Арутюнян. Соц. структура России. 2009 в книге директора по стратегиям и аналитике гк никколо м
 Скачать 0.62 Mb.
|
|
Стремление к счастью и социальный цинизм Предметом социологического анализа должны быть не только данные, но и процесс их получения. Вот, например, руководители Левада-Центра в своей книге о российской элите приводят сопутствующую статистику: пред- 63 ?????????? ? ?????? ложение принять участие в исследовании после 18–25 приглашений и напоми- наний принимал один из 35–40 приглашенных «больших людей». Такой про- цедурный факт, согласитесь, вполне социологичен и не менее красноречив, чем полученные ответы. Мы не тревожили уважаемых людей более пяти раз (обычно трижды), а об- щее число получивших приглашение поучаствовать в «Опросе российской элиты развития» составило около 2000 человек. То есть представители целе- вых групп отвечали через одного. В сравнении с опытом Левада-Центра наше общение на VIP-уровне, пожалуй, можно признать благодарным. Но не стоит спешить и делать вывод, что российская элита более открыта и отзывчива, чем показалось некоторым социологам. С самого начала мы делали ставку на личные связи, свои плюс связи наших друзей, родственников, коллег, знакомых. Опрос в значительной степени строился и развивался по сетевому принципу личных отношений. Приятно, конечно, ощутить себя «человеком элиты», однако если ты не олигарх и не поп-звезда, то уже скоро и остро почувствуешь границы диапазона свое- го обаяния. Поэтому мы старались говорить на универсальном языке связей с VIP-общественностью, хорошо понимаемом во всех целевых группах, — на языке обмена услугами. Собственно, там, где наш язык был внятен, мы и получали отклик. Когда же мы вели разговор о российском обществозна- нии, ответ часто был уклончив, а порой нелицеприятен. Таким образом, еще не заглядывая в ответы и таблички, можно было сде- лать первый важный вывод по итогам проекта. Социологическое исследование российских элитных групп с большим объемом выборки (тысяча респонден- тов) было тем не менее построено на коротких радиусах доверия, и иначе оно вряд ли могло бы быть выполнено. Коли так, следует разобраться в причинах недоверчивости и закрытости «лучших людей» российских. Бог весть, доберемся ли мы до причин, но пос- тавим вопрос феноменологически: что включала в себя нерасположенность представителей целевой аудитории отвечать на вопросы социологической ан- кеты? В порядке самокритики начну с предположения, что такая нерасположен- ность определялась реакцией на саму анкету, то есть на вопросы и предлагае- мые «подсказки». Мы действительно зафиксировали несколько претензий ме- тодологического характера либо претендующих на то, чтобы выглядеть тако- выми. Однако отказов с таким основанием в общем объеме отказов было немного. Как уже говорилось, в ходе опроса тестировались известные прог- раммные тезисы и проекты решений, поэтому, боясь упустить какую-то значи- мую позицию, я предлагал опрашиваемым формулировать свое особое мнение, когда им будет решительно тесно в рамках уже предложенных вариантов от- вета. Увы, лишь немногие откликнулись на этот призыв. Есть все основания 64 ?????????? ????? ????????: ?????? ?? ????? ???? полагать, что и в тех случаях, когда уклонисты толковали о «несогласии с предложенными ответами», их нежелание участвовать в опросе имело, как правило, не методологические причины. Если человек отказывается и оценить предложенные позиции, и сформулировать собственную, то дело не в форму- лировках, а в нежелании выбирать и самоопределяться. Готовность откликнуться на вопрос типа «С кем вы, мастера культуры?» не в последнюю очередь зависит от отношения опрашиваемых к тому, кто воп- рошает. В целом ряде случаев нежелание участвовать в опросе — у кого-то преодоленное, а у кого непреодолимое — было обусловлено реакцией на иде- ологический бренд «Либеральная миссия». И без того догадываясь, что любая миссия кому бренд, кому жупел, мы совсем не афишировали наш мандат. Довольно часто получившие приглашение участвовать в опросе представи- тели целевых групп объясняли свои колебания или отказ не зависящими от них объективными обстоятельствами. Так, многие чиновники ссылались на существование прямого запрета государственным должностным лицам участвовать в опросах общественного мнения. О подобных запретах, включа- емых даже в контракт, приходилось слышать и от менеджеров крупных ком- паний. Впрочем, и без ссылок на формальный запрет люди убежденно говори- ли о неприятностях, которыми для них обернется участие в социологическом исследовании. Обоснованность таких опасений можно оспаривать, но их распространенность является социологическим фактом: не менее чем трое из каждых четырех респондентов настаивали на полной анонимности, требуя исключить упоминания не только собственного имени, но и организа- ции/компании, а некоторые — даже региона! Вполне ли мы понимаем значе- ние этого факта? Столь сильную и почти всеобщую озабоченность сохранени- ем анонимности иначе как пугливостью не назовешь. Пугливость российской элиты если и не судьба ее, то уж точно фундаментальная социальная харак- теристика, определяющая слабость ее мнения и общественной роли. Только что нарисованная картина узнаваема, в целом верна, и все же она не вполне выражает сущность рассматриваемого социального явления. Более того, если позволить себе увлечься этой картиной, то описание, пожалуй, по- лучится в значительной степени искаженным. Опыт многочисленных комму- никаций, анализ конкретных, причем наиболее чувствительных, отказов, ког- да отказывали люди, обладавшие гарантированным выходом и влиянием на важные для нас аудитории, заставляет снова задуматься. Нет, не всегда страх сквозил в их лицах и голосе — наоборот, ссылки на режимные обстоя- тельства зачастую были больше похожи на отговорки. Тут было другое: устойчивое нежелание участвовать не в своем деле, пусть не коммерческом, а исследовательском, научном, общественном, и все же чу- жом предприятии, предполагающем чей-то интерес и успех. Мысль же о том, что можно безвозмездно поучаствовать в реализации чужого интереса и пос- 65 ?????????? ? ?????? пособствовать чужому успеху, вызывает у абсолютного большинства «лучших людей» неприятие, грозящее перейти в возмущение. Толковать тут об общест- венном интересе — значит сделать возмущение неизбежным: грубая «развод- ка для лохов». Даже если исследователь элиты сам сойдет за «полного лоха», это не гарантирует ему ни сочувствия, ни результата. Чудаки бывают всякие, умному же человеку не пристало тратить время на занятие, которое не прино- сит выгоды или хотя бы удовольствия. Кажется, мы нащупали главный фактор — ментальную основу большей части сомнений, уклонений, торга и отказов по вопросам участия в социоло- гическом опросе. Теперь следует завершить наше описание в категориальном определении. Еще в первой половине 1990-х И.М. Клямкин и Б.Г. Капустин прослеживали эволюцию (и сосуществование) потребительски-приватного индивидуализма советского человека в последовательный индивидуализм «свободного» россиянина. Эту эволюцию, по точному определению назван- ных авторов, определяло «резкое усиление потребительских акцентов при столь же резком освобождении от уравнительных» 19 . В нижних стратах ново- го российского социума такой образ мысли и деятельности предстает, как формулировал Г.Г. Дилигенский, «адаптационным индивидуализмом слабого человека» 20 . А как с теми, кто пожинает и защищает от конкурентов плоды своей успешной адаптации? Их индивидуализм бронзовеет в победительном потребительстве: обрастает набором правил, приличий и понятий, оконча- тельно становясь легитимным и доминирующим поведенческим этосом. Пот- ребительский индивидуализм, культивирующий свободу реализации собственного интереса, которая ограничена не правом, а силой других лю- дей или обстоятельств, — вот модус вивенди, норма мысли и жизни успеш- ных людей новой России. Сущностным проявлением потребительского индивидуализма новой рус- ской элиты выступает ее выраженный, порой демонстративный социальный цинизм. В кросскультурной психологии вслед за М. Бондом и К. Леунгом под социальным цинизмом принято понимать культурный комплекс, отражаю- щий предполагаемую ненависть и зловредность социальной системы по отно- шению к своим членам. «По мнению членов культур с высоким уровнем "со- циального цинизма", социум приносит людям только беды. Они уверены в том, что окружены враждебными, эгоистичными и властными индивидами, группами и институтами, притесняющими и подавляющими их» 21 . Подпиты- 66 ?????????? ????? ????????: ?????? ?? ????? ???? _________________________________ 19 Капустин Б.Г., Клямкин И.М. Либеральные ценности в сознании россиян // Полис. 1994. № 1. С. 74. 20 Дилигенский Г.Г. К проблеме социального актора в России // Куда идет Россия? Власть, общест- во, личность / под общ. ред. Т.И. Заславской. М.: Моск. высшая школа социал. и эконом. наук, 2000. С. 412. 21 Лебедева Н.М., Татарко А.Н. Ценности культуры и развитие общества. М.: Изд. дом ГУ—ВШЭ, 2007. С. 91. ваемый многими обстоятельствами новейшей российской истории и глубоко укоренившийся в сознании россиян социальный цинизм как раз и обусловил ту «нелиберальность» постсоветского потребительского индивидуализма, ко- торую отметили И.М. Клямкин и Б.Г. Капустин. В 1994 году они писали: «Этот тип сознания и его эволюция чрезвычайно важны... Одно дело, если он будет эволюционировать в направлении либерализма, хотя никто не может сегодня сказать, способны ли его носители выбрать подобный маршрут. И совсем другое дело, если он будет развиваться, как говорится, на своей собственной основе. Тогда мы обречены на десятилетия криминального бес- предела» 22 Полтора десятилетия уже прошло. В этой книге мы еще будем разбирать- ся с признаками и возможностями либеральной эволюции нелиберального, социально циничного, потребительского индивидуализма людей, составляю- щих сегодняшнюю российскую элиту. Но сначала разглядим ту самую осно- ву, на которой такой тип сознания развивается (а в том, что он развивался и развивается на своей собственной основе, сомнений уже нет). Наслед- ственная пугливость наших «лучших людей» и рассчитанный на нее стиль верховной власти лишь усугубляют социальный цинизм российской элиты, однако основой его расширенного воспроизводства является сам дух, main stream сегодняшней российской действительности. Этот дух и main stream можно выразить словами определения Верховного суда США, который в XIX веке истолковал «стремление к счастью» как «свободу накопления собственности». Только наши устремления к счастью-собственности реали- зуются в существенно ином социальном контексте: при слабой обществен- ной связности, при хилости низового — местного, общинного, кооператив- ного — взаимодействия, при неразвитых и неразвивающихся публичных институтах. Применяясь к социальным и политическим реалиям, стремящиеся к лично- му благополучию россияне избегают общественной активности. Большинство успешных людей в России полагают целесообразным как можно меньше «за- морачиваться» по поводу не касающихся их лично общественных вопросов. Это хорошо видно и на материалах нашего исследования. В анкете, например, были два открытых вопроса о событиях общественной жизни: какое из них произвело на респондента самое хорошее впечатление и какое — самое пло- хое. Так вот, из 1003 элитных респондентов лишь немногим более 500 захоте- ли и смогли назвать то или иное общественное событие, причем 112 из них от- метили российские достижения в области спорта, а 32 человека и вовсе пове- дали об обстоятельствах личной жизни. 67 ?????????? ? ?????? _________________________________ 22 Капустин Б.Г., Клямкин И.М. Либеральные ценности в сознании россиян. С. 74. Пора, пожалуй, задать себе вопрос: ну и что? Что с того, что потребительс- кий индивидуализм определяет мышление и поведение российских элитных групп? Не коммунизм ведь строим! В эпоху массового производства массовое потребление есть фактор экономического роста. А разве фактор экономичес- кого роста может быть порочным? Поэтому «потребительство» совсем не по- рок, но универсальный язык, искусство жить, сам вкус жизни и все такое про- чее, культивируемое и тиражируемое всепроникающей рекламой. Индивидуа- лизм же и вовсе святой источник модерна, одно из имен духа капитализма, разгаданное и запечатленное в многотомной социальной теории. Получается, недавно обретенный потребительский индивидуализм нам нужно не хулить, а холить. Есть, конечно, и отдельные недостатки, связанные с объективными трудностями, но за ними нужно уметь видеть перспективу. Перспектива же се- годня такова: обеспечивайте экономический рост, остальное приложится. Столь востребованному у нас «прагматизму» можно найти респектабель- ное научное обоснование. Хорошим обоснованием, совмещающим эмпири- ческую фактуру с теоретическим обобщением, являются, например, работы Р. Инглхарта, опирающиеся на массив данных WVS. Инглхарт, который вслед за К. Марксом, похоже, видит смысл истории в последовательном изживании социальных структур подавления и отчуждения человеческой индивидуаль- ности, говорит о двух фундаментальных культурных сдвигах. На этапе индуст- риализации вместе с неподвижно-устойчивой аграрной экономикой уходят в прошлое связанные с нею традиции: неприятие социальной мобильности, наследуемый статус, обязательства перед общиной, подкрепляемые абсолют- ными религиозными нормами. Их сменило мироотношение, поощрявшее эко- номические достижения, индивидуализм и инновации, — при социальных нормах, все более становившихся светскими. Однако иерархические органи- зации современного общества — бюрократическое государство, олигархичес- кая политическая партия, сборочная линия массового производства, профсо- юз старого образца и иерархическая корпорация — также приблизились к пределам своей функциональной эффективности. Не рассматривая специ- ально структурные инновации, Р. Инглхарт сосредотачивает внимание на оче- редной смене ценностей, которая, по его свидетельству, происходит «в пере- довых индустриальных обществах». В результате беспрецедентного экономи- ческого подъема и обеспечения массового благополучия в развитых странах «материалистические» приоритеты экономической и физической безопаснос- ти начинают уступать место «постматериальным» приоритетам индивидуаль- ного самовыражения и качества жизни. Следуя Инглхарту, в современном мире можно выделить не то чтобы три типа обществ, но три стадии их развития: а) доиндустриальные традиционали- стские общества, озабоченные экономическим и демографическим выживани- ем; б) общества, проходящие тот или иной этап модернизации и сосредото- 68 ?????????? ????? ????????: ?????? ?? ????? ???? ченные на экономическом росте; в) общества постмодерна, в которых «нормы индустриального общества, с их нацеленностью на дисциплину, самоотверже- ние и достижения, уступают место все более широкой свободе индивидуаль- ного выбора жизненных стилей и индивидуального самовыражения» 23 . Сдвиг к ценностям постмодерна сопряжен с ростом политического участия, терпи- мости и доверия между индивидами, значимости для них постматериальных ценностей и субъективного благополучия. То есть Инглхарт сообщает хоро- шую новость развивающимся странам: по мере экономического развития у них, как это уже произошло в передовых обществах, будет формироваться новая элита — поколение «постмодернистов», которое исповедует ценности индивидуального самовыражения и социально-экологического активизма. Эта идеология «новых людей» вызывает, по правде сказать, больше сом- нений, чем энтузиазма. Прежде всего, мне решительно непонятно, чему тут, собственно, можно радоваться. С одной стороны, Р. Инглхарт признает, что ценности постмодерна формируются в условиях массового благополучия, обеспеченного в развитых индустриальных обществах, и в случае экономи- ческого упадка они могут захиреть вместе с всеобщим благосостоянием. С другой стороны, он же указывает, что сдвиг от ценностей модерна к цен- ностям постмодерна ведет к постепенному разрушению многих из ключевых институтов индустриального общества. В таком случае хорошо бы понимать, чем будут обеспечиваться экономическая эффективность и социальное бла- госостояние, к которым постмодернисты привыкли с детства так, что уже не воспринимают их как главные ценности. По Инглхарту, многое пора ме- нять: и государство, и корпорации, и полную гетеросексуальную семью. Но чем их следует заменить? И все ли такие замены поведут к новому подъе- му, а не к новому упадку? По этим вопросам ясности нет никакой. Более того, многое в аргументации Р. Инглхарта настораживает. Например, кризис института семьи он объясня- ет, в частности, тем, что воспитание детей во многом взяло на себя общест- во — общество, заметим, индустриальное, то есть то самое государство всеоб- щего благосостояния, бюрократическая организация которого исчерпала себя. Так, может быть, не стоит торопиться хоронить сразу все худо-бедно работа- ющие институты? Впрочем, автор теории культурных сдвигов толкует не столько об институтах, сколько о динамике ценностей. Посмотрим, что же представляют собой вожделенные ценности постмодерна. В условиях безопасности, при восприятии перспективы выживания как га- рантированной формируется система ценностей, для которой, согласно клас- сификации Инглхарта, характерны высшая приоритетность качества жизни 69 ?????????? ? ?????? _________________________________ 23 Инглхарт Р. Постмодерн: меняющиеся ценности и изменяющиеся общества. (Статья, опублико- ванная в журнале «Полис», доступна по адресу http://www.sociology.mephi.ru/docs/polit/html/ingl.htm). и субъективного благополучия; снижение авторитета как частной, так и госу- дарственной собственности; меньшая значимость политического авторитета при актуализации самовыражения и политического участия; сексуальное удов- летворение в соответствии с индивидуальным выбором; рост доверия, акцент на смысле и назначении жизни при меньшей значимости религиозного авто- ритета; снижение потребности в абсолютных правилах, ситуационная этика. В перечне изменяющихся ценностей и культурных трендов, который при- водит Р. Инглхарт, я вижу три группы разных явлений. Первая группа — это тенденции, действительность и полезность которых для меня очевидны. Нап- ример, сдвиг в мотивации людей к труду: с максимизации получаемого дохода и с обеспеченности работой в сторону более настоятельного запроса на инте- ресную и осмысленную работу — усиливающийся акцент на придании мене- джменту большей коллегиальности и демократичности — рост самостоятель- ности и автономной ответственности исполнителей. Вторая группа — это тенденции, в действительности которых сомневаться не приходится, а вот социальная польза и исторические последствия их сов- сем не очевидны. Речь идет об упадке традиционных религиозных и сексуаль- ных норм, росте числа абортов и разводов. Да взять хоть составляющую ядро концепции Инглхарта абсолютизацию ценностей индивидуального самовыра- жения, признания и благополучия: разве не сделали из нее культа? Разве не не- сет вред абсолютизация субъективного блага и чувства без роста и даже в ущерб личностной и социальной ответственности? Третью группу составляют явления очевидно полезные, зато их социальное распространение и прямая связь с экономическим развитием как раз вызыва- ют большие вопросы. Возьмем, к примеру, межличностное доверие и полити- ческое участие. В докладе на международном гарвардском симпозиуме в 1999 году «Куль- турные ценности и прогресс человечества» Р. Инглхарт привел показатели межличностного доверия большого числа стран в сопоставлении с их культур- ными традициями и уровнем экономического развития. Воспроизведем его ди- аграмму по книге «Культура имеет значение» 24 (рис. 3). По горизонтали (ось абсцисс) отмечены показатели доли ВНП на душу населения, а по вертикали (ось ординат) — доля респондентов, полагающих, что большинству людей можно доверять. Оставим пока в стороне вопрос, насколько адекватными яв- ляются измерения и сравнение межличностного доверия в разных странах по частоте выбора респондентами одного (первого) из двух высказываний: «большинству людей можно доверять» и «со всеми людьми следует быть очень 70 ?????????? ????? ????????: ?????? ?? ????? ???? _________________________________ 24 См.: Инглхарт Р. Культура и демократия // Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу / под ред. Л. Харрисона и С. Хантингтона. (Lawrence Harrison, Samuel Huntington (eds.) Culture Matters: Haw Values Shape Human Progress. New York: Basic Books, 2000). М.: Московская школа политических исследований, 2002. С. 120. осторожным». Если на Филиппинах, в Бразилии и Турции первый ответ выби- рает менее 10% респондентов, а в Норвегии, Дании и Канаде — более 50%, то это что-нибудь да значит. Так что внимательно изучим диаграмму с данны- ми WVS. На мой взгляд, в приведенных данных можно найти подтверждения тезису о важности культурных традиций, но никак не тезису о росте межличностно- го доверия вместе с ростом экономики. Примеры Индии и Китая, с одной сто- роны, и Франции — с другой, обрушивают эту схему. А можно еще сравнить показатели Китая с показателями Тайваня и Южной Кореи, показатели Сло- вении с показателями Белоруссии, Сербии и Украины, показатели Новой Зе- ландии и Канады с показателями США. К этому следует добавить, что дина- 71 ?????????? ? ?????? |