билеты по истории русской литературы 18 век. 1. Повести петровского времени особенности сюжета, связь с традициями рукописных повестей xvii века и фольклором новизна содержания тип героя
 Скачать 389.57 Kb.
|
Экзаменационный билет № 41. Проблематика и поэтика сатир А.Д. Кантемира «На хулящих учения. К уму своему», «На зависть и гордость дворян злонравных. Филарет и Евгений». Античные и западноевропейские традиции в сатирах Кантемира.Первая и самая выразительная из девяти сатир поэта "К уму своему. На хулящих учение" была написана в 1729 году, еще до отъезда за границу. Это большое стихотворное произведение, очень резкое по социальной направленности его содержания. Кроме обобщенных сатирических портретов гонителей просвещения и прогресса, современники поэта видели (точнее, угадывали) в сатире реальных людей, имеющих большую власть в стране. Не от них ли шло главное зло? Не они ли являлись тормозом для развития образования, наук и искусства? В надменном епископе, "убранном в ризу полосату", явно просвечивали черты епископа Георгия Дашкова, главы церковной реакции в 1720-х годах: Епископом хочешь быть? уберися в рясу, Сверх той тело с гордостью риза полосата Пусть прикроет; повесь цепь на шею от злата, Клобуком покрой главу, брюхо – бородою, Клюку пышно повели везти пред тобою; В карете раздувшися, когда сердце с гневу Трещит, всех благословлять нудь праву и леву. Понятно, что такое произведение было опасно печатать. Довольно долгое время сатира распространялась анонимно в рукописных списках. Кстати, подлинный, не искаженный текст всех девяти сатир Кантемира впервые был опубликован лишь в 1868 году в двухтомном издании "Сочинения, письма и избранные переводы кн. А.Д. Кантемира" под редакцией П.А. Ефремова. Умному и честному человеку, с бескорыстием служащему науке или искусству, выпадала на долю нелегкая участь. Во вступлении упоминаются "девять сестер", то есть девять Муз. По мысли автора, именно они проложили самый благородный из путей, на котором человек может послужить другим людям. Но способность к творчеству, талантливость и благородство вовсе не означают благополучной и безбедной жизни. Как раз наоборот! Именно потому Музы у поэта "босы", а жизненный путь, ими проложенный, "неприятен", то есть труден: Всех неприятнее тот, что босы проклали Девять сестер. Многи на нем силу потеряли Не дошед; нужно на нем потеть и томиться, И в тех трудах всяк тебя, как мору, чужится, Смеется, гнушается. Кто над столом гнется, Пяля на книгу глаза, больших не добьется Палат, ни расцвеченна марморами саду; Овцу не прибавит он к отцовскому стаду. Здесь же, во вступительной части сатиры, предлагается на выбор другая жизненная стезя. На ней, особо себя не утруждая, но смело и ловко приспособившись ко лжи и несправедливым порядкам общества, можно даже и "славу добыть": Уме недозрелый, плод недолгой науки! Покойся, не понуждай к перу мои руки: Не писав летящи дни века проводити Можно и славу достать, хоть творцом не слыти. Ведут к ней нетрудные в наш век пути многи, На которых смелые не запнутся ноги. Так уже в самом начале произведения заявлен острейший социальный конфликт, едва ли нашедший свое разрешение и в наши дни. Как построить человеку свою жизнь, на что направить силы: вступить ли в борьбу со злом или потворствовать ему, обретя таким образом теплое местечко в жизни. Через всю русскую литературу последующих десятилетий и веков пройдет этот конфликт. Вспомним, что А.С. Грибоедов вынесет его в само заглавие своей знаменитой комедии "Горе от ума". Сюжет произведения ироничен и даже язвителен – ведь перед нами жанровая форма хотя и поэтическая, но по классицистическим канонам проходящая по рационалистическому ведомству сатиры. Находящемуся в начале жизненного пути человеку ("уме недозрелый") предлагается "покоиться", ни в коем случае не браться за перо, поскольку в этом будет мало проку. Следующая за вводной часть – доказательная. Доказательность в рационалистической системе классицизма – очень важное художественное качество. Изображая одного за другим ханжу-церковника Критона, невежественного помещика Силвана, молодого и богатого прожигателя жизни Луку, пустоголового щеголя Медора, чванливого епископа, судью-взяточника, автор освещает проблему с самых разных ее сторон. У каждого из героев свои поводы хулить (то есть ругать) и искоренять науку, свои претензии к образованным людям. Претензии одна нелепее другой, и в этом последовательно нарастающем ряду заложена художественная динамика, которая сообщает произведению пафос гневного обличения. Святошу Критона пугает в распространении знаний многое, но главное – то, что молодые люди теперь стремятся "всему знать повод и причину", а от этого из рук церковников уходят власть и доходы: "Расколы и ереси науки суть дети, Больше врет, кому далось больше разумети; Приходит в безбожие, кто над книгой тает", – Критон с четками в руках ворчит и вздыхает И просит, свята душа, с горькими слезами Смотреть, сколь семя наук вредно между нами: "Дети наши, что пред тем, тихи и покорны, Праотческим шли следом к божией проворны Службе, с страхом слушая, что сами не знали, Теперь, к церкви соблазну, Библию честь стали; Толкуют, всему хотят знать повод, причину, Мало веры подая священному чину; Потеряли добрый нрав, забыли пить квасу, Не прибьешь их палкою к соленому мясу; Уже свечек не кладут, постных дней не знают; Мирскую в церковных власть руках лишну чают, Шепча, что тем, кто мирской жизни уж отстали, Поместья и вотчины весьма не пристали". Помещик Силван еще более, нежели Критон, категоричен в своих доводах. С высокомерием сытого, но недалекого человека он возводит невежество в ранг добродетели: Силван другую вину наукам находит: "Учение, – говорит, – нам голод наводит: Живали мы преж сего, не зная латыни, Гораздо обильнее, чем мы живем ныне, Гораздо в невежестве больше хлеба жали, Переняв чужой язык, свой хлеб потеряли". Для Силвана стоящее знание лишь то, что может послужить приращению копейки и рубля. За три века до нашего времени Кантемир насмешливо обращает филиппику Силвана и к последующим поколениям. Как она подходит к тем из нас, кто в знаниях и науках видит лишь способ обогащения: "Землю в четверти делить без Евклида смыслим; Сколько копеек в рубле без алгебры счислим". Силван одно знание слично людям хвалит: Что учит множить доход и расходы малит; Трудиться в том, с чего вдруг карман не толстеет, Гражданству вредным весьма безумством звать смеет. А вот гуляка Лука. Всегда довольный собою, сытый и румяный, этот недоросль предлагает свою собственную "философию" жизни: В веселье, в пирах мы жизнь должны провождати; И так она недолга, на что коротати, Крушиться над книгою и повреждать очи? Не лучше ли с кубком дни прогулять и ночи? Его доводы не лишены логики и даже известного обаяния. Он ловко выстраивает целую антитезу: наука "содружество людей разрушает", а вино и веселье "людей дружат": Вино дар божественный, много в нем провору; Дружит людей, подает повод к разговору, Веселит, все тяжкие мысли отымает, Скудость знает обличать, слабых ободряет, Жестоких мягчит сердца, угрюмость отводит, Любовник легче вином в цель свою доходит. По мысли Кантемира, Лука особенно опасен наукам из-за этого "обаяния" довольства и сытости. Не случайно, изображая Луку, поэт наделяет его отталкивающей физиологической характеристикой: "Румяный, трижды рыгнув, Лука подпевает". Щеголь и франт Медор, следующий за словоохотливым Лукой, подан одним штрихом, но до чего же выразительным! Молодой человек досадует, что на печатанье книг уходит слишком много бумаги. Лучше бы пустить ее на завивку кудрей (в XVIII веке таким способом завивали волосы). Да и чего стоўит сам Сенека по сравнению с "фунтом доброй пудры"! Медор тужит, что чересчур бумаги исходит На письмо, на печать книг, а ему приходит, Что не в чем уж завертеть завитые кудри; Не сменит он Сенеку на фунт доброй пудры. Дальше в построении (то есть в композиции) сатиры наступает перелом. Портретная ее часть, где герои названы по именам, завершена. В повествование входит сам автор. Эта третья часть (первой было вступление, второй – портретные характеристики героев) принимает форму диалога, она полемична. Воображемый оппонент автора возражает ему, успокаивая, что не так уж все плохо, что "злобны речи" ханжи, скупца и щеголя "умным людям не устав, плюнуть на них можно". Автор в ответ приготовил свой главный аргумент, главное доказательство. Дело в том, что "краткости ради он исчел" далеко не всех и не самых опасных врагов науки и просвещения. Гневный пафос нарастает – стихотворное повествование движется к своей кульминации. Сколько же их еще, "недрузей науки": подьячих, дьяков, писцов, полуграмотных угодливых чиновников! Но самые страшные те, кто имеют в руках власть. При описании их, высокопоставленных верховных лиц, ирония переходит в сарказм. Убийственные характеристики имеют при этом свой исток в выражениях простонародной речи. Так, епископ "покрыл брюхо бородою" и, "в карете раздувшися", благословляет всех справа и слева. А вот судья, бранящий того, "кто просит с пустыми руками". В суде такому просителю делать нечего: судья "плюнет ему в рожу" и возвестит, что тот "врет околесну". Ненависть героев сатиры к науке напрямую связана с порочным государственным устройством. Повествование выходит к своей высшей точке, кульминации; оно окрашено теперь в элегические тона (вспомним традицию фольклорной лирики). Именно при таком устройстве: Наука ободрана, в лоскутах обшита, Изо всех почти домов с ругательством сбита, Знаться с нею не хотят, бегут ее дружбы, Как, страдавши на море, корабельной службы. Все кричат: никакой плод не видим с науки; Ученых хоть голова полна, пусты руки. Повествование, начавшееся, хотя и иронично, но игриво-весело, заканчивается печальным и простодушным итогом-выводом: Таковы слыша слова и примеры видя, Молчи, уме, не скучай, в незнатности сидя. Бесстрашно того житье, хоть и тяжко мнится, Кто в тихом своем углу молчалив таится, Коли что дала ти знать мудрость всеблагая, Весели себя тайно, в себе рассуждая Пользу наук; не ищи, изъясняя тую, Вместо похвал, что ты ждешь, достать хулу злую. Как тут не вспомнить еще раз признание поэта: "Смеюсь в стихах, а в сердце о злонравных плачу". Впрочем, финал сатиры не так уж и простодушен. Он двойственен, как и все произведение в целом. С одной стороны, вроде бы незамысловатый житейский совет вступающему в жизнь молодому человеку не выставлять напоказ тягу к науке, а "веселить себя тайно", помалкивать, "в тихом своем углу в незнатности сидя". Но, с другой стороны, отчетливо осознаешь, насколько этот совет ироничен и горек. Трудно поэту принять такое положение вещей, смириться с ним, слишком уж "тяжко оно мнится". Раздвоенность душевного состояния, рефлексия сознания человека – еще одна тема, которая прочно войдет в русскую литературу последующих эпох благодаря Кантемиру. НА ЗАВИСТЬ И ГОРДОСТЬ ДВОРЯН... II сатира посвящена острой социальной проблеме, волновавшей современников Кантемира. Со времени введения «Табели о рангах всех чинов воинских, статских и придворных» (1722) был положен конец старому порядку, при котором занятие соответствующих государственных должностей зависело исключительно от знатности рода. Новый порядок требовал от дворян выслуги чинов. «Мы для того никому никакого ранга не позволяем, — писал Петр, — пока они нам и отечеству никаких услуг не покажут». Вместе с тем табель открывала возможность для лиц недворянского происхождения выслужиться до определенного чина, который давал право на дворянское звание. Табель о рангах вызвала злобную реакцию со стороны родовитого дворянства, потерявшего свои былые привилегии, и положительно оценена передовыми кругами русского общества. В сатире Кантемир выступает на защиту петровской табели о рангах и лежащего в ее основе принципа предпочтения личных заслуг перед одною древностью рода, смело ополчается против спеси, паразитизма и эгоистического своекорыстия тех дворян, чьи нравы «ни отечеству добры, ни в людях приятны». Используя диалогическую форму, Кантемир в сатире противопоставляет друг другу два образа — Евгения (т. е. «благородного»; в первоначальной редакции — Дворянина) и Филарета (т. е. «любителя добродетели»; в первоначальной редакции — Аретофилоса), олицетворяющих собою консервативные и прогрессивные силы, столкнувшиеся в тогдашней общественной борьбе. Жизненный источник данной сатиры определил и ее подлинную оригинальность. Кантемир имел все основания подчеркнуть в «Изъяснении» к первоначальной редакции, что хотя тема данной сатиры разрабатывалась Ювеналом в VIII сатире и Буало в V сатире, он их «весьма мало имитовал, что ясно может рассудить, кто всех трех сверстать похочет». В процессе дальнейших переработок Кантемир стремился еще более тесно связать содержание сатиры с реальными явлениями русской действительности, добиваясь одновременно и усиления социального звучания произведения. В окончательной редакции критика дворянских злонравий стала более острой и смелой. Более последовательно проводится идея о естественном равенстве людей: если в первоначальной редакции утверждалось равенство «знатного» и «незнатного», то в окончательной речь идет уже о естественном равенстве «свободного» и «холопа». Появились стихи, обличавшие дворян за жестокосердное обращение с «холопами», — стихи, которые Белинский цитировал как торжественное и неопровержимое доказательство того, «что наша литература в самом начале ее была провозвестницей для общества всех благородных чувств, всех высоких понятий. Да, она умела не только льстить, но и выговаривать святые истины „о человеческом достоинстве"» (В. Г. Белинский.) АНТИЧНЫЕ И ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИЕ ТРАДИЦИИ В ЕГО ТВОРЧЕСТВЕ Золотому веку античные авторы противопоставили сатирическую ипостась века текущего. Сатира ставила неутешительный диагноз: сегодняшний мир безнадежно болен и близок к мрачному финалу. Поэтому важным мотивом сатирического направления в античной литературе становится представление об искаженном потомками наследии отцов-основателей. В картине мира античная традиция отводила центральное место не богам и абстракциям, а историческим персонажам. Поэтому для Кантемира по аналогии с античностью нормативная точка отсчета — Петровская эпоха и личность царя-реформатора. Соответственно в Сатирах II и V находим: Мудры не спускает с рук указы Петровы, Коими стали мы вдруг народ уже новый. И знал то высшим умом монарх одаренный, Петр, отец наш, никаким трудом утомленный, Когда труды его нам в пользу были нужны. Училища основал, где промысл услужный В пути добродетелей имел бы наставить Младенцев, осмелился и престол оставить И покой, сам странствовал, чтоб подать собою Пример в чужих брать краях то, что над Москвою Сыскать нельзя: сличные человеку нравы И искусства. Был тот труд корень нашей славы: Мужи вышли, годные к мирным и военным Делам, внукам памятны нашим отдаленным. Но скоро полезные презренны бывают Дела, кои лакомым чувствам не ласкают В творчестве Кантемира идея золотого века трансформировалась в принцип умеренности и далее — в идею гармонии. Гармонический принцип имел для Кантемира прецедент, явленный античным поэтом Горацием. Философия Горация провозглашала наслаждение радостями жизни, мудрость и умеренность. Горацианство можно считать кодом к пониманию типа писательского поведения Кантемира. Человек должен принимать жизнь и не бояться смерти, так как смерть — это осознанная неизбежность. В мировосприятии Кантемира античная теория гармоничного приближения к жизненному финалу удивительным образом сочеталась с древнерусской житийной традицией. Идея прекрасной, созданной Богом природы и пагубного разрушительного человеческого начала через протопопа Аввакума связала средневековую традицию с эпохой Просвещения Имя Кантемира в сознании филолога, освоившего курс литературы XVIII века, традиционно связывается с сатирическим началом русской литературы классицизма. Этот стереотип «друга Петровских реформ», «обличителя», «первого русского сатирика» до сих пор переходит из учебника в учебник, несмотря на усилившийся интерес исследователей к другим сторонам обширно го литературного наследия Кантемира, в котором мы найдем и многочисленные переводы, и переложения псалмов, и оды, басни и эпиграммы, начало поэмы «Петрида» и даже духовный труд «Симфония на Псалтырь». По европейски ориентируясь на античные образцы, Кантемир сохраняет уважение и глубокую связь с отечественными право славными традициями. Будучи ярким представителем новой эпохи, А. Кантемир прекрасно знал античную культуру, древние языки. В творчестве Кантемира мы находим свободное сплетение, контаминацию библейских и античных текстов, у которых автор видит общие идеи и мотивы. Подобная «христианизация античности» была характерна для литературной культуры Петровской эпохи3. Что касается оды II («О надежде на Бога»), то из шести строф только одна полностью оригинальна: первые две строфы соотносимы с текстом Евангелия (Матф. 6: 26, 28–34, Лук. 12: 27), последние три строфы — перефразированные стихи 9 оды Горация и лишь 3 строфа принадлежит собственно Кантемиру. В третьем стихотворении «На злобного человека» опять видим соединение текстов, еще более пестрое, чем в предыдущих песнях: надгробная надпись итальянского сатирика XVII века Аретино, III эклоги из «Буколик» Вергилия и вновь псалтырного стиха, на этот раз из Псалма 139, тема которого — обличение злого, лукавого человека. В Песне IV («В похвалу наук») оказываются совмещенными и тема странствия Муз (Мудрости)10, почерпнутая из «Беглецов» Лукиана, и рассуждение о Мудрости, посланной «царем мира предвечным», которая людей «страсти обуздав, нравов суровость исправит. И на путь правый их ноги наставит»11. Внутренняя логика в последовательности глав «Путешествия из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева, язык и стиль произведения, его влияние на русскую литературу XIX века. ВЛИЯНИЕ РАДИЩЕВА НА РУССКУЮ ЛИТЕРАТУРУ 19 века Радищев — первый в России революционный писатель, провозгласивший право народа на насильственное свержение деспотической власти помещиков и царя. Радищев — предшественник декабристской и революционно-демократической мысли XIX в. Об этом писал Ленин в статье «О национальной гордости великороссов»: «Нам больнее всего видеть и чувствовать, каким насилиям, гнету и издевательствам подвергают нашу прекрасную родину царские палачи, дворяне и капиталисты. Мы гордимся тем, что эти насилия вызвали отпор из нашей среды, из среды великорусов, что эта среда выдвинула Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев 70-х годов...» Александр Николаевич Радищев — кульминационная фигура русской литературы XVIII в. Его особенное положение в национальном литературном процессе традиционно мотивировалось с идеологической точки зрения и выражалось устойчивой формулой: «Радищев — первый русский революционер». Безусловно, Радищев является одним из наиболее последовательных и радикальных политических мыслителей не только своей исторической эпохи, но и всей истории русской общественной мысли нового времени. Радищев как литератор и художник слова является символической фигурой русской литературы XVIII в. в том отношении, что его творчество — это наиболее последовательное и универсальное воплощение неразрывной связи идеологии с искусством слова, основной специфической особенности эстетического мышления XVIII века. Эстетика и поэтика Радищева художника насыщены публицистическим смыслом. Как эстетическое явление, Путешествие из Петербурга в Москву» представляет собою такой же органичный синтез бытового и идеологического мирообразов, что сатирическая публицистика, и лирика Державина, и комедии Фонвизина и Капниста. Но, может быть, именно творчество Радищева особенно наглядно выражает общую тенденцию русской литературы XVIII века к созданию синтетической картины русского мира еще и потому, что, в отличие от Державина, Фонвизина и Капниста, Радищев создал эту картину в повествовательной прозе. Таким образом, наряду с общей для них всех традицией старших жанров сатиры и оды, Радищев унаследовал и третью, традицию романного повествования, актуализировав ее в преддверии эпохи русского сентиментализма. Этот синтетический характер прозы Радищева делает ее связующим звеном национальной словесной культуры. Радищев является не только наследником идеологии XVIII века, но и основоположником перспективного в XIX и XX веках. направления русской общественной мысли. Радищев усилил силу воздействия политической мысли крайне эмоциональной формой ее изложения: две превосходные степени в структуре эпитета «наипротивнейшее» подчеркивают патетику радищевского стиля изложения. Это характерная черта поэтики всей его прозы. Темперамент мысли, глубокая эмоциональная насыщенность манеры изложения социополитических тезисов придают прозе Радищева подлинный пафос: мысль становится переживанием, переживание представляет «осердеченную идею», и все вместе в равной мере адресуется и к уму, и к сердцу читателя. Внутренняя логика последовательности глав «Путешествие из Петербурга в Москву» Сюжет: Одна из особенностей "Путешествия…" двойной сюжет: в плане героя путешествие из Петербурга в Москву, в плане автора полемика ума и сердца по поводу страданий человека. Эти два смысловых уровня сложным образом соединены в одном повествовании с помощью вставных "Слова о Ломоносове", оды "Вольность", вставных жанров типа "найденная рукопись", "разговор с прохожим", "найденное письмо", "сон". Реальное путешествие чувствительного героя одновременно аллегорично передает путь рассуждений автора. Характерный пример иллюзорности путешествия: "Зимою ли я ехал или летом, для вас, думаю, равно. Может быть, и зимою и летом…" ("Любани"). Такое своеобразие сюжета определяет и особенность композиции "Путешествия…": "построение книги, последовательность эпизодов и глав полностью определяется публицистической мыслью писателя, а не, допустим, логикой развития художественного характера или развитием какойнибудь конкретной событийной интриги".[7] Одна из наиболее чётких, последовательных и аргументированных интерпретаций дана В. А.Западовым в книге, изданной к 200летию издания "Путешествия из Петербурга в Москву". ”Книга построена на основе логики публицистической мысли автора, "изза такой "жёсткой" конструкции главные вопросы ставит и главные выводы делает с абсолютной неизбежностью сам читатель. Такая ситуация чрезвычайно важна, ибо именно она выводит произведение Радищева за пределы "чистой" (например, даже философско политической) публицистики, где ставит вопросы и отвечает на них автор, и делает "Путешествие из Петербурга в Москву" явлением публицистики художественной".[1] Основная тема первой композиционной части (цикл глав от "Софии" до "Спасской полести") и всего "Путешествия…" тема закона и беззакония. Закон нарушают все: ямщик, незаконно требующий на водку, почтовый комиссар, не выполняющий своих обязанностей, стряпчий из главы "Тосна", готовый сочинить любому поддельную родословную. В главе "Любани" рассматривается само понятие закон в его соотнесенности с правами человека ("личная сохранность", "личная вольность", "собственность"), и в итоге выясняется, что в России сам закон позволяет творить беззакония (отнимать "личную вольность" и "собственность"). В "Чудове" выясняется, что существующие законы государства не обеспечивают и "личной сохранности". "Спасская полесть" кульминация темы закона и беззакония, оказывается: с одной стороны, существующие законы нарушают все, в стране царит всеобщее беззаконие, с другой сами законы Российской империи являются узаконенным беззаконием с точки зрения концепции "естественного права" и "общественного договора". Согласно теории "просвещенного абсолютизма", такая монархия равнозначна конституционной или, по крайней мере, монархии, ограниченной твёрдыми ("непременными" по терминологии Фонвизина) законами, основанными на "естественном праве", Путешественник видит во сне именно такого просвещенного монарха, который "милосерд, правдив, закон его для всех равен, он почитает себя первым его служителем. Он законодатель мудрый, судия правдивый, исполнитель ревностный, он паче всех царей велик, он вольность дарует всем". В этом и заключается особенность "Путешествия… Радищева: он показал на престоле не тирана, а такого монарха, о котором мечтала вся просветительская литература. Но во второй части сна беззакония продолжаются, и раз подобное может твориться при "просвещенном" государе, значит, не годится сам принцип монархии. Таков вывод первой композиционной части. Вторая композиционная часть (от "Подберезья" до "Городни") посвящена пути устранения монарха. В "Подберезье" Радищев оспаривает идею просвещения как средства улучшения жизни, спорит с масонами о целесообразности духовнорелигиозного просвещения. В главе "Новгород" доказывает, что на "третье сословие" (купечество) возлагать надежды нельзя. В главе "Бронницы" Радищев опровергает надежды на "второе пришествие" Христа. Бог в понимании Радищева своего рода "пружина", давшая миру "первый мах" ("Слово о Ломоносове"), а в дальнейшем человек должен надеяться сам на себя. В главе "Зайцово" Радищев рассказывает историю Крестьянкина, человека честного, бескорыстного, справедливого, с внутренним согласием ума и сердца, который, тем не менее, не в силах бороться с системой: единственное, что может сделать честный чиновник, оставаясь на позициях законности уйти в отставку и не участвовать в беззаконии. Следующая глава "Крестьцы" целиком посвящена проблеме воспитания (отец дает сыновьям наставление, излагая правила единожития и общежития), Радищев предлагает целую систему воспитания гражданина, но и воспитание не спасет страну и народ. Язва разврата охватила и высшее сословие ("Яжелбицы") и низшее ("Валдаи"), хотя в низших сословиях еще встречаются истинные добродетели ("Едрово"). Три главы "Хотилов", "Выдропуск", "Медное" связанные одним персонажем, посвящены идее "реформ сверху". Вывод автора такой чтобы осуществилась "реформа сверху" необходим социальные и политические условия, каковых в России нет. Надежды на силу печатного слова разрушаются в "Торжке". Наконец, автор делает прямой вывод: "Свободы… ожидать должно… от самой тяжести порабощения" ("Медное"). Процитировав эти слова, Екатерина прокомментировала их так: "То есть надежду полагает на бунт от мужиков". Однако Радищев подводит читателя к мысли о народной революции, а не о мужицком бунте, полагая целью последнего обычное мщение. "Тверь" кульминационная глава второй композиционной части "Путешествия…", так как здесь Радищев обосновал мысль о наиболее реальном пути преобразования действительности – революционном, сознательного и целенаправленного действия (а не стихийного восстания) – вот основная идея оды "Вольность", а образованные крестьяне, осознавшие тяжесть неволи, вот та прослойка, которая сможет соединить революционную мысль передового дворянства со стихийной реальной мощью крестьянства. Но Радищев повторяет, что революция дело далекого будущего, в настоящем же существует самодержавнокрепостническая действительность: беззаконие и произвол ("Городня", "Чёрная грязь"), "колдовство вельмож" ("Завидово"), духовные и душевные свойства народа ("Клин"), тяжелое положение крепостного крестьянства ("Пешки", "Черная грязь"). Вот третья последняя, композиционная часть (после главы "Городня" до конца "Путешествия…"). В «Путешествии…» мы находим органическое идейнокомпозиционное единство. Радищева мало интересует описание какогото реального путешествия, он показывает читателю путешествие идей. Все события здесь развиваются как бы независимо от автора, но в то же время они связаны друг с другом и подчинены раскрытию единого замысла произведения. КОМПОЗИЦИЯ «ПУТЕШЕСТВИЯ ИЗ ПЕТЕРБУРГА В МОСКВУ» Путешествие из Петербурга в Москву», как показывает уже само заглавие, представляет собой путевые записки, которые ведет автор во время своей поездки, описывая на остановках все то, что о якобы видел на той или иной станции или о чем там слышал. Описания путешествия начинается с главы «София». Это введение ко всей книге. Заунывная песня ямщика наводит путешественника на мысль, что в мелодии народных песен – ключ к пониманию народного характера, его жизни. «Скорбь душевная» «основная нота» русских народных песен. Скорбная и унылая песня ямщика отражает тяжелую жизнь закрепощенного народа. Такое начало книги как бы предваряет те тягостные картины народной жизни, которые покажет автор в своем произведении.[5] «Путешествие из Петербурга в Москву» это собрание художественных и документальных повестей, публицистических очерков, теоретических трактатов, философских рассуждений, политических деклараций, исповедей, писем, слов, од и т. д., объединенных внешне сюжетом путешествия из новой в древнюю столицу России, а внутренне идеей политической борьбы с самодержавием и крепостничеством. Сюжет путешествия несет служебную функцию, облегчая автору собирание и группировку разнородного материала в стихах и прозе из русской жизни и русской истории. Российская действительность воспринимается исключительно глазами чувствительного» путешественника мыслителя, философа, гражданина и простого человека, который уставал от езды в коляске, выходил из нее, чтобы размять ноги, потирал ушибленные бока, с удовольствием пил кофе грустил, страдал и плакал, видя людское горе, ненавидел и звал к возмездию, шутил и смеялся сквозь слезы. Образ путешественника главный внешний сюжетообразующйй стержень произведения. Без него не было бы и «Путешествия из Петербурга в Москву». Путешественник это любознательный, внимательный и душевный человек, который «любопытствует» узнать истории всех, кого он встречает на своем пути. Он обладает редким даром располагать к себе людей, так что, встретив его в первый раз, они рассказывают свои истории с величайшей охотой, доверяя ему самое сокровенное. Путешественник едет на перекладных из Петербурга в Москву и по дороге останавливается на почтовых станциях, где ему меняют лошадей. Композиция «Путешествия» внешне представляет собой собрание из 26 глав и посвящения А. М. Кутузову, «любезнейшему другу» путешественника. 24 из 26 глав носят названия почтовых станций: «София», «Тосна», «Любани», «Чудово», «Спасская Полесть», «Подберезье», «Новгород», «Бронницы», «Зайцово», «Крестьцы», «Яжелбицы», «Валдай», «Торжок», «Едрово», «Хотилов», «Вышний Волочок», «Выдропуск», «Медное», «Тверь», «Городня», «Завидово», «Клин», «Пешки», «Черная грязь»; первая глава называется «Выезд», а последняя, 26я «Слово о Ломоносове». В 17 главах из 26 повествование ведется от лица путешественника, в девяти рассказывают другие персонажи. Композицию "Путешествия из Петербурга в Москву" уместно подразделить на внешнюю и внутреннюю. Внешняя композиция предельно проста: книга открывается посвящением А.М.К., любезнейшему другу (оно выполняет функцию предисловия), первая глава названа особо – «Выезд», остальные 24 главы имеют топонимические названия реальных почтовых станций на тракте между двумя столицами (в разных изданиях книги по разному печатается "Слово о Ломоносове" и как отдельный фрагмент книги, и в составе последней главы «Черная грязь»). Если бы перед нами был путевой дневник конкретного путешествия, такая композиция могла бы быть содержательной. Но книга Радищева не дневник одного путешествия: она вобрала в себя весь опыт человека и писателя. Поэтому внешняя композиция в большой степени формальна, главы можно было бы считать взаимозаменяемыми: не все ли равно, на этой или на другой станции происходит встреча с тем или иным персонажем, читается тот или иной трактат. Внешняя композиция, обозначившая маршрут путешествия, имеет лишь формальное значение. Неизмеримо большую роль здесь играет композиция внутренняя, смысловая. В книге Радищева возникает пунктирный характер организации повествования: основные линии завязываются достаточно быстро и все прочерчиваются параллельно; естественно, они не могут продвигаться одновременно, а потому чередуются. Каждая глава либо заявка на новую тему, либо продолжение (завершение) прежде заявленной. С первых же строк Радищев обращается к реальному положению дел в России, которое воспринимается Радищевым нетерпимым: "Я взглянул окрест меня душа моя страданиями человечества уязвленна стала". Книга Радищева начинается посвящением, т.е. предисловием; приглядимся к нему. Автор книги предстает человеком с чувствительным сердцем, которое открыто другу и всему человечеству. Как бы то ни было, отправная идея книги — просветительская. В самой постановке проблемы уже можно видеть ее диалектическую сложность: идея воодушевляет, доставляет "веселие неизреченное", побуждает "начертать, что читать будешь" но и взыскует к сдержанности. Идея плодотворна меж "сочувственниками"; сколько наберется таковых? В посвящении торжествует оптимистический взгляд — от ощущения возможности разбудить в человеке доброе начало, заложенное в него природой; в замене программымаксимум программойминимум в адресации книги мудрое ограничение самих возможностей просветительского пути преобразования отечества, Не может того быть, чтобы столь мощно прозвучавшая тема оказалась исчерпанной и не нашла продолжения. Ждать приходится совсем немного. Первая глава "Выезд", выделенная названием, может быть рассмотрена как пролог повествования. Тут выяснится, что это пролог не фабульного значения. Событий здесь никаких не прогнозируется: отужинав с друзьями, лег в кибитку — поскакал "во всю лошадиную мочь" прибыл на первую почтовую станцию. Пролог носит лирический характер, таковы авторские размышления: трудно расставаться с близкими; благодетельны слезы расставания они супят радость встречи; '"блажен живущий в мечтании". Это мысли рациональные, а они переходят в непроизвольные, когда путешественник погружается в сон ("смертоподобное" состояние). Он видит себя среди пространной долины, помертвевшей от зноя. "Един, оставлен, среди природы пустынник! Вострепетал". Рытвина на въезде к почтовому двору пробудила путника. Нетрудно видеть, что первая глава контрастна по отношению к посвящениюпредисловию. Вначале — ликующее чувство сердечного единения человека с миром, убеждение, что несовершенства мира преодолимы. Следом — апокалипсическое отчаяние от ощущения" своего одиночества в мире. Ясно, что это действительно пролог, это мощный импульс преодолеть одиночество, возродить утерянный контакт с миром. Экспозиционная глава "Путешествия" лирична как заявка на тему. Она пророчит гибель одинокому и заключает протест против такого состояния. Она не развивает просветительские идеи как таковые, но она убеждает в насущной потребности таковых. Без единения сердец сама жизнь бессмысленна. Радищев стремился сказать правду о жизни России его времени. А для этого ему необходимо было брать материал из самой жизни, отбирая в ней те явления, которые он считал типичными для нее, в которых проявлялась самая сущность тогдашнего общественнополитического строя. В основе различных жизненных историй, которые он рассказывает в своем «Путешествии», лежат истинные происшествия. Не вымысел, а подлинные случаи описывает Радищев в своей книге.[5] Основная идея книги – просветительская. В основу «Путешествия…» лег принцип правдивости. Правдивость в сочетании с гражданственностью, публицистичностью является предшественницей реалистического метода изображения человека в русской классической литературе. БОЛЕЕ ПРОСТЫМ ЯЗЫКОМ: Книга представляет собой путевые записки странствующего по российской провинции П. Жанр путешествия связан с двумя традициями европейской культуры XVIII в. В просветительских романах воспитания путешествие использовалось как наиболее удобная форма, позволяющая показать эволюцию героя и постепенное обретение им истины. От традиции просветительского романа отталкивается «Сентиментальное путешествие» Лоренса Стерна, давшее название целому литературному направлению (сентиментализм) и ставшее ближайшим источником «Путешествия» Радищева. Книга Радищева соединила в себе обе традиции: П. Радищева, как и герой просветительского романа, твердо движется по пути от заблуждений к истине. Вместе с тем он по-стерновски «чувствителен», все впечатления его имеют бурные внешние проявления: «Слезы потекли из глаз моих» (гл. «Любань»); «Я рыдал вслед за ямским собранием» (гл. «Клин»). После Радищева жанр путешествия в русской литературе прочно связался с темой России. Именно образ дороги позволял организовать в единое художественное пространство бесконечные российские просторы и пестроту русских нравов. Вспомним и «Мертвые души» (1842) Гоголя, и «Кому на Руси жить хорошо» (1863—1877) Некрасова, и структурно самую близкую к «Путешествию» Радищева «поэму» в прозе Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» (1969) — стлавами — названиями станций, с предельно близким автору лирическим героем и общим духом «вольности» и оппозиции существующему государственному строю. Тема и цель книги определили жанр: "путешествие", путевые записки позволяли ввести такое количество материала - эпизодов, встреч, образов, рассуждений,- часть которого была бы лишней, попросту обременяла бы произведение о повествовательной фабулой. Отказавшись от фабулы, условно скрепляющей главы, Радищев крепко спаял книгу внутренней логикой, создал произведение поистине о "железной" композицией. Построение книги, последовательность эпизодов и глав полностью определяется публицистической мыслью писателя, а не, допустим, логикой эволюции художественного характера или развитием какой-то конкретной событийной интриги. Именно развитие публицистической мысли влечет для писателя необходимость постановки данного эпизода в том, а не ином месте книги, и благодаря этому читатель должен повторять все изгибы и извивы авторской мысли, буквально не имея возможности ни на один момент отвлечься от нее. Из-за такой "жесткой" конструкции главные вопросы ставит и главные выводы делает с абсолютной неизбежностью сам читатель. Такая ситуация чрезвычайно важна, ибо именно она выводит произведение Радищева за пределы "чистой" (например, даже философско-политической) публицистики, где ставит вопросы и отвечает на них автор, и делает "Путешествие из Петербурга в Москву" явлением публицистики художественной. второй существенный элемент: постоянные обращения к читателю, причем двуединые - художественная и публицистическая - природа книги постоянно обусловливает двойную направленность их. В художественной структуре книги эти обращения Путешественник адресует своему другу; в публицистической же ее ткани это автор говорит непосредственно с читателем. В свете этого понятной становится "условность" инициалов "А. М. К.", поскольку реальный A. M. Кутузов отнюдь не разделял воззрений А. Н. Радищева. Но то обстоятельство, что рассказ ведет не автор-писатель, а Путешественник, человек со своей биографией (пусть, как нам теперь известно, во многом совпадающей, но во многом и расходящейся с реальной жизненной судьбой Радищева), - именно это обстоятельство столь же решительно выводит "Путешествие" из сферы документальной публицистики в царство литературы, в царство художественного вымысла, творческой фантазии. Подобно двойному "адресату" в "Путешествии из Петербурга в Москву" есть своеобразный двойной "автор": пишет книгу и ведет мысль Радищев, а рассказывает и ведет за собой эмоции читателя безымянный Путешественник. Главный враг Радищева и русского народа в «П» - это самодержавно-крепостной строй. Разоблачению преступной антинародной сущности самодержавия и крепостного права посвящено большинство глав. Этой же задаче подчинена комозиция; этой же цели служит разительная антитеза образов крестьян персонажам помещиков. Композиция «Путешествия» тщательно продумана: все главы связывает не столько внешняя последовательность событий, сколько их внутренняя логика. Каждая глава помогает развитию главной идеи, движению мысли автора в раскрытии этой идеи, идет от частного факта к обобщению. Читатель должен осмыслить каждый факт в общем контексте произведения, а выводы поможет ему сделать автор. Поэтому каждую главу книги следует рассматривать не изолированно, а в соотнесенности с другими главами. Главными героями произведения стали русский народ и путешественник — передовой дворянин, от имени которого ведется рассказ. Образ путешественника очень важен, в нем воплотился авторский идеал личности, способной «уязвиться» страданиями человечества. Путешественник открыто сочувствует народу и столь же открыто ненавидит самодержавие, в котором видит «чудище обло, огромно, стозевно и лаяй». Встречи путешественника с народом занимают центральное место в книге Радищева. Каждая встреча раскрывает новые стороны русского национального характера, в результате чего в произведении создается обобщенный образ народной России. Одновременно расширяется круг притеснителей народа — «жестокосердных» помещиков, равнодушных чиновников, неправедных судей. Статья: http://ege-ruslit.ru/?p=935 ЯЗЫК РАДИЩЕВА И СТИЛЬ ПРОИЗВЕДЕНИЯ «ПизПбвМ» - книга, до сих пор не разгаданная до конца исследователями, в связи с чем встает целый ряд вопросов. Почему Радищев для себя не выбрал постоянную манеру письма, а предпочел резкую смену стиля в пределах каждой главы романа? Почему язык «ПизПбвМ» в его публицистических разделах более архаичен, чем язык Ломоносова, почему образцом для него являются политические проповеди петровского времени? Виноградов перечисляет целый ряд архаически-славянских форм и конструкций в тексте романа: архаические формы причастий: носяй, вещаяй, соболезнуяй, приспевый; архаические формы склонения имен сущ-ных: на крылћх; относительные союзные слова: иже; союзы и частицы: убо, яко, дабы, токмо, аки, бо. В романе используется не только архаическая лексика, употребляемая писателями конца 18в для создания высокого стиля: алкать, возглавие, десница, лепота, лествица, мраз,- но и славянизмы, которые не встречаются у других писателей: варяти, возгнеждати, привитати, соитие. Обозначение высоких понятий славянизмами было традиционным. Радищев использует высокую лексику для обозначения Бога, героев, истины, в обращении к Богу, описании храма, величественной природы: О природа! Отче всеблагий! В повествовательных текстах преобладают языковые единицы среднего стиля. Как правило, в рамках среднего стиля созданы первые абзацы глав: Отъужинавъ с моими друзьями, я легъ въ кибитку. Ямщикъ, по обыкновению своему, поскакалъ во всю лошадиную мочь, и въ нћсколько минутъ былъ уже за городомъ. Короткие предложения, характерные и для среднего, и для низкого стилей, обрамляют почти каждую главу. В бытовых сценах, для создания бытовых образов также используются языковые единицы, общие для среднего и низкого стиля: лаконичные фразы, нейтральная лексика, в основном – современные формы слов: Извощикъ мой затянулъ пћсню, по обыкновению заунывную. В речи персонажей и в авторских характерологических текстах щедро используются языковые средства низкого стиля, живой разговорной речи носителей языка различных социальных групп. Радищев использует в «Путешествии…» фольклорные тексты: причитания матери и невесты крестьянина, забранного в солдаты. Несмотря на ориентацию Радищева на высокий или низкий стиль, в одном тексте постоянно сталкиваются элементы различных стилей, сочетаются книжное и разговорное, старое и новое, отечественное и западноевропейское. Имена Клода Верне, Блекстона, Вольтера находятся на одной странице с архаизмами типа амо – куда, буде – если, облый – круглый. Новые Общественно-политические и социально-экономические термины II пол. 18в.: гражданин, общество соседствуют с метафорическим наименованием крепостного права – стоглавое чудовище, чудище. В ораторский слог проникают просторечные слова: кубарь, зевнуть, храпеть, девки. Словом, в прозе Радищева «намечается новый синтез живой русской речи с церковно-книжными, патетическими элементами при посредстве западноевропейской революционной идеологии и конструктивных форм западноевропейских языков. Это были смелые, но с лингвистической точки зрения не вполне удачные попытки». Статья про стиль произведения: http://sochineny.ru/index.php/9-klass/105-stil-puteshestviya-iz-peterburga-v-moskvu-radishche |