Манкуртстан. Актан Токiш Манкуртстан романантиутопия
 Скачать 0.63 Mb.
|
|
- А разного рода органы нами не интересуются? Андрей усмехнулся: - Нужны мы им. Они считают, что будущее страны уже определено, и вспять историю не повернуть. Ну, думают, пусть старики занимаются себе преподаванием языка, много ли им осталось. От нас, мол, ни проку, ни вреда. И, главное, кому охота всерьез заниматься нами. Лондон далеко, а местным представителям власти лишние проблемы ни к чему. Даже если кто-то разберется в том, зачем мы всё это затеяли, тот поймет, что результат будет (а, может, и не будет) лишь через 25-30 лет, когда нынешних чиновников уже не будет в креслах, и по этой причине данная проблема их не взволнует. У нас ведь не привыкли так далеко вперед заглядывать. Это китайцы рассчитывают стратегию развития страны на столетия вперед, наши же оперируют пятилетками. А, сдав страну в аренду, мысли о будущем развитии Казахстана и вовсе отложили на полвека и голову себе не ломают. - Еще «уход в юрты», - продолжил Сабит, - это в буквальном смысле уход из города, чтобы жить в юрте, в степи; это возвращение к истокам. С мая по сентябрь в степи стоят юрточные аулы, куда приезжает молодежь, дети. Конечно, это не дешево, но взрослые дети помогают родителям, лишь бы те были довольны и вели полноценную жизнь со своими заботами, тревогами, радостями. Всё приятнее, чем видеть понурых, всем и вся недовольных стариков. Казахи из сельской местности нам помогают: учат собирать юрты и доить коров, пригоняют лошадей для обучения верховой езде и знакомят с национальными играми. Там же живут и работают социологи, наблюдающие это явление, – возврат к национальным корням как возможность возрождения в современных условиях национального самосознание. Летом бывает много туристов, которые приезжают познакомиться с кочевым бытом, изучить обычаи, национальную кухню, послушать чистый казахский язык. Многие приезжают в отпуск, для них такой отдых – экзотика. Три года подряд, как рассказал Андрей, на летний период в юрты под Балхашом приезжают лингвисты из Германии, Нидерландов, Болгарии и Японии, изучают казахский язык и пишут научные работы. - И, наконец, - завершил Сабит свои объяснения, - «уход в юрты» – это и вид отшельничества. Люди уходят глубоко в степь, чтобы не видеть и не знать того, что здесь происходит. Сабит замолчал, ожидая моих вопросов. Слушая, я думал, что все это напоминает некую игру, только не детей, а стариков. Занимаются ликбезом, пишут мемуары. Это казалось мне мелочью, не достойной того, чтобы тратить на нее время, а тем более делать смыслом своей жизни. Мне хотелось враз всё изменить: вернуть страну, обрести независимость, достоинство, гордость за свой народ и вместе строить новую жизнь. Мы десятилетиями в колониях мечтали именно о такой жизни, а теперь снова предстояла борьба и ожидание. Это было жестоко. Сабит, с сочувствием глядя на мое расстроенное лицо, прервал мои невеселые размышления: - И, кроме всего прочего, надо уже сейчас готовиться к возврату страны. И поэтому старики много работают. Юристы, изучая современные международные договоры и опыт освободившихся в ХХ века колоний, пишут рекомендации по возвращению стране ее регионов. Правда, для работы им не хватает доступа к конкретным договорам аренды, заключенным Казахстаном в период с 15 до 20 годов, из-за этого разработчики вынуждены довольствоваться лишь частью необходимой им информации. Есть небольшая надежда на то, что в скором времени договоры аренды будут получены с помощью наших соратников, которые живут за рубежом. Перестраховываясь, наши юристы разрабатывают ни один вариант возврата арендованных земель, стараясь учесть все возможные нюансы и обстоятельства. Просчитывают вспомогательные меры и гарантию прозрачности самого процесса выхода стран-арендаторов из Казахстана. Это и работа с общественными организациями стран-арендаторов, и обращение в Совет Безопасности ООН, и возможность разрешения спорных вопросов в Международном суде и многое другое. Экономисты заняты созданием своего рода концепции развития страны после ее возвращения. Исходят, разумеется, из самых пессимистичных прогнозов положения страны на тот период. Работа сложная, потому что концепция должна учитывать не только состояние экономики, и даже не столько ресурсы (полагают, всё будет выкачано) и экологическую ситуацию, сколько человеческий капитал. Это позволит уже сейчас прогнозировать, специалисты каких направлений и уровня нам потребуется, насколько можно будет рассчитывать на возврат в страну казахстанцев из-за рубежа. В этом состоит главная проблема, которую нам следует решить. Проблема человеческого фактора. Этим в первую очередь занимаются сейчас старики, в том числе те, кто находится за пределами страны и может наладить своего рода агитационную работу с казахстанцами, живущими и работающими за рубежом. Вот так мы и определили для себя то, чему посвятим оставшуюся жизнь. Вопреки всему (непониманию, нежеланию молодых загружать себя этими проблемами) мы должны вновь и вновь объяснять детям и внукам то, что им предстоит сделать, объяснять их роль в истории страны. Охватывая как можно больше людей, просвещать их из года в год, пока будем живы. Одним словом, как я понял Сабита, наши решили начать подготовку на дальних подступах. Да, это верно. Чтобы не потерять время в первые же годы после возврата регионов, уже сейчас, за 30-40 лет до этого, следует готовить платформу. Ситуацию, общее настроение и, как следствие, саму работу усложняет сознание того, что, всё это может не понадобиться, поскольку Совет директоров и их наследники просто продолжат ту же политику и найдут возможность продлить договоры аренды. К тому же так называемые «метрополии» не захотят уйти, и Казахстану, чтобы вернуть свои земли, будет крайне необходима политическая воля. Ее проявил в свое время, например, Китай, возвращая Гонконг из-под контроля Великобритании. Кто проявит подобную волю и твердость у нас? Ответа не было. В колонии все мечтали, что настанет день и мы «вернемся на жайлау», домой. А жайлау оказалось выжжено, разраблено. Какими джунгарами? Нами, казахами... Еще недавно я радовался цветущей весне, всё возрождающей и обновляющей. Но теперь я ее не чувствовал, хотя природа и освобождалась от зимнего плена и зимней спячки. Надолго это нас не обманывало, очень скоро мы обнаруживали опустошение и деградацию. Не бывает весны в стране, земля которой в плену, а народ в спячке. Когда она придёт и доведётся ли мне ее увидеть? Могу ли я приблизить приход всё возрождающей весны в мою страну? Нас тут все называют «возвращенное» поколение. Но мы – не «возвращенное», мы – заблудившееся поколение. Мы заблудились однажды, в молодости, и блуждали всю жизнь. Из множества дорог мы не смогли выбрать единственно верную, единственно нам и родине необходимую. Но до ухода из жизни нашему поколению, проклятому предками и потомками, непременно надо найти эту дорогу. Иначе зачем мы были на земле, зачем матери вскормили нас своим молоком, а родная земля давала силу? Я могу пойти по пути моих товарищей, «уйти в юрты». Вчера я думал о «old people-house»: «Это поселение. Это резервация. Это гетто». Сегодня я верю: «Это сопротивление. Это шанс». Я должен попробовать. То, с чего мы должны были теперь начинать, пугало и не давало уверенности в положительном результате. Двадцать пять лет назад, имея все предпосылки для развития страны и счастливой жизни народа, мы не смогли ничего сделать. За это судьба наказала нас и поставила в еще более жесткие условия, проверяя силу нашего стремления спасти Родину. Отсутствие возможности через 30-40 лет направить следующие поколения по верному пути, помочь им собрать разоренную Родину заставляло моих друзей фанатично делать сегодня всё для достижения единственной цели, ради которой стоило жить. Так я «ушел в юрты». Естественно, нам не дано узнать, что будет после нашей смерти, и только святая вера в правоту своего дела и искра надежды заставляет нас вновь и вновь обращаться к молодым. Конечно, мы делали ставку на поколение внуков не только потому, что дети наши к тому времени уже будут стары, но и потому, что поколение детей ушло с головой в добывание хлеба насущного, да и закостенели они уже в своем отношении к окружающему миру, к положению страны, к самим себе. Патриотизм, чувство национальной гордости, любовь к земле и своему народу надо прививать с детства. Мы с надеждой и тревогой смотрим на нынешних 10-20-летних юнцов, мы заглядываем им в глаза, стараясь увидеть проблески понимания, зачатки национального достоинства как необходимого условия для формирования истинного патриотизма. Мы взвешиваем их слова и поступки, пытаясь определить, на что они способны, достанет ли у них сил и характера на то, к чему мы собирались их готовить. Просвещение сейчас – единственный шанс на то, что Казахстан останется на карте мира, что внуки и их дети вернут страну, став свободными и гордыми гражданами независимого государства. До того дня нам не дожить, но смысл теперешней нашей жизни зависел от их выбора в будущем, в далекие 60-70-ые годы. Главное для нас – помочь внукам, помочь им тогда, когда нас уже не будет рядом. И, когда придет время, они будут знать, что делать. Если их не переиграют, как нас. Никто добровольно не отдаст такую огромную территорию в центре Евразии. И враг был не столько внешний, сколько внутренний. И этот внутренний враг был двулик: с одной стороны, олигархи во главе с Советом директоров, и, с другой стороны, внушаемое нашим внукам пренебрежительное отношение к своему народу, своей стране. Мы должны будем исключить второе, чтобы быть способными противостоять Совету директоров и всем тем, кому будет невыгодна подлинная независимость Казахии и ее народа. Теперь я был уверен, что нужен своему внуку. И пусть сегодня он не понимает, зачем и чему я буду его учить, но он поймет это позже. Мы должны помочь нашим внукам встретить с честью их исторический шанс. Когда он придёт… Перед отъездом в Степь, я заехал на Зеленый базар. Мне хотелось побыть среди тех, кто живет, как теперь говорили, в Малом Казахстане. И я хотел узнать, там ли старики, встреченные мной в прошлый раз. На площади перед базаром было еще оживленнее, возможно, потому, что был воскресный день и погода стала гораздо теплей. Молодежь и дети меня уже не пугали. Я чувствовал, что после поездки изменился. И тут случилось чудо: я услышал домбру. Ускорив шаги, я пробирался сквозь толпу по направлению к звуку. На раскладном стуле сидел старик и пел старые казахские песни (впрочем, новых, наверняка, и не было), а вокруг него стояли пожилые мужчины и женщины. Некоторые из женщин плакали, а у мужчин были потерянные, безвольные лица. Молодые люди, бросая на стариков удивленные взгляды, обходили их стороной и говорили тише. Не знаю, что я чувствовал: жалость к таким же, как и я, старикам, или презрение к молодым, не понимающим тех мыслей и чувств, которые способна была разбудить двухструнная домбра. Теперь я знал, зачем пришел сюда домбрист. Затем же, зачем приходили сюда те трое а;са;алов в чапанах. Они готовы были быть осмеянными, оскорбленными ради надежды быть услышанными, ради веры в то, что, когда придет время и сегодняшним двадцатилетним юнцам будет по 50 лет, они вспомнят виденных в юности стариков и хоть что-то поймут. Их час Х впереди. К нему и подготавливают старики молодежь: быть готовой через годы вернуть страну. Эти старики хотели только одного: быть услышанными. И они бросались в бой за возможность передать молодым знание и вкус независимости родины. Больше ничего они дать не могли, но именно это знание и было самым ценным, что следовало передавать из поколения в поколение. Даже если земля будет выкачана до предела, даже если она не сможет родить еще несколько десятилетий, все равно истощенная, попранная, униженная родина есть Родина, и нет в жизни ничего важнее ее. Я стал подпевать домбристу, вспоминая забытые слова песни. Через время слилось уже несколько голосов, и музыкант, чувствуя наше настроение, поменял репертуар, переходя от печальных мелодий к песням Калдаякова и кюям Курмангазы. Я ушел в хорошем настроении. Давно со мной такого не было. XV За юртами раскинулась Степь. Широкая, поражающая своим простором, скрытой мощью, она была одновременно и вечной, и молодой. Но теперь я знал, что Степь только на поверхностный взгляд казалась прежним единым пространством между морями и горами, между небом и землей. На картах она давно была рассечена, изрезана пунктиром многочисленных границ. То, что природа создала поражающим воображение монолитом, человек разделил. Стихия Степи давила и пугала современных людей, привыкших жить в замкнутом пространстве дома, улицы, города. Чем стала для них Степь? Кладовой полезных ископаемых и местом охоты? Раньше казахи жили, сосуществуя со Степью в полной гармонии, подстраиваясь под ритм ее жизни, кочуя в те места, которые Степь указывала человеку как пригодные для жизни. Никогда Степь не внушала кочевнику страха, он умел говорить с ней, понимал и принимал ее законы. И Степь взамен дарила чувство пьянящей свободы, возможность стремительного полета скакуна и мысли, ощущение силы и власти над огромным пространством, простирающимся под высоким небом. Где потомки прежних свободолюбивых казахов-кочевников? Мы слезли с коней, мы забыли о Степи, которая уходила вдаль за пределами наших городов. И мы забыли вкус свободы, ощущение собственной силы и власти над своей судьбой. Мне никогда не приходило в голову сравнивать Степь с женщиной. А ведь она как женщина, в ней сила и тайна, покорность и верность взамен настоящей любви и преданности. От отношения мужчины к Степи и женщине зависит, будет он вознагражден или наказан. Защищаемая мужчиной жещина родит ему детей, сохранит его очаг. Защищаемая мужчиной Степь дает ему богатство, становится его Родиной. За право владеть Степью-женщиной надо бороться, ее честь надо отстаивать, а не отдавать ее во временное пользование тем, кто готов заплатить. Мы предали нашу землю Умай, и небо Тенгри отвернулось от нас. Когда найдем мы спасение и найдем ли? Как указать казахам путь к истокам? Как вернуть их самим себе? Как заставить отстоять Степь? Наш народ говорит: «Десять человек оставляют следы на земле, сотня – протаптывает тропу, а тысяча – дорогу». Сможем ли мы, сегодняшние старики, оставить после себя дорогу, чтобы по ней пошли? Летом тысячи стариков пойдут по дорогам страны, в города и аулы, они соберут детей и расскажут им о славном прошлом Казахстана, передадут из уст в уста казахские легенды и сказания, объяснят, о чем плачет кобыз и куда зовет домбра, поведают о былой славе кочевников, о красоте степи и гор, о свободе и гордости, о силе истинной веры и надежды. Через неделю начнутся каникулы в школах и к нам, в юрты, приедут на отдых дети разного возраста. Говорят, в этом году их ожидается гораздо больше, чем в первые годы. Конечно, их привлекает экзотика жизни в юрте на лоне природы, верховая езда, здоровая домашняя пища. Пусть так. Зато здесь они будут в казахской языковой среде, научатся не только ездить верхом, но и ухаживать за лошадьми, увидят, как собирается юрта, как доят кобылиц и коров, узнают, как сбивают кошму и готовят национальные блюда, научатся народным играм и получат навыки ориентировки в Степи. И будет много времени по вечерам на долгие разговоры у костра. Надо рассказать им о Казахстане, настоящем, а не декоративном, в котором они живут. О чем я могу рассказать детям? Я не буду пугать обилием дат и событий. Я должен буду просто показать жизнь народа, его ценности, его борьбу за землю. Они узнают легенды о казахских батырах, о предках-тюрках, которые при многих императорах мира составляли военную аристократию, о том, что в древние и средние века воинов лучше, чем кочевники, не существовало. Я расскажу о казахской женщине, которая, разделяя с мужем трудности кочевой жизни, была готова и способна встать рядом с ним в битве за землю и скот. Потому что по большому счету это была битва за жизнь детей и потомков. Расскажу о том, как кочевникам удавалось преодолевать огромные расстояния за немыслимый для того времени срок, как они разработали собственную военную стратегию и дисциплину, как становились единым целым с конем. И, наконец, я расскажу, почему кочевники поклонялись небу Тенгри, земле Умай и почитали души предков. Они узнают имена казахских героев: Райымбека и Кабанбая, Алихана Букейханова и Ахмета Байтурсынова, Бауыржана Момышулы и Кайрата Рыскулбека и многих-многих других. Я расскажу и о трагических страницах нашей истории, об угрозе уничтожения, колонизации, лишении народа его лидеров. Только вот не знаю, как поведать об истории Казахстана последних сорока лет. Поучение прозвучит из моих уст или покаяние? Какой будет их реакция, когда они узнают о нашей роли в истории? Какими глазами они посмотрят на нас, уже зная историю многих поколений наших предков, веками защищавших эту землю? Даже если в их глазах будет презрение или ненависть, мы должны им всё рассказать. Чтобы не было в нашем прошлом белых пятен, способных стать в будущем черной дырой для всего народа. Конечно, мы бы хотели получить прощение внуков, но пусть лучше его не будет. Не простив нас, они точно будут знать, как не следует жить. Не простив нас, они будут защищены от наших ошибок. И еще. Я обязательно должен буду рассказать им легенду о манкурте. Эта легенда передавалась из уст в уста много веков, чтобы каждое новое поколение казахов знало, что есть самое страшное для человека. Я объясню им то, что мирный скотовод должен был быть воином. Возвращаясь из кочевки, аул мог обнаружить захватчиков на своих пастбищах. Или враги могли напасть внезапно и требовалось тут же вступить в бой, и, отправив вглубь Степи стариков, детей и женщин, отбивать угоняемый скот. Легенда о манкурте гласит, что во время одного из таких набегов джунгары взяли в плен известного в Степи своей отвагой молодого батыра. Это была знатная добыча. Его можно было женить на джунгарке и сделать своим батыром. У него можно было научиться военному искусству противников. Его можно было выгодно продать. Наконец, он становился свидетельством военной ловкости джунгар, взявших в плен казахского воина. Но тот все время с тоской смотрел на запад и без конца делал дерзкие попытки сбежать. Его избивали, приковывали к могучему дереву, морили голодом, но он вновь пытался бежать. Через два года джунгары решили, что используют хотя бы силу батыра и его навыки скотовода. Для этого надо было лишь сломить его волю и, главное, тягу домой, в казахскую Степь. Однажды летом, когда стояли особенно жаркие дни, джунгары вывезли батыра в пустынное место, обрили ему голову, натянули на нее свежую шкуру, на шею и ноги надели колодки и оставили одного. Под лучами палящего солнца шкура стала просыхать и, сжимаясь, плотно обтягивала голову джигита. Дотянуться руками до головы, чтобы сорвать шкуру, или разбить голову о землю мешала широкая колодка на шее. Дойти до какой-нибудь реки или горы, чтобы утопиться или разбиться, было невозможно. Путь был не близкий, а на ногах – колодки. Весь день его мучила жажда, а ночью, когда можно было отдохнуть от пекла, началась пытка: страшный зуд на голове сводил с ума. Джигит стал выть. Он молил Тенгри, чтобы джунгары пришли и убили его. Через день шкура просохла окончательно и обтянула голову джигита стальным шлемом. Шкура не растягивалась, держа череп в тисках, и каждая попытка раскрыть в крике рот оборачивалась болевым шоком. В невыносимой боли под нещадно палящим солнцем прошло еще два дня. Прорастающие на голове волосы не могли пробиться сквозь высохшую и затвердевшую шкуру, и в поисках выхода сотнями тысяч иголок впивались в кожу на черепе, врастая внутрь и раздражая нервные окончания под кожей. Ему казалось, острие тысяч кинжалов впиваются ему в череп. На пятый день без воды под безжалостным солнцем, в непрерывных физических страданиях джигит впал в бессознательное состояние. Потом два раза в день ему стали привозить воду. Боль отступала. Джигит мечтал только о воде, других мыслей не существовало. Человек, дававший ему пить, становился для него богом. Через три недели его привезли в стан джунгар почти бесчувственного, но живого. Его выходили, но это был уже не гордый и дерзкий джигит, а преданный своему хозяину безгласый раб. Дети дразнили его, а девушки, еще вчера мечтавшие о нем, брезгливо отводили глаза. Те из повидавших жизнь мужчин, в ком была смелость воинов, глядя на безмолвного, переносившего унижения с покорностью труса, бывшего воина, испытывали стыд за содеянное. Однако постепенно привыкли. Некогда храбрый пленник-казах всеми забылся, а перед глазами вечно маячил здоровяк с пустым взглядом. Манкурт был неприхотлив в еде, редкостно вынослив, по-детски послушен и, что составляло его главное достоинство, никуда не стремился, ни о чем не мечтал, ничего не помнил. Однажды в стане джунгар, где жил манкурт, появился дряхлый, изможденный старик с клюкой. Он всматривался в лица молодых мужчин. Он не знал языка и все сочли его глухонемым. Утром следующего дня, когда старик собирался продолжить свой путь, он увидел в стороне уходящее стадо. За стадом шёл тот, кого он искал. Это был его внук. Но в то же время это был не он. Безвольная походка, тусклый взгляд джигита заставили старика засомневаться. Манкурт прошел мимо, крепко держась на шкуру на голове при виде чужого человека. Старик вздрогнул и попытался заговорить с джигитом. Джунгары поняли, кто он, и, решив наказать немощного старика, дерзнувшего появиться здесь, приказали знавшему казахский язык джунгару поведать историю манкурта. Хохоча, они рассказывали старику о том, каким стал некогда храбрый джигит, теперь молча сносивший оскорбления. Ни один мускул не дрогнул на суровом лице аксакала, только черной костлявой рукой он крепче сжимал свою клюку. Выслушав рассказ до конца, старик ушел прочь. Но далеко не ушел, а спрятался вблизи расположения джунгарского стана. Так прошел день, близилась ночь. Аксакал вспоминал, как почти три года назад, когда он со стариками уводил в степь женщин и детей, его сын и старший внук с другими джигитами аула поскакали отбивать уводимый врагами скот. Скот отбили, но внука заарканили и увезли в далекие края. Его ждали месяц, а потом старик стал собираться в дорогу. Если внук погиб, его тело следовало придать земле по обычаю предков. Этот долг поддерживал силы старика все три года долгих странствий. Теперь он знал, что его внук жив и невредим. Но он НИКТО. Только варвары могли придумать такую пытку. Джунгары сказали, что отнимать память у человека их научили китайцы. Казахи, испокон веков чтившие своих предков, свои корни, предпочли бы убить человека, чем лишать его памяти. Любой казах-ребенок знает свой род в семи поколениях, историю жизни своих предков, имена великих казахских батыров и знаменитые битвы. И мужчины старались жить достойно, зная, что об их поступках будут знать семь поколений потомков, гордясь или стыдясь своего предка. Память для казаха была всем. Это было его образование. Знания передавались от отца сыну, от деда внуку. История рода, обычаи, традиции, кочевые пути, места стоянок и скрытых колодцев, летоисчисление, умение «читать» природу и разумно пользоваться ею, военная стратегия, стоянки других родов, устройтсво быта, иерархия отношений внутри рода – всё, что хранила память, составляло картину мироздания кочевника. Казах без памяти – ничего страшнее быть не может. Теперь у его внука памяти не было. Значит, не было и человека. Осталась пустая оболочка. Лучше бы его лишили ног и рук, даже при этом он оставался бы человеком. Почему его просто не убили?! Трус уничтожает память противника, которого не смог сломить. Уничтожение памяти – это тоже смерть для человека, но просто убить его всё же честнее. Убить, не лишая врага его памяти, его любви в родине, его верности своему народу, – это уважение к противнику, уважение к силе его духа. Из глаз старика текли слезы, но он был спокоен. Его путь подошел к концу. Осталось проверить, правду ли сказали джунгары. Когда ночь подходила к концу старик нашел манкурта спящим под деревом. Он позвал его ласково, как в детстве: «Жаным мені;,к;зім мені;, ботам». Манкурт открыл глаза, и, с опаской глядя на старика, правой рукой схватился за голову, а левой потянулся в пике. Старик повторил слова и, когда манкурт замахнулся, он молниеносным движением вонзил нож в сердце внука… Вскоре женщина, приносившая манкурту еду, сообщила, что его убили. Джунгары, не сговариваясь, обернулись на запад и далеко на линии горизонта увидели одинокую сгорбленную фигурку. В глазах мужчин была и злость, и смятение. Погоню посылать не стали. Кому он нужен, нищий, немощный старик… |