Учебник для студентов филологического факультета Томск 2007 ббк 81. 411. 2 923 в 99 Печатается по решению
 Скачать 0.84 Mb.
|
|
I. Изменения палеографии, графики, внешнего вида рукописи:
II. Изменения в орфографии:
Возникает своеобразная орфографическая мода: @ пишется не только в тех словах, где он был этимологически оправдан (р@ка), но и в слове д@ша, где он вытеснил этимологически правильное написание q. Система произношения была ориентирована на систему письма и вообще непосредственно связана с графикой. Общий принцип этой системы состоит в том, чтобы как можно ближе следовать в произношении тем различиям, которые представлены в письменном тексте. Различение «» и «е» тщательно соблюдается. При этом различие состоит не в качестве самого гласного, но в том, что «» смягчает предыдущий согласный, а перед «е» смягчения согласных не происходит (подобно украинскому «е»). В тех случаях, когда перед «» и «е» стоит согласный, который не входит в коррелятивную пару по твердости / мягкости, гласные произносятся совершенно одинаково. В отношении гласных следует указать на отсутствие редукции, в частности, аканья, которое считается совершенно недопустимым. Это возможно потому, что не было ощутимого различия в произношении гласных под ударением и в безударной позиции, т.е. наблюдается более равномерное слогообразование, чем в живой русской речи. Отсюда оканье часто проникало в речь духовенства и считалось вообще специфическим «семинарским» произношением. В отношении согласных была тенденция избегать ассимиляции согласных, сочетающихся друг с другом. В литературном произношении могли сохраняться такие явления, которые давно уже были утрачены в живой русской речи (отсутствие перехода t’ét → t’ót, отсутствие аканья, произношение фрикативного [γ]). Особая система произношения могла сложиться в России в эпоху второго южнославянского влияния. Именно в это время в Россию проник южнославянский витийственный стиль, язык церковной литературы стал противопоставляться бытовой речи; такое противопоставление распространилось не только на стилистику, но и на другие аспекты языка. Отсюда же стремление очистить церковнославянский язык от позднейших народных наслоений, отсюда стремление упорядочить язык богослужения, противопоставив его народному языку. Не случайно и то, что именно к этой эпохе относится возникновение хóмового пения, т.е. различения слов в пении и чтении. III. Изменения в лексике:
IV. Изменения в словообразовании и грамматике: 1. Используются синтаксические конструкции, характерные для греческого языка, с родительным падежом, в соответствии с русским именительным: # О горя мне! О скорби! О чуднаго промысла! 2. В системе именных форм начинают употребляться формы звательного и именительного падежа Николае, Антоние. Такие формы сохранялись и после как сакральные имена для иноков. 3. Используются особые формы родительного падежа числительных: # трiехъ, пятихъ, десятихъ. 4. Суффикс «-ство» вытесняет суффикс «-ствие» в книжном языке. Суффикс «-ствие» сохраняется в языке некнижном или полукнижном: # чувствие – чувство. Осуществляется массовое исправление более древних русских рукописных текстов, что требует единообразия в орфографии. Нормы регламентируются «Стоглавом» – сборником постановлений собора высших представителей церковного управления на Руси, состоявшегося в Москве в 1551 г. «Стоглав» представлял собой собрание правил и норм поведения христианина в быту. Русизмы воспринимались как отклонения от нормы и подлежали исправлению. Южнославянский извод выглядит наиболее авторитетным и правильным, он выступал в роли своеобразного посредника между греческим и русским языком. Процессы преобразования церковнославянско-русской диглоссии в церковнославянско-русское двуязычие начинаются со второго южнославянского влияния, в основе которого лежали пурификаторские и реставрационные тенденции; его непосредственным стимулом было стремление русских книжников очистить церковнославянский язык от тех разговорных элементов, которые проникли в него в результате его постепенной русификации (т.е. приспособления к местным условиям). На практике это выражалось прежде всего в активизации церковнославянских словообразовательных средств и в массовой продукции неославянизмов, которые призваны заменить соответствующие русизмы. Стремление к архаизации и реставрации вызывает удаление от исходного состояния и стремительную эволюцию церковнославянского языка. К этому же этапу относится развитие у славянизмов в русском языке абстрактных и переносных значений. Расцвет второго южнославянского влияния приходится на XV в. А.А. Шахматов считал второе южнославянское влияние явлением, отрицательно сказавшимся на развитии русского языка, а А.И. Соболевский считал, что реформа помогла устранению пестроты в русском письменном языке. Соболевский подчеркивал как положительное явление тот факт, что эмигранты из Болгарии и Сербии привезли с собой новые книги, а это способствовало разнообразию жанров русской литературы, прививало новые способы словесного выражения. Отрицательные стороны второго южнославянского влияния: архаизация письма, отрыв книжного письменного языка от живой разговорной речи; орфография замедляла языковое развитие; наблюдалось стремление сделать книжный язык недоступным для непосвященных. Положительные стороны второго южнославянского влияния: (1) нормализация языка, выработка единых норм, хотя и архаичных по своей сущности; (2) распространение и развитие письменности, что способствовало началу русского книгопечатания в Москве, повлекшему за собой подъем письменной культуры, увеличение числа книг; (3) уничтожение ярких диалектных особенностей; (4) осознание общности явлений славянских языков, усиление связей с балканскими странами. Наблюдалось стремление наметить общие закономерности в развитии славянских литературных языков. Русские книжники старались сблизить русское письмо с сербским и болгарским, таким образом унифицировать славянскую письменность, осмыслить развитие славянских литературных языков как единый процесс. Осознается общность всех славянских языков, единство их культуры. Второе южнославянское влияние способствовало обогащению и стилистическому развитию литературного языка, обогатило речь неологизмами, фразеологизмами, привело к расширению эмоциональной выразительности языка и развитию словосложения. Появилось много новых сложных слов, существующих и в современном языке (# суеверие, хлебодар, гостеприимство, тлетворный, первоначальный, вероломство, подобострастный). Расширяется состав литературных жанров: появляются произведения исторические, полемические. В публицистических произведениях широко используются отглагольные существительные (# гонение, наказание, преступление), субстантивированные прилагательные (# богатый, виновный, любимый). В истории восточнохристианской культуры XIV век по праву можно назвать «православным Возрождением». Богословским течением, определившим характер всей византийской церковности этого времени и объединившим греков, болгар, сербов, русских, грузин и румын, стало мистическое учение монахов-исихастов (в буквальном переводе «молчальников»), считавших внутреннюю жизнь инока «мысленным деланием», «деланием сердечным», «хранением сердца» и «умной молитвой». Исихазм возник в IV–VII вв. в Византии, вновь возродился в XIV в. Это этико-аскетическое учение о путях к единению человека с богом, о необходимости пристального внимания к звучанию и семантике слова. Слово, по их мнению, не способно выразить «душу предмета», передать главное, отсюда – стремление авторов широко использовать эмоционально-экспрессивные средства. С развитием и распространением на Руси исихазма связано внимание к языку. Слово представляет собой сущность явлений, обозначение тождественно познанию; отсюда особое внимание к правильности обозначения, нетерпимое отношение ко всякого рода ошибкам, им придается принципиальный характер. Бытовало мнение, что неточность языка может породить ересь. Так, для раскола была кардинальной проблема, как писать имя Христа (Исус или Иисус). В это время усиливается влияние византийского и балканского искусства на развитие русского зодчества и иконописи; активно развивается переводческая деятельность; получают широкое распространение произведения аскетико-мистического содержания. Южнославянская литература XIV в. с ее торжественной риторикой, архаикой в лексике и стиле пришлась по вкусу правительственным верхам Московского государства, ибо она как нельзя лучше соответствовала идее возвышения Москвы как центра единения «всея Руси» в одну восточнославянскую державу. Величие и торжественность идеи «Москва – третий Рим» требовали и соответствующего пышного словесного воплощения. Усиливается влияние на русскую литературу литературы византийско-болгарской, с ее пышной риторикой, избыточностью панегиризма, часто переходившими в риторическое словоплетение, стилистической витиеватостью, эмоциональной силой воздействия на читателя. Это отвечало идеям единства русских земель, укрепления централизованной государственной власти, прославления монархии. Необходимо было укрепить мысль о независимости, самостоятельности русской церкви, о наличии в ее истории выдающихся деятелей, о величии Московского государя как преемника византийского. XV век по праву заслужил название «золотого века русской святости». По подсчетам В.О. Ключевского, в первые сто лет татарского ига в «1240–1340 гг. возникло всего каких-нибудь десятка 3 новых монастырей. Зато в следующее столетие 1340–1440 гг., когда Русь начала отдыхать от внешних бедствий и приходить в себя, из куликовского поколения и его ближайших потомков вышли основатели до 150 новых монастырей». Тогда же на Русь был перенесен большой корпус южнославянских текстов. Именно они составили основу библиотек крупнейших общежительных монастырей: Троице-Сергиева, Кирилло-Белозерского, Иосифо-Волоколамского и др. Все они играли исключительно большое значение в духовной жизни русского народа. Южнославянские рукописи были восприняты на Руси как наиболее правильные, возрождающие во всей чистоте древние общеславянские языковые нормы времен Кирилла и Мефодия и приближающие церковнославянский язык к греческому, хранителю чистой веры. Южнославянские тексты пришлись по вкусу русским книжникам настолько, что они стали переписывать их и подражать им. Это и явилось главной причиной второго южнославянского влияния. Его значение заключается в начале последовательной «книжной справы» на Руси. Интервал между появлением на Руси первых южнославянских книг и началом изменений в графике и орфографии их древнерусских списков составляет около десяти лет. В рукописях, переписанных русскими книжниками в Константинополе и на Афоне, этот временной промежуток еще меньше. Графико-орфографические изменения в конце XIV в. представлены почти исключительно в рукописях, содержащих новые на Руси тексты или новые редакции старых переводов. Признаки второго южнославянского влияния очень рано появляются и активно распространяются в рукописях, созданных в новых монастырях, основанных в XIV в.: Троице-Сергиевом, Спасо-Андрониковом, Савво-Сторожевском, Кирилло-Белозерском, Лисицком. Второе южнославянское влияние было длительным процессом и лишь постепенно, не одновременно охватило собой разные культурные центры Древней Руси. Раньше всего графико-орфографические изменения отмечаются в рукописях Северо-Восточной Руси. Начиная с 90-х гг. XIV в. они появляются в памятниках, переписанных московскими книжниками. К старейшим из них относятся Евангелие 1393 г. и Псалтирь 1397 г., или так называемая Киевская Псалтирь. Оба памятника переписал московский каллиграф диакон Спиридон. В связи со вторым южнославянским влиянием наметились следующие тенденции: а) отделить книжный язык от народного; б) установить более или менее устойчивые правила правописания; в) приблизить язык к церковнославянскому языку; г) уничтожить в языке и орфографии местные диалектные особенности; д) сохранить кириллическую графику в образцах древнегреческого языка. Наиболее важными последствиями второго южнославянского влияния было повышение внимания к вопросам культуры литературного языка; активное распространение всячески изукрашенной, цветистой, пышной, риторической манеры изложения. Книжно-славянский тип литературного языка продолжает византийско-болгарские традиции и обнаруживает тенденцию к созданию единых архаически-славянизированных форм. Эта новая струя южнославянского влияния способствовала развитию пышного риторического стиля, получившего название извитие словес, или плетение словес. Это особая манера украшенного слога, получившего особенное распространение в памятниках официальной церковной и государственной письменности, в житийной литературе, в риторических словах и повествованиях, в народно-литературный тип языка оно проникало эпизодически. Основные черты плетения словес:
Все это было подчинено цели создания высокого стиля, которым было бы прилично повествовать о героических подвигах московских князей, о политических событиях, прославлять светских и церковных деятелей. Все риторические приемы были призваны не только для того, чтобы продемонстрировать искусство автора или переводчика. Повторение слов, близких по значению, вновь и вновь возвращало читателя к основному предмету речи, к понятию. Этим утверждалась сложность и важность этого понятия. Читатель должен был восхищаться красотой и величием церковно-книжной речи, как он восхищался церковной архитектурой и живописью. Стиль памятника во многом обусловлен его содержанием. В религиозно-философских произведениях абстрактных рассуждений было больше, чем сюжетных рассказов, которые использовались чаще всего для иллюстрации абстрактных морально-религиозных рассуждений. Обыденное, земное, конкретное сопоставлялось с вечным, абстрактным. Эта двуплановость мировоззрения определяла основную черту стиля религиозно-философских произведений – их метафоричность. Средневековая метафора чаще всего построена на сходстве материальных явлений с духовными. Духовные от такого сопоставления становились понятнее и конкретнее. Средневековые авторы не искали новых, неожиданных аналогий, и набор метафор был довольно ограничен. Например, христианство и книжное учение – солнце, свет, тепло, весна; безбожие, ересь – тьма, холод, зима; бедствия, волнения – буря, волны; бог, князь, царь – кормчий; благие мысли и добродетели – проросшее семя, плоды. Церковно-книжные произведения заполнены такими метафорическими выражениями, как душевная лодия, бездна греховная, буря мыслена, струя православия, дождь благочестия. На сближении материального и духовного чаще всего построены и сравнения. Цель их – наглядное выявление сущности духовного. Поэтому наряду с простыми сравнениями встречаются довольно часто сложные сравнения: «Яко же град без стены удобь бывает преят ратным, тако же бо и душа не огражена молитвами, скоропленима есть от сатаны». В таких произведениях находим и многие риторические приемы, как стилистическая симметрия; параллельные по структуре предложения, содержащие сопоставление или противопоставление. Например, в «Молении Даниила Заточника»: «Богат мужь возглаголетъ – вси молчатъ и слово его до облак вознесутъ; а убогъ мужь возглаголетъ, то вси на него воскликнут», «Княже мои, господине! Яви ми зрак лица своего, яко гласъ твои сладокъ и образ твои красенъ; мед истачають устн твои и послание твое аки раи с плодом. Но егда веселишися многими брашны, а мене помяни, сух хлбъ ядуща; или пиеши сладкое питие, а мене помяни, теплу воду пиюща от мста незавтрена; егда лежиши на мяккых постелях под собольими одялы, а мене помяни, под единым платом лежаща и зимою умирающа, и каплями дождевыми аки стрлами сердце пронизающе». Впервые термин «плетение словес» употребил известный книжник XIV – начала XV вв. Епифаний Премудрый, получивший образование в Троице-Сергиевой лавре, автор «Жития Сергия Радонежского» и «Жития Стефана Пермского». Наиболее известные памятники литературы «плетения словес»:
В богослужебной литературе не находила отражения жизнь древнерусского общества. Это была специфическая «литература для чтения» с закостеневшими канонизированными текстами. Для всемерного повышения авторитета княжеской и церковной власти понадобилось создать жизнеописания московских князей и своих, московских, святых. Чтобы выполнить свою задачу, жития эти должны были поражать своей торжественностью, пышностью, великолепием языка. Именно в житиях плетение словес получило свое первоначальное развитие. Авторы житийной литературы, боясь не достигнуть совершенства в искусстве «плетения словес», постоянно говорят о своем бессилии выразить словом всю святость своего героя, настойчиво подчеркивают свое невежество, неумение, неученость. Церковные писатели давали понять, что описываемое ими явление настолько важно, необычно и возвышенно, что имеющихся слов недостаточно, и поэтому надо создавать новые средства. Например, похвала одному из князей: «Державою владеющаго на тобе богоизбраннаго и боговозлюбленнаго, богопочтеннаго и богопросвещеннаго, богославимаго божественника, правому пути богоуставнаго закона и богомудраго изыскателя святых правил, ревнителя о бозе и споспешника, богочестнаго истиннаго православия высочайшаго исходатая благовери богоукрашеннаго и великодержавнаго благовернаго и благочестиваго великаго князя Василия Васильевича…». В произведениях этого времени встречаем такие слова: # хвалословие, многоразумие, доброглашение, многоплачие, злоначинатель, христианогонитель, сребролюбствовати; новообразования с приставками: # преукрашену, преудобрену. Слово должно вызывать такое же благоговение, которое вызывает сам святой. Отсюда тревога автора, сомнение, передаст ли он сущность выражаемого. Отсюда такая черта этих произведений, как многословие. Оно создается повторением многочисленных однородных членов предложения. Жития пересыпаны восклицаниями, экзальтированными монологами святых, нагромождениями синонимов, эпитетов, сравнений, цитат из Священного Писания. Например: «Но что тя нареку, о епископе, или что тя именую, или чим тя призову, и како тя провещаю, или чем тя меню, или что тя приглашу, како похвалю, како почту, како ублажю и како хвалу ти съплету». Широкое употребление получают архаические союзы (# егда, елико, яко), определительные словосочетания типа: # пучины житейского моря, клас добродетели, серп веры. Вместо одного слова употребляются целые перифрастические словосочетания: # бездна греховная (= грех), бразды сердечные (= любовь), дымное воскурение (= дым). Оформляется большая серия характерных для книжной речи тавтологических сочетаний, состоящих из повторения однокорневых слов: # птицы поют сладким воспеванием, правоверная вера, запрещением запретить, учить учением, насытите сытых до сытости. Широко используется в риторических целях прием словосложения: # богоподражательная кротость, приснопамятный, горопленный и волкохищный, богоранные язвы, всевидотвороокружная богородица. Вместо собственных имен употребляются неопределенные выражения: # человек един, некая жена, некая дева. Употребление просторечий всякий раз специально оговаривается: # един зверь, рекомый аркуда, еже сказается – медвдь. |