Дмитрий Глуховский - ПОСТ. 9Эта сторона
 Скачать 7.08 Mb.
|
|
336 Дмитрий Глуховский — Белье тоже. Сапоги оставьте. Она послушно спускает трусики, переступая через них каблуками, и отдает ему вслед за платьем. Он стоит молча, глядя на нее. В кабинете тепло, но Катя слышит, как по телу бегут мурашки. — Не прикрывайтесь. Чего мы там не видали. Вот так. За спину руки. Потом и он распахивает свой халат: вся грудь седая, живот седой. Снимает с шеи этот свой шелковый платок. Шея под платком у него оказывается морщинистая, как у черепахи, с про- висающими от самого подбородка двумя долгими кожистыми складками. Он очень стар. — Стань на колени, — велит он ей. — Ну-ну. Не брезгуй. Ты ведь не из брезгли- вых. Я сразу это понял, когда тебя увидел. Там, на сцене. С этими цветами. 15 Танюша будит ее осторожно, в глазах у нее испуг. — Катя… Кать… — Ты что, мать? Всего девять только, мне сегодня до обеда спать можно! — Я пошла за хлебом за свежим с утра, решила газету прихватить, «Ведомо- сти», там киоск рядом. И вот тут… Такое. Катя еле продирает глаза, переворачивается и рывком садится. Разворачива- ет желтые газетные листы, все в пятнах от растаявших снежинок. — Приготовления к канонизации покойного императора Михаила Геннадье- вича идут полным ходом… Первый из причисленных к лику святых нового русско- го государства… Переброска казачьих войск в Москву с юга является давно за- планированной, поэтому… Предновогодняя премьера нового «Щелкунчика» Вла- димира Варнавы обещает стать главным светским событием декабря… Это, да? Обещают присутствие самого Государя… Ничего себе. — Нет, не там. Вот, внизу, маленькая, — Танюша находит нужное место, тычет толстым пальцем. «Заместитель министра торговли, тайный советник князь А. Белоногов был арестован сегодня по подозрению в государственной измене. Согласно сведе- ниям, имеющимся у «Ведомостей», Белоногова содержат в следственном изо- ляторе Охранного отделения на Лубянской площади. Его арест — не первый в цепи подобных событий, которые наблюдатели называют «чисткой дворян- ства», хотя к фигуре такого масштаба правоохранители еще не подбирались. Первый министр князь Орехов уже объявил о том, что Белоногов отставлен со своей должности в правительстве, так как предъявленные ему обвинения слиш- ком серьезны…» ПОСТ 337 Катя откладывает газету, нет больше сил читать. Танюша зовет ее беззвучно, комната идет волной. Накатывает предощущение скорой гибели. Поднимается черная стена впе- реди, но бежать Кате некуда, она должна будет покорно пойти к этой стене и войти в нее. В три тысячи третий раз она идет одним маршрутом — из Леонтьевского пе- реулка к Большому театру. Сначала вниз по Тверской, потом на ту сторону, потом по Камергерскому мимо МХАТа, потом по Дмитровке вниз. Думает больше всего о том, как все глупо было, и как мерзко, и как зря. Ду- мает, к чему ей сейчас готовиться — к тому, что ее высмеют в раздевалке? Или вышвырнут вообще из балета вон? Она поспешно переодевается, ни на кого не глядя, мышкой бежит в репети- ционный зал, становится к станку, держится за него обеими руками, видит в зеркалах свое идиотское отражение: косую эту челку, отстриженную под злос- частное платье из несуществующего мира, свое испуганное лицо, круги под глазами. — Кать. Бирюкова. Тебя к Филиппову вызывают, — подходит к ней Варнава. Катя вцепляется в поручень станка, как будто поднимается ураган, и если она за него сейчас не удержится, то ее снесет прямо в пасть смерти. — Иди. И ее несет туда — вверх по мраморной лестнице, вглубь устланных багряны- ми паласами коридоров, мимо огромных окон, через которые нейдет живой свет, в кабинет за дубовой дверью. Ничего не соображая, она входит внутрь. Филиппов, поправляя сальные волосы, утирая гнойные подглазные мешки, командует ей сесть. Рядом с ним стоит тот самый кощей с маскарада в американ- ском посольстве. Только сейчас на нем форма не бутафорская, а настоящая — форма Охранного отделения. Сидит на нем как влитая. — Моя фамилия Клятышев, — говорит он. — Мы с вами встречались. Катя понимает: она не того боялась. Глупостей каких-то боялась, какой-то чудовищной ерунды — потерять роль, потерять работу. Сейчас ее просто сомнут, как бумажку, порвут на клочки, как Антонину, бросят в мусор и забудут. Ни за что, просто за компанию, просто за- одно. — Можно, я сяду? Мне нехорошо, — просит она. — Присядьте, присядьте, отчего нет. — Я ничего не делала, — лепечет Катя. — Генерал Клятышев хотел сообщить вам, если вы еще не знали, что ваш по- кровитель князь Белоногов сегодня был арестован. Катя сразу решает не отпираться. 338 Дмитрий Глуховский — Я читала. В «Ведомостях». — Помимо прочего, мы подозреваем князя в разглашении государственной тайны. Катерина Александровна, не приходилось ли вам слышать от него что- либо касаемо секретного оружия, которое было использовано в ходе граждан- ской войны для усмирения мятежников? — Нет! — Может быть, какие-то сплетни от него слышали, порочащие честь и досто- инство покойного государя императора Михаила Геннадьевича? — Нет, — говорит Катя. — Нет! Мы просто виделись несколько раз… Всего не- сколько раз… — Виделись несколько раз. В том, что касается причин геноцида в отноше- нии русских сообществ за рубежом, катастрофы русского мира, говорил ли он вам что-либо, подобное тому, что нам вместе пришлось слышать на том меро- приятии? — Нет! Мы не обсуждали политику! Мы не были так близки! — Не были близки. Клятышев начинает ее изучать с глаз, но потом сползает на тонкую шею с за- мазанными синяками, на маленькую Катину грудь под репетиционной фуфай- кой, на живот куда-то — медленно, по-удавьи, железно. Тонкие губы кривятся в кислой улыбочке. Потом он так же неспешно возвращает свой тяжелый чешуй- чатый взгляд обратно на ее лицо. — Ну а касаемо жениха вашего, подъесаула, кажется, Лисицына Юрия. Он с вами не связывался в последнее время? — Нет, — Катя старается не моргать. — С ним все в порядке? И генерал не мигает — жует только что-то как будто. Тянутся секунды. — На этом все. Можете идти, — решает Клятышев. Катя встает. — Куда идти? — На репетицию, наверное, — пожимает огромными плечами Филиппов. — Откуда пришла, туда и иди. Катя держится руками за дверь, ее шатает. Ей кажется, что в коридоре ее ждут люди в форме, что Клятышев и Филиппов отпускают ее только в шутку, а когда она поверит, что спасена, крикнут арестовать ее. — Мне продолжать репетировать? — Продолжай, репетируй. Да, Василий Ильич? — А в чем, собственно, вопрос? — нацеливает свой острый подборок на Катю Клятышев. — Катерина у нас готовилась танцевать заглавную роль в новом «Щелкунчи- ке». Собиралась заменить Антонину Рублеву. ПОСТ Клятышев растягивает тонкие губы, скалит желтые крупные зубы, прокурен- ные и больные. — А, Рублева. Да, Рублева. Рублева хороша. Она-то, собственно, на Белоного- ва нам показания и дала. Да. Холодная жуть колышется у Кати в груди, к горлу подступает, когда Клятышев отвлекается от нее, оборачивает свои рыбьи глаза внутрь, чтобы вспомнить Тоню. Она почтительно молчит, давая ему вернуться из допросной обратно в Филип- повский кабинет. — Нет, к исполнению своих ролей она в ближайшие годы не вернется. А что касаемо вас, то к вам у нас — на данный момент — вопросов больше нет, Катери- на Александровна. Да. Так что идите пока, пока танцуйте. 340 Шихрур 1 Лисицын открывает глаза. Холодно. Полумрак. В нем — странные формы: вроде бы велосипедные коле- са, ящики какие-то, ржавый каркас маленькой нелепой машины. Окошко с ре- шеткой, через него влезает в этот гараж чуть-чуть света. Места свободного мало, Лисицын лежит на разваленных старых покрышках. Он встает, едва не ушибившись макушкой о низкий потолок, находит дверь. Заперта — изнутри. Заложена засовом каким-то, что ли. Стучит в нее — перевя- занными руками. Почему перевязаны? И кровь сквозь тряпки. — Эй! Эй! Есть там кто? Кто-то мелькает в оконце. Он вскидывается, подходит: женское лицо вроде там, за грязным стеклом, девчоночье. На мгновенье ему кажется, будто это Кати- но лицо, по которому он уже стосковался — и вроде бы только что видел его, во сне? Но откуда ей тут взяться? Он прогоняет наваждение, но девчонка в окне про- должает его разглядывать. Другая какая-то девочка, знакомая и нет. Лисицын тогда — чтобы не напугать — улыбается в это окошко. Сквозь грязь к нему приглядываются настороженно. Потом она исчезает. Юра чертыхает- ся, но тут дверной засов начинает скрежетать, громыхает снаружи навесной замок. Открывается дверь. Лисицын за это время успевает уже сжаться, подгото- виться к броску, и сбивает возникший в светлом квадрате силуэт, как мишень в тире. Валит наземь, придавливает, озирается сразу вокруг — где остальные? И только потом проверяет, кого поймал. Знакомое лицо… Блондинка, молодая, лет двадцать с чем-то, волосы в хвост собраны, куртка красная, на спине рюкзачок. Вспомнил бы, если бы голова не трещала. — Я Мишель! — каким-то странным, неживым голосом говорит она — слиш- ком громко. — Я девушка Саши Кригова. Саши Кригова. Точно. Лисицын ослабляет хватку. — А Сашка где? — спрашивает он строго. ПОСТ 341 — Я не слышу, — хрипит она. — Я оглохла. Но Лисицын сам уже знает: Кригов убит. Он стоял над Сашкиным телом во дворе Ярославского поста, помогал поднимать его в прицепленный вагон вместе с остальными погибшими. Так. Он ведь командует сотней бойцов. У него поезд стоит на ростовском вок- зале. Два вагона казаков и один с трупами. Он разжимает руки, откатывается в сторону от девчонки, встает. Обводит ошалелым взглядом окрестности. Она тут, кажется, действительно одна. Дико хо- чется курить. Лисицын сует руку в карман, нашаривает россыпь семечек. Протя- гивает этой барышне, Мишели. Кивает ей. — Будешь? Ростовские. Она — глаза круглые, напуганные — аккуратно берет несколько семечек у него с ладони, но есть не спешит. Юра шарит по поясу: ни нагайки, ни пистолета. Это что случилось-то? — Где оружие мое? Она не понимает, он показывает ей жестами. Она только плечами дергает: без понятия. Времени то ли утро, то ли вечер, какие-то сумерки. Ветра нету, небо сухое. Вокруг торчат ангары, гаражи. — Я тебя еле нашла! — кричит она ему в лицо; ну не кричит, а так, слишком громко, как будто глухому, слова в уши вколачивает. — Потише! — Лисицын прикладывает палец к губам. — Я-то слышу все. — Я тебя еле-еле нашла, — повторяет она более по-человечески. — Дума- ла, все. — А что случилось со мной? — по забывчивости спрашивает он у нее голосом, она мотает головой, пальцем водит по воздуху: напиши. Он находит осколок кирпича, скрипит им по крашеному железу гаражной двери, как мелом по школьной доске: «Что со мной случилось?», а пока пишет, вспоминает какой-то школьный класс — парты перевернуты, доска исчеркана странными фразами, как будто кто-то мелом по грифелю разговаривал. Что там было? «Не слушай их главное!», «Не открывай»… Про бомбоубежище вроде еще, что там безопасно, имена какие-то… И вот, кстати… «Я оглохла». Было такое или кажется? Откуда вообще эти картинки перед глазами? Сон или увиденное наяву? — Тут замес был! — забывшись, опять кричит Мишель. — Твои казаки друг против друга! Тебя вырубили, утащили куда-то! Я спряталась, видела. Потом кого убили, кто разбежался! Я пошла тебя искать! Ну вот нашла. Ты как, норм? Лисицын поднимает перебинтованные руки, разглядывает их заново. Голова болит. Про казаков, которые друг друга убивали, он пока не понимает, стеклова- той в башке думать трудно. 342 Дмитрий Глуховский «Кто вырубил? Кто утащил?» — шкрябает он на двери. — Твои кто-то! — девчонка размышляет, суетит глазами. — Может, одни тебя убить хотели, вышибли, а другие спрятали от них? «Где они все?» — Тут никого нет! Только мертвые! — А ну, айда! Он переступает на деревянных ногах — каждый шаг непросто дается, как будто после судорог — идет в обход этих гаражей и ангаров. Действительно, валяются. Сначала какой-то парнишка лицом в землю, в уголь и ломаные кир- пичи, потом объемный мужик с серым лицом и пеной на губах. Лисицын оста- навливается. Нагибается. Переворачивает того, что лежит лицом в кирпичи. За- коченел совсем, по-пластунски лежит, по-пластунски и переворачивается. Под- росток еще, половину лба снесло, в затылок ему стреляли. Брови в инее, глаза заледенели. На втором полицейский бушлат с полковничьими погонами. Мишель эта смотрит на них так, будто они свои. Чуть не плачет. И Лисицыну тоже они вроде бы кажутся знакомыми. «Это кто?» — пишет он углем теперь по белесому кирпичу, неподалеку от кро- вяной полосы шириной в спину. — Егор. «А застрелил их кто?» Мишель тычет ему в грудь пальцем: ты. О как. Он морщит лоб, пытается вспомнить, как их убивал. Приходит на ум мужик вот этот, оседающий как раз по стене, красящий ее в красный. Пистолет в руке с дымком. А, это было, да. А парня, кажется, кто-то из бойцов подстрелил? Когда тот деру дал. Но нет, встает перед глазами: пистолет, прицел, затылок. В лежаче- го. Тоже он, тоже Лисицын. Зачем? — Он что-то кричал перед тем, как его расстреляли! — говорит Мишель без перепадов. — Что-то мне и вам кричал! Что он сказал, не помнишь? Лисицын изучает обмороженное лицо. Напряженно думает. Выплывают из утренней дымки пятеро бойцов, построенных в ряд: расстрельная команда. Эти двое гавриков у гаражной стены. Так. Малец что-то кричал, правда. «Послал нас на…» — выводит Лисицын на стене. Вспоминает: все ж таки де- вушка. И дописывает: «хер». Обводит стену глазами, чтобы та напомнила ему, как все было. «И еще сказал: хана теперь вашей Москве». Ну, не хана, конечно, а похлеще. Девушка, все ж таки. ПОСТ 343 2 — Нам надо с тобой в Москву! — так же ровно, громко говорит эта Мишель. — Мы должны с тобой поехать в Москву и все им там рассказать! Голос у нее неприятный из-за того, что она нажимает не на те звуки. Лисицын кивает, соглашается. Поедем, расскажем. За что ж он их расстреливал-то? За ненависть, что ли, к Москве? Он снова тупо разглядывает свои замотанные руки. Принимается разворачи- вать тряпки. Девчонка остановилась поодаль, выжидает. Последний слой ткани идет плохо, всох в кровь. Отрывать больно, но Юре почему-то надо знать, что с руками. Как будто тогда он поймет, что с ним с остальным произошло. Руки искусаны. Глубокие раны, мясо видно, сукровица сочится. Он провора- чивает бурые кулаки у себя перед глазами. Укус круглый, зубы тонкие. Человече- ские. Начинает заматывать тряпье обратно. Так. Так. Впереди, на железнодорожной нитке, застряла дрезина. Рядом с ней валяет- ся человеческий куль. Форма родная, казачья. Лисицын в этом своем мысленном вареве выплывает опять к тому, что девчонка сказала: казаки его поубивали друг друга. И самого Лисицына убить пытались. Это как? Он начинает переставлять свои ноги, давит свое тело вперед — к железной дороге, к дрезине. С этой девчонкой тоже что-то странно. Что-то с ней непра- вильно, Лисицын это через стекловату наощупь знает. Что? Вот и дрезина. У нее, как у плахи, на коленях стоит казак. Одна рука у него с мясными лох- мотьями выломана, рукав оторван, кость торчит. Голова свернута вбок, глаза вы- таращены, волосы жидкие шевелятся, ветер их ерошит. Лисицын его припоми- нает: приказывал ему брать с собой четверых и спускаться с ним в подвал, в кар- цер. Так. А где остальные? У него сотня казаков была под командованием, где все остальные? Ни в одну сторону, ни в другую в сумеречном поле никого не видно. Теплый морок начинает раскутывать его, голова яснеет, и мороз колет кожу: да ведь тут под его командованием случилось что-то страшное, что-то, что Лиси- цын, новоиспеченный подъесаул, допустил, чего не предусмотрел. Он разлучает безрукого с дрезиной, сталкивает его на насыпь. Поднимает из грязи лишний автомат. Девчонка подбирается к нему ближе. — Откуда мы приехали? — спрашивает у нее Лисицын. Та машет рукой. — Залезай. — Поехали в Москву! — говорит она. — Нам в Москву надо! 344 Дмитрий Глуховский Да, да, кивает он ей. Скоро поедем. На поезде поедем. Вместе со всеми. Надо вернуться, бойцов собрать. И потом ехать уже. Давай, залезай, показы- вает он девчонке стволом. Она, опасливо косясь на автомат, забирается к Лиси- цыну на дрезину. Он дергает шнур, движок раскашливается, дымит сладким си- ним дымком, дрезина снимается с места. Вокруг ни души, все недвижимо, как будто они едут по фотографии. Почему она так смотрит на него? 3 Потому что он должен был ее тоже расстрелять. Это от сладкого дыма, от хо- лодного ветра в лицо в голове проясняется немного. Был приказ: убрать всех. Сурганов сказал — всех, кто выжил на ярослав- ском посту, нужно в расход, никого не оставлять. И смотри, чтобы они не сго- ворились, добавил он. Лисицын тогда спросил у телефонной трубки: разве не нужно выяснить, что произошло в Ярославле? Мы взяли коменданта, Пирого- ва, он жив-здоров, везем его в Москву для допроса, он валяет ваньку, говорит, что знать ничего не знает, кроме того, что был поезд из-за моста, с другой сто- роны Волги, а в поезде туберкулезники, поэтому и красные кресты на бортах намалеваны, и люди из поезда требовали пропустить их в Москву на лечение. А дальше что случилось, комендант не знал. Как за решеткой оказался, не знал. Почему у него двор весь трупами завален, не знал тоже. Да знал, конеч- но же, только говорить не хотел! А вот парнишка говорил что-то… Про бесов- скую молитву, про глухоту… Хватит, отрезал Сурганов. Всех под нож. Выполняй. Гудки. Вокруг меня много людей, которые мне брешут, сказал Лисицыну Государь. А я хочу, чтобы ты мне правду рассказал. Съезди туда, узнай, что там на самом деле случилось, и все мне доложи. Ярославских Лисицын приказал в темную запереть, чтобы по-своему, по- глухонемому не болтали. Стал звонить в императорскую канцелярию: пусть Госу- дарь велит не казнить, разрешит повременить, допросить, доискаться правды. Пусть разрешит ослушаться командира. Не соединяли. Просто так вот с улицы прозвониться Государю было невозможно. Лисицын требовал, умолял, угро- жал — в итоге телефонист согласился только записать сообщение. Лисицын по- просил императора перезвонить, сам понимая весь идиотизм ситуации. Но звон- ка ждал всю ночь. На рассвете звонок раздался. Звонил Сурганов — ростовскому коменданту. Проверял, выполнен ли его приказ, все ли пущены в расход, отбыл ли казацкий |