Лотман. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. Ю. М. Лотман Семиосфера Культура и взрыв Внутри мыслящих миров Статьи Исследования Заметки СанктПетербург Искусствоспб
 Скачать 1.36 Mb.
|
|
34 Так что если ты обратишь внимание, то найдешь, что произведения живописи или ваяния, сделанные там десять тысяч лет назад — и это не для красного словца десять тысяч лета действительно так, — ничем не прекраснее и не безобразнее нынешних творений, потому что и те и другие исполнены при помощи одного итого же искусства» 1 Не случайно идеальным воплощением искусства для Платона являются древние священные хороводы. Замкнутый хоровод — символ циклического повторения в природе — становится для Платона идеальным воплощением искусства. Циклическая повторяемость — закон биологического существования, ему подчинены мир животных и человек как часть этого мира. Но человек не весь погружен в этот мир мыслящий тростник, он находится в исконном противоречии с коренными законами окружающего. Это проявляется в различиях, которые характерны для сущности обучения. Животное обучается, как мы отмечали, системе ритуального поведения. Превосходство достигается силой, скоростью осуществления тех или иных жестов, но никогда — изобретением нового, неожиданного для противника жеста. Животное можно сопоставить с танцором, который способен усовершенствовать па танца, ноне может резко и неожиданно заменить сам танец чем-либо другим. Поведение животного ритуально, поведение человека тяготеет к изобретению нового, непредсказуемого для его противников. Сточки зрения человека, животному приписывается глупость, сточки зрения животного, человеку — бесчестность неподчинение правилам. Человек строит свой образ животного как глупого человека. Животное — образ человека как бесчестного животного. Загадкой истории человечества является сам факт того, что пред-человек выжил, несмотря на то, что был окружен хищниками, бесконечно превосходившими его силой зубов и когтей. Приписать выживаемость человека его способности использовать орудия невозможно. Первоначальные орудия не обладали решающим превосходством над клыками и когтями хищников кроме того, у человека были детеныши, невооруженные топорами и копьями, Конечно, мы знаем случаи, когда изголодавшиеся зимой волки нападают на людей, или же аналогичные случаи нападения других хищников. Однако это не правило, а эксцессы. Нельзя сказать, что волк питается людьми волк питается мышами, мелкими грызунами, зайцами, в отдельных случаях — молодым рогатым скотом. Голод порождает и случаи людоедства среди людей, однако из этого нельзя сделать вывод, что люди питаются людьми (здесь мы исключаем из рассмотрения случаи ритуального каннибализма, имеющие характер магических действий у людей, и случаи людоедства, например, у тигров, явно носящие характер индивидуального извращения. В нормальной ситуации животные совсем не стремятся контактировать с человеком, хотя бы даже с целью его поедания они устраняются от него, в то время как человек с самого начала, как охотники зверолов, стремился к контактам сними. Отношения животных к человеку можно назвать уст- 1 Платон Соч Вт Перс др.-греч. М, 1972. Т. 3. С. 121. 35 ранением, стремлением избегать контактов. Приписывая животным человеческую психологию, это можно было бы назвать брезгливостью. Скорее, это стремление инстинктивно избегать непредсказуемых ситуаций, нечто похожее на то, что испытывает человек, сталкиваясь с сумасшедшим. Мир собственных имен Отождествление эвристических удобств и эмпирической реальности породило много научных мифов. К ним следует отнести представление о том, что естественный путь познания проходит от конкретного и индивидуального к абстрактному и общему. Прежде всего, обратимся к данным зоосемиотики. Кошка, как и многие другие животные, различает общее количество своих детенышей, ноне индивидуализирует их по внешности. Подмена своего котенка чужим, если в общем количестве не происходит заметных изменений, не вызывает ее беспокойства. Обратим внимание на то, что ребенок, рассматривающий недавно родившихся котят, сразу отличает их по индивидуальным особенностям окраски, расположения полос и пятен, даже по индивидуальным склонностям поведения. Зрение кошки-матери ориентировано на восприятие коллектива как единого целого. Единоборство самцов-оленей ведется ради главенства над стадом, и стадо идет за победителем, коллективно вычеркивая побежденного из своей памяти. Нельзя себе представить такую картину одна из самок оленьего стада, не разделяя общих чувств, остается с побежденным. Конечно, реальная картина значительно более сложна можно было бы привести случаи резкой индивидуальной отмеченности, особенно у парных животных в периоды образования ими семей. И все же неизменным остается факт язык животных не знает собственных имен. Последние появляются только у домашних животных, и всегда как плод вмешательства человека. В языке даже наиболее сложных животных обнаружить язык собственных имен пока не удавалось. Когда герой повести Чехова приучает свою молоденькую жену целовать ему руку, потому что все женщины, которые его любили, целовали ему руку, ион привык к этому, он реализует поведение самца (в точном, а не в пейоративном смысле, создавая для себя индивидуально не расчлененный образ своей женщины. Сказанное находится в разительном противоречии с поведением ребенка — человеческого детеныша. Вопреки распространенному до банальности представлению, можно сказать, что принципиальное отличие человека от животного нигде не проявляется с такой убедительной резкостью, как в ребенке. Остро выступающая в этом возрасте животность ребенка в области физиологии заслоняет для наблюдателя-человека резкое своеобразие культур- 1 Чехов А. П Поли. собр. соч. и писем. Т. 8. С. 222. 36 но-психологического поведения. Случаи, когда ребенок ведет себя не как животное (то есть как человек, представляются банальными, и их не отмечают. Пожалуй, наиболее резким проявлением человеческой природы является пользование собственными именами и связанное с этим выделение индивидуальности, самобытности отдельной личности как основы ее ценности для другого и других. Я и другой — две стороны единого акта самосознания и невозможны друг без друга. Подобно тому как только возможность лжи превращает правду в сознательное и свободно выбранное поведение, возможность аномального, преступного, безнравственного поведения превращает сознательный выбор нравственной нормы в акт поведения. Человеческий детеныш — существо гораздо менее приятное, чем его сотоварищ из животного мира он капризничает, лжет, сознательно наносит вред, нарушает запреты. Это происходит оттого, что он имеет возможность совершать или не совершать те или иные поступки и экспериментально ощупывает границы своих возможностей. Возможность делать зло — первый шаг к способности сознательно его не делать. Детские капризы не имеют адекватов в поведении детенышей животных, хотя негативный опыт играет важную роль в процессе их обучения. Резкое различие детенышей животных и людей проявляется в направленности талантов. Если определять талантливость как особую способность овладевать каким-либо видом деятельности, то талантливое животное с особой успешностью осуществляет уже существующие действия (дрессировка, производимая человеком, нами не рассматривается поведение ребенка, как хорошее, таки плохое, экспериментально по своей природе. В этом же принципиальная разница между обучением и дрессировкой (хотя в реальной практике всякое обучение включает в себя момент дрессировки. Сознательное поведение невозможно без выбора, то есть момента индивидуальности, и, следовательно, подразумевает существование пространства, заполненного собственными именами. Язык животных, насколько можно судить, вне вмешательства человека не обладает собственными именами. Между тем именно они создают то напряжение между индивидуальными общим, которое лежит в основе человеческого сознания. Осваивая напряжение между словом индивидуальным, ad hoc созданными общим словом для всех, ребенок включается в принципиально новый механизм сознания. Чаще всего это проявляется в агрессивности сферы собственных имен возникает тенденция к ее безграничному расширению, хотя возможен и противоположный случай. Важен сам факт смысловой напряженности, а не победы, всегда кратковременной, той или иной тенденции. Это период бурного словотворчества, ибо только новое, только что созданное уникальное слово абсолютно неотделимо от обозначаемого. 1 Когда мы говорим об индивидуальности, мы не отождествляем этого понятия с идеей отдельной человеческой биологической особи. В качестве индивидуальности может выступать любая социальная группа. Требуется только, чтобы она обладала не только единством поведения (им обладает и стадо, но имела бы также свободу выбора поведения, без чего отсутствует качество личности 37 Эта тенденция агрессивно проникает из языка ребенка в речь его родителей. Так, приходится слышать от родителей Ее зовут Таня, номы ее называем Тюля, потому что когда-то это было одно из ее первых слови она сама себя так именовала. Различение своих или чужих слов делит мир ребенка на свой и чужой, закладывая ту границу сознания, которая сохраняется как важнейшая доминанта культуры. Так возникает смысловая граница, которая в дальнейшем сыграет основополагающую роль в социальном, культурном, космогоническом, этическом структурировании мира. Эта черта детского сознания есть момент закладывания специфически человеческого. У ряда личностей он проявляется особенно ярко. Так, Владимир Соловьев в детском возрасте имел собственные имена для каждого из своих карандашей. С этим же связано стремление табуировать для чужих употребление своего детского имени. Первоначально за этим стоит психология защиты тайн своего мира. В дальнейшем подросток может стыдиться своей недавней принадлежности к детству и этим мотивировать табуна свой ранний язык. Мотивы могут меняться, но табу остается. Стремление ребенка расширять сферу собственных имен, вводя туда весь круг существительных, относящихся к его домашнему миру, неоднократно отмечалось, ив нем видели проявление особой конкретности детского сознания. Однако активна и противоположная тенденция перебегая в парке от дерева к дереву, трехлетний ребенок с возбуждением и восторгом ударяет по березам, елкам, тополями восклицает Дерево Потом он стем же криком ударяет по электрическому столбу и заливается смехом это была острота — он не считает столб деревом. Перед нами не только способность обобщить, но и возможность играть этой способностью, что связано с процессами, присущими только человеческому сознанию. Отделение слова от вещи — вот та грань, которая создает пропасть между человеком и остальным животным миром, и ребенок — пограничный страж на краю этой пропасти, может быть, ярче, чем взрослые, обнаруживает черты того сознания, неофитом которого он является. Руссо в Рассуждении о происхождении неравенства гениально высказался относительно психологии различения вещей и явлений Надо полагать, что первые слова, которыми люди пользовались, имели в их уме значение гораздо более широкое, чем слова, которые употребляют в языках уже сложившихся и что, не ведая разделения речи на составные ее части, они придавали каждому слову сначала смысл целого предложения. <...> Каждый предмет получил сначала свое особое название, вне зависимости от родов и видов, которые эти первые учители небыли в состоянии различать, и все индивидуумы представлялись их уму обособленными, какими и являются они на картине природы. Если один дуб назывался А, то другой дуб назывался Б, ибо первое наше представление, которое возникает при виде двух предметов, — это то, что они не одно и тоже, и часто нужно немало времени, чтобы подметить, что у них есть общего так что чем более ограниченными были знания, тем обширнее становился словарь. Затруднения, связанные со всею этою номенклатурою, нельзя было легко устранить, ибо, чтобы расположить живые существа согласно общими родовым обозначениям, нужно 38 было знать свойства и различия, нужны были наблюдения и определения, то есть требовались естественная история и метафизика...» 1 Далее Руссо, с присущей ему смелостью, утверждает, что обезьяна, переходящая от одного ореха к другому, не воспринимает эти предметы как нечто единое (такая обезьяна, вопреки мнению философа, конечно, умерла бы с голоду. Именно у черты, отделяющей обезьяну от ребенка, — истоки специфики человека. Здесь начинается игра между собственными именами и нарицательными, между этот и всякий. И именно потому, что понятие этот и только он — понятие новое, оно в первую очередь привлекает внимание неофита. Нет я без другие. Но только в сознании человека я и все другие, кроме меня, складываются в нечто единое и конфликтное одновременно. Один из исходных семиотических механизмов, присущих человеку, начинается с возможности быть только собой, вещью (собственным именем) и одновременно выступать в качестве представителя группы, одного из многих нарицательное имя. Эта возможность выступать в роли другого, заменять кого- то или что-то, означает быть не тем, что ты есть. Так, например, когда в драке между самцами павианов побежденный становится в позу сексуального подчинения, мы сталкиваемся с весьма интересным примером исходной точки семиозиса. Вопреки возможным фрейдистским истолкованиям, перед нами не случай торжества сексуальных устремлений, а яркое проявление возможности освобождения от их власти в их же собственном царстве, превращения их в язык, то есть в нечто формальное, отделенное от собственного значения. Самец-павиан использует сексуальный жест самки как знак несексуальных отношений — свидетельство готовности быть подчиненным. Естественные, данные природой и заложенные генетически биологические позы повторяются как знаки, которым возможно приписывать произвольное значение. М. Булгаков описывает в Театральном романе следующий случай, вызванный императивным запретом режиссера на изображение кровавых сцен. В результате действие, в котором автор изобразил ссору героев и гибель одного из них, подверглось трансформации а на генеральной выстрелил в кулисе по- всамделишному. Ну, Настасье Ивановне и сделалось дурно — она ни разув жизни не слыхала выстрела, а Людмила Сильвестровна закатила истерику. И с тех пор выстрелы прекратились. В пьесе сделали изменение, герой не стреляла замахивался лейкой и кричал убью тебя, негодяя" и топал ногами, отчего, по мнению Ивана Васильевича, пьеса только выиграла» 2 Комический смысл эпизода — в сопоставлении авторского текста и редакционной переработки этого текста цензурой Ивана Васильевича. Это позволяет рассматривать данные тексты как антонимические, сточки зрения автора, и как улучшенные синонимы — по мнению режиссера. Возможность для двух текстов одновременно выступать друг по отношению к другу в качестве синонимов ив качестве антонимов подводит нас к новому вопросу. 1 Руссо Ж.-Ж. Трактаты / Подгот. В. С. Алексеев-Попов, Ю. М. Лотман, НА. Полторацкий, АД. Хаютин. МС Булгаков МА Собр. соч Вт. М, 1990. Т. 4. С. 515. 39 Подобная смысловая игра необязательно связывается с художественной функцией — область ее более широка. Это один из механизмов смыслопорождения. Особенность его, в частности, в том, что сама природа смысла определяется только из контекста, то есть в результате обращения к более широкому, вне его лежащему пространству. Отколе, умная, бредешь ты, голова — только знание того, что слова эти обращены к ослу (а знание это требует значительно более широкого контекста, позволяет определить, что мы имеем дело с иронией. Так что здесь, в сущности, приходится говорить не о структуре текста, а о его функции. Фактически ирония подразумевает личное знание адресата. Насмешка всегда, прямо или замаскированно, имеет ввиду конкретную единичность то есть связана с собственным именем. Еще более усложняется проблема, когда мы вступаем в область художественных текстов. Художественный текст в принципе исходит из возможности усложнения отношений между первыми третьим лицом, то есть между тяготением к пространству собственных имени объективным повествованием от третьего лица. В этом отношении сама возможность художественного текста подсказывается нам психологическим опытом сновидений. Именно здесь человек получает опыт мерцания между первыми третьим лицом, реальной и условной сферами деятельности. Таким образом, во сне грамматические способности языка обретают как бы реальность. Область зримого, прежде простодушно отождествляемая с реальностью, оказывается пространством, в котором возможны все допустимые языком трансформации условное и нереальное повествование, набор действий в пространстве и времени, смена точки зрения. Одна из особенностей сна состоит в том, что категории говорения переносятся в пространство зрения. Без этого опыта невозможны были бы такие сферы, как искусство и религия, то есть вершинные проявления сознания. Перенесение сферы сновидений в часть сознания влечет за собой коренные изменения самой его природы. Только эти изменения дают возможность перекинуть мост от сна к художественной деятельности. Опыт, извлеченный из сновидений, подвергается той же трансформации, которую мы совершаем, когда рассказываем сны. Гениальная гипотеза П. Флоренского, согласно которой в момент пересказа сна происходит обмен местами начала, конца и направления сновидения, до сих пор не была проверена экспериментально, и поэтому мы на ней далее останавливаться не будем. Для нас более существенно, что при словесном пересказе сновидения происходит очевидное увеличение степени организации структура повествования накладывается на нашу речь. Итак, превращение зримого в рассказываемое неизбежно увеличивает степень организованности. Так создается текст. Процесс рассказывания вы- 1 Об иронии как тропе см Томашевский Б. В Теория литературы. Поэтика. Л, 1925 С. 39. 2 Крылов И. А Полн. собр. соч Вт. М 1946. Т. 3. С. 158. Пользуемся примером Б. В. Томашевского (см. там же 40 тесняет из нашей памяти реальные отпечатки сновидения, и человек проникается убеждением, что он действительно видел именно то, о чем рассказал. В дальнейшем в нашей памяти отлагается этот словесно пересказанный текст. Однако это только часть процесса запоминания словесно организованный текст опрокидывается назад в сохранившиеся в памяти зрительные образы и запоминается в зрительной форме. Так создается структура зримого повествования, соединяющего чувство реальности, присущее всему видимому, и все грамматические возможности ирреальности. Это и есть потенциальный материал для художественного творчества. Способность высших животных видеть сны позволяет предположить, что граница искусства не столь уже далека от их сознания. Однако наши сведения в этой области настолько проблематичны, что лишают нас возможности делать какие-либо заключения. Искусство — наиболее развитое пространство условной реальности. Именно это делает его испытательным полигоном для сферы умственного эксперимента и, шире, для исследования процессов интеллектуальной динамики. Нас в данной связи интересует способность искусства соединять пространство собственных и нарицательных имен. Целые обширные, вдобавок уходящие корнями в наиболее архаические пласты, сферы искусства связаны с первым лицом и представляют собой ich- Erzahlung — повествование от первого лица. Однако это я оказывается одновременно носителем смысла все другие в положении я. Это, по сути дела, тоже противоречие, которое Пушкин определил словами Над вымыслом слезами обольюсь. (III, 228) Радищев в Дневнике одной недели, приведя своего героя в театр на пьесу Сорена «Беверлей», задает сам себе вопрос Он пьет яд — что тебе до того?» |