Литература. Ответы на билеты 1. Вопрос 1 Особенности древнерусского летописания

• Название: Вопрос 1 Особенности древнерусского летописания
• Анкор: Литература. Ответы на билеты 1.doc
• Дата: 04.10.2017
• Размер: 1.24 Mb.
• Имя файла: Литература. Ответы на билеты 1.doc
• Тип: Документы; #9167
• страница: 16 из 17

Вопрос 52. Дети в творчестве Ф.М.Достоевского.
Достоевский – это целый мир со всеми его реальными и воображаемыми противоречиями, возможностями, тенденциями, прошлым, настоящим и будущим. Его творчество вызывало и вызывает до сих пор огромный интерес, как у читателей, так и у литературоведов. О Достоевском написано огромное количество статей, монографий, научных работ.

На фоне этого богатого исследовательского материала кажется несколько странным, что тема детей, детства, детскости изучалась не столь широко. Эта тема и сейчас довольно слабо разработана, хотя литература по некоторым аспектам темы всё же имеется.

В 1907 году Р. А. Янтарёва публикует работу «Детские типы в произведениях Достоевского», в которой детские персонажи романов писателя классифицирует как три основных типа: нервные дети (Лиза Хохлакова, княжна Катя), униженные и оскорблённые (Нелли, Илюшечка), дети-феномены (Коля Красоткин, герой рассказа «Маленький герой»). Работа представляет большой интерес, но уклон в ней всё-таки психолого-педагогический. Впоследствии до второй половины XX-го века вопрос о детях и детстве в творчестве Достоевского специально не изучался.

Из статей на эту тему, появившихся в 70-ые годы, наиболее интересны небольшая, но содержательная статья Е. Семёнова «Тема детей в литературно-философской концепции Ф.М.Достоевского», статья Ю. Карякина «Всё – дитё», целый ряд публикаций В. С. Пушкарёвой: «Тема детских страданий в произведениях Ф. М. Достоевского»(1970), «Детство в концепции «золотого века» Ф. М. Достоевского»(1971) и др. Лейтмотив всех статей – униженные, страдающие дети, ставшие зеркалом социальных, классовых противоречий. Впервые делается попытка соотнести тему детства с идеей гармонии мира и философскими взглядами писателя.

Заслуживает внимания вышедшая в 90-ые годы работа Б. Тарасова «Будущее человечество...», где он касается проблем изображения детства в творчестве Ф. Достоевского. Автор отмечает, что Достоевскому характерна тенденция «овзрослять» детские персонажи, заметно изменять своеобразие их восприятия через внедрение в него взрослого сознания и его проблем, делать детей полноправными участниками диалогических романов.

Таким образом, пробел, образовавшийся в изучении темы детства и детскости, постепенно заполняется, хотя имеющаяся литература лишь намечает некоторые аспекты изучения темы детства в творчестве Достоевского, но её не исчерпывает.

Итак, «дети» Достоевского. В произведениях писателя их много. Они разные, но схожи в одном: счастливых среди них практически нет. «Современное русское семейство становится всё более и более случайным, – пишет Фёдор Михайлович. Именно случайное семейство – вот определение современной русской семьи. Старый облик свой она как-то вдруг потеряла…». По мысли Достоевского, никогда в предшествующие периоды русской истории семейство «не было более расшатано, разложено, более не рассортировано, не оформлено, как теперь».

Дети в «случайных семействах» не сохраняют духовных и нравственных связей с отцами и вступают в жизнь, ничем не связанные с прошлым, с семьёй, с детством. Особенно трагично положение детей в бедных семьях: «нужда, забота отцов отражаются в их сердцах с детства мрачными картинами, воспоминаниями иногда самого отравляющего свойства. Ребёнок из такой семьи уносит с собой в жизнь «ожесточённое сердце» и «одну лишь грязь воспоминаний».

Отсутствие высшей, объединяющей всех идеи в «случайном семействе» приводит к тому, что родители не знают, как воспитывать детей, предпочитая нанимать учителей, что значит, по мнению Достоевского, откупиться от ребёнка («ленивая семья»), либо воспитывать в связи с какой-нибудь новой, модной идеей, глубоко не усвоенной ни отцом, ни тем более ребёнком, что приводит к искажениям в развитии личности. Без высшей идеи родители не могут быть для ребёнка живым примером, который, по мысли писателя, имеет большее значение, чем преподанные родителями отвлечённые истины и понятия.

«Братья Карамазовы» – это «роман о русских теперешних детях, ну и конечно о теперешних их отцах, в теперешнем взаимном их соотношении». Парадоксальным образом именно взаимопонимание, «теперешнее взаимное соотношение» «русских теперешних детей» и «теперешних их отцов», как раз и становится основой конфликта. Слишком хорошо видят они друг в друге семейные пороки, слишком остро чувствуют родственную зависимость во зле. Связывающая их общей греховностью «карамазовщина» раздражает и побуждает к протесту. Сыновья бунтуют против отца как объединяющего их злого начала.

Наконец, «упрощённое» воспитание часто приводит к непомерным амбициям, к неразборчивости в приятии идей (обычно европейских), к непониманию собственных национальных основ (к разряду неглубоко усвоенных западных теорий Достоевский относил и революционные идеи). Через приобщение к ним выходцы из случайных семейств реализуют свою детскую ненависть и «мстят» за «случайность» свою.

Такие герои, маленькие страдальцы, появляются уже в «Бедных людях». Это «задумавшиеся дети» чиновника Горшкова, нищий мальчик на улице. Еле намеченные детские образы не просто часть общей картины жизни «бедных людей», это восприятие мировой трагедии через муки ни в чём не повинных детей, чистых ангельской чистотой.

Несчастье, постигшее семью Горшковых, передано через особую, жуткую тишину, окутавшую жизнь всей семьи. Об этой семье никто ничего не слышит. Только ночью, кода в доме царит тишина, слышно иногда всхлипывание, потом шёпот, опять всхлипывание, точно как будто плачут, да так тихо, «так жалко». И самое мучительное для Макара Девушкина: «Даже детей не слышно. И не бывает этого, чтобы когда-нибудь порезвились, поиграли дети, а уж это худой знак». Эта подробность — особая печаль ребёнка, его неискупимые страдания — повторяются в «Бедных людях» ещё дважды и каждый раз всё тоньше и больнее.

Уже в первом крупном произведении Достоевского всплывает сразу несколько «детских» тем, которые пройдут через всё творчество писателя: тема сиротства, которая впоследствии найдёт наивысшее своё воплощение в рассказе «Мальчик у Христа на ёлке»; тема безразличного отношения большинства людей к детским страданиям и как ответная реакция – ожесточение сердца; тема безвинного детского страдания.

Начиная с «Бедных людей» из произведения в произведение кочуют у Достоевского маленькие нищие, те самые дети, которые «снятся и мерещатся» и из-за которых взбунтуется Иван и захочет пострадать Митя. Ребёнок сам по себе, его внутренний мир, особенности его развития остаются пока за пределами первого романа Достоевского, хотя этот особый мир всегда привлекал его внимание.

Этот мир мечтательного, болезненного, уединённо и фантастично развивающегося ребёнка исследует Достоевский в «Неточке Незвановой». Повествование ведётся от лица главной героини. Её исповедь (можно так сказать) основана не столько на фактах жизни героини, сколько на их эмоциональном восприятии и совсем недетском анализе.

Особенности развития героини обусловлены прежде всего жизненными обстоятельствами. Она выросла в семье, где не было игрушек, где никогда не смеялись, не было искренности, не было счастья. Эта семья окончательно разваливается со смертью матери и бегством, безумием, а вскоре и смертью отца. Для Неточки наступает время перехода от «первого детства» к «зарождению правильного сознанья», потеря «ангельского чина», даваемого только бездумностью существования.

У Достоевского, есть выражение для обозначения этого перехода — «пришибление истиной»: «дети правду узнают в девять лет», то есть «прозу» и факт действительности», и «эта истина их пришибает». Истина заключается в жестокости жизни, в безнаказанности зла, в несправедливости общественного устройства.

После потери сознания на улице Неточка оказывается в доме старого князя, видит его глаза, полные сострадания, и чувствует, что пробудилась для новой жизни. Семья князя окружила Неточку заботой, но у неё появилось новое чувство: «Я сирота». Судьба героини складывается более или менее благополучно, но это не уменьшает драматизма её развития, хотя Неточка – «кроткая», в её душе нет ненависти к миру.

Другим вариантом «овзрослённого» ребёнка является Нелли из «Униженных и оскорблённых». Если Неточка – самоё кротость, то Нелли – воплощение гордости, она живёт ненавистью и бунтом. У героини тяжёлый, мучительный характер, «странный, нервный и пылкий, но подавляющий свои порывы, симпатичный, но замыкавшийся в гордость и недоступность». Люди причинили Нелли много зла, и она невольно, подсознательно хочет отомстить им, спровоцировать на раздражение, вывести из себя. Кротость старого доктора — единственное оружие, к которому она не готова, и это оружие побеждает девочку.

«Преждевременное» развитие не далось Нелли даром: оно навсегда унесло с собой мир и спокойствие из сердца, расшатало нервную систему, подорвало здоровье. Нелли умирает. Образ Нелли вызывает глубокое сочувствие ко всем несчастным, оскорблённым и униженным детям.

Сквозную для Достоевского тему сиротства продолжают образы детей Мармеладова из романа «Преступление и наказание». Мы видим их глазами Раскольникова, который привёл домой их пьяненького отца. Мармеладовы живут в узкой тесной комнате, освещённой огарком копеечной свечи. Комната проходная. Через задний угол протянута дырявая простыня, за нею находится кровать. В комнате два стула и клеенчатый ободранный диван, старый кухонный стол, некрашеный и ничем не покрытый. Девочка лет шести спит на полу, «как-то скорчившись и уткнув голову в диван». Мальчик, годом старше, весь дрожит в углу и плачет: его только что «прибили». Старшая девочка лет девяти, тоненькая, в одной худенькой и разодранной рубашке, стоит в углу возле маленького брата, обхватив его шею своею длинною, высохшей как спичка рукой. А мать, больная, чахоточная, с раскрасневшимися до пятен щеками, ходит взад и вперёд по комнате, сжав руки на груди, с запёкшимися губами и нервно и прерывисто дышит. Страшное впечатление производит эта картина «при последнем освещении догоравшего огарка». Здесь сама нищета и разорение.

Трагизм положения семьи Мармеладовых усугубляется после нелепой смерти главы семейства под колёсами щегольской коляски. Катерина Ивановна с детьми оказывается на улице. Спасает детей от гибели Свидригайлов. Такой финал нехарактерен для произведений Достоевского.

В этом же романе трижды возникает образ ребёнка – девочки, над которой надругались (тема надругательства над ребёнком – сквозная в творчестве Достоевского). Первый образ – пьяная девочка, которую Раскольников случайно встречает на бульваре. «Вот, смотрите, совсем пьяная… Кто её знает, из каких, не похоже, что по ремеслу. Вернее же всего где-нибудь напоили и обманули…, в первый раз… понимаете? Да так и пустили на улицу», – говорит Раскольников городовому. Второй – девочка-самоубийца из жизни и сна Свидригайлова. И третий – пятилетняя девочка из сна, с лицом камелии, с огненным бесстыдным взглядом, заставившая даже Сидригайлова в ужасе прошептать: «Как! пятилетняя!.. это, … что ж это такое?»

Страницы романа «Преступление и наказание», посвящённые детям, овеяны теплом, любовью, сочувствием, но всё же образы детей остаются на периферии сюжета, хотя существенно обогащают картину «униженных и оскорблённых».

Множество сюжетных ходов, связанных с детьми, было намечено Достоевским в черновых набросках к «Идиоту», но в окончательном тексте романа дети остались только в воспоминаниях Мышкина. Но, тем не менее, детская линия в романе ярко выражена: князя Мышкина Достоевский наделяет любовью и привязанностью к детям. «Ребёнку можно говорить – всё; меня всегда поражала мысль, как плохо знают большие детей, отцы и матери даже своих детей. От детей ничего не надо утаивать под предлогом, что они маленькие и что им рано знать. Какая грустная и несчастная мысль! И как хорошо сами дети подмечают, что отцы считают их слишком маленькими и ничего не понимающими, тогда как они всё понимают. Большие не знают, что ребёнок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет», — замечает князь Мышкин.

Но самое главное, что открыл князь Мышкин своим слушательницам, – это то, что дети одновременно могут быть жестоки и милосердны; они смогли злобу, презрение к падшему несчастному человеку сменить на чувство любви, дружбы, привязанности; дети оценили искренность «Леона», доверились ему, совместными усилиями скрасили последние дни Мари. Мышкин не только любит детей, их общество, но и сам в чём-то ребёнок. Ребячливость и взрослость присущи ему в равной степени.

Любимый детский возраст Достоевского — дети до семи лет и дети двенадцати-тринадцати лет. О первых он говорит устами своего героя Ивана Карамазова так: «Дети, пока дети, до семи лет например, страшно отстоят от людей: совсем будто другое существо и с другой природой». Двенадцать-тринадцать лет – возраст вполне ещё сохранивший самую младенческую, трогательную невинность и незрелость с одной стороны, а с другой – уже приобретший скорую до жадности способность восприятия и быстрого ознакомления с такими идеями и представлениями, о которых, по убеждению чрезвычайно многих родителей и педагогов, этот возраст даже представить себе будто бы ничего не может». Этот возраст обрисован в Нелли, в Коле Красоткине и других русских мальчиках из «Карамазовых», в Коле Иволгине, с их стремительностью увлечения и самыми благородными и ложными идеями, со способностью к бескорыстной, чистосердечной любви, со всеми сердечными страданиями, но без осознанной чувственности, то есть так, как у Лизы Хохлаковой. Они уже способны понять идею умом; и они ещё способны принять её всем чистым, цельным сердцем.

Подросток раним, неустойчив. У него резче, чем у взрослого, выпячено самолюбие, самомнение, мнительная щепетильность; они осознали уже полностью тайну пола. Таков Аркадий Долгорукий, главный герой романа «Подросток». Он принадлежит к «случайному семейству». Едва ли не с самого рождения Аркадий был отдан на «чужие руки и рано ощутил свою «выброшенность» из родственного круга, из нормального существования. Аркадий почти не выносит из детства светлых воспоминаний, не получает от своего отца в наследство руководящей жизненной идеи. Он самостоятельно должен найти ответ на вопрос, что есть добро и что есть зло. Через внутреннюю борьбу, через победу над собой, через овладение собой герой приходит к добру. «Я взял душу безгрешную, но уже загаженную возможностью разврата, раннею ненавистью за ничтожность и «случайность свою и с тою широкостью, с которою ещё целомудренная душа уже допускает сознательно порок в свои мысли, уже лелеет его в сердце своём, любуясь им ещё в стыдливых, но уже дерзких и бурных мечтах своих, — всё это оставленное единственно на свои силы и на своё разумение, да ещё на Бога. Всё это «выкидыши» общества, «случайные» члены «случайных семей» — так характеризует Достоевский своего юного героя в «Дневнике писателя» за 1876 год.

Подросток Достоевского душевно ломкий и неравномерный, ещё сохранивший связь с детской невинностью и вместе с тем более открытый искушениям дурного. Выход из детства отмечен у Достоевского печатью трагизма. На светлую душу ребенка падает тень безобразной, жестокой стороны жизни. Он узнаёт то, с чем ещё не в силах внутренне справиться, и это ранит его душу. Детская натура, по Достоевскому, может поражаться злом, может отзываться на зло, и зло обладает для неё силой соблазна и в том случае, если, как в романе «Подросток», добрые начала берут верх..

Тема детских страданий, всю жизнь волновавшая Достоевского, нашла отражение и в рассказе «Мальчик у Христа на ёлке». Рассказ написан в последние годы жизни и связан с размышлением о «русских теперешних детях». В основе произведения принцип контраста: великолепная ёлка в комнате за окном – и маленький оборвыш, под самое Рождество замерзающий на улице. В предсмертном видении бедному, несчастному мальчику представляется, что его приводит на райский праздник Христос, защитник обездоленных, униженных и оскорблённых. Рассказ заканчивается трагически: «А внизу наутро дворники нашли маленький трупик забежавшего и замёрзшего за дровами мальчика; разыскали и его маму… Та умерла прежде его». Финал рассказа – приговор миру, в котором страдают и гибнут дети. Страдания детей для Достоевского – один из главных признаков несправедливо устроенного мира. Одна слезинка ребёнка не стоит, по мысли писателя, счастья человечества.

Всё творчество Достоевского пронизано любовью к ребёнку, вниманием к его судьбе, беспокойством за его будущее. Детей, также как и своих взрослых героев, писатель ставит в критические ситуации, исключительные обстоятельства – дети часто оказываются в таких положениях, когда с ними происходит какое-то страшное событие, потрясение, и в момент которого детская душа надрывается, надламывается. Дети в произведениях Достоевского, повинуясь общей атмосфере его произведений, подтягиваются до взрослых героев через раннее столкновение с несовершенством человеческой жизни, через надрыв и надлом. Именно «взрослые» дети, сознающие «прозу» и «факт» действительности, становятся активными участниками сюжетных конфликтов его произведений. «Задумывающиеся» дети, форсирующие стадию детства и начинающие рассуждать о добре и зле, любви и ненависти – таковы детские персонажи в произведениях писателя.
Вопрос 53. Система персонажей в романе Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы».
Система персонажей в "Братьях Карамазовых" представляет целый веер характеров, находящихся в сложном, но весьма продуманном и четком соотношении друг с другом, начиная от антиподов и вплоть до "двойников". Борьба добра и зла имеет место и между персонажами, и в душе большинства персонажей. Мир "Братьев Карамазовых", как и некоторых других произведений того же автора, — это мир русского хаоса и попыток наметить пути его преодоления. О самих Карамазовых Алеша говорит: "тут земляная карамазовская сила <...> земляная и неистовая, необделанная". "Необделанная" карамазовская сила прямо указывает на хаос, но и одновременно на связь с землей, которая подает надежду на преодоление хаоса. Говоря о "хаосе" в "Братьях Карамазовых", необходимо отличать стихийный хаос на всех уровнях общественной и семейной жизни, вплоть до возможности отцеубийства, от хаоса вследствие сознательного отказа от мировой гармонии и порядка в силу, например, неверия в его возможность. Дмитрий Карамазов на практике крайне "хаотичен", но вместе с тем не любит беспорядка и уповает на спасение мира и человека, в частности за счет союза с "матерью землею", т. е. с национальной почвой, которая вовсе не прямо совпадает с "карамазовской земляной силой". Иван же Карамазов не верит в справедливость мирового устройства и сознательно отвергает мировую гармонию, "возвращает билет" Богу. На гораздо более низком уровне, без всякой теории от "рая" отказывается и Федор Карамазов: "...в скверне моей до конца хочу прожить... в скверне-то слаще" (XIV, 157). "А в рай твой... не хочу", — говорит он Алеше.


Вообще персонажи Достоевского легко впадают в истерику, в экстаз, отдаются всевозможным нервным проявлениям, вступают в противоречия с самими собой. Эти противоречия, столь характерные для героев Достоевского, в том числе и персонажей "Братьев Карамазовых", также проявление хаоса и одновременно борьбы разных эмоций, настроений, психологических тенденций и, в конечном счете, добра и зла в душах людей. В крайней форме это проявляется в поведении женских персонажей. Приведу примеры. О Грушеньке говорится, что она "сама находится в какой-то борьбе". Лиза мечтала садистически насладиться видом распятого мальчика с обрезанными пальчиками, а перед тем предлагала Алеше посвятить себя заботам о несчастных людях. Катерина Ивановна любит Дмитрия, колеблется между тем, чтобы быть "спасительницей" или "губительницей" Дмитрия. И действительно, в своем поведении она меняет эти позиции: спасительница — потом губительница (на суде) — снова спасительница (думает о его побеге). В отношениях с Иваном они — "два влюбленные друг в друга врага". Алеша говорит ей: "...вы мучаете Ивана, потому только, что его любите", а "Дмитрия надрывом любите... внеправду любите". Хохлакова говорит о них: "оба губят себя неизвестно для чего, сами знают про это, и сами наслаждаются этим". Иван Карамазов "любил и в то же время ненавидел Дмитрия". Федор Карамазов после смерти жены одновременно "плакал и смеялся", он был "зол и сентиментален".


О Смердякове говорится, что он, может, "уйдет в Иерусалим, скитаться и спасаться, а может, и село родное вдруг спалит". Ракитин характеризует статью Ивана Карамазова о церковном суде: "с одной стороны, нельзя не признаться, а с другой — нельзя не сознаться". Особенно много говорится в связи с Дмитрием Карамазовым, прежде всего — им самим: "...низость люблю, но я не бесчестен";...я человек хоть и низких желаний, но честный"; "Господи <...> Мерзок сам, а люблю тебя". "Пусть я иду в то же самое время вслед за чертом, но я все-таки и твой сын. Господи, и люблю тебя". "Беспутен был, но добро любил". Соответственно и Грушенька ему говорит: "ты хоть и зверь, а благородный". Итак: "и дурно оно было, и хорошо оно было", и Дмитрий Карамазов обсуждает проблему противоречий даже как бы теоретически: "Влюбиться можно и ненавидя"; "Красота — это страшная и ужасная вещь <...> Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут <...> иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским". Дмитрий это отчасти объясняет тем, что "широк человек, даже слишком широк". Эта "широта" как бы является одной из предпосылок русского хаоса.
Прокурор на суде говорит, что "добро и зло в удивительном смешении", "натуры широкие, карамазовские <...> способные вмещать всевозможные противоположности и разом созерцать обе бездны". На протяжении романа часто говорится о разных "ужасных противоречиях", "нелепости и путанице" и т. п. . Внутренняя борьба, можно сказать, превалирует над внешней в этом великом "романе-трагедии". Кроме того, даже сугубо положительные или сугубо отрицательные персонажи очень часто таят в себе какие-то потенции прямо противоположного свойства. Как уже упоминалось, даже Алеша Карамазов в какой-то момент способен сказать: "...и сам я Карамазов <...> я в Бога-то, может быть, и не верую", и это парадоксальное высказывание соответствует неосуществленному замыслу Достоевского превратить Алешу во втором томе "Братьев Карамазовых" в революционера или даже преступника, впоследствии, конечно, кающегося.


В связи с проблемой русского хаоса и путей его преодоления следует, кроме противоречий, метаний, истерик и эксцентричности персонажей, обратить также внимание на по-своему, условно говоря, "карнавализованное" изображение чудаков, плутов, юродивых, всякого рода пародирующих элементов в романах Достоевского, в том числе и в "Братьях Карамазовых". Федор Карамазов — "странный тип", "бестолковый сумасброд", "старый шут", "хитрый и упрямый шут", "злой шут" (его так часто называют), "подлейший комедиант", "бегал шутом по чужим столам". Он любит "представляться", "других в шуты рядить" и является на "семейную схватку" для "какой-нибудь шутовской и актерской сцены", и сам о себе говорит: "Вы видите перед собою шута, шута воистину!", "я шут коренной, с рождения, всё равно что юродивый", "шут и представляюсь шутом". Он при этом допускает участие в своем юродстве и "духа ненавистного", т. е. демонического начала. На "семейной сходке" в монастыре он рассказывает оскорбительные для монахов анекдоты, нарочито перетолковывает понятие христианской любви; в какой-то момент, подыгрывая "священному старцу", отцу Зосиме, делает вид, что "играет шута" только от "мнительности", а затем, продолжая кривляться, упрекает монахов в том, что они пытаются "пескариками Бога купить". Специально Федор Карамазов "как обезьяна" передразнивает Миусова, как бы на некоторое время становясь его "двойником", делает вид, что из-за Миусова потерял веру и пр. По-другому чертами юродивой отмечена его вторая жена, "кроткая, незлобивая и безответная" кликуша, "пред образом на коленях рыдающая как в истерике, со взвизгиваниями и вскрикиваниями", и уж совсем иначе Лизавета Смердящая, у которой "лицо вполне идиотское", но которую весь город опекает именно как юродивую.
Алеша, столь резко противостоящий по всем пунктам отцу, впрочем, как говорит Ракитин: "по отцу сладострастник, а по матери юродивый", "тихий мальчик", по мнению своего отца, похожий на мать "кликушу", однако выросший в то же время своеобразным "реалистом", — даже он охарактеризован повествователем как "странный, даже чудак". О нем говорится, что он "из таких юношей вроде как бы юродивых, которому попади вдруг... целый капитал, то он не затруднится отдать его", т. е. его "юродивость" выражается в бескорыстии (а также можно добавить — в "дикой, исступленной стыдливости и целомудренности"), и в этом смысле его юродивость прямо противоположна "злому" шутовству и "сладострастию" его отца Федора Карамазова. Заметим также, что, пусть несправедливо, Катерина Ивановна бросит ему слова: "Вы маленький юродивый, вот вы кто".


Ни шутовства, ни юродства (ни, добавим, сладострастия) нет в Иване Карамазове, хотя он, по общему мнению, походил на отца. Но шутовская стихия прорывается в изображении черта, который представляется ему на пороге безумия и как бы оказывается его двойником, сконцентрировавшим некоторые черты его подсознания, его "чувств, только самых гадких и глупых". Черт Ивана оказывается таким же "приживальщиком", каким был отец его в молодости; он пародийно выпячивает мысли, бродящие в голове Ивана.


На ином, социально более низком полюсе юродство и шутовство, проявленные от унижения бедным капитаном Снегиревым. Шутом и паяцем называет его дочь. Он кончает свою речь "злым и юродливым вывертом". Жена его просто сумасшедшая, впавшая в инфантильное состояние и, собственно, тоже не лишенная черт юродства. Алеша так характеризует этих людей: "Шутовство у них вроде злобной иронии на тех, кому в глаза они не смеют сказать правды от долговременной унизительной робости пред ними".


Дмитрия Карамазова, несмотря на всю эксцентричность его поведения, нельзя назвать юродивым; он прямо и непосредственно выражает стихию хаоса. То же самое в значительной степени относится и к Смердякову с его странностями, надменностью, нелюдимостью, столь отличными от характера Дмитрия; то же — и к Лизе Хохлаковой и другим. Некоторую близость к шутам проявляет и Максимов, "приназойливый старикашка", "скитающийся приживальщик", который нарочно врет, чтоб доставить удовольствие окружающим.


Что касается Зосимы, воплощающего религиозно-нравственную программу Достоевского, то он как раз совершенно лишен юродства, хотя в свое время, когда он отказался от поединка в полку и от обязательных офицерских бытовых норм, его посчитали юродивым. В этом плане отцу Зосиме противостоит юродивый фанатик, "несомненно юродивый" монах-аскет Ферапонт, который всюду усматривает бесов и претендует на общение с Богом и ангелами.
Юродство ряда персонажей в романах Достоевского несомненно ассоциируется с русским национальным типом юродивого, но Достоевский рисует и гораздо более разнообразную картину "смеховых" отклонений, которые все вместе как-то увязаны с изображением русского хаоса и охватывают целый веер вариантов — от крайне отрицательных до достаточно положительных
Переходим к системе образов. Начнем с "отца семейства" Федора Карамазова, главного представителя "карамазовщины" (сладострастники, стяжатели, юродивые), отчасти передавшего ее особенности, в разной степени и по-разному, своим сыновьям. Лично Федор Карамазов "дрянной и развратный <...> бестолковый <...> но умеет обделывать свои делишки". "Бестолковость" его "национальная", но обделывать делишки, быть беззастенчивым стяжателем он научился у евреев. Это противоречие свидетельствует отчасти о его деклассации. Действительно, он помещик (т. е. маркирован как аристократ), но самый маленький, не жил в своем поместье и в молодости вел себя как приживальщик, а потом занялся бизнесом, прежде всего ростовщичеством, открывал кабаки, т. е. выбрал самый грязный вариант "обуржуазивания". Но коренная его черта — развратность и сладострастие ("сладострастнейший человек"). Он не признает никаких "дурнушек", и все женщины кажутся ему привлекательными, вплоть до Лизаветы Смердящей, которую он, по-видимому, изнасиловал, вследствие чего появился на свет Смердяков. Сладострастие, доминирующее над всеми другими чувствами, главенствует и в его отношении к Грушеньке, что и приводит к любовному соперничеству с сыном Дмитрием, который в общем унаследовал от него это сладострастие. Не забудем, что сладострастие есть негативная трансформация жизнелюбия, которое в какой-то мере присуще всем его сыновьям (даже Ивану с его "клейкими листочками"). Другой важной чертой Федора Карамазова, как мы знаем, было "злое" шутовство. Кроме того, он был зол, равнодушен к людям, хотя мог проявить и сентиментальность. Отрицательные черты его мироощущения — ненависть к России и атеизм. В качестве злого шута он противостоит невинно-юродивым, преданным Богу или юродивым от униженности. Отсутствие родительских чувств у Федора Карамазова ("одного даже из многих современных отцов"), способствовавшее развалу семьи и семейному хаосу, в общем гармонировало с отсутствием сыновних чувств и даже заменой последних ненавистью (за исключением Алеши). Здесь "карамазовщина" обращается против самого Федора Карамазова, ее главного носителя. Все сыновья заражены "карамазовщиной", но по-разному и в разной степени. Меньше других — Алеша, усвоивший наследие матери и как бы являющийся духовным сыном старца Зосимы. Зосима любил называть Алешу "сынок", а в черновых записях Алеша называет Зосиму и "другом", и "отцом". В известном смысле Федор Карамазов и старец Зосима противостоят друг другу как физический и духовный отцы Алеши.

Обратимся к Ивану Карамазову. Он внешне меньше других затронут "хаосом" и долгое время ведет себя нормально и как бы разумно. В отличие от большинства окружающих, он — теоретик. В нем прорывается естественное молодое жизнелюбие (в то время как его отец сохраняет жизнелюбие до старости и смерти). Он признает "исступленную и неприличную, может быть, жажду жизни <...> Черта-то она отчасти карамазовская <...> Жить хочется, и я живу, хотя бы и вопреки логике <...> дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек". Однако, в отличие от отца и старшего брата, он умеет эти естественные порывы подчинить "уму" и "логике", интеллектуальным теориям и идеям. Правда, Ракитин думает, что главное для Ивана — это отбить невесту с приданым у Дмитрия. Но Алеша, которому это говорится, справедливо возражает: "...душа его бурная <...> В нем мысль великая и неразрешенная". Впоследствии Смердяков выражает уверенность в том, что Ивана может прельстить получение богатого наследства в случае, если брак Федора Павловича с Грушенькой не состоится и Федор Павлович будет убит. То, что Иван Карамазов интеллектуальный герой, — это его основная характеристика. В отличие от отца и брата Дмитрия он также и "до трактиров не охотник". Более того, повторяя снова слова Алеши, — "душа его бурная. Ум его в плену. Он чужд шутовства, но он "эксцентрик и парадоксалист" в интеллектуальной сфере. Хаос "карамазовщины" проявляется у него в виде "духовного безудержа". Так выразился прокурор на суде и впоследствии добавил: "...у тех Гамлеты, а у нас еще пока Карамазовы». Хотя Иван "с отцом уживается как нельзя лучше" и "из всех детей наиболее на него похожий", отец Федор Карамазов признается: "Я Ивана больше, чем того (т. е. Дмитрия. — Е. М.) боюсь", и впоследствии замечает: "и никого не любит, Иван не наш человек", что, конечно, в устах такого крайнего эгоиста звучит тоже достаточно парадоксально. Иван сам признается, что "никогда не мог понять, как можно любить своих ближних <...> Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое — пропала любовь". Когда Дмитрий чуть не прибил отца, Иван произносит: "Один гад съест другую гадину, обоим туда и дорога" Иван при всем том рационалист, признает, что у него "ум эвклидовский". Стремясь разрешить "предвечные вопросы", он разочаровывается в жизни и гармонии: "...в окончательном результате я мира этого Божьего — не принимаю и хоть и знаю, что он существует, да не допускаю его вовсе". Близость Ивана и Федора Карамазовых, как мы видели, всячески подчеркнута в романе. Не случайно Иван говорит об отце: "...был поросенок, но мыслил он правильно".
Смердяков является двойником Ивана Карамазова, что также подчеркивается Достоевским: Иван "понял, что в душе его сидел лакей Смердяков и что именно этого человека не может вынести душа его". Впоследствии отцеубийца Смердяков говорит ему: «Вы убили, вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был». Иван Карамазов, таким образом, противостоит Смердякову как "мысль" и "дело". Смердяков мечтал об эмиграции во Францию, но чтоб начать там какое-либо "дело", нужны были деньги, и усвоенная им теория Ивана Карамазова о том, что «всё позволено» вдохновила его на отцеубийство. "Практик" Смердяков отчасти выглядит как пародия на "теоретика" Ивана Карамазова.
Иван Карамазов со своим "двойником" Смердяковым резко противостоят Дмитрию Карамазову, который хотя и погружен по уши в хаос, но умеет найти выход из него. Контраст этих двух братьев всячески акцентирован.
«Брат Дмитрий был человек в сравнении с Иваном почти вовсе необразованный, и оба, поставленные вместе один с другим, составляли, казалось, такую яркую противоположность как личности и характеры, что, может быть, нельзя было и придумать двух человек несходнее между собой». Их противоположность, хотя и в несколько искаженном виде, была еще подчеркнута Федором Карамазовым, когда он их, пусть несправедливо, представлял в качестве шиллеровских Карла и Франца Мооров. В отличие от Ивана, Дмитрий бесконечно далек от всякого рационализма и представляет крайне непосредственную натуру. Он был "легкомыслен, буен, со страстями, нетерпелив". Молодость его, как мы знаем, протекала беспорядочно, он был страшный "кутила". Дмитрий признается сам: "...я Карамазов <...> если уж полечу в бездну, то так-таки прямо... падаю и считаю это для себя красотой". "Любил разврат, любил и срам разврата. Любил жестокость: разве я не клоп, не злое насекомое? Сказано — Карамазов!", "а пока кутеж и погром". Дмитрий в большей мере, чем другие сыновья, унаследовал от отца сладострастие, но, во-первых, сладострастие у него не сочетается со стяжательством ("у меня деньги — аксессуар, жар души, обстановка"), а во-вторых, и жизнелюбие у него гораздо шире ("Я жить хочу, я жизнь люблю" или — "какая жажда существовать") и включает в себя любовь к Божьему миру, к земле, к почве, к русскому Богу, к России (в сочетании с ненавистью к Америке), сострадание к ближнему. Как мы видели, Дмитрий постоянно сознает свою "низость" ("из всех я самый подлый гад") и в то же время выражает желание исправиться, обновиться, пострадать. Дмитрий приводит слова Шиллера о глубоком унижении человека и о необходимости для избавления от унижения вступить в союз с "землей" (почвой). Все время идет разговор о его "жажде воскресения и обновления". На суде он заявляет: "Принимаю муку обвинения и всенародного позора моего, пострадать хочу и страданием очищусь!". В отличие от Ивана, он горячо верит в Бога ("Да здравствует Бог и его радость!"), готов признать себя самым виноватым и пострадать за других, даже вместо других. Он представляется именно тем образом кающегося грешника, который так люб Богу и старцу Зосиме.
Дмитрий ненавидел отца, о чем потом пожалел; казалось, был близок к отцеубийству ("может быть, не убью, а может, убью") — так сильно мучила его ревность и приводило в отчаяние безденежье, однако глубоко заложенное в его сердце добро помешало ему совершить преступление. Он сам считал, что его спасли Бог и его ангел-хранитель.
Младший Карамазов — Алеша — противостоит и отцу, и обоим братьям. Как уже говорилось, родному отцу он противостоит отчасти как духовный сын старца Зосимы. Иван — его полноценный родной брат, но Иван больше впитал наследие отца, а Алеша — матери. Алешу смущало известное равнодушие к нему Ивана: "не было ли тут какого-нибудь презрения к нему, к глупенькому послушнику, от ученого атеиста". Потом, правда, Иван и Алеша сближаются по инициативе Ивана для разговора о вечных вопросах ("Како веруешь?"). Дмитрий же всегда говорил о своей горячей любви к Алеше. Даже и отец относился с любовью к "тихому мальчику". Вообще у него был "дар вызывать к себе особенную любовь". Хотя Алеша осознает в себе Карамазова, но считает, что находится в этом смысле на "низшей ступеньке", и признается в религиозных сомнениях. Но все-таки, хотя он разочарован и отчасти возмущен скорым тлением почившего в бозе Зосимы, в общем он человек глубоко верующий, причем без "фантазий" и "мистики", без психологической "экстазности" и "болезненности". Повествователь, как известно, называет его реалистом и утверждает, что "в реалисте вера не от чуда рождается, а чудо от веры". Ему нужны были не чудеса, а лишь "высшая справедливость". Карамазовское "сластолюбие" свойственно ему в минимальной степени, Оно заменено у него естественным и одновременно сознательным возвышенным жизнелюбием.
Алеша любит людей, особенно детей (на которых пытается и непосредственно влиять). "Характер любви его был всегда деятельный". Он считает, что "все должны жизнь полюбить", причем "прежде логики", "и тогда только я и смысл пойму". В отличие от рационалиста Ивана, он отдается чувству, "ибо неблагонадежен слишком уж постоянно рассудительный юноша". Он, разумеется, любит Россию, как и брат Дмитрий. Прокурор прав, что он пристал к народным началам, хотя и ошибается, уверяя, что ему грозит мистицизм и шовинизм. В противность сластолюбивому развратнику и денежному стяжателю Федору Карамазову у Алеши — "дикая исступленная стыдливость" и целомудрие (не имеющие ничего общего с сухим скопчеством Смердякова), а также полная беззаботность в отношении денег. Он "не заботился, на чьи средства живет", а попади ему "вдруг целый капитал, то он не затруднится отдать его". Вместе с тем он не "созерцатель" (как, например, Смердяков), а "деятель", хотя еще "неопределенный и непрояснившийся".
Алеша выступает своеобразным медиатором и примирителем среди других действующих лиц романа, не только между отцом и братьями, но и по отношению к Катерине Ивановне и Грушеньке, Хохлаковым, бедному капитану Снегиреву и его сыну, школьникам — соученикам последнего и т. д. При этом он и хорошо разбирается в людях, и "не хочет быть судьей людей", и относится ко всем с величайшим сочувствием, сочувствием деятельным. Алеша и в монастырь приходит к старцу Зосиме, потому что это для него "идеал исхода рвавшейся из мрака мирской злобы к свету любви души его". Алеша как бы лишен недостатков своего отца и братьев и соединяет их достоинства. Он не сластолюбив, как Федор и Дмитрий, не атеист, как Федор и Иван, не равнодушен к людям и не рационалист, как Иван, не сух, как Смердяков. Он любит жизнь и Бога, как Дмитрий, он склонен к мучительным размышлениям, как Иван. Однако известен замысел Достоевского сделать и Алешу тоже грешником (в неосуществленном втором томе "Братьев Карамазовых"), которому в будущем предстоит покаяние. С этим, между прочим, согласуется принадлежащее Зосиме сравнение Алеши со старшим братом старца, давно умершим. Тот хоть и был добрым юношей, но проявлял "насмешливый" и "раздражительный" характер, не верил в Бога, а затем, заболев чахоткой, преобразился совершенно и стал утверждать, что "жизнь есть рай" и что "все должны один другому служить", обратился к Богу. Однако в рамках реально существующего романа "Братья Карамазовы" Алеша очень слабо проявляет возможности будущего грешника и выражает себя как сугубо положительный персонаж.


Переходим к другим женским персонажам. В этой области начнем, как и роман начинается, с противопоставления первой и второй жен Федора Карамазова. Первая, Аделаида Ивановна, — "из довольно богатого и знатного рода дворян Миусовых", "из бойких умниц" — выходит за Федора Карамазова "из капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию"; поступок этот был "отголоском чужих веяний", а узнавши ближе своего супруга, убегает с бедным семинаристом-учителем. Перед нами тип дворянской интеллигентной девушки, воспитанной в западном духе. Вторая жена, Софья Ивановна, как мы знаем, безродная сиротка, жертва старухи-самодурки, безответная "кликуша", вроде юродивой, исступленно молящаяся Богородице. Тип безусловно демократический и сугубо русский. Но обе эти фигуры относятся к предыстории, не фигурируют в основном сюжете.
В основном сюжете главную оппозицию составляют образы Катерины Ивановны и Грушеньки, в какой-то мере ведущие борьбу между собой из-за Мити Карамазова. Обе они мечутся в противоречиях, о чем выше уже говорилось. Как буквально все женщины в романе (ср. Лизу и ее мать), они переменчивы и истеричны, "инфернальны", "великого гнева" (Катя) и "неистовства" (Грушенька), но при этом составляют четкую оппозицию, аналогичную противопоставлению Ивана и Дмитрия Карамазовых. Публика на суде воспринимает отношения соперниц как отношения аристократической гордой девушки и "гетеры". Разумеется, Грушенька не гетера, хотя и была некоторое время содержанкой богатого купца и подавала надежды как Дмитрию Карамазову, так (ради забавы) и его отцу. Но социальная разница между ними действительно существует. У Катерины Ивановны "аристократические связи", а Грушенька — "дочь какого-то заштатного дьякона", она была когда-то "обиженной и жалкой сироткой" -безусловно демократического происхождения, не только в прошлом содержанка, но в какой-то мере занимающаяся
и "гешефтом", чем напоминает, как это ни парадоксально, Федора Карамазова. Впрочем, в отличие от последнего, она и к деньгам не очень привязана. Катерина Ивановна — "красивая, гордая и властная девушка", "надменная девушка", "институточка", которой свойственны "потребность риска", "вызов судьбе, вызов в беспредельность", казалось бы, подходит Ивану Карамазову, которого она действительно любит, хотя и мучает, но она нарочно, из какой-то игры, из "надрыва", обманывает себя и сама себя мучит напускною любовью своею к Дмитрию из какой-то будто бы благодарности». Известная аналогия между Катериной Ивановной и Иваном Карамазовым заключается в том, что при всем благородстве, порядочности, приличии и возвышенности она, так же как Иван, может стать "роковой". Как и в Иване, в ней меньше стихии русского хаоса. Как Иван исходит из надуманной любви к человечеству (ср. инквизитора, который, не любя людей по-настоящему, хочет их осчастливить), так Катерина Ивановна из надуманной любви, в большой мере основанной на самолюбии, хочет насильно сделать Дмитрия навсегда счастливым.
Другое дело Грушенька, "самая фантастическая из фантастических созданий", "яростная" и "неистовая", переменчивая, отчасти из своеволия, она отдается своим чувствам и порывам, не останавливается перед тем, чтобы подразнить и взбесить Катерину Ивановну, завлекает и дразнит влюбленных отца и сына, даже задумала "проглотить" Алешу, но не совершает серьезных дурных поступков. Разумеется, в ее жизни больше "хаоса" и она в этом смысле ближе к Дмитрию Карамазову, И что самое главное, она, так же как и он, готова признать себя самой худшей ("Я сердцем дурная, я своевольная", "зверь я", "я низкая", "я виноватая"), но верит в Бога, хочет молиться, готова к жертвам и страданиям. В ней тоже совершается после ареста Дмитрия "некоторый переворот духовный" — Грушенька хочет теперь "трудиться", "землю пахать". Она отмечена "русской красотой" и, так же как Дмитрий, всячески воплощает русское начало. Не случайно разлаживается любовь с "полячком", с "прежним, бесспорным"..
В сущности, в "Братьях Карамазовых" вырисовываются три пары: Иван—Катя ("благородные" мечтатели), Дмитрий—Грушенька (связанные с народной почвой "грешники", способные покаяться и вырастить в себе нового человека), Алеша—Лиза (еще не до конца определившиеся по молодости, особенно она).

Вопрос 54. Философский смысл «Легенды о великом инквизиторе в романе Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы».