Дмитрий Глуховский - ПОСТ. 9Эта сторона
 Скачать 7.08 Mb.
|
|
2 Сначала она ведет его на экскурсию в многоэтажку: показать мясорубку. Объ- ясняет, что на дурака в Москву сейчас не проскочишь — косят на подступах. Юра к этому времени уже почти что тот, прежний. Чешет бороду, кивает, изучает укре- пления: «Хорошо, что охраняют! Значит, знают!» Мишель наблюдает за ним с беспокойством — не притворяется он? Иной раз она ловит его на каком-то таком выражении лица, какие она только у детсадов- цев видела. Можно с ним к патрулям идти? Форма да, есть, но не ляпнет ли он чего-нибудь в разговоре со своими? ПОСТ 387 Но Юра оглядывает МКАД, размышляет. Соглашается с ней, что просто с наскока не получится пробраться. И вдруг что-то вдалеке привлекает его вни- мание. «Бинокля нет?» — пишет он ей. Ну да, конечно, бинокль ему еще! «Надо туда вон поближе подойти, посмотреть», — указывает он. Они спускаются вниз, шагают по пустым дворам — Мишель крутит головой в своей ватной тишине, боится пропустить приближение одержимых, но их, на- верное, всех затянуло в ту воронку в Королеве. Идут вдоль Кольцевой, не при- ближаясь, пока Юра не указывает ей на другую высотку: отсюда поглядим. За- бираются, он напряженно выискивает на МКАДе что-то, что раньше присмотрел, и в конце концов показывает Мишель из пальцев сложенную “V”. «Там мои стоят! Вон знамя, видишь? Мои! Из Дербента!» Отряхивает шинель от подъездной побелки, радостный, машет ей — айда за мной! Слетает вниз браво, бодро, как настоящий, но оступается и летит. Если бы Мишель его не подхватила, разбил бы себе что-нибудь обязательно. — Не спеши, не спеши… Его эти, из Дербента, стоят у небольшого разъезда рядом с каким-то торго- вым центром, можно подобраться к ним дворами и закоулками. — Ну, ладно. Идем? — Мишель крестится зачем-то. Юра, спотыкаясь как трехлетний, рвется вперед, тащит ее за собой. Она спе- шит за ним вслед, напоминая ему их историю — слышит он ее или нет? — Тебя отправили в Ярославль на разведку. С тобой было сто человек. Было сражение с одержимыми, все твои полегли. Ты уцелел. Я — невеста Саши Криго- ва, беременна от него. Саша сам погиб. Ты один только выжил. Тебе нужно в Мо- скву, доложить обстановку командиру. У тебя ценные сведения. Ты им должен рассказать, что там творится, научить их, как защититься от этого. А меня ты дол- жен проводить к Сашиным родителям, познакомить. Потому что больше у меня никого нет. Понимаешь? Запомнишь? Он кивает ей, кивает — но думает о чем-то своем. То нахмурится, то заулыба- ется: кажется, что все Юрины мысли мгновенно бликуют на его лице, ничего он не в состоянии теперь утаить. Как же он будет патрулям врать? И на сколько хватит ему нынешнего его прояснения? Если он долго в помут- нении был, значит и отпустит его на подольше? Или, может, он теперь вообще исцелился? Или ничто в этом деле не значит ничего, никакой закономерности не существует? А если его перекроет прямо у патруля, во время разговора? Если, конечно, патрульные вообще подпустят его ближе, чем на расстояние вы- стрела. Они выбираются на дорогу совсем рядом с патрулем, по Юриной команде сразу поднимают руки вверх. Патрульные оборачиваются, выдувают пар — немо кричат. За их спинами идет ровная асфальтовая дорога в Москву, по краям зда- 388 Дмитрий Глуховский ния заснеженные, сияют стеклами на солнце — и там, впереди — Москва вся пе- реливается отраженными солнечными лучами, искрится. Перед ними несколько припорошенных тел — тут, видно, тоже приказ был убитых не трогать, от греха подальше. Казаки разглядывают Лисицына, узнают в его шинели свои шинели, удивляются. Подходит скорым шагом офицер, при- кладывает к глазам бинокль. Отводит. Снова прикладывает. Лисицын ему что-то кричит. Честная радость на лице: признал он в этом офицере кого-то. Оборачи- вается к Мишель, показывает ей большой палец. Мишель, каждую секунду готовая к тому, что ее сейчас пуля ужалит — навер- ное, в грудь, как ту крашеную бабу — боится ему поверить. Но нет, Юра оказыва- ется прав. Офицер машет ему, подзывая. Юра крепко берет Мишель за руку, ведет ее с собой. Ей страшно с ним шагать, она столько раз видела за эти недели, как люди падают, не дойдя до московского нимба, что ноги отказываются слушаться. Щекочет между грудей место, куда попадет пуля. Но когда становится видно казачьи лица, она понимает, что спасена. Тут все улыбаются, а чернявый офицер, который позвал Юру, широко рас- крывает ему объятия. Они христуются, любуются друг на друга, чернявый — глад- ко выбритый, щеголеватый — осматривает обросшего и одичавшего Лисицына с нежностью и беспокойством, хлопает его по спине так, что тот качается. Рядом толпятся рядовые, все пялятся на Лисицына изумленно и восхищенно. Кто-то угощает его семечками. Он берет, смотрит на них в своей ладони, кашляет, вытирает глаз, смеется. Замечают и Мишель — он что-то рассказывает им всем о ней, гладит себя по животу. Казаки его тоже сейчас как дети — тут помрачнели, тут оживились. Говорит про Кригова, догадывается Мишель. Ведут их в палатку, наливают спиртного в алюминиевые кружки, говорят, го- ворят, говорят… Смуглый этот офицер сбрасывает шинель, на кителе у него фами- лия нашита — «Баласанян В.А.» — с ним Юра теплей всех. Баласанян хочет зво- нить куда-то, телефонист приносит громоздкий аппарат со шнуром — но Лиси- цын мотает головой, просит не связывать. Что-то объясняет этому чернявому, тот поднимает тяжелые черные брови, но соглашается. Мишель неотрывно наблюдает за Лисицыным. Не собьется ли, не помутится ли. Но тот держится молодцом — может быть, улыбки вокруг его поддерживают; черт знает, как оно работает. Юра пишет ей: «Сейчас будет машина, все хорошо». А пока машины нет, им несут алюминиевые миски с горячей кашей, Лисицын ест — аппетит пробуждает- ся, и Мишель ест, вспоминая, сколько дней она уже не ела толком. Люди вокруг все добрые, веселые. Как-то совсем не бросает на них тень все, что Мишель про- жила, когда одна выползла из-под пуль. То ведь другие стреляли. А этим на их ПОСТ 389 доброту хочется взаимностью ответить, хочется беззвучно смеяться на их не- слышные шутки, улыбаться в ответ на их улыбки. Заходят в палатку еще какие-то люди, расспрашивают о чем-то Лисицына, тот коротко отвечает, смотрит им мимо глаз. Они подходят к Мишели, зачем-то ее фотографируют, требуют дать пальцы рук, пачкают эти пальцы в чернилах и ката- ют их по картонке. — Зачем?! — спрашивает Мишель у Юры. «Пограничники. Проверяют всех прибывших». Ладно, успокаивает себя она. Это все ерунда, что там ей Вера напела. У нее была своя история, у Мишель будет своя. Пускай ее проверяют, Мишель отсюда ребенком черт знает когда уехала. И не мог ее отец быть врагом народа. Героем он был, и точка. 3 Потом им еще дают на посошок выпить — машина пришла! — выводят из па- латки, сажают в какой-то военный автомобиль на больших колесах. Лисицын оглядывает машину удивленно, с одобрением. Смуглый этот офицер, Баласанян, садится к водителю вперед, дает ему отмашку. Поднимаются шлагбаумы, автомобиль объезжает набросанные тут и там бе- тонные блоки, казаки в папахах и серых шинелях козыряют им вслед, Юра похло- пывает Мишель по колену, она оборачивается — оглядывает укрепления изнутри в последний раз, смотрит глазами защитников Москвы на ту сторону, откуда при- шла: там, в перекрестьях прицелов — сумеречная злая страна, обвалившиеся дома, тучи воронья, и закручивающийся страшный ураган, о котором она должна предупредить тех, кто обороняет сейчас столицу. Машина въезжает на пустое шоссе, которое уже беспрепятственно в точку уходит — и мчит по нему, подпрыгивая на редких колдобинах. Навстречу едут грузовики с прицепленными пушками — бесконечная колонна. Это хорошо: пу- леметов им скоро будет не хватать. Мелькают справа и слева высокие дома, куда параднее тех, которыми за- строено столичное предгорье. Москва не похожа на фотки, которые Мишель хранит в своей голове — она громадней, многообразнее, суровей, чем город ее грез, но она зато настоящая, четкая и материальная. Ее не развеет ветер, не раз- моет время. Мишель возвращается в исходную точку — чтобы обрести память и себя об- рести, чтобы открыть все, что было от нее скрыто; после долгой и бессмысленной отсрочки стать тем, кем она была рождена. 390 Дмитрий Глуховский Ей даже жутко от того, что это все происходит по-настоящему — что она дей- ствительно наконец прорвалась, пробилась сюда. Будущее, которого она столько ждала, которое она заклинала наступить скорее, и в которое, не дождавшись, отправилась сама — вот оно. Сейчас. Вокруг. Через короткое время машину останавливают на блок-посту — но это рутин- ная проверка. Мишель притрагивается вопросительно к Юриному колену, тот по- казывает ей на пальцах «три», как будто это все объясняет. Действительно, ниче- го такого — их пропускают, и машина катит дальше. Теперь начинаются другие дома — панельных многоэтажек тут больше нет, сюда их не пускают, наверное — вокруг дорог встают серьезные серокаменные здания, окна в них большие, этажи высокие, колонны, арки, позументы какие- то… Почему-то Мишели хочется назвать это полузнакомым словом «позумент», хотя она почти уверена, что оно про другое. Вот это перекликается с ее детскими фото больше. Вот эта Москва родней, знакомее. Мишель всю голову себе откручивает, пытаясь насмотреться на эти дома, на улицы… На храмы. Лисицын на каждую церковь крестится. У многих толпятся люди — не замыз- ганные несчастные обитатели подмосковных заброшенных городишек, а прио- детые, осанистые граждане. Выходят из храмов, крестятся и кланяются… Мишель вспоминает слова Лисицына — что колокола звонят. Жаль, что ей этот звон не слышно. Чем дальше едут, тем больше народу на улицах: настоящие гуляния. Может быть, сегодня воскресенье? И совершенно непохоже, чтобы тут было военное по- ложение. Все эти люди не знают о том, что клубится на самых подступах к Мо- скве. А тут до ада ведь всего десяток-другой километров! Поворачивают куда-то, и Мишель уже сама, без подсказки, каким-то обра- зом знает, что это — Садовое кольцо. Оно празднично убрано, оно восхитительно красиво — полощутся флаги и знамена, над проулками растянуты ленты и гир- лянды, портреты царя со сторублевок тут и там выписаны в цвете и на плакатах напечатаны. Только почему-то царь тут с нимбом, как на бабкиных иконах. Машина останавливается. Водитель выскакивает из машины, открывает Ли- сицыну, а Баласанян выпускает Мишель, галантно подав ей руку. Она спрыгивает в мокрый снег — он помогает ей перебраться на расчищенный тротуар. Мишель полной грудью вдыхает — чудной, чуть с привкусом гари, и все равно удивитель- но легкий морозный воздух. Дом. Она дома, вот что она чувствует. Не это сон, сон — все, что было с ней до сегодняшнего дня, все ее однообраз- ное до тошноты существование в Ярославле на Посту, где не то, что день ото дня не отличишь — а год от года, где ни единой живой эмоции она не прожила. Но это ПОСТ 391 спячка была, наверное. Это было вызревание ее куколкой, которая там, в затхло- сти и унынии, никогда бы и не смогла превратиться в бабочку. Там Мишель так и осталась бы человеческой личинкой, не раскрыв того, для чего родилась. И кошмарным сном кажется все, испытанное ей в последние недели. Здание, у которого они остановились, тоже украшено знаменами — казачьи- ми, ей уже знакомыми. У входа караул в серых шинелях, и Баласанян зовет Ли- сицына туда, но тот просит товарища: нужно кое-что еще сделать. Баласанян смотрит на часы, соглашается. И Юра ведет ее по Садовому кольцу, Мишель сама, своими ногами, по всам- делишному Садовому кольцу идет — за несколько кварталов от места, где их вы- садили. Она оглядывает себя с беспокойством: Юрину-то форму она отчистила, а сама среди вырядившихся ради воскресного дня москвичей выглядит настоя- щим чучелом. Она ведь в этой одежде еще утром собиралась умирать, ей было все равно… И как только за полдня может перемениться жизнь! Под снегом собирается вдоль проезжей части толпа. Полицейские выстраи- ваются у тротуаров, не позволяют людям выходить на освобожденную для какого-то действа дорогу. Юра уже держится уверенно, почти не похож на мальчишку. Посерьезнел, попасмурнел даже — но идет зато твердо, больше не скачет. Отступил морок. Ми- шель начинает сомневаться — а теперь, когда в голове у него прояснилось, он не станет дознаваться у нее про фургон с цепью и кучей грязного тряпья на полу? Не удивится, что единственный выжил из всех своих казаков? Но он пока ничего не спрашивает. — Куда мы? — придерживает его Мишель. «К Саше», — пишет он на чистом воздухе. К Саше. Уже. От этого ей делается страшно: примут или нет? И грустно: после того, как Ли- сицын передаст ее Сашиным родителям, с ним нужно будет попрощаться — те- перь насовсем. Мишель оглядывается назад — Баласанян и второй казак шагают следом за ними, почтительно приотстав. Это им она должна будет сказать про Юру? Это они его на смерть поволокут? Она виснет на подставленном ей Юрой локте еще тяжелей. 4 И вот стоят они с Юрой перед этой дверью, богато обитой пухлой черной кожей, прихваченной золотыми гвоздиками. Улыбаются в глазок с золотым ободком, как на театральных биноклях — у деда такой хранился. Кажется, что 392 Дмитрий Глуховский дверь не отопрут никогда. Неужели там нет никого? Сашин папа ведь врач, хи- рург, а у хирургов, может, и не бывает выходных. Подъезд выметен чисто, в нем тепло, лифт иногда оживает и скребется в сет- чатой шахте, на всех этажах горит свет, и ни одна дверь не изрезана хулиганами. Мишель была бы готова жить даже тут, на этой лестничной клетке — по сравне- нию с кабиной грузовика это рай. Лисицын ждет с прижатой к груди папахой. Мишель тоже замерла. …Наконец открывают. На пороге стоит седая женщина, лицо которой кажется удивительно моло- дым, несмотря на седину. На плечи накинута шаль, но спина у нее прямая, на ногах — узкая шерстяная юбка до колена. Может быть, мать Мишель так одева- лась бы сейчас, если бы была жива. Юру она узнает сразу. Лисицын делает к ней шаг, беззвучно оглашает похоронку. Мишель наблюда- ет за ней — за Сашиной матерью — украдкой, любопытно и испуганно. Та стоит неподвижно, словно одержимый в спячке — лицо парализовано, тело в столбня- ке. Потом медленно кивает. Пройти не приглашает, так и стоит в дверях. Подбегает пожилой мужчина в очках, обнимает ее. Залысины, седина не полностью еще одолела русый волос — это на него оказывается похож Саша. Ви- дит Лисицына с непокрытой головой, весь становится серым. Мать отступает. Отец зовет их внутрь. В прихожей высокий потолок, люстра льет желтый электрический свет, ре- продукции с русским полем на стенах, лепнина в трещинах, телефон с номерным диском на столике. Отец приглашает их в кухню, спрашивает что-то у Мишель, та не слышит — он помогает ей раздеться, принимая куртку сзади — и вдруг оседает, опускается на пол. Юра подскакивает, подхватывает его, возвращается Сашина мать, скорей це- дит меж губ мужу какие-то капли, шарики белые под язык кладет… Ужас. Ужас. Мишель понимает, что Саша Кригов умер. Что его больше нигде нет. Что она пришла к его родителям — добрым, настоящим людям. Что пришла, чтобы соврать им, что она все еще беременна от их сына. И назад дороги нет. 5 Они сидят за круглым столом с шелковой скатертью, алой с желтыми кистя- ми. Окна кухни выходят в тихий двор, в котором старые многоэтажные деревья стоят, отороченные снегом: красиво как в сказке. ПОСТ 393 Сашин отец приходит в себя, мать хлопочет, готовит чай. Юра докладывает ей что-то, видно, не про нее пока, про сына. Мишель краем глаза читает пере- вернутую вверх ногами газету, которую, видимо, оставил тут хозяин, когда пошел открывать. На передовице статья под заглавием «МЯТЕЖ ОБРЕЧЕН». Мишель склеивает опрокинутые буквы в опрокинутые слова. «Орды мятежников, подстрекаемые провокаторами и агентами влияния, за- сланными с Урала и из Сибири, не имеют ни малейшего шанса проникнуть в сто- лицу Московии. В этом корреспондента «Русского вестника» заверили военный министр князь Коблов и войсковой атаман П. Буря» Мишель поднимает глаза на Лисицына: господи, да они тут ничего не пони- мают про опасность, в которой оказались! Но тот поглощен разговором с Саши- ной матерью, не замечает ее немого вопроса. «Развернутые на подступах к Москве отборные казачьи отряды с легкостью отражают хаотические атаки плохо вооруженного противника. Никаких при- чин для введения чрезвычайного положения нет, заявил князь Коблов. За про- шедшую неделю казачьи полки не потеряли ни единого бойца убитым или ра- неным. Относительно мотивов и требований бунтовщиков известно, что главной их целью является попытка отыграться за поражение в Гражданской войне, и имен- но с этой целью их удар был приурочен к канонизации покойного Государя Ми- хаила I Стоянова, которая пройдет в столице сегодня. Переговоры с мятежниками исключены, в правительстве ожидают, что, если бунт не иссякнет сам, то после Рождества верные Государю войска перейдут в кон- трнаступление. До тех пор сообщение с другими городами Московии, в особен- ности на восточном направлении, купировано». Мишель перечитывает передовицу заново, потом, решив, что вверх тормаш- ками она могла что-то не так понять, разворачивает газету к себе лицом. Читает статейки помельче, которые лепятся к главной: «Запасов продовольствия хватит на всю зиму…», «Государь непоколебим…», «Инциденты в Подмосковье никак не скажутся на планах торжеств, посвященных канонизации…», «В Большом театре заявляют, что премьера состоится точно в срок…», «Распространителей паниче- ских слухов ожидает весьма суровое наказание, обещает…», «В главный день празднеств на боевое дежурство выйдут кадеты Охранной академии и…» Они уже больше недели обороняют город от одержимых, и так и не осозна- ли, с чем имеют дело! Может, именно благодаря тому, что палят по всем подряд, едва кто-то приблизится на расстояние выстрела? Обязательно надо показать эту газету Юре — кроме него, никто в этом городе не видел, что надвигается на Мо- скву с востока, никто не поверит… Тут он один — ее единомышленник. 394 Дмитрий Глуховский И его Мишель собирается предать. Она ерзает на стуле. Может, надо просто сказать ему, что он заражен? И пусть он сам тогда решает свою судьбу. Если надумает сдаться, пускай сда- ется. Если решит покончить с собой… Чтобы не превращаться больше в нелюдя… То это его решение будет. Это когда придется сделать? Ну вот совсем скоро. Ото- звать его в сторону, шепнуть… Мишель читает газетные заголовки по пятому разу, не понимая, что читает. Тут на нее как будто тень ложится, как будто присыпало каменным пеплом. Мишель поднимает глаза, хочет его с себя стряхнуть — это Сашина мать на нее смотрит. По-другому совсем как-то смотрит, с вниманием. И Юра к Мишель впо- лоборота, рассказывает что-то о ней, подбадривающе кивает… Вот, дошло и до нее дело. До ее положения. Она садится прямо, пытается улыбнуться. Сашина мать выходит, возвращается с тетрадью и синей ручкой. Кивает ей, улыбается. Наливает себе кофе, занимает место сбоку — чтобы удобней было переписываться. Разглядывает Мишель в профиль. «Как тебя зовут?» — пишет она идеальными буквами, как из прописей. — Мишель. Она изо всех сил старается вспомнить, как говорила бы, если бы слышала сейчас свой собственный голос. Старается не кричать, нажимать на правильные слоги. — Мы только два дня были с Сашей вместе. Но он сказал мне, что на об- ратном пути заберет с собой в Москву. Это, наверное, глупо звучит, да? Я по- нимаю! Мишель чувствует, как кровь приливает к голове с каждым словом, которое приближает ее к большой лжи. Сашина мать постукивает ручкой по столу, потом пишет: «Я Ирина Антоновна». — Очень приятно. «А твоя фамилия как?» — Белькова. «Белякова?» — Нет, Белькова. Ирина Антоновна протягивает Мишели ручку: напиши. Та заносит в тетрадь: «Белькова Мишель…», но Сашина мать не принимает ручку обратно, пока Ми- шель не записывает и отчество: «Эдуардовна». И опять холодная испарина на лбу, на шее — как при сдаче отпечатков пальцев. «Откуда ты?» |