Дмитрий Глуховский - ПОСТ. 9Эта сторона
 Скачать 7.08 Mb.
|
|
370 Дмитрий Глуховский Девчонка вся подобралась, зыркает угрюмо. «Ты читать умеешь вообще? Тебя как зовут?» Та злится, берет наконец у Мишели газету и карандаш. «Вера». Показывает на зал, где люди на головах стоят: «Это типа болезни? У меня там отец и парень!». «С ними все, им конец. Правда», — по букве выводит Мишель. «У меня тоже… Все умерли». Но та верить не хочет: отшвыривает газету, от Мишели отбивается, идет к двери, приникает опять к щели, смотрит в нее, смотрит. Оборачивается — губа раскушена, глаза красные. Говорит что-то без звука, но Мишель догадыва- ется, что: — Это из-за вас! Мишель прижимает палец к губам — не шуми, не шуми… Складывает руки молитвенно: прости. «Они все равно скоро были бы здесь! Они теперь везде! Надо в Москву бе- жать!» Вера смахивает опять упавшую челку, выхватывает у Мишель карандаш, бе- шено чертит у нее под носом: «Я ни в какую Москву не пойду!» Мишель поражается: почему? «Тут нельзя оставаться. Они оттуда идут сюда. Всех заразят. Надо успеть впе- реди них». Вера не отвечает. Трет уши, смотрит на кровь на своих ладонях. Сверкает зен- ками, подбирается вся. Подумав, снова берется за карандаш. «Значит, тут сдохнем». «Почему?!» — дергает у нее карандаш из рук Мишель. «Потому что в Москве мне кранты. Поймают — повесят! Батя враг народа». «В смысле?» «В смысле! Ты вчера родилась, что ли?» — Вера сквозь боль улыбается ее глу- пости. «Когда царь пришел, всех, кто против него был в гражданку, перебили. Вместе с семьями. ВРАГИ НАРОДА. Мы еле сбежали. Но они всех помнят. Обрат- но нельзя». Мишель берет карандаш; на газетных полях места не так много осталось, да и грифель уже затупился. «Вместе с семьями? И детей?» «Война же была. Всех. Тебе вообще туда зачем?» «Я сама оттуда». «Давно не была?» «С гражданки», — угаданным Вериным словом называет она войну. «И чего вы убежали тогда из Москвы?» ПОСТ 371 «Родители там остались. Меня одну отправили», — Мишель выписывает бук- вы все медленней, все задумчивей. Вера хлопает Мишель своей красной ладонью по плечу, ухмыляется. «А может, тебе тоже в Москву не стоит?» Мишель отодвигается от нее, сбрасывает руку. Внутри все замирает. Сколько раз спрашивала себя — почему за все эти годы ни отец, ни мать, ни любимые дядя с тетей не пытались ее отыскать, почему просто сбагрили ее бабке и поста- вили на ней крест? Почему дед не мог на ее расспросы ничего внятного в ответ сказать и не разрешал возвращаться в Москву? «Там жесткие чистки шли, когда царь взял верх. У отца друзей всю семью к стенке поставили, нас в фуре вывезли под трупами». Не потому ли, что и у Мишели отец тоже был — враг народа? И не потому ли он ее в поезд сунул, толком не попрощавшись, что просто пытался ее спасти от расправы? Ее вот уберег, а сам остался… И все. А даль- ше до него добрались… И до матери. И до всей той семьи, которая осталась в Москве. Был бы дед жив, можно было бы сейчас пристать к нему, допытаться. Был бы дед жив… Была бы жива бабушка. И что теперь? Что ее может в Москве ждать, даже если она до туда доберется, чудом отсю- да выкарабкавшись? Схватят? «Столько лет прошло», — пишет Вере Мишель. — «Наверняка уже все за- быто!» «Не знаю», — отвечает Вера. — «Отец боялся. Хочешь, спроси сама у него». И указывает ей на забаррикадированную дверь. 7 Когда топтание прекращается, они выжидают еще, не спешат искушать судь- бу. Потом Мишель прикладывается к щели… Несколько валяются бездыханные. Двое на ногах замерли неподвижно, руки по швам, глаза закрыты. Один из них вроде Лисицын, со спины не разо- брать, судя по форменным порткам — торс голый, и босой он; а на другом вовсе одежды нет. Окна выбиты — может быть, через них убегали — и в битых окнах день. А в том самом месте, где Юра заслонял ее своей спиной, на полу лежит бро- шенный его пистолет. Вот туда ей нужно. К пистолету. Патроны он расстрелять не успел, молитва быстрей сработала. 372 Дмитрий Глуховский Вместе они начинают сдвигать с места мебель — медленно, осторожно. Лиси- цын и тот, другой, пока что не шевелятся. Комод царапает пол, скрежещет ди- ван — вибрации по ноге поднимаются. Громко это? Разбудят они их? Мишель приоткрывает дверь только чуть-чуть, выскальзывает наружу… По шатким поло- вицам, которые тоже, наверное, стонут — как в бабушкиной квартире стонал ис- сохший паркет. Шаг, еще шаг, еще… Похожий на Лисицына человек стоит тихо, к ней спиной. Кажется, дышит — если бы стоя закоченел, ведь упал бы? Но спит или притворяется? Пистолет от него всего в паре метров. Мишель перед тем, как метнуться к нему, в последний раз осматривается. Из кого-то натекло на пол красного, отсвечивает масляно. Этим же и стеклян- ные изрезы в окне перепачканы. Все, кто стоял вверх тормашками, валяются мертвые с сине-багровыми распухшими головами. Вера крадется за ней следом. Узнает в одном из распухших — том самом бо- родатом мужике, который Лисицыну грозил обрезом — своего кого-то. Зажимает себе рот рукой. Может, и плачет — Мишели не слышно. Она обходит на цыпочках голого человека… Заглядывает ему в лицо… Юра Лисицын. Стоит зажмурившись. Лицо у него изодрано ногтями, будто он хотел глаза себе выцарапать. Второй голый человек тоже ничего не видит — он-то до своих глаз добраться сумел. Мишель, не отводя от Лисицына взгляда ни на секунду, приседает и за- гребает его пистолет себе. Тут же отбегает, проверяет: половина обоймы еще на месте. Вот и все. Она поднимает пистолет на постороннего человека и спускает курок. Тот за- валивается кулем. Ствол сразу перескакивает на Юру. Лисицын от выстрела вздрагивает, но не просыпается. Вера — от своего мертвого отца — глядит на Мишель мстительно и требова- тельно: убила нашего, убивай и своего. Но Мишель не хочет стрелять в Юру. А что, если он может еще очнуться? Если еще может выздороветь? Что, если, когда она тащила его в гараж, он уже был одержимым? А потом пришел в себя. Полкан вот — он ведь побыл нормальным, прежде чем снова обернуться. Может, и Юра еще поправится? Может быть, можно его вернуть. «Все через тебя, короче, как через подзорную трубу, или как через прицел. Ну и сейчас вот… Прощаюсь с тобой только. Помни, что любил. И звал замуж. Твой Юра» Пистолет тяжелый, тянет руку вниз. Мишель подставляет ему другую, чтобы ствол с Юриной груди не съезжал. Вера кивает ей: давай, ну? ПОСТ 373 Мишель тычет в Веру, крутит невидимый руль: умеешь машину водить? Та качает головой. Ну вот. А он умеет. Мишель перехватывает «Стечкин» за ствол, подходит к Лисицыну сзади и наотмашь бьет его рукоятью по затылку. 8 — Она ждет тебя. Она любит тебя и ждет. Твоя Катя. Скучает по тебе. Ты же помнишь, какая она красивая? Помнишь, как вам было хорошо вместе? Тебе нужно проснуться, Юра… Сколько она так его заговаривала? Полчаса, час? Он пробовал открывать глаза, но в них колыхалась муть. И только вот теперь что-то проблеснуло в них осмысленное: от человека, а не от сколопендры. Лисицын пытается подняться с пола, но наручники — Вера достала откуда- то — его одергивают. Он разглядывает их непонимающе и раздосадованно, но это уже обычная людская досада. — Ты как? — спрашивает у него Мишель. Он разевает рот беззвучно, забыл, что так она его не поймет. Показывает ей свое прикованное запястье. Узнал, кажется. — Это они тебя, — говорит ему Мишель. — Я сейчас ключ поищу. Я сама еле успела спрятаться. Слава богу, ты жив. Не говори ничего, не говори, я глу- хая же! Он мигает, плывет, опять обмякает. И все равно, Мишель знает: он очнулся. Вера идет за ней в комнату. «Поедем с нами. Возьмем грузовик и поедем», — предлагает Мишель. «Отец говорил, они там все помнят». «Все они забыли. Даже про бес. молитву эту ничего не помнят». Вера колеблется, смахивает челку. Утирает рукавом нос. Глаза у нее красные. Ревела над отцом. Потом взяла себя в руки. «Вдвоем мы точно с ним справимся. А тебе тут оставаться нельзя. Если твои вернутся. Тут куча народу была. Все разбрелись. Что будешь делать?» Вера кивает на дверь — на пристегнутого к батарее Лисицына: «А он обратно бешеным не сделается?» «Я буду его пасти. Грохну его, если что», — Мишель вздыхает. Добавляет: «Может, он вообще выздоровел!» Вера все никак не может решиться. «Думаешь, мне самой не страшно?» — пишет Мишель. «Может, у меня тоже родители враги народа, откуда я знаю! Но тут оставаться нельзя. Надо ехать!» 374 Дмитрий Глуховский «Парня моего тут нет. Я его буду его ждать. Может, он тоже протрезвеет». На этом карандаш ломается совсем. Ключи от грузовика Мишель клянчит у нее как глухонемая — жестами; та при- творяется, что не понимает, пока ей не надоест Мишель унижать — и только после этого лезет в карман человеку с распухшей головой, который почему-то забыл раздеться. Мишель стоит над Лисицыным, держит его форму в руках. Думает: одевать его, не одевать? Потом разбрасывает перед ним. Расстегивает наручник, снимает осторожно с руки. Отходит на шаг. — Юра! Ты слышишь меня? Кивни, если слышишь. Лисицын вздрагивает, открывает глаза, кивает. Щурится. Улыбается ей. Узнал. — Ну вот и хорошо. Ну вот и ладно, — говорит ему Мишель. — Значит, теперь мы можем ехать дальше, да? В Москву. Он тяжело встает. Рассеянно собирает свою форму, закоченелыми руками влезает в рукава. Проводит пальцами по разбитому затылку, растерянно смотрит на сукровицу, морщится от боли. Вера стоит, наблюдает. «Что тут было?» — пишет он на стекле. — Ты подрался с местными, — отвечает Мишель. — А потом пришли одержи- мые. Сожрали кого-то, кто-то убежал. Я спряталась. Юра чистит погоны, отряхивает пыль с формы, расстроенно скребет коросту на папахе, дышит на кокарду. Пытается застегнуть медные пуговицы на шинели непослушными от недавней судороги пальцами. Ощупывает пустую кобуру. Смо- трит на Мишель с подозрением. Она жмет плечами. — Есть ключи. Сядешь за руль? Он соглашается. Но движется медленно, как контуженный. Носом у него ка- плет красное. Выходят во двор. Вера за ними — лицо сморщенное, как будто ей не двадцать лет, а шестьдесят. Ветер гоняет туда-сюда дверь избы с названием «Берендеево». Лисицын бредет, потерянный, к грузовику. Забирается в кабину, вставляет ключ в замок зажигания. Воздух окрашивается сизым, приключением начинает пахнуть. Мишель идет открывать ворота. Она опустошила это место, принесла сюда беду. Лисицынский пистолет оттягивает ее рюкзак. Вера плетется за ней — злость и боевой настрой покинули ее, она готовится к одиночеству. Когда ворота открыты, она ловит Мишель за рукав. Валенком пи- шет на снегу такими большими буквами, как будто с самолета их должны про- честь: «ПОМОГИ С ОТЦОМ». Мишель стоит, не хочет отвечать сначала. Машина уже под парами, Лисицын завербован, можно прыгать и мчать в Москву. Как помочь? Хоронить его? Мерз- лую землю сейчас долбить? Ну нет. ПОСТ 375 Тогда Вера сужает глаза, берет Мишель двумя пальцами за подбородок. — Зачем?! — Что — зачем?! — та выворачивается. Вера указывает на свои кровоточащие уши, тычет пальцем в Мишель. За- чем ты это со мной сделала?! Лицо у нее перекошено: на ненависть сил нет, слезы подступают. Мишель собирается возмутиться: да я тебя спасла! А потом думает: а для нее это точно — спасение? Вот, она продырявила ей уши, окей, и теперь эта Вера остается одна в уме на своей станции. Что жестче по жестоко- сти? Сникает. — Ладно! — отмахивается она. Москва подождет. Они пробуют ковырять бурую землю лопатой и ломом, но силы скоро закан- чиваются. Даже Лисицын выдыхается — весь себя истратил на затмение. Тогда решают просто навозить тележкой песка из кучи рядом с домом — собирались цемент мешать, класть пристройку. Кладут Вериного отца в неглубокую ямку, ко- торая получилась, и сверху делают бугор из темно-желтого крупного песка. На лицо ему Вера сама насыпает, остальные стесняются. Как-то нелепо и неуверенно крестит этот холмик. — Откуда это все взялось? Почему тут оказалось? Почему на нас? — спраши- вает у Лисицына Мишель. Тот смотрит исподлобья, невнятно. Ну, все. Теперь можно Веру оставить тут. Мишель с Лисицыным возвращают- ся в машину, опять заводятся — выезжают за ворота. Мишель бросает взгляд на- зад, через дрожащее боковое зеркало. В нем незнакомая ей и зря только спасенная Вера одна, потерянная, и бурый этот холм с торчащей в нем доской. Выходит на дорогу, делает шаг за грузови- ком, потом останавливается. — Тормози. Тормози! — кричит Мишель. Он бьет по тормозам. Мишель распахивает дверь, показывает Вере: сзади, сзади! Там бегут за машиной. Полуголые-полуодетые грязные люди-насекомые. Вера от них — Лисицын дает задний — Мишель ей руку протягивает — успевает подловить — грузовик дает по газам, только бы Юра опять не расслышал их! — и вперед, уже на ходу хлопая проржавленной дверью — на пустую дорогу, под указатель «Ярославское шоссе, Москва». На сорока километрах в час погоня все еще не отстает — девчонки следят за ней в зеркале; на шестидесяти, наконец, от- рывается. Лисицын моргает, но ведет. Тоже смотрит на этих в зеркале. «Мой парень там был», — пишет по испарине на стекле Вера. 376 Дмитрий Глуховский Лисицын моргает снова. Потом принимается шарить по карманам. Оборачи- вается на Мишель и одними губами спрашивает ее неслышно: — Где мое письмо? 9 Ярославское шоссе где-то разбито, где-то загромождено гнилой техникой, приходится объезжать по обочине. Нелюдей вокруг не видно, но не видно и лю- дей. Россия-Московия населена редко, она за пределами постов и станций, ока- зывается, почти вся заброшена. Даже в этой куцей разваленной стране, обрубке прежней империи, земли все равно слишком много, чтобы можно было за ней глядеть, и она пылится без человеческого внимания. И гордость берет Мишель за то, что это все ее родное государство бесконечно проезжает мимо нее в окне «ГАЗа», и тоска. Сейчас они обогнали мутную волну, говорит себе Мишель; надо к Москве впереди нее приплыть, к берегу. Чтобы предупредить людей. Чтобы научить их, как она Веру вот научила. Она хотя бы жива, едет с ними. А дальше — ну, при- способится как-нибудь к новой жизни. Все как-нибудь к новой жизни приспосо- бятся. Едет она в теплом грузовике, напоминает себе Мишель, а на покрышках ве- зет с собой в Москву чуму. Она косится на Лисицына — сидит рядом с ним. Дер- жит руку в рюкзаке. Вера с краю. Кабину трясет на ухабах. Лисицынская шинель свернута, у Веры на коленях. Папаха под ветровым стеклом, кокардой одноглазо глядит на Юру, бдит. И Мишель бдит. Ничего. Для его бормотания она неуязвима. На машине до Москвы отсюда ехать всего несколько часов. Он продержится точно. Пешком она неделю бы до- биралась. А когда доедут — ну, тогда. Тогда и видно будет. Лисицын — исцарапанный, вымотанный — думает о чем-то своем. Письмо Мишель ему вернула, про пистолет он забыл. Тоже оглядывается на нее. Ду- мы у него невеселые — вздыхает, ногти грызет вместо кончившихся своих се- мечек. Однажды он хлопает Мишель по коленке. Та вздрагивает: что? Он замедляется, дышит на стекло. И выводит ей: «если я тоже таким стану», потом стирает рукавом, дышит снова. «ты меня лучше убей». Следит за ней — не потупилась, не смутилась? И добавляет: «не хочу так». Приходит в себя, видимо, начинает с собой прояснять, что в Берендееве случилось. — Окей? — спрашивает он у нее. — Окей! — кивает она. ПОСТ 377 Знает, что Вера все видит. Но Вера ничего от себя в их разговор не добавля- ет: делайте, что хотите. Смотрит вместо этого в окно: снег идет, прикрывает не- убранную после людей землю, упаковывает. Со снегом все лучше, чем в жизни. Кажется. 10 Народ они встречают только у Сергиева Посада. Мишель стучит по панели, просит остановки. Люди как люди. — Сюда одержимые идут! — кричит она им, высунувшись из окна. — Вам надо себе уши выколоть! Уши! Барабанные перепонки! Иголкой, гвоздями! Ина- че заразитесь! Слышите? Всем передайте! Уши выколите и прячьтесь! Только так спасетесь! Бабы в драных платках переговариваются, посмеиваются, но Мишели все равно. Где видит хотя бы человека — тянется через Веру и кричит. Тут тоже люди, не только Москву нужно спасать. Кто услышит — тот услышит, успокаивает она себя. В Красноармейске она людям это кричит, и в Пушкино, где машина в выбои- ну на базарной площади садится и ее всем миром выталкивают. Люди переспра- шивают, но Мишель вопросов не принимает. Только талдычит им: барабанные перепонки гвоздями дырявьте, больно будет, но спасетесь. Сейчас вы думаете, что я с винта слетела, но скоро до вас дойдет. «Они тебя Мишей зовут», — сообщает ей Лисицын на стекле, прикуривая. — «Мишка-юродивый». — По фигу, как, — Мишель дергает плечами. — Главное, чтобы сделали все, как надо. «Юродивой они не поверят. Они власти поверят!» — спорит с ней Лисицын, но с людьми говорить ей не мешает. Не верят, а из грязи их грузовик базарные торговцы выталкивают. И, пожалев девчонок, пихают им еще с собой стремных каких-то гостинцев. Там же в кузов еще набиваются человек пятеро попутчиков — все равно ж едете, нам тоже в Мо- скву, хоть до МКАДа. Но чем ближе они к Москве, тем страшней становится Мишели, что Вера ока- жется права. Что в столице никто ее не ждет, а если она примется разыскивать там свою родню, то нарвется на злопамятных людей. Как знать, не состоит ли она вместе со своим пропавшим отцом в списке врагов? Может, не принцескина жизнь ждет ее там, а несведенный баланс в расстрельной ведомости. Столько лет ее прождали, но у этих документов, может, нет срока давности — появится она в городе, заявит о себе, вот и все, готово. 378 Дмитрий Глуховский И все-таки она едет в Москву — по дороге из хлебных крошек, из стертых фотографий в сгоревшем телефоне, возвращается в воображаемую страну, от- куда ее выгнали маленькой. И остается-то всего чуть-чуть: уже Королев проехали. Королев как Ярославль, Ярославль как Ростов, Ростов как Сергиев Посад: только храмы разные, а дома везде одни. Мишель смотрит на грязные церкви с обворованными куполами, и все думает, о чем просить ей бога. Бабка сказала, у бога просить надо что-то… А когда уже почти в Мытищи въехали, у Лисицына опять начинается. Чуть-чуть совсем не доехал до Москвы. Белеет, вцепляется в руль из всех сил, и Вера толкает Мишель локтем. Та начинает его уговаривать, убалтывать, про Катю ему опять, про любовь, как она ждет его, как скучает — и так помогает ему додержаться до какого-то дво- ра. Его всего крючит и взгляд заволакивает, когда они с Верой вытряхивают из шарабана перепуганных пассажиров, а Лисицына, уже помутившегося, заталки- вают туда, пока он не заговорил живых. Вера, которая подсмотрела Юрину последнюю просьбу на ветровом стекле, спрашивает у Мишели гримасой: ну, сделаешь, как обещала? Но Мишель не мо- жет исполнить обещание. Письмо она успевает обратно выдернуть — спасибо, что помог мне, вот и я тебе помогу. Вера смотрит на нее строго: идиотка, сама не можешь — отдай пистолет, я за тебя убью. Но Мишель крутит в голове строки из его письма — и не отдает. Запирает Юру в продуктовом грузовике, какую-то железяку вставляет вместо замка, гонит пассажиров как можно дальше — и там уже кому-то все-таки впари- вает избавление. Они немного застали Юрино превращение, начинают верить, что гвоздями можно спастись. Уткнулся «ГАЗ» в заброшенном дворе. Грязно-розовые пятиэтажки, грязно- голубые двенадцатиэтажки, заевшая карусель, жестяные гаражи. Побудь тут, Юр. |