшего дела.

Из всего сказанного легко себе представить, какой жалости достойны эти бедняки, когда промысл насылает на них голод, войну и повальные болезни, особливо же чуму.

В проезд мой этими краями к С.-Петербургу, я находил еще кое-кого по деревням; но на возвратном пути, на каких-нибудь 30, 40, 60 и более миль, уже не было ни одной живой души; все погибло и перемерло, и если бы царь, овладев Лифляндией, не устроил по дороге из Нарвы через Дерпт (теперь этот город — одна груда камней) до Риги, т. е. на расстоянии почти 100 миль, для собственного своего удобства и для порядочных путешественников, нескольких почтовых домов через каждые 3 или 6 миль, то проезжему в суровое зимнее время пришлось бы погибнуть от стужи и голода.

Война и моровая язва вконец разорили плодоносную и богатую Лифляндию и Курляндию. В деревнях почти не видать жителей, хлеб стоит на полях несжатый, скот разбрелся и съеден волками, дома в совершенном запустении; помещичьи имения и большие общины, в которых было по нескольку тысяч крестьян, так вымерли, что местами осталось не более трех, четырех или шести душ...

Упомяну также, что чума хотя доходила до Нарвы и, как говорят, до Копорья, однако в С.-Петербург не проникла; но так как и здесь недостаток продовольствия имел следствием большую смертность, то вывели заключение, будто бы в этом городе тоже чума, из-за чего были приняты разные меры предосторожности.

С умирающими из бедных классов здесь не много, впрочем, церемонятся: труп, завернув в рогожу, привяжут веревками к шесту и таким образом несут его два человека; лишь иногда везут на дровнях  как мне самому случалось видеть  совсем нагого на кладбище, гдe зарывают его в землю без всякого дальнейшего обряда».

Строительство Санкт-Петербурга было делом весьма непростым.

Москва являлась деревянным городом, Петербург должен быть каменным, и в сентябре 1714 г. появляется указ «О воспрещении на несколько лет возводить во всем государстве каменное строение, так как в Петербурге трудно достать каменщиков и мастеров каменного дела». Для того, чтобы Пе­тербург мог застроиться каменными постройками, прекращается на ряд лет, причем не указывается на сколько же лет, каменное строительство во всем государстве — принимается мера небывалая; но она все-таки не вполне достигает своей цели, в Петербурге много деревянных построек. Тогда из­даются два взаимно дополняющих распоряже­ния — первое о том, чтобы строились мазанки, т. е. особые постройки из глины, если и не каменные, то походящие на каменные. Но мазан­ковые постройки пригодны к южному климату, а никак не к сырому петербугскому  это обстоятельство не принимается в расчет, важно сохранить идею каменного строитель­ства. Далее приказывается деревянные постройки обшивать тесом, а последний раскрашивать под кирпич. Пусть хоть внешний вид будет каменный, пусть это будет маскарад, но все же город не будет походить на старозаветную, узкую, с тысячами переулочков, закоулочков, бревенчатую Москву.

Стремление к новому строительству было сильно у Петра I, но в то же время были сильны и традиции прошлого. По этим тра­дициям город составлялся из слободок, в которых жили люди, соединенные или по национальностям, или по роду занятий. Этот принцип Петр отчасти положил и в основание своего строительства Петер­бурга.

Но где же конкретно его следовало строить?

Петербургская сторона для этого не годилась — она была низка, низменна, да и кроме того — пусть взят Выборг, пусть положена крепкая по­душка в основание Петербурга, все же шведы, если они возобновят свои нападения на Петербург, легко смогут подойти к Петербургской стороне — здесь нет широкой Невы, естественными преграда­ми служат лишь менее широкие, менее глубокие Невки. Адмиралтейский остров, нынешняя Адми­ралтейская часть, нынешний центр Петербурга, уже занят Адмиралтейством, около которого могут и должны жить люди морского дела, здесь не место купцам, разночинцам, служилому люду, тут должна быть Морская слободка. За речкой Мой­кой, тогда сохранявшей еще финское название Мья, уже начиналось предместье, отводились уча­стки под дачи богатых и знатных особ. Литейная сторона? Но она тоже была уже занята. На том месте, где теперь начинается въезд на Литей­ный мост, предприимчивый Яков Вилимович Брюс, чернокнижник, могущий по звездам и другим зна­кам небесным узнавать грядущие события, постро­ил деревянный Литейный амбар со шпицем, на верху которого красовался двуглавый орел. Близ этого амбара должны были расположиться артил­лерийская и литейная слободки.

Брюс Яков Вилимович (16701735) — сподвижник Петра I, дипломат, полководец и ученый. Популяризатор учения Коперника в России. В 1707 г. составил «Глобус небесный иже о сфере небесной». Составленный под его наблюдением календарь выдержал огромное число изданий. В 1696 г. составил первую карту российских земель от Москвы до Малой Азии. В 1699 г. организовал «навигацкую школу».

Таким образом, к 1714—1716 гг., когда Петр решил серьезно занять­ся устройством своего «парадиза», оказалось, что для этого имеется лишь один Васильевский остров.

Несмотря на топографические не­благоприятные условия, с 1717 г. начи­нается ряд крупных строительных работ. Отыскано 55 актов, ре­гулирующих заселение Васильевского острова, из них 16 падают на время Петра I. Первым указом — «помещики и вотчиники» обязывались строить дома по числу душ принадлежавших им крестьян, т. е. в зависимости от этого числа нужно было брать больший или меньший участок земли, воздвигать больший или меньший и по размеру, и по числу этажей дом. Но, очевидно, такое исчисле­ние найдено было неудобным на практике, и не про­шло месяца после появления первого указа, как был опубликован второй. В этом указе постройка ста­вилась в зависимость от числа дворов. Однако и это условие тоже, видимо, не вполне отвечало требованиям жизни, так как очень скоро — 21 сен­тября 1721 г. — вернулись к первому, хотя однов­ременно предъявлялось и второе, а для торговцев и купцов величина домового участка регулировалась, как говорили тогда, «промыслом», т. е. количеством платимого налога. Это обстоятельство — неустанов­ление твердого принципа для основания заселе­ния — очень характерно для петровской эпохи: проводился опыт, во время которого и испытывали те или иные средства. Но, конечно, очень скоро выясни­лось, что мало издать указы о заселении  необхо­димо «обязать»: принять те или другие репрессив­ные меры. Прежде всего указывалось, что дворянство должно «добровольно» прибыть в Петербург к определенному сроку. Но таких желающих находилось очень немного, большинство было глухо к вы­зовам, и были посланы указы к местным властям, чтобы уже те принимали меры и высылали «обя­занных строиться».

Затем принялись и за тех, кто уже поселился в Петербурге. Всех, которые не при­надлежали по роду службы к Адмиралтейству или же не были моряками, но поселились или на Адми­ралтейском острове, или вообще на Московской сто­роне, обязали подпиской, что они к определенному числу переедут сами и перенесут свои жилища на Васильевский остров. Подписку жители давали, но не выполняли ее — тогда 14 января 1721 г. поя­вился указ «О ломке на Московской стороне и Ад­миралтейском острове кровель на домах лиц, не ис­полнивших указа о переносе домов на Васильевский остров», кроме кровель велено было ломать и печи. Понятно, что в таком доме жить было мудрено, но наши предки умудрялись жить, и заселение Василь­евского острова шло далеко не гладко. Такие меры принимались не только при Петре I, но и при ближайших его преемниках, а результат, по рапорту генерал-полицмейстера первых годов царствования императрицы Анны Иоанновны, был следующий:

«На Васильевском острову на отводных местах каменное и деревянное строение хотя где и пост­роено, но полов и потолков у многих не окончено, а именно, каменные вчерне и оные не покрыты, полов и потолков и окончин нет, а у других одни фундаменты, погреба, средние и верхние жилья за­чаты и по окна и выше сделаны были, но за не­покрышками некоторые развалились; деревянное же строение у некоторых хотя было и построено; но за неимением в них присланных от помещиков людей и пустотою погнило и растаскано; у прочих же застроены и, не достроя, оставлены и стоят пусты».

Так официально доносит высшее лицо полиции, т. е. такое лицо, которому желательно скрыть не­достатки, представить дело лучше, чем оно было, но, несмотря на все эти смягчающие обстоятельст­ва, картина довольно неважная. Заселения Васильевского острова не происходило, и Петру I, даже с помощью принуждения не уда­лось достигнуть желаемых результатов.

В мае 1735 г. появился «именной указ» полицмейстерской канцелярии «О немедленной постройке домов на Васильевском острове под опа­сением описания в казну недвижимого имущест­ва» — эта мера на современном языке называется конфискацией. Далее шло воспрещение продажи и покупки недвижимости  эти акты обмена могли совершаться каждый раз по особому именному раз­решению, «не в пример прочим». Но, в конце концов, правительство должно было, не признаваясь, конечно, в сделанных ошибках, отменить все свои распоряжения, и с апреля 1759 г. заселение Васильевского острова перестало быть обязатель­ной повинностью.

Попытка заселить остров кончилась неудачно. Такая же неудача постигла и желание устроить остров по новому способу, совсем не по русскому обычаю, а на иностранный — голландский или ве­нецианский  образец. В 1714 г. майором Лепинасом был снят точный план, с указанием обмеров глубины реки, Васильевского острова, и над этим планом стали работать все бывшие в то время в Петербурге архитекторы: и полицейский архитек­тор Гербель «сочинил» проект устройства Василь­евского острова; приложил руку свою и более та­лантливый Матернови; наконец, пытались к этому делу приобщить вездесущего и все могущего делать Трезини. Ничего не выходило вплоть до февраля 1717 г., когда Петру был представлен проект архитектора Леблона.