Лотман. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. Ю. М. Лотман Семиосфера Культура и взрыв Внутри мыслящих миров Статьи Исследования Заметки СанктПетербург Искусствоспб
 Скачать 1.36 Mb.
|
|
2 В дальнейшем мы можем встретиться и стем, что честь воздает равный равному. Нов этом случае перед нами уже обряд вежливости, формальный ритуал, означающий условное вступление в службу, имеющий не более реального смысла, чем обычная в конце писем XIX в. заключительная формула: «Остаюсь Вашего превосходительства покорнейший слуга». «Слава» — тоже знак, но знак словесный и поэтому функционирующий принципиально иным образом. Она не передается и не принимается, а доходит до отдаленных языки до позднейшего потомства. Ей всегда приписываются звуковые признаки ее гласят, слышат. Ложная слава Malkiel M. R. L. de. Op. cit. P. 121—122. 2 И во втором случае понятие это имеет специфически феодально-условный характер: князь — источник богатства, поскольку раздает дружине ее долю добычи. Но захватывает добычу в бою дружина. Она отдает ее князю и получает назад уже как милость и награду. Показательно, что разрыв вассальных отношений оформляется как возвращение чести. АЖ. Греймас приводит следующий текст «Rendre son hommage et son fief, se degager des obligations de vassalite» (Ibid. P. 453; отдать свою честь и свой fief — освободиться от обязанностей вассала с шумом погибает. Кроме того, у нее есть признаки коллективной памяти. Иерархически она занимает высшее, по сравнению с честью, место. Честь имеет установленные, соответствующие месту в иерархии размеры. В средневековом кастильском эпосе Книга об Аполлонии» король обращается к неизвестному рыцарю, прибывшему вовремя пира: Друг, выбери себе место, Ты знаешь, какое место тебе подобает И как, следуя куртуазности, тебе надлежит поступить, Так как мы, не зная, кто ты, можем ошибиться 1 Объем оказываемой чести здесь важнее, чем личное имя. Последнее может быть скрыто, но первое необходимо знать, иначе социальное общение делается просто невозможным (иначе обстоит дело в церковных текстах, ср. Житие Алексия человека Божиего», построенное на том, что герой сознательно понижает свой социальный статус. Слава измеряется не величиной, а долговечностью. Слава в основном употреблении — хвала. В отличие от чести, она не знает непосредственной соотнесенности выражения и содержания. Если честь связана с представлением о том, что большее выражение обозначает большее содержание, то слава, как словесный знак, рассматривает эту связь в качестве условной мгновенное человеческое слово означает бессмертную славу. Поскольку человек средних веков все знаки склонен рассматривать как иконические, он пытается снять и это противоречие, связывая славу нес обычным, ас особо авторитетным словом. Такими могут выступать Божественное слово, слово, записанное в хартиях, сложенное песнопевцами, или слово отдаленных язык. Ив этом случае мы находим полный параллелизм между терминологией русского и западного раннего средневековья 2 В принципе слава закрепляется за высшими ступенями феодальной иерархии. Однако возможно и исключение воин, завоевывающий славу ценой смерти, как бы уравнивает себя с высшей ступенью. Он становится равен всем А как мы помним из «Изборника 1076 г, слава дается равными. Система эта, различающая честь и славу, последовательно выдерживается в наиболее старших текстах киевской поры «Изборнике 1076 года, «Девгениевых деяниях, Иудейской войне, отчасти Повести временных лет (в комбинациях с церковной трактовкой термина) и ряде других текстов. Особенно показательна в этом отношении Иудейская война, относительно которой наблюдение это было сделано уже очень давно, еще Барсовым. Н. К. Гудзий писал терминология и фразеология, характеризующие идейный и бытовой уклад дружинной Руси, отражаются в русском переводе книг Флавия, соответствуя употреблению в современных переводу оригинальных русских памятниках, особенно в летописях. Таковы понятия чести, славы, заменяющие находящиеся в греческом тексте другие понятия — ра- 1 Libro de Apolonio / Ed. С. Caroll Marden. Paris, 1917. P. 158. 2 См Malkiel M. R. L. de. Op. cit. P. 121—128. 3 См Изборник 1076 года / Подгот. В. С. Голышенко, В. Ф. Дубровиной, В. Г. Демьянова, Г. Ф. Нефедова. M., 1965. С. 243. 55 дости, обильного угощения, награды. Подробный анализ передачи понятий греческого оригинала виной, специфически феодальной системе дан НА. Мещерским. Отметим лишь, что когда переводчик Иудейской войны передает греческое радость) как честь (И усрЪтоша сопфорияне с честию и с похвалами, то здесь он непросто переосмысляет греческую терминологию, но и делает это с поразительным знанием основных понятий общероманского рыцарства. Напомним, что такое истолкование вполне соответствует, например, синонимичному чести joi из Песни омоем Сиде». Словарь средневекового французского языка также фиксирует joieler в значении приносить дары. Если напомнить, что похвалы здесь бесспорный синоним славы (ст.-фр. laude), то и тут видим существенную для русского феодализма и общую для ряда стран раннего средневековья формулу честь и слава. Попутно уместно было бы обратить внимание на специфичность термина «веселие» в Слове о полку Игореве»: А мы уже, дружина, жадни веселия» 4 . В этом случае оно, вероятнее всего, употреблено как синоним «чести-награды» (напомним, что словарь Greimas'a дает для joiete во французских рыцарских текстах XIII в. значение usufruit, юридический термин, обозначающий передачу чужого имущества в пользование, что для рыцаря всегда было наградой-честью). Неслучайно, видимо, выражения а веселие пониче», невеселая година въстала» в Слове неизменно сопровождаются указаниями на материальный характер потери а злата и сребра нимало того потрепати!», а погании <...> емляху дань по бълъ отъ двора. Зато формула Унылы голоси, пониче веселие» 6 может рассматриваться как негативная трансформация сочетания слава и честь голос синонимичен хвале, песне (пение как прославление фигурирует ив Слове, и во вставке переводчика в Иудейскую войну, ив ряде других текстов, звучащему знаку достоинства, а «веселие» — материальному, чести. Таким образом, двуединство формулы честь и слава не снимает резкой терминологической специфики каждого из составляющих его компонентов, особенно для дружинно-рыцарской среды. В церковных текстах, там, где персонажу, например божеству или святому, автор приписывает всю полноту возможных достоинства и ценности, слава и честь употребляются как нерасторжимые элементы формулы. Именно в этих текстах начинает стираться дружинная их специфика. Ас распространением церковной идеологии сочетание начинает восприниматься как тавтологическое История русской литературы Вт Л, 1941. Т. 1: Литература XI — начала XIII века. С. 148. 2 Мещерский НА История Иудейской войны Иосифа Флавия в древнерусском переводе. M.; Л 1958. С. 80. 3 См Dictionnaire de 1'ancien francais jusqu'au milieu du XIV siecle, par A. Greimas. P. 347. 4 Памятники литературы Древней Руси XII век. С. 380. 5 Там же. С. 378. 6 Там же. СВ этой главе мы использовали как документальные данные, отражающие бытовую реальность, таки тексты литературных произведений, представляющие собой идеальные модели этой реальности. Законы этих двух способов воспроизведения жизни различны, но нельзя одновременно не подчеркнуть их связанность, особенно в средневековую эпоху. Человек архаических эпох склонен изгонять из мира случайность. Последняя представляется ему результатом некоторой неизвестной ему, более таинственной, но и более мощной закономерности. Отсюда и вся обширная практика гаданий, входе которой случайное возводится в степень предсказания. В этом смысле интересен один эпизод из й песни «Илиады» (Погребение Патрокла. Игры). Речь идет о похоронном празднестве при погребении Патрокла. В спортивных соревнованиях, совершавшихся на погребении. Одиссей и Аякс состязались вскорости бега: ...и первый всех дальше Быстрый умчался Аякс; но за ним Одиссей знаменитый Близко бежал... Аякс побеждал в соревновании, хотя ...Одиссей за Аяксом близко бежал беспрестанно Следом в следы ударял он, прежде чем прах с них ссыпался... 2 Дальнейшее содержание Гомер развертывает в двух планах Аякс случайно поскользнулся в свежем бычьем навозе и упал в него лицом. Это дало возможность Одиссею обогнать соперника и получить первую награду. Эпизод может быть классической иллюстрацией вмешательства непредсказуемого случая вход событий. Однако поэт дает и другое параллельное объяснение: ...взмолился В сердце герой Одиссей светлоокой Палладе-богине: «Дочь Эгиоха, услышь убыстри, милосердая, ноги Так он, молясь, произнеси услышала дочь Эгиоха... 3 Это двойное осмысление дает как бы два равновероятных объяснения: без помощи Афины Одиссей не победил бы, но он не победил бы и без лужи бычьего навоза. Это одновременно раскрывает дорогу в мир случайностями вместе стем в каждой случайности видит непосредственный результат вмешательства богов. Синтеза идеи божественной власти и непредсказуемости событий (их информационной ценности) Гомер достигает тем, что включает в каждое событие целую цепь определяющих его факторов боги его постоянно нахо- 1 Топоров В. Н К семиотике предсказаний у Светония // Учен. зап. Тартуского гос. унта. 1965. Вып. 181. С. 198—210 (Труды по знаковым системам. Т 2). 2 Гомер. Илиада / Пер. Н. Гнедича. Песнь XXIII. Стихи 758—760; 763—765; цит. по: Гнедич НИ Стихотворения. (Библиотека поэта. Большая серия) / Вступ. ст, подгот. текста и примеч. И. Н. Медведевой. е изд. Л, 1956. С. 752. 3 Гомер. Илиада. Песнь XXIII. Стихи 768—772. 57 дятся в борьбе, и если исход борьбы людей объясняется волей богов, то исход борьбы богов остается непредсказуем такой же характер имеет столкновение судьбы и человеческой воли — конфликт, по-разному решавшийся, но всегда волновавший греческих авторов. В мир вторгаются непредсказуемые по своим последствиям события. События эти дают толчок широкому ряду дальнейших процессов. Момент взрыва, как мы уже говорили, как бы выключен из времени, и от него идет путь к новому этапу постепенного движения, которое ознаменовано возвратом на ось времени. Однако взрыв порождает целую цепь других событий. Прежде всего, результатом его является появление целого набора равновероятных последствий. Из них суждено реализоваться и стать историческим фактом лишь какому-то одному. Выбор этой, сделавшейся исторической реальностью, единицы можно определить как случайный или же как результат вмешательства других, внешних для данной системы и лежащих за ее пределами закономерностей. То есть в какой-то другой перспективе он может быть полностью предсказуем, нов рамках данной структуры он представляет собой случайность. Таким образом, реализация этой потенции может быть охарактеризована как нереализация целого набора других. Это очень остро ощущал Пушкин, вложивший в уста Татьяны слова: А счастье было так возможно, Так близко. (VI, Еще более значительны уникальные в истории романа размышления автора о потерянном будущем убитого Ленского: Быть может, он для блага мира, Иль хоть для славы был рожден; Его умолкнувшая лира Гремучий, непрерывный звон В веках поднять могла. Поэта, Быть может, на ступенях света Ждала высокая ступень. Его страдальческая тень, Быть может, унесла с собою Святую тайну, и для нас Погиб животворящий глас, И замогильною чертою К ней не домчится гимн времен, Благословение племен (VI, Далее шла опущенная в печатном тексте, но присутствующая в беловой рукописи XXXVIII строфа Характерно, что судьба здесь осмысляется как результат случайного неосторожного поступка и, следовательно, для Пушкина непредсказуемого: Но судьба моя Уж решена. Неосторожно, Быть может, поступила я 58 Исполня жизнь свою отравой, Не сделав многого добра, Увы, он мог бессмертной славой Газет наполнить нумера. Он совершить мог грозный путь, Дабы последний раз дохнуть Ввиду торжественных трофеев, Как наш Кутузов иль Нельсон, Иль в ссылке, как Наполеон, Иль быть повешен, как Рылеев (VI, А может быть и то поэта Обыкновенный ждал удел. Прошли бы юношества лета В нем пыл души бы охладел. В этом варианте судьба Ленского: В деревне счастлив и рогат Носил бы стеганый халат; Узнал бы жизнь на самом деле, Подагру б в сорок лет имел, Пил, ел, скучал, толстел, хирел (VI, Путь как отдельного человека, таки человечества усеян нереализованными возможностями, потерянными дорогами. Гегельянское сознание, вошедшее даже незаметно для нас в самую плоть нашей мысли, воспитывает в нас пиетет перед реализовавшимися фактами и презрительное отношение к тому, что могло бы произойти, ноне сделалось реальностью. Размышления об этих потерянных дорогах гегельянская традиция третирует как романтизм и зачисляет по ведомству пустых мечтаний вроде тех, которым предавался небезызвестный гоголевский философ Кифа Мокиевич, существование которого было обращено более в умозрительную сторону. Можно, однако, представить себе и такой взгляд, согласно которому именно эти потерянные пути представляют одну из наиболее волнующих проблем для историка-философа. Здесь, однако, следует вспомнить о двух полюсах исторического движения. Один из них связан с процессами, развивающимися невзрывным, постепенным движением. Эти процессы относительно предсказуемы. Иной характер имеют процессы, возникающие в результате взрывов. Здесь каждое свершившееся событие окружено целым облаком несвершившихся. Пути, которые от них могли бы начаться, оказываются навсегда потерянными. Движение реализуется не только как новое событие, но ив новом направлении. Такой подход наиболее показателен в тех случаях, когда речь идет об исторических, уникальных по своей природе событиях, в которых случайное происшествие пробивает начало новой и непредсказуемой закономерности Имеется ввиду не то, что Ленский мог стать газетчиком, а что о нем могли писать в газетах, то есть что он мог стать историческим человеком Гоголь Н. В Полн. собр. соч. Т. 6. С. 244. 59 Гениальное произведение искусства, сделавшееся поворотным пунктом в культурной истории человечества, не было бы написано и ничем не было бы скомпенсировано, если бы автор его погиб в детстве от случайной катастрофы. Исход сражения при Ватерлоо не мог быть однозначно предсказан, как нельзя было предсказать в момент рождения Наполеона, выживет этот ребенок или нет. Но свершение этих фактов нажало в исторической машине на какую-то кнопку, которая могла бы таки остаться неиспользованной. В этом смысле каждое событие может рассматриваться с двух точек зрения. Творчество Пушкина оказало воздействие на превращение художественного произведения в товар: Не продается вдохновение, Но можно рукопись продать (II, Решающую роль здесь сыграл Евгений Онегин». Однако если бы Пушкин не написал своего романа в стихах или даже если бы Пушкин вообще не родился на свет, процесс этот все равно неизбежно произошел бы. Но если посмотреть на другую историческую связь и предположить, что Пушкин был бы биографическими обстоятельствами вырван из литературы в свой самый ранний период, то вся цепь событий, ведущих к Гоголю, Достоевскому, Толстому, Блоку и через них — к Солженицыну — в ближайшей к нам перспективе и к укреплению той роли русской литературы, которую она играла в гражданских судьбах русской интеллигенции и, следовательно, вообще в судьбах России, — оказалась бы совсем не той, какая нам известна. Таким образом, одно и тоже событие может включаться ив предсказуемый ряди в обстоятельства взрыва. Каждое великое событие не только открывает новые дороги, но и отсекает целые пучки вероятностей будущего. Если это помнить, то описание этих потерянных путей становится для историка уже отнюдь не благими размышлениями на необязательные темы. При этом надо учесть еще одно обстоятельство разные, но типологически сходные исторические движения, например движения романтизма в разных европейских странах или же различные формы антифеодальных революций, могут в момент взрыва избирать разные дороги. Сопоставление их как бы демонстрирует, что произошло бы в той или другой стране, если бы результаты взрыва у нее были иными. Это вносит совершенно новый аспект в сравнительное изучение культур потерянное водном историко- национальном пространстве может быть реализовано в другом — и сопоставление их придает размышлениям о том, что было бы, если бы исторический выбор произошел иначе, более обоснованный характер. Например, рассуждения о различных решениях одной и той же ситуации при сопоставительном исследовании провалившегося путча в Москве и событий в Югославии показывают, что было бы, если бы путч не провалился. Сопоставление разных реализации типологически одного события может рассматриваться как форма изучения потерянных дорог. С этой точки зрения можно истолковывать, например, историю Ренессанса, Реформации, Контрреформации как различные вариации некоей единой исторической Речь идет о событиях августа 1991 г 60 модели. Такой взгляд позволяет изучать не только то, что произошло, но и то, что не произошло, но могло бы произойти. Сравнительное изучение, например, экономических процессов, с одной стороны, и произведений искусства, с другой, дает нам не причину и следствие, а два полюса динамического процесса, непереводимые друг на друга и одновременно пронизанные взаимным влиянием. В таком же отношении находится антиномия массовых и предельно индивидуальных исторических явлений, предсказуемости и непредсказуемости — двух колес велосипеда истории. Мы уже говорили, что человек, живущий по законам обычаев и традиций, сточки зрения предприимчивого героя взрывной эпохи — глупа сам этот последний, с позиций своего оппонента, коварен и бесчестен. Сейчас имеет смысл увидать в этих конфликтующих персонажах звенья единой цепи. Периоды научных открытий и технических изобретений можно рассматривать как два этапа интеллектуальной активности. Открытия имеют характер интеллектуальных взрывов они не вычитываются из прошедшего и последствия их нельзя однозначно предсказать. Нов тот самый момент, когда взрыв исчерпал свою внутреннюю энергию, он сменяется цепью причини следствий — наступает время техники. Логическое развертывание отбирает от взрыва те идеи, для которых время уже наступило, то, что может быть использовано. Остальное до времени — иногда весьма протяженного — предается забвению. Таким образом, в периодической смене этапов развития научной теории и технических успехов можно усмотреть чередование периодов непредсказуемости и предсказуемости. Конечно, такая модель обладает высокой степенью условности. Последовательная цепь взрывов и постепенных развитии в реальности никогда не существует изолированно. Она погружена в пучки синхронных с ней процессов, и эти боковые влияния, постоянно вмешиваясь, могут нарушать четкую картину чередований взрывов и постепенностей. Однако это не мешает теоретически рассматривать изолированно эту последовательную цепь. Особенно ясно она проявляется в социальных и исторических процессах. Мы говорили о том, как выглядят глупый рыцарь и плут глазами друг друга. Посмотрим, однако, на них как на героев последовательных этапов развития. Герой былины или же человек рыцарской эпохи, добрый крестьянин в идиллической литературе XVIII в. — герои стабильных или медленно развивающихся процессов. Движение, в которое они погружены, колеблется между календарной сменой, обрядом и повторяющимися до ритуальности подвигами. В этих условиях герою для того, чтобы быть победителем, не требуется изобретать что-либо новое. Исключительность его ознаменована гигантскими масштабами его роста и силы. Он не нуждается в выдумке, ибо ничего не выдумывает. Однако на этом этапе он еще не получает негативной характеристики. Он неглуп, потому что признак ума или глупости вообще не является отмеченным. Но вот наступает момент взрыва. Неизменность и повторяемость сменяются непредсказуемостью, век силы заменяется вспышкой хитрости. Мы видели, что герои этих двух типов, поставленные друг перед другом, превращаются во врагов — выразителей борющихся эпох. Нов хронологической |