Манкуртстан. Актан Токiш Манкуртстан романантиутопия
 Скачать 0.63 Mb.
|
|
- Как же они учатся с такой базой? - Что удивительно, учатся хорошо. Даже лучше многих других. Для студентов из других стран учеба – возможность само собой разумеющаяся. Для наших – доступ к тому, чего здесь не имели в необходимом объеме. Они рвутся к знаниям, которых не дополучили. И к тому же хорошее образование для них едва ли не единственный способ добиться успеха в жизни. Смешно, у нас заставили детей учиться, когда развалили систему образования. Чего лишены, к тому и тянутся. Кстати, репетиторы по математике, физике, химии используют старые советские школьные учебники. Словом, дети понимают, что могут полагаться только на собственные знания. Вот так долго нация шла к простому осознанию того, что надо не надеяться на продажу сырья, а работать собственными мозгами. - Здорово. Это же сила, интеллектуальный потенциал страны, наше будущее. После университетов дети возвращаются? - Нет, к сожалению. - Почему? - Они востребованы везде, за рубежом уже сформировалась репутация нашей молодежи как креативно мыслящей, ответственной и дорожащей хорошей работой. К тому же, порой согласной работать за меньшую оплату, чем другие. - Но здесь они нужнее. - Увы, здесь они люди и специалисты второго сорта, даже если имеют лучшее образование. «Арендаторы» к местным относятся с нескрываемым пренебрежением. Это клеймо и наследие прошлых поколений, которые развалили богатую страну. Простите мне эти слова. Немцы, китайцы, французы, корейцы, узбеки, русские, индусы привозят своих управленцев, а наши специалисты – на третьих ролях. Власти в Лондоне, в общем-то, заинтересованы в такой ситуации. Они не хотят, чтобы у местных были банки, крупный бизнес, свои медиаресуры. Это для них угроза: сначала образование, вера в свои силы, самостоятельность, самодостаточность, а потом – стремление к не только собственной независимости, но и независимости всей страны. Может, через поколение-два ситуация изменится, но в это мало верится. Тот, кто реально владеет страной и сдает ее в аренду, в этом совсем не заинтересован. - Но ведь срок аренды когда-нибудь закончится? - К 2090 году. Они могут еще 2-3 поколения отдыхать. Это 40-60 лет. Думаю, нынешний Совет директоров оставит наследникам инструкции, как сохранить за собой страну и спокойно жить за счет продления ее аренды. К тому времени казахстанцев здесь почти не останется. Кого это будет волновать? Казахстан – супербизнес. Кто больше заплатит Совету директоров, тот и будет здесь хозяйничать. - Чушь! Как Вы можете так говорить?! - А почему мне так не говорить, если так и делается? Этот процесс начался уже при вас. Он лишь продолжается. - Почему тогда Вы здесь? - А потому что дура. Идеалистка. Училась в Англии, потом во Франции. Изучала государственное устройство. Мучилась вопросами, почему мы не можем жить сами, своими мозгами, без всяких «арендаторов», как все прочие? Ведь у нас есть все, что имеют процветающие страны: земля и люди. Нам не нужны природные ресурсы. Можно жить без них и процветать… Думала, приеду и буду учить детей мыслить по-новому. «Революция начинается в мозгах!». Ага, начала. - И как? - Как что? Думаете, тут что-то можно сделать?! Наивность и глупость была браться за это безнадежное дело. Доработаю учебный год и уеду. Не успев получить маленькую надежду в лице этой девушки и ее возможных единомышленников, я тут же ее потерял. Если даже думающая молодежь так считает, что говорить о тех, кто далек от мыслей о стране? Они не верят, они не надеются, они сдаются. Даже те, кто мечтал что-то сделать для Казахстана, видит себя лишь за его пределами. Я встал и пошел. Пошел, едва передвигая ногами, не имея силы выпрямиться, потому что я был сломлен. Мне не верилось, что всего две недели назад я был счастлив и полон надежд. За две недели, как я вернулся из колонии, я пережил слишком много, я состарился на целую жизнь. И я устал, страшно устал. Учительница догнала меня и попросила об одолжении. Она рассказала, что ее подруга, врач-психотерапевт, столкнулась с проявлением странной болезни или, точнее, психического беспокойства у пожилых людей примерно моего возраста и старше. Не могу ли я пообщаться с врачом и попытаться помочь ей разобраться в происходящем. - Вряд ли я смогу помочь. Я не психотерапевт. - Это не важно. Вы сможете лучше понять, что беспокоит этих людей. Наше поколение было несколько оторвано от людей старшего возраста, и теперь понять их проблемы нам довольно сложно. С этим столкнулась моя подруга. Она уже обращалась за помощью к старшим коллегам, знакомым преклонного возраста, но они или тоже не понимают, или почему-то уходят, уклоняются от разговора. А вы открыты и интересуетесь происходящим в стране. Сделайте хотя бы попытку. Я кивнул. Чуть замешкавшись, она добавила: - И еще нам хотелось бы побеседовать с Вами о другом… задать вопросы о тех годах между двумя колонизациями. О Тенгри, чуть более 20 лет независимости Казахстана вошли в историю как «годы между двумя колонизациями»! - Зачем вам это? - Мы хотим понять, почему и как вы могли потерять страну, потерять собственную, и нашу, и будущих поколений независимость. Поймите, это не праздный интерес, и мы не хотим кого-то обвинять. Если нам не суждено что-то изменить, то надо хотя бы понять, откуда это наше проклятое, унизительное настоящее. Чтобы жить дальше, пусть даже уехав навсегда из страны, надо понять, иначе эти вопросы сожгут нас. - Много вас, желающих понять? - Единицы. - Только? - А вас много было? - Единицы. Мы встретились на следующий день и пошли в гости к психотерапевту. Ею оказалась общительная и уверенная в себе молодая женщина. За чаем она рассказала мне о своих пациентах: - Вы знаете, это довольно преуспевшие в жизни люди, образованные, материально обеспеченные, для своего возраста физически здоровые. Почти все они имеют детей, внуков, кто-то – даже правнуков. Я специально общалась с семьями, чтобы понять, не там ли скрывается причина беспокойства, но обнаружила, что жизнь их уже взрослых детей тоже вполне благополучна и не внушает тревоги. Отношения между ними нормальные. Дети хорошо относятся к своим родителям, заботятся и очень переживают за их состояние. Однако почти все мои пациенты с детьми не живут, не хотят. Я уверена, что дети искренни, и нежелание родителей жить с ними объясняется какими-то другими причинами. Я так говорю, потому что у меня были определенные сомнения на этот счет, но в течение почти 3 лет, что я занимаюсь этой проблемой и поддерживаю отношения с семьями своих пациентов, я убедилась, что причина кроется не здесь. Коротко говоря, ее пациенты были обычными пожилыми людьми, без каких-либо особых событий в жизни, которые могли бы предопределить эту труднообъяснимую депрессию. Кроме возраста (примерно от 60 до 75 лет) и национальности (все они были казахами), их еще объединяло непонятное беспокойство. Они не могли долго проживать в одном городе, постоянно переезжали с места на место, причем это были не путешествия, например, за рубеж, а поездки по Казахстану, словно они искали место, где могли быть жить, но не находили такого. Приезжая к детям, они уже через пару дней собирались в дорогу, будто их ждали срочные дела. Потом врач решила, что это беспокойство людей, привыкших много работать и после выхода на заслуженный отдых не находящих себе места. Вот они и придумывали себе какие-то дела, имитировали занятость. Но многие из ее пациентов были на пенсии уже не один год, кто-то даже лет пять, а то и десять. Почему вдруг теперь обнаружилась их неспособность сидеть дома, просто отдыхать, спокойно жить и общаться с семьей? И потом, почему-то это касалось только стариков-казахов, остальные пенсионеры не проявляли подобного беспокойства. - Не буду скрывать от Вас, что в определенный момент я подумала, не объединяет ли их всех какая-то общая задача, цель, которая вынуждает много ездить по стране. Мне стало интересно. Я, как мне тогда думалось, волею случая оказалась свидетелем какого-то процесса, может быть, тайной деятельности людей старшего поколения. Почему я так решила? А потому, что примерно тогда, года 3-4 назад, стали возвращаться из колоний-поселений первые «высланные». В это же примерно время всё чаще стали появляться пожилые люди с непонятными симптомами. Тогда начался еще один странный процесс. Вы, наверное, слышали, «уход в юрты». Может быть, думала я, все это звенья одной цепи? Может, старики как-то и для чего-то объединились? Но потом я убедилась, что идея моя глупая и какая-то романтическая. - Потому что старики ни на что не годны? – спросил я. - Ну, тут Вы не правы. Старики «из юрт» себя показали. Их хождения в народ и хождение народа к ним уже порождают разные слухи. К слову, это тоже романтика, только, может, не глупая, а трагичная. - Почему? - Да ведь нелепо верить в то, что, закрыв глаза на настоящее, можно перечеркнуть всё, что произошло за эти годы, и начать с чистого листа, просто с изучения языка и истории. - Ирландия в конце XIX века после более двухсот лет колонизации начинала с этого, и через сто лет после культурного возрождения добилась настоящей независимости, - спокойно ответил я. - Да через сто лет здесь не останется ни одного казаха! Кому нужна будет независимость? Чья независимость это будет? Нас прерывала учительница, которая до этого молча пила чай и не вступала в беседу: - Прошу вас, давайте сначала завершим первую тему, а потом – об остальном. - Хорошо, - сразу согласилась врач, - я прошу прощения за резкость. На чем мы остановились? А, моя наивная идея о тайной организации или деятельности…Я очень скоро отказалась от этой мысли, потому что мои пациенты сознательно желали, именно стремились к тому, чтобы излечиться, избавиться от мучившей их депрессии. Они добровольно ложились в клинику в надежде, что им помогут. Но как помочь, не зная, что их беспокоит? Может, они симулируют? Но не все же до единого, и не почти одинаково? Первое время их было человек 25-30. Они не испытывали желания общаться друг с другом. Мы думали, это временно, но, находясь несколько месяцев в одном пансионате, они почти не общались друг с другом. Один дедушка сказал об остальных: «Я не хочу быть с ними. Лучше я вообще курс проходить не буду». Как-то не любили они друг друга. Кстати, по мере роста их числа, они становились еще более закрытыми и депрессивными. - А в чем конкретно проявлялось их беспокойство? Какими они были в общении? О чем говорили? Как они сами оценивали свое состояние? – я сыпал вопросами, потому что у меня появилась догадка. - Да-да, конечно. Я только обрисовала, так сказать, групповой портрет. Теперь о симптомах. Они не могут долго вести беседу, придерживаться одной темы, не важно, идет разговор о детях-внуках или об их собственной жизни. Они не хотят говорить ни о своем настоящем, ни, тем более, о прошлом. Поэтому сложно определить, в чем кроется причина их депрессии. Они не любят находиться в закрытом помещении. Я говорила о том, что они почти не общаются друг с другом и собственными семьями, но при этом они и одиночества не выносят. Поэтому они предпочитают быть в движении: ездить, ходить, находиться в толпе, но не контактировать с ней. Нахождение в пансионате, в одном месте, в окружении одних и тех же людей их заметно угнетало. И еще: многие не смотрят в глаза. Если к ним обращаются, они слушают, стоя боком, кивают и, если отвечают, говорят в сторону. Им не нравится, когда среди медперсонала много молодых. А когда мы набрали людей постарше, это им тоже не понравилось. Меня беспокоит постоянно озабоченное выражение их лиц (даже во сне), словно их мучают какие-то внутренние проблемы, которые они не могут сформулировать. Они всегда погружены в себя и словно ведут бесконечный разговор или спор с кем-то. Наши попытки развеять их апатию не увенчались успехом. Их можно отвлечь от мыслей концертом, фильмом, игрой в шахматы, но не надолго. Они обязательно возвращаются в прежнее состояние. Беспокойство не позволяет им сосредоточиться на игре, которую они могут бросить на середине, порой им не хватает терпения или внимания следить за фабулой фильма, потому и сериалы их раздражают. Кстати, они не любят исторические фильмы и политические детективы. От просмотра таких картин большинство из них отказывается. Может, это возрастное? Мои подопечные почти не смотрят телевизор, а ведь большинство пожилых людей проводят основную часть своего времени именно за телевизором. Я думаю, они пытаются нам помочь, но создается впечатление, что они отгораживаются от нас стеной. При этом они, безусловно, разумны и проходят все тесты на 100 %, не оставляя сомнений в их адекватной оценке реальности и ясном сознании. Многие, так и не получив от нас помощи, уходили. И снова метались, не находя покоя. И это по-настоящему серьезно... Потому что были суициды. Как многое было знакомо, и я догадывался, что происходило с этими людьми, но как объяснить это молодому доктору, выросшему и повзрослевшему в другое время, в другой действительности? Как объяснить, что годами заточенные на достижении собственного благополучия, ее пациенты теперь, наконец, задумались о чем-то другом. Подводя итог прожитой наиболее активной части своей жизни, они обнаружили, что упустили что-то очень важное. Неприятные мысли, которые они отгоняли годами, вновь ожили с возвращением тех, кто в свое время думал не только о себе, а попытался что-то сделать для страны и народа. И пусть он проиграл, но он хотя бы попытался. Может, эти внешне благополучные старики посмотрели на сегодняшнюю жизнь глазами возвращающихся из колоний, и ужаснулись чудовищной разнице, которая лежала между той жизнью и страной, которую предлагали построить восставшие в час Х, и тем, что в итоге выстроили они вместе с поддержанной ими находящейся у власти верхушкой? И страдали они не оттого, что было в их жизни некое событие, способное спровоцировать внутренний кризис, а, наоборот, потому что они не сделали то единственно важное в их жизни событие фактом своей биографии, отвернулись от него, сделав вид, что ничего не происходит или происходящее их не касается. Теперь прошлое настигало их и не давало покоя. Их собственные успехи оказались так ничтожны по сравнению с тем, чего они могли бы достичь при своем уме, образовании, работоспособности, будь страна действительно свободна. Их образование и энергия ничего не дала родине. Да, они могли оставить детям и внукам заработанные квартиры, машины, еще какие-то материальные ценности. Как долго всё это прослужит детям, не будет ли продано и прожито в несколько лет? Не мудрее ли было оставить всем последующим поколениям свободную землю, которая кормила бы их? И еще: они видели приниженное положение собственных детей и внуков на некогда своей земле. Когда-то они были уверены, что добьются собственного успеха и будут на равных со всеми, завоюют положение для своих детей. Но, увы, пока они добивались личных успехов, страна стала рабой, а рабы не бывают равными хозяевам. Когда попрана родина, не может быть свободен и независим ее народ. Не от этого ли сбегала молодежь за границу? Пациенты моей новой знакомой упустили свой шанс сказать свое слово, промолчали. Теперь молчание стало для них карой. Даже для покаяния они не находят сил. Врач правильно уловила, что они словно бы никак не находили место, где могли бы жить. Они не найдут его уже никогда. Такого места нет. Потому что нет прежнего Казахстана, который они искали и не находили. Потому что нет на земле места, где они и их дети могли бы чувствовать себя по-настоящему полноценным, полноправным народом. Не было земли, которую они могли бы передать детям. Не было земли, на которой остались бы жить потомки, не бросая могил предков в поисках лучшей доли вдали от родины. Кто придет на могилы казахов? Сколько десятков тысяч людей в ХХ веке эмигрировало в годы революции и гражданской войны в Европу, Китай, Монголию. Думаю, русские эмигранты в Европе, казахские – в Китае и Монголии сотни раз переигрывали ситуацию. Знай они, чем всё закончится, что не только они и их дети не смогут попасть на родину, но и прежней родины самой не будет больше никогда, уверен, в ответственный, переломный момент они приняли бы иное решение, проявили бы волю, рискнули бы всем. Но историю нельзя повернуть вспять. Тогда, в 20-ые годы прошлого века, Казахстан остался колонией, потом цвет нации был репрессирован, народ постепенно терял свои корни и язык. И прежняя Россия так никогда и не возродилась. Так бывает, что вся жизнь человека – результат одного выбора, а жизнь государства – результат выбора одного поколения. Конечно, на долю не каждого поколения выпадает такое испытание, когда решается дальнейшая судьба страны. Тем выше ответственность, выше цена решения этого поколения. В разных странах и в разные времена многие поколения проходили с честью это испытание, отстаивая независимость страны ценой жизни лучших сыновей, порой – большинства мужчин своего народа. Но сохранялась страна и постепенно возрождалась из пепла. К несчастью, именно на наше поколение выпало подобное испытание и мы его не выдержали. Как показывает история человечества, сильное поколение дает государству шанс на прорыв, на взлет. Слабое, не готовое к историческому вызову поколение губит страну. Это о нас. Мы не в старости оказались ни на что не годны, мы изначально были ни на что не годны. Имел ли я и мои соратники право отделять себя от остальных только потому, что мы в свое время выступили, выразив о свой протест. Кто в истории будет делить нас на правых и неправых? Казахстан рухнул при нас. Всё мое поколение упустило свой исторический шанс. Самое страшное, что такой шанс не появится еще у многих поколений казахов, если вообще появится когда-нибудь... - Вы не сможете им помочь. Им никто помочь не сможет, - проговорил я после долгого молчания. Девушки смотрели на меня в ожидании. И я начал свой рассказ о выборе и часе Х, о смелости и трусости, о верности и предательстве, о благородстве и подлости, о бескорыстии и продажности, о народе и стране... Когда я закончил говорить, был поздний вечер. Девушки тихо роняли слезы, как на поминках. Это и были поминки по стране, которую убило мое поколение... Я встал и тихо вышел. Я пролежал ночь без сна. Меня мучили и жгли глаза двух девушек. Горящие, непонимающие, требующие, презирающие, пустые. Тот, кто ничего не знал о недавнем прошлом страны, не понимал нас. Тот, кто разобрался, нас презирал и проклинал. Что из двух страшнее? Слепцы, уважающие нашу старость, но чужие нам в силу своей слепоты и порой сами вызывающие жалость? Или прозревшие, презирающие нас, но близкие нам по духу? ХIV Наутро я попросил ребят рассказать мне подробнее об «уходе в юрту». Я слышал об этом лишь мельком, и поэтому у меня не создалось ясное представление о том, что же конкретно это такое. Сабит объяснил, что это понятие включает в себя целый ряд разных форм существования и протеста. Всех «ушедших в юрты» объединяет одно – они не хотят смиряться с нынешним положением страны, и потому ратуют за возрождение прежнего Казахстана. Прежнего, в смысле, независимого, многонационального государства, но со справедливым социальным устройством как основы и гарантии благополучия всего народа Казахстана. - «Уход в юрты», - начал рассказывать Сабит, - это, в первую очередь, культурное возрождение. Охват широкий: от преподавания казахского языка и ознакомления с казахскими традициями до воссоздания отечественной истории и формирования новой идеологии, в основе которой возрождение страны и народа. Одни занимаются просвещением, восстанавливают казахские сказки, легенды, идут в народ, работают в летних лагерях. Другие пишут книги по истории, освещая ее страницы, начиная с древних времен, или излагая события периода конца прошлого - начала нынешнего веков. Кто-то работает над книгами воспоминаний. Всё это издается. Мне стало понятно, на издание какой литературы расходует деньги Мухтар. Андрей упомянул, что в колониях почти все старики научились не только понимать (на это и года-двух не потребовалось), но и говорить по-казахски. Теперь русские, татары, немцы ругают молодых казахов за незнание родного языка. Эффект потрясающий. Молодежь в растерянности: старики разных национальностей говорят на казахском!? Для них невероятно, что неказахи могут знать их родной язык, на котором они сами толком не говорят. Теперь почти во всех крупных городах круглый год работают воскресные школы для желающих изучать казахский язык, историю, литературу. Многие слушатели этих школ приезжают на лето в юрты. - Много ли народу привлекли из молодых? – спросил я. Сабит стал перечислять: - За четыре года около пятнадцати тысяч детей школьного и студенческого возраста. В среднем по тысячи на орду. В Узбекской орде побольше, и там процесс освоения языка идет быстрее, потому что все владеют узбекским. Еще есть внуки уже освободившихся, это порядка трех тысяч человек. Вот и считай. Надеемся в этом году довести их число до двадцати пяти тысяч. Это те, кто уже начал и продолжает учить язык, познакомился с историей Казахстана, имеет представление о казахских традициях, литературе, музыке. Имей в виду, что теперь с каждым годом будет выходить на свободу всё больше наших, и мы сможем охватить большее число молодых. Мало, катастрофически мало, подумал я. Половина из них уедет учиться и работать за границу. Вернутся ли? Большая часть этих ребят не устоит перед искушением добиться социального и материального успеха для себя, не тратя силы и времени на гипотетическую возможность завоевать для своей страны (где они всегда чувствовали себя ущемленными) настоящую независимость (которой они никогда не знали). Честно говоря, всё это звучало не очень обнадеживающе. Представляю себе настроение тех, кто 4-5 лет назад приступал к этой работе. Когда разобрались в ситуации, поняли, что начинать придётся с нуля: объяснять, кто такие казахи; разъяснять наши права на эту землю; обучать языку и так далее. Словом, едва ли не с нуля складывать нацию. Есть ли у нас шанс?! Словно услышав мои мысли, Сабит сказал: - С чего-то же надо начинать. Дорога в тысячу миль начинается с первого шага, как говорят в Стране восходящего солнца. |