Флиер - Культурология для культурологов. Учебное пособие для магистрантов, аспирантов и соискателей 2 издание, исправленное и дополненное Москва 2009 удк ббк ф

• Название: Учебное пособие для магистрантов, аспирантов и соискателей 2 издание, исправленное и дополненное Москва 2009 удк ббк ф
• Анкор: Флиер - Культурология для культурологов.docx
• Дата: 25.01.2018
• Размер: 1.47 Mb.
• Имя файла: Флиер - Культурология для культурологов.docx
• Тип: Учебное пособие; #14872
• страница: 30 из 41

3. История культуры

У ХОРОШЕГО ПРОШЛОГО НЕ БЫВАЕТ

СЧАСТЛИВОГО БУДУЩЕГО

(Выступление на конференции)

Хорошо известно, что всякая типологизация – это искусственный интеллектуальный конструкт, создаваемый в интересах познания чего-то. Типологизации могут основываться на самых разных признаках, актуальных для проводимого исследования. Но они всегда основаны только на избранных чертах изучаемых объектов при условном абстрагировании от их прочих черт.

Одним из оснований типологизации разных культур может стать их группировка по характерным представлениям о прошлом и будущем. Ведь, несомненно, то, что для разных стадий развития, разных религиозных, философских и социальных картин мира были характерны разные представления о прошлом и будущем. Типологизация, основанная на специфичных представлениях о прошлом и будущем, свойственным изучаемым культурам, нужна в интересах систематизации картин мира разных обществ и выявления некоторых фундаментальных оснований, на которых строится специфика этих картин мира.

Ради примера я попытаюсь очертить преобладающие представления, характерные для разных стадий развития обществ, заранее предупреждая о том, что это результат предельной редукции очень сложных, многообразных и противоречивых представлений. Впрочем, любая типологизация, так или иначе, является редукцией.

В первобытную эпоху, насколько можно реконструировать общественное сознание тех времен по археологическим памятникам и экстраполировать в прошлое этнографические данные по архаичным народам нашего времени (племенам, еще остающимся на превобытной стадии развития), представления о прошлом, видимо, сводились преимущественно к мифам о деяниях Демиурга, великого предка, создавшего этот мир. По мнению многих специалистов, наиболее древними являются мифы космогонические, в которых говорится о сотворении мира. И актуальная социальная практика первобытных людей в существенной мере символически повторяла это деяние Демиурга и, тем самым, обретала сакральность. Т.е. прошлое постоянно присутствовало в настоящем, как инвариантный сакральный образец, который следовало постоянно воспроизводить в различной деятельности, символически повторяя процедуру сотворения мира великим предком.

Вместе с тем, судя по всему, первобытная эпоха вообще не задумывалась о будущем, поскольку мифологическое сознание живет в циклическом времени. Если завтра будет хорошим, то в нем будет то же самое, что и сегодня. Что же может быть лучшим, чем то, что мы еще живы? А если плохим, то завтра не будет совсем. Никакое новое будущее, судя по всему, первобытным сознанием не предполагалось. Первобытное общество можно назвать собранием «вечно вчерашних».

На аграрной стадии развития прошлое виделось золотым веком, который уже миновал, но продолжает служить примером, нравственным эталоном того, как нужно поступать в разных жизненных ситуациях. К сожалению, все самое важное и самое великое уже прошло. «Богатыри не вы». Все герои жили в прошлом. Это великое прошлое уже нельзя повторить, уподобиться великим героям невозможно, но их следует воспевать, славить, в каких-то пределах сакрализовать и главное – равняться на их пример. Вместе с тем, прошлое продолжало активно присутствовать в актуальном настоящем в виде сакральных событий, символическими свидетелями которых являлись верующие, регулярно вспоминавшие об этих событиях в ходе богослужебных ритуалов. Вера неотделима от постоянных воспоминаний о сакральном прошлом, а богослужение – это и есть коллективное воспоминание. То есть прошлое тоже постоянно присутствовало в настоящем, но воспроизводилось преимущественно в культовых мероприятиях.

Будущее виделось людям аграрной эпохи в основном в эсхатологическом столкновении добра и зла, в результате которого добро победит и установится вечная космическая гармония, под которой имплицитно подразумевалась и социальная справедливость. На этом закончится история. На Земле такой гармонии по определению быть не может, хотя некоторое движение от большего зла к меньшему возможно, и все религиозные и философские учения тех времен, так или иначе, призывали к этому. Очень показательно и то, что мыслители аграрной этохи редко задумывались над тем, как будут жить люди будущего. Их больше волновало, что станет с ныне живущими. Воможно, именно поэтому земное будущее людей и не было предметом их интеллектуального интереса.

Итак, прошлое было трудным, но великим, будущее будет справедливым (хотя бы на небесах), а с ужасной современностью нужно смириться. Конечно, время от времени создавались и утопические мечтания о лучшей жизни на Земле, но они большого влияния на общественное сознание не оказывали.

Индустриальная эпоха со своим прагматическим оптимизмом в корне перевернула отношение к прошлому и будущему. Прошлое стало описываться ужасным, жестоким, темным, варварским, готическим. Если к давнему античному прошлому относились еще с некоторым почтением, хотя и признавали за ним множество грехов, то слово «средневековье», означавшее недавнее прошлое, стало употребляться как ругательство. «Отречемся от старого мира. Отряхнем его прах с наших ног». Марксизм стал определенным апогеем радикализма индустриальной эпохи в ее разрыве с прошлым. Но такую позицию занимал не только марксизм, но в большой мере и Просвещение, все еще лежащее в основе современной европейской культуры.

Вместе с тем, мысль о возможности построения в будущем справедливого и во всех отношениях благополучного общества на Земле стала основной целеустановкой социальной практики индустриального общества. Люди живут в плохом мире ради прогресса, ради светлого будущего своих детей и должны самосовершенстваться с этой целью. Социальная справедливость может быть достигнута на Земле при условии нравственного улучшения людей. Все это было предельно четко сформулировано Просвещением. Конечно, марксизм довел идею «царства небесного на Земле» до пределов безнравственности, выбирая революционное насилие, как средство его построения, но в принципе о рациональных путях достижения социальной справедливости стали думать еще с эпохи Ренессанса. В этом смысле индустриальная эпоха была самой оптимистичной в известной нам истории.

Итак, общественное сознание индустриальной эпохи было ориентировано на то, что прошлое было ужасным, современность является плохой, а будущее станет прекрасным, и мы обязаны его построить именно таким. Разумеется, я предельно упрощаю многосложную картину отношения к прошлому и будущему, но принципиальные установки сознания были примерно такими.

Постиндустриальная эпоха, с ее переходом от плюралистической истины к конвенциональной (истиной будет то, о чем мы договоримся между собой), сразу же заявила, что о прошлом мы ничего достоверно не знаем и не можем судить, было ли оно хорошим или плохим. Все, что мы знаем, – это только слова. О прошлом мы знаем в основном сказки из слов, которые выдумали позднейшие интерпретаторы. Никакой Античности и Ренессанса на самом деле не было. Во всяком случае, Платон не подозревал о том, что он живет в эпоху Античности, а Рафаэль не знал, что за окном Ренессанс. Это все позднейшие слова. И потому прошлое перемещается из сферы рационального знания в область художественных образов и идеологических манипуляций. Массовое сознание с удовольствием верит в эти сказки, а серьезные люди используют прошлое сугубо утилитарно для достижения политических целей или обогащения. Ведь прошлое пользуется большим спросом у массы покупателей и рядового электората, оно стало выгодным товаром. Оказалось, что ничто так хорошо не продается, как слова. Особенно слова о прошлом.

Восторженный пафос отношения к будущему тоже спал. Будущее, несомненно, сулит нам научно-технический прогресс и решение многих материальных проблем. Но вот станет ли оно более справедливым и нравственно достойным, на этот счет мнения расходятся. Пессимистических прогнозов не меньше, чем оптимистических. Социальная справедливость в форме политической демократии сейчас рассматривается скорее как условие прогресса, а не как его цель. Целью осталось абстрактное благоденствие, не понятно, в каких формах. Кто-то полагает, что новые технологии материального производства неизбежно породят и новые технологии социальных отношений, и новые правила культурных ограничений (закон техно-гуманитарного баланса). Но в это верят далеко не все.

Парадокс в том, что сегодня представления о будущем стали наиболее туманными, чем когда-либо в прошлом. Наверное, поэтому будущее, как никогда прежде, присутствует в нашей актуальной культуре, обращенной в завтра более, чем когда-либо раньше. Мы постоянно переживем это будущее (хотя бы в предвидимых очертаниях) и говорим о нем больше, чем когда-либо. Современная культура в большой степени превратилась в превентивное переживание будущего и накопление социального опыта на основе «репетиции завтрашнего концерта».

Таким образом, можно сказать, что человечество прошло определенный путь от восторженного отношения к прошлому к скептическому и от отрицания будущего до превентивного переживания его.

Какие выводы можно сделать на основе этой типологии? Во-первых, тот, что отношение к прошлому зависит от текущей актуальности вчерашнего социального опыта. По мере ускорения темпа протекания истории и деградации традиций вчерашний социальный опыт все быстрее и быстрее утрачивает свою актуальность, и восторженное отношение к прошлому, сменяется его отторжением, а ныне – насмешливым скептицизмом. Прошлое будет таким, каким мы вам его расскажем, как мы его проинтерпретируем и – более того – придумаем. Но, деньги вперед.

То, что отношение к прошлому всегда ангажировано современностью, стало ясно уже давно. Но прошлое еще никогда так откровенно не поступало в свободную продажу. Современная культура превратилась в грандиозный аукцион, где торгуют прошлым. Сегодня в восторге от собственного прошлого только традиционалисты. Прагматики не желают тратить на это интелектуальную энергию. Прошлое – это инструмент манипуляции эмоциями толпы и нужно относиться к нему в пределах его социальной полезности. Впрочем, в отличие от науки, которая грезила миражом постижения истины, художественная культура всегда была магазином, где продавалось наше «вчера». Правда, это никогда не делалось столь цинично, как сейчас.

В-вторых, будущее преобразовалось из сакрально детерминированного «завтра» сначала в рационально проектируемое, а затем и в актуально переживаемое. Конечно, люди всегда мечтали о том, что «завтра» будет лучше, чем «сегодня». Но все-таки «сегодня» долгое время оставалось актуализированным «вчера», причем инструментом подобной актуализации работала именно культура. Ныне «сегодня» превратилось в предвидимое, а частично уже и наступившее «завтра», и площадкой этого превентивного переживания будущего тоже является культура.

И, в-третьих, намечается четкая обратная зависимость между качеством представляемого прошлого и качеством предвидимого будущего. Чем лучшим видится прошлое, тем менее актуальным представляется будущее. Напротив, плохое прошлое, автоматически тянет за собой надежду на хорошее будущее. А сомнение в самой возможности выявления каких-то качественных характеристик прошлого порождает известную анархию в предвидении качества будущего. Есть ли в этом какая-то культурная закономерность?

По всей видимости, да, поскольку будущее осуществляется только в режиме преодоления прошлого. Другого способа человек еще не придумал. Если прошлое было хорошим, то зачем его преодолевать и думать о будущем? Лучше постараемся его повторить. Если прошлое было плохим, то преодолеем его, и построим лучшее будущее. А коли прошлое было разноцветным, то каким нужно строить будущее?
РОЖДЕНИЕ ХРАМА:

ОПЫТ САМООПРЕДЕЛЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА ВО ВРЕМЕНИ

(Эссе)

Самоопределение древнего человека в пространстве, выражаемое не только в его практическом освоении, но и в большой мере в его психологическим «присвоении», включением в систему первобытного мифологического сознания как части родовой собственности и как элемента родовой картины мира¹, разумеется, было теснейшим образом связано с такого же рода самоопределением во времени и таким же его «присвоением» древним первобытным коллективом. В случае с освоением пространства дело обстояло несколько проще: пространство видимо, осязаемо, измеримо путем практического передвижения в нем. Гораздо сложнее было выявить, обозреть и «присвоить» такую неосязаемую субстанцию как время.

Практически время наблюдалось древними людьми в таких проявлениях, как смена дня и ночи, времен года, а также процессах рождения, роста, старения и смерти, как самого человека, так и окружающих его форм живой природы. Эти две группы феноменов наблюдаемого течения времени диктовали древнему человеку и два образа времени: циклический (основанный на повторяемости тех или иных природных явлений) и линейный (основанный на неповторяющихся событиях, например, на этапах человеческой жизни). Поскольку циклические проявления были более наглядны, многократны (повторение мать учения!), то древнейшая мифология в преобладающей части своих космологических сюжетов отразила по преимуществу именно этот образ времени².

Освоение линейного времени требовало более фундаментальных интеллектуально-психических усилий древнего человека, тем более, что линейное время так или иначе было связано с феноменом смерти – безвозвратного ухода из жизни. Не претендуя на сколь-либо принципиальное решение вопроса о происхождении религии, не могу не обратить внимание на то, что известные современной науке древнейшие проявления этого феномена сознания были воплощены в практике захоронений (как людей, так и тотемных животных), появившихся у неандертальцев, т.е. в попытках как-то отреагировать на уход из жизни живого существа и какими-то ритуальными действиями «прокомментировать» это событие. Таким образом, мне представляется, что ставшая уже общим местом в науке сентенция М.Элиаде о том, что сакральным, космогоническим в сознании древних людей было только циклическое время, а линейное время воспринималось как профанное, «посюстороннее»¹, недостаточно аргументирована. На самом деле все обстояло несколько сложнее. Циклическое время было самоочевидно, наблюдаемо постоянно и с самого «близкого расстояния». В нем не было ничего загадочного. В известном смысле, оно было слишком природно, чтобы выступать как нечто таинственное, сакральное. Другое дело, линейное время, загадочное, не имеющее ни начала, ни конца и малопонятное в своей априорной неизмеримости. Освоение линейного, невозвратного времени могло явиться, по крайней мере, одним из источников возникновения религиозных представлений, а его символическое воплощение в культуре, судя по всему, было связано с религиозной системой образов не менее, нежели циклическое.

Если примеры освоения циклического времени связаны главным образом с динамической обрядовой практикой древних людей, то образцы истолкования линейного времени следует искать как в древнейшей системе космогонических мифов (посвященных не только «сотворению времени», но и «сотворению пространства»), так и в строительно-архитектурной (мироустроительной) практике первобытности. Если окажется, что они типологически совпадут или, по крайней мере, будут органично коррелировать друг с другом (не говоря уже о прямых сюжетных связях), то высказанная выше рабочая гипотеза о детерминации происхождения религии процессом самоопределения древнего человека во времени получит серьезную аргументацию.

Одновременно было бы неверным отрывать временные представления людей древних эпох от их пространственных представлений, сплетенных в более или менее синтетической картине единого и нерасчлененного Космоса. Более того, неосязаемое время непременно должно было находить какое-то выражение в иерархии осязаемых пространств, и первый же наглядный пример того: традиционное деление Бытия на подземный «мир мертвых» (прошедшее время), наземный «мир живущих» (настоящее) и небесный «мир посмертного пребывания» (грядущее), столь характерное для христианского мирощущения. Точно такую же роль должна была играть и горизонтальная иерархия пространства, выделение в нем некого «центрального места» как символа грядущего направления, куда стремится линейное время (или минувшего, откуда оно исходит) и где происходит «перетекание» настоящего в будущее (или в прошедшее). Поэтому представляется вполне корректным исследование временных представлений древних обществ в значительной мере на материале символической иерархии пространства их бытия как наглядном выражении их диахронического сознания.

Сакральная символика как одно из важнейших проявлений самоопределения древних обществ в пространстве и времени возникла задолго до сложения систематизированных религиозных учений и начала строительства культовых построек – храмов. Собственно она появилась одновременно с самим процессом пространственно-временного самоопределения и с самыми первыми религиозными представлениями древних людей.

Данные археологии свидетельствуют, что старейшие искусственные сооружения человеческих предков, найденные в Олдувайском ущелье в Восточной Африке и имеющие древность до 1 – 1,5 млн. лет, представляли собой грубо овальные в плане шалаши¹. И хотя в течение последующих тысячелетий типология жилищ постепенно пополнялась также различными прямоугольными сооружениями (что было неизбежным при использовании деревянных конструкций), однако, на протяжении всего первобытного периода человеческой истории постройки ротондальной плановой схемы имели абсолютное численное превосходство над всеми иными¹. Более того, в некоторых районах, где с переходом к земледелию возобладали жилища прямоугольного типа, аморфные до того планы поселений нередко стали обретать выражено кольцеобразную структуру (например, в раннеземледельческой Трипольской культуре на юго-западе Украины, у ряда американских племен, некоторых архаических народностей Европы, Азии и Африки)².

Чем можно объяснить эту упорную приверженность к ротондальным композициям в древнейшей строительной практике? По чисто утилитарным параметрам – тектонической устойчивости, конструктивной надежности, технологической простоте возведения, удобству размещения людей – овальные шалаши по существу ничем не превосходили прямоугольные; теплозащитные свойства также зависели не столько от формы сооружения, сколько от используемого строительного материала. Таким образом, непосредственных функциональных причин для такого рода композиционных предпочтений в древнюю эпоху, судя по всему, не было.