Литература. Ответы на билеты 1. Вопрос 1 Особенности древнерусского летописания
 Скачать 1.24 Mb.
|
|
Вопрос 7. Жанрово-стилевое новаторство Г.Р.Державина. Державин отказывается от классицистических норм. Он считает главным вдохновение, порывы чувств, высокие мысли, а не строгое соответствие языковым и стилистическим правилам. Несомненно, что яркой особенностью поэзии Державина является несвойственный поэтам того времени прием: сочетание «высокого» и «низкого». Державин решается использовать «низкую» лексику, и это делает его произведения яркими и самобытными. Державин вводит новые размеры. Например, в стихотворении «Ласточка» использованы вместе «несочетаемые» ранее размеры: трехсложный дактиль и трехсложный амфибрахий: Уж не ласточка сладкогласая Домовитая со застрехи Ах! Моя милая, прекрасная Прочь улетела, - с ней утехи. Огромное значение в творчестве Державина имеет ода «Фелица», которая была создана в 1782 году. Это произведение ознаменовало собой новый этап в русской поэзии. Если говорить о жанре «Фелицы», то это была настоящая хвалебная ода. Но своеобразие произведение было в том, что поэт отступил от привычных правил. Он выразил свои чувства по отношению к императрице иным языком, не таким, каким обычно возносили хвалу сильным мира сего. Императрица Екатерина II показана в образе Фелицы. В формальном отношении Державин в «Фелице» строжайше соблюдает канон ломоносовской торжественной оды: четырехстопный ямб, десятистишная строфа с рифмовкой аБаБВВгДДг. Но эта строгая форма торжественной оды в данном случае является необходимой сферой контрастности, на фоне которой отчетливее проступает абсолютная новизна содержательного и стилевого планов. Державин обратился к Екатерине II не прямо, а косвенно — через ее литературную личность, воспользовавшись для оды сюжетом сказки, которую Екатерина написала для своего маленького внука Александра. Действующие лица аллегорической «Сказки о царевиче Хлоре» — дочь киргиз-кайсацкого хана Фелица (от латинского felix — счастливый) и молодой царевич Хлор заняты поиском розы без шипов (аллегория добродетели), которую они и обретают, после многих препятствий и преодоления искушений, на вершине высокой горы, символизирующей духовное самосовершенствование. Это опосредованное обращение к императрице через ее художественный текст дало Державину возможность избежать протокольно-одического, возвышенного тона обращения к высочайшей особе. Подхватив сюжет сказки Екатерины и слегка усугубив восточный колорит, свойственный этому сюжету, Державин написал свою оду от имени «некоторого татарского мурзы», обыграв предание о происхождении своего рода от татарского мурзы Багрима. В первой публикации ода «Фелица» называлась так: «Ода к премудрой киргиз-кайсацкой царевне Фелице, писанная некоторым татарским мурзою, издавна поселившимся в Москве, а живущим по делам своим в Санкт-Петербурге. Переведена с арабского языка». Уже в названии оды личности автора уделено ничуть не меньше внимания, чем личности адресата. И в самом тексте оды отчетливо прорисованы два плана: план автора и план героя, связанные между собою сюжетным мотивом поиска «розы без шипов» — добродетели, который Державин почерпнул из «Сказки о царевиче Хлоре». «Слабый», «развратный», «раб прихотей» мурза, от имени которого написана ода, обращается к добродетельной «богоподобной царевне» с просьбой о помощи в поисках «розы без шипов» — и это естественно задает в тексте оды две интонации: апологию в адрес Фелицы и обличение в адрес мурзы. Таким образом, торжественная ода Державина соединяет в себе этические установки старших жанров — сатиры и оды, некогда абсолютно контрастных и изолированных, а в «Фелице» соединившихся в единую картину мира. Само по себе это соединение буквально взрывает изнутри каноны устоявшегося ораторского жанра оды и классицистические представления о жанровой иерархии поэзии и чистоте жанра. Но те операции, которые Державин проделывает с эстетическими установками сатиры и оды, еще более смелы и радикальны. Естественно было бы ожидать, что апологетический образ добродетели и обличаемый образ порока, совмещенные в едином одо-сатирическом жанре, будут последовательно выдержаны в традиционно свойственной им типологии художественной образности: абстрактно-понятийному воплощению добродетели должен был бы противостоять бытовой образ порока. Однако этого не происходит в «Фелице» Державина, и оба образа с точки зрения эстетической являют собой одинаковый синтез идеологизирующих и бытописательных мотивов. Но если бытовой образ порока в принципе мог быть подвержен некоторой идеологизации в своем обобщенном, понятийном изводе, то бытового образа добродетели, да еще и венценосной, русская литература до Державина принципиально не допускала. В оде «Фелица» современников, привыкших к абстрактно-понятийным конструкциям одических обликов идеального монарха, потрясла именно бытовая конкретность и достоверность облика Екатерины II в ее повседневных занятиях и привычках, перечисляя которые Державин удачно использовал мотив распорядка дня, восходящий к сатире II Кантемира «Филарет и «Евгений»: Мурзам твоим не подражая, Почасту ходишь ты пешком, И пища самая простая Бывает за твоим столом; Не дорожа твоим покоем, Читаешь, пишешь пред налоем И всем из твоего пера Блаженство смертным проливаешь: Подобно в карты не играешь, Как я, от утра до утра (41). И точно так же, как бытописательная картинка не до конца выдержана в одной типологии художественной образности («блаженство смертных», вклинивающееся в ряд конкретно-бытовых деталей, хотя Державин и здесь тоже точен, имея в виду знаменитый законодательный акт Екатерины: «Наказ Комиссии о сочинении проекта нового уложения»), идеологизированный образ добродетели тоже оказывается разрежен конкретно-вещной метафорой: Тебе единой лишь пристойно. Царевна! свет из тьмы творить; Деля Хаос на сферы стройно, Союзом целость их крепить; Из разногласия — согласье И из страстей свирепых счастье Ты можешь только созидать. Так кормщик, через понт плывущий, Ловя под парус ветр ревущий, Умеет судном управлять (43). В этой строфе нет ни одной словесной темы, которая генетически не восходила бы к поэтике торжественной оды Ломоносова: свет и тьма, хаос и стройные сферы, союз и целость, страсти и счастье, понт и плаванье — все это знакомый читателю XVIII в. набор абстрактных понятий, формирующих идеологический образ мудрой власти в торжественной оде. Но вот «кормщик, через понт плывущий», умело управляющий судном, при всем аллегорическом смысле этого образа-символа государственной мудрости, несравненно более пластичен и конкретен, чем «Как в понт пловца способный ветр» или «Летит корма меж водных недр» [7] в оде Ломоносова 1747 г. В этом произведении образ императрицы значительно отличается от привычного классицистического изображения монарха. Державин изображает реального человека, говорит о ее привычках, занятиях. Державин использует сатирические мотивы и бытовые описания. А законы классицизма не разрешали при написании оды использовать сатиру и бытовые детали. Державин сознательно нарушает традицию, поэтому его новаторство в написании оды несомненно. Очень интересно сравнить произведение Ломоносова «Ода на восшествие...» и произведение Державина «Фелица». Ломоносов в своем творчестве использует воcшествие...» мы встречаем такие слова, как «бисер», «порфира», «зефир», «душа», «зрак», «рай»... Когда на трон она вступила Как Вышний подал ей венец, Тебя в Россию возвратила, Войне поставила конец; Тебя прияв облобызала: Мне полно тех побед, сказала, Для коих крови льется ток. Державин широко использует низкую лексику. Он говорит о себе: «курю табак», «кофе пью», «забавлюсь лаем псов», «играю в дурака с женой». Таким образом поэт раскрывает перед читателем подробности своей частной жизни. Классицистические традиции не позволяли подобных описании. И Ломоносов, и Державин обращаются к сильным мира сего. Ломоносов говорит: «Божественным устам приличен, монархиня, сей кроткий глас». Державин обращается к императрице с вопросом: «Подай, Фелица, наставленье как пышно и правдиво жить...». В этих словах таится одновременно и упрек к царице. С точки зрения Ломоносова, царица является божественым существом, стоящим выше всех и всего: Молчите, пламенные звуки, и колебать престаньте свет Здесь в мире расширять науки изволила Елисавет... В безмолвии взирай вселенна... Ломоносов воспевает царицу, осыпает ее похвалами, возносит коронованную особу на тот пьедестал, который т далеко от простых смертных. Ломоносов не допускает даже тени иронии, когда речь идет о государственной власти. Этого нельзя сказать о Державине, который использует тиру, говоря о чиновниках: Читаешь, пишешь пред налоем Подобно в карты не играешь, Как я, от утра до утра... Не слишком любишь маскарады, А в клоб не ступишь и ногой; Храня обычаи, обряды, Не донкишотствуешь собой; Коня парнасска не седлаешь, К духам в собранье не въезжаешь Не ходишь с трона на Восток... Новаторство Державина проявляется не только в «Фелице», но и в целом ряде других произведений. Основная его заслуга в том, что он существенно расширил узкие границы классицистических традиций. Классицизм был доминирующим направлением литературы XVIII века. Согласно канонам классицизма творец должен изображать не реального человека, а определенный тип героя. Например, если речь шла об изображении положительного героя, то это должен был быть человек без недостатков, идеальный герой, разительно отличающийся от живых людей. Если речь шла об изображении отрицательного героя, то это должен был быть человек в высшей степени непорядочный, олицетворение всего темного, инфернального, что есть в человеке. Классицизм не брал во внимание, что в одном человеке с успехом могли уживаться и положительные и отрицательные черты. Так же классицистические традиции не признавали любого упоминания о быте или проявления простых человеческих чувств. Новаторство Державина стало началом возникновения новой поэзии, где есть место реальному человеку и его истинно человеческим чувствам, интересам и качествам. Новаторство Державина в изображении природы. В. Г. Белинский называл Державина «русским чародеем, от дыхания которого тают снега и ледяные покровы рек и расцветают розы, чудным словам которого повинуется послушная природа…». Например, в стихотворении «Осень во время осады Очакова» перед читателем предстает зримая, живописная картина природы. Ломоносов создавал по-своему прекрасные «пейзажи мироздания» («Открылась бездна, звезд полна…») или пейзажи, как бы увиденные с высоты птичьего полёта ( «Оде на день восшествия…»). Многокрасочный земной мир, окружающий человека, в поэзии XVIII столетия (до Державина) отсутствовал. Известный поэт А. П. Сумароков так, например, воспевал природу: «Распустились деревья, На лугах цветы цветут, Веют тихие зефиры, С гор ключи в долины бьют…». Мастерство же Державина в изображении природы, полной звуков, красок, переливов и оттенков, очевидно. Одним из первых в русской поэзии Державин ввел в стихи живопись, красочно изображая предметы, давая в стихах целые художественные картины. Вопрос 8. КАРАМЗИН - СЕНТИМЕНТАЛИСТ. Главой русского сентиментализма справедливо признается Николай Михайлович Карамзин (1766—1826). В его творчестве наиболее ярко и полно проявились основные черты нового направления, со всеми его достоинствами и слабыми сторонами. Карамзин выступал как поэт, прозаик, публицист, литературный и театральный критик, издатель и, наконец, как автор многотомной «Истории государства Российского». Он смело вынес на суд читательской публики произведения, в которых отступления от прежних канонов и правил имели принципиальный характер. «Нравственное образование» Карамзин получил в кругу участников масонского Дружеского литературного общества: Н. И. Новикова, А. М. Кутузова, И. П. Тургенева, А. А. Петрова. Их литературные интересы и эстетические принципы оказали существенное влияние на все дальнейшее творчество писателя, который, однако, скоро проявил самостоятельность и независимость. Настоящей литературной школой для Карамзина было участие в качестве сотрудника, а затем и редактора журнала «Детское чтение для сердца и разума» (1785—1789). Здесь появились и первые оригинальные сочинения начинающего писателя: этюд «Прогулка», повесть «Евгений и Юлия». В многочисленных рецензиях на русские и иностранные книги и спектакли, в своих собственных сочинениях и примечаниях от издателя к произведениям других авторов Карамзин развил основные эстетические принципы сентиментализма. Доминантой «человеческой природы» сентиментализм объявил чувство, а не разум, что отличало его от классицизма. Сентиментализм идеалом человеческой деятельности полагал не «разумное» переустройство мира, а высвобождение и совершенствование «естественных» чувств. Его герой более индивидуализирован, его внутренний мир обогащается способностью сопереживать, чутко откликаться на происходящее вокруг. Для писателя-сентименталиста понятие «чувствительность» очень емко; это качество присуще и Шекспиру, и Руссо, и Ричардсону, и Стерну, и Томсону, и Гете. «Чувствительный» автор, по Карамзину, способен глубоко проникать во «внутреннего человека» и своим изображением страстей «трогать сердце». Это качество предполагало также способность к сопереживанию. Искренность чувства и «чистый естественный вкус» становятся для писателя главнейшими критериями при определении ценности литературного произведения. Личность автора — благородного и чувствительного человека, писателя-сентименталиста — неизменно присутствует в произведениях Карамзина. В этом отношении особенно примечательны «Письма русского путешественника» (первая часть напечатана в 1791 г.), явившиеся итогом длительного пребывания за границей (с мая 1789 по сентябрь 1790 г.) и надолго ставшие образцом для многочисленных позднейших писателей-«путешественников» эпохи русского сентиментализма. Карамзин побывал в Германии, Швейцарии, в Париже и Лондоне. Его «Письма» содержат обширный информационный материал об общественной и культурной жизни западноевропейских стран, описание их исторических и художественных достопримечательностей. Карамзин приехал на Запад не как чужой ему человек — он с юношеских лет хорошо знал культуру, литературу, памятники искусства западноевропейских стран — и теперь получил возможность проверить сложившиеся у него впечатления. Рассказывая о встречах и беседах со знаменитыми людьми Запада, Карамзин дает их любовно написанные яркие портреты (Кант, Гердер, Виланд, швейцарский натурфилософ Боннет и др.), он охотно знакомит читателя с красотами тех мест, где ему довелось быть. При этом Карамзин-путешественник стремится передать читателю чувства, возникавшие у него под влиянием увиденного и накладывавшие на его душу свой отпечаток; анализ этих чувств ведет автора к самоуглублению и самонаблюдению. Прощаясь с читателем в последнем письме, Карамзин делает знаменательное признание: «Вот зеркало души моей в течение осьмнадцати месяцев, оно через двадцать лет (если столько проживу на свете) будет для меня еще приятно — пусть для меня одного! Загляну и увижу, каков я был, как думал и мечтал; а что человеку (между нами будь сказано) занимательнее самого себя?» «Письма русского путешественника» печатались в «Московском журнале» (1791—1792), издание которого Карамзин предпринял по возвращении из-за границы. В «Московском журнале» появилась и повесть Карамзина «Бедная Лиза» (1792), с восторгом принятая современниками. В основу ее положен сюжет, широко распространенный в литературе сентиментализма: трогательная и трагическая судьба соблазненной молодым дворянином чистой душой девушки из крестьянской среды. Поэтический образ Лизы обрисован Карамзиным как воплощение трудолюбия, скромности, бескорыстной, бесхитростной доверчивости и самоотвержения. Писатель стремится тонкими штрихами передать постепенное развитие в ее душе чувства любви к Эрасту, возрастание этого чувства от робкой привязанности до пылкой страсти. Сложнее характер Эраста. Не злодей и не коварный соблазнитель, Эраст — человек умный и добрый, но ветреный и малодушный. «Он читывал романы, идиллии; имел довольно живое воображение и часто переселялся мысленно в те времена (бывшие или не бывшие), в которые, если верить стихотворцам, все люди беспечно гуляли по лугам, купались в чистых источниках, целовались, как горлицы, отдыхали под розами и миртами и в счастливой праздности все дни свои провождали. Ему казалось, что он нашел в Лизе то, чего сердце его давно искало». Душевная красота Лизы и ее чистая любовь оказали на Эраста, привыкшего к «презрительному сладострастию», на минуту облагораживающее воздействие. Но хватило этого воздействия ненадолго, так как по самой своей природе Эраст не способен к сильному и глубокому чувству. Рассказывая о последнем свидании Лизы и Эраста и о его трусливой попытке откупиться от Лизы ста рублями, которые он кладет ей в карман, выпроваживая из своего кабинета, автор пишет: «Сердце мое обливается кровию в сию минуту. Я забываю человека в Эрасте — готов проклинать его, — но язык мой не движется — смотрю на небо, и слеза катится по лицу моему». Эраст «был до конца жизни своей несчастлив», узнав о гибели Лизы, бросившейся в пруд, и считал себя ее убийцей. Осуждая героя, автор оправдывает его несовершенством человеческой природы, мечтает о примирении Лизы и Эраста за гробом. Лаконизм повествования, тонкость художественного письма, умение сделать читателя соучастником переживаний героев, одухотворенность и лиричность то мрачного, то радостного весеннего или бурного и грозного пейзажа, созвучного чувствам автора и персонажей повести, сложность психологического рисунка — все это было ново для русского читателя. Повесть Карамзина воспринималась как быль (так же, как это было в Германии со «Страданиями юного Вертера» Гете): окрестности Симонова монастыря, где жила и погибла Лиза, «Лизин пруд» стали надолго любимым местом паломничества образованной дворянской публики. В заключение нужно сказать, что русская проза сентиментализма окончательно развилась и оформилась в 1790-е гг., когда публиковались прозаические сочинения Карамзина, который и возглавил новое литературное направление под названием сентиментализм. |