Манкуртстан. Актан Токiш Манкуртстан романантиутопия
 Скачать 0.63 Mb.
|
|
- Думаете, хозяйничая здесь, китайцы решили сделать эту землю своей родиной? - Почему бы и нет. На нашей планете земля принадлежит тому народу, который на ней проживает, ее защищает, на ней работает, и эта земля становится его родиной. Да это и не главное для китайцев – расширить границы Китая. Сегодня не главное очертить территорию, главное – реально на ней присутствовать. Китайцы смотрят дальше многих народов, на сто-двести лет вперед. Придёт время, когда большинства полезных ископаемых не будет, главной ценностью станет плодородная земля, которая будет кормить человека. И продукты питания будут стоить в разы дороже техники, без которой (в отличие от еды) человек вполне сможет прожить. Китайцы уже сегодня стараются не использовать свою землю, приберегая ее на будущее. Ведь дело не в том, что им не хватает земли для проживания, как мы ошибочно считали. Китай занимает только 50-ое место (!) в мире по плотности населения, это примерно 130 человек на квадратный километр. А при этом существует 6 стран с населением более 1000 человек на кв. км. и около 30 стран с населением свыше 200 и более человек на тот же кв.км. Словом, в Китае есть собственные незаселенные земли, но их удобряют, берегут и ими не пользуются. И так будет продолжаться до тех пор, пока они смогут выращивать или покупать сельхозпродукты за деньги взамен продажи техники и прочей произведенной человеком продукции. И, когда будет истощена земля на большей территории земного шара и остро встанет проблема с обеспечением человека едой, Китай сможет прокормить свой народ. Что станем делать мы, когда будут опустошены наши недра (это лет 20-30), когда окончательно будет истощена земля (это лет 40-50)? Мы загубили природу, разорили землю, нарушили экологический баланс. Мы предали свою землю и она ещё накажет нас. Старик помолчал, потом задумчиво сказал: - Я много думал о том, когда мы стали терять себя как народ, когда были сделаны первые, еще незаметные шаги с этому? Веками соседствую и воюя с Китаем, гунны, а потом тюрки понимали, что важно не столько противостояние двух государств, сколько противостояние двух культур и мировоззрений, они сознательно отталкивали всё чужое, противопоставляя ей собственную историю, культуру, общественное устройство, военную тактику. И, главное, с V века до н.э. кочевники имели собственную религию, основанную на культе неба – Тенгри и земли – Умай. Предки говорили, что сотворено было вверху голубое небо и внизу бурая земля, а между ними были сотворены сыны человеческие. И эти сыны молились Небу и Земле. Почти двадцать веков кочевники, ведущие войны с соседями, сохраняли эту религию и свой образ жизни. Они веками успешно противостояли превосходящему по численности и богатству соседнему Китаю. Сопротивляясь нашествию ислама, по-прежнему почитая Тенгри и чтя предков, тюрки вершили собственную историю. При Чингисхане, который тоже молился Тенгри, кочевники сохранили собственную территорию и мощное влияние на соседние государства. Но когда после распада Золотой Орды в 15-16 веках ислам стал проникать в Степь, началось ослабление кочевых родов. Их вера в Тенгри ослабла и стала размытой, разбавленная исламом, сами же кочевники всё больше разобщались. Я думаю, когда казахи отказались от религии тюрков, они потеряли себя, веру в собственную историческую правоту, силу и право оставаться самими собой (а не подлаживаться под законы новой для них религии, ценности и образ жизни чужих народов), а значит и отстаивать это право. Ислам их ослабил, потому что образ жизни казахов-кочевников, их мироощущение, менталитет основывались на единении с природой, голубым небом и бурой землей. Мы уступили в борьбе духа, культур, мировозрений, а потом потеряли и всё остальное. История казахов 18-20 веков тому свидетельство. В большей степени формально приняв ислам в 18-19 веках или будучи атеистами в 20 веке, казахи перестали возносить молитвы Тенгри и он отвернулся от своего народа. Ни атеизм, ни ислам не дали нам силы, не обогатили нас духовно, не сплотили народ, не подняли его самосознания. Что теперь? Будем пробовать буддизм? Может, казахам не стоило так опасно экспериментировать с тем, что составляло их основу и суть? Посмотри, какие страны и народы сохранили себя на исторической арене? Те, кто сохранил свою национальную особенность, веру, язык. Все, кто перенимал чужое (будь то система ценностей, язык, религия, образ жизни) постепенно, но верно теряли экономическую, политическую независимость, землю. Вот тебе результат противостояния культур, религий, национальных идей. Я знаю одно: наши предки, поклоняясь Тенгри, веками отбивались от китайцев, а мы сами пошли под них. Что тут скажешь? Когда внуков ругаю за то, что они окитаиваются, они меня кладут на обе лопатки одной фразой: «Разве вы оставили нам выбор: жить с китайцами или не жить?». А ответить нечего, по большому счету-то они правы. Живя рядом с китайцами, хоть как сопротивляйся, а всё равно, рано или поздно, они нас через себя пропустят, переварят и китайцами сделают. Разве наши власти, сдавая страну, об этом задумывались? Нет, они подсчитывали барыши и сейчас продолжают это делать, пока казахи бесследно растворяются. Не землю в аренду сдали, а народ на полное исчезновение отдали за деньги. Еще бы китайцы не презирали нас за нашу продажность. Мы получили то, что имеем сейчас. И мне нечего ответить внукам. Оправдания проигравших никого не интересуют. Когда судьба нашего народа решалась, тогда надо было умирать за Казахстан… После этого разговора я не находил в себе сил встретиться с сыном. Я позвонил ему и сказал, что сегодня не приду, болен, мол. Сын ответил, что приедет сейчас же, может, мне нужна помощь врача. Мы поговорили, сидя на лавочке в маленьком саду. Сын рассказал о своей работе в крупной компании своего тестя. - Скажи, почему ты не женился на казашке? – спросил я. - Да какая разница? - Если нет разницы, то почему не женился на казашке, чтобы родить мне внуков-казахов? Потому что у отца твоей жены здесь налажен крупный бизнес? Потому что так легче работать с китайцами? Иметь возможность подняться одной ступенью выше? Ради чего? - Я делал это для твоих внучек. - Кто мои внучки, казашки или китаянки? - Я тебе их не навязываю. - Нет, ты ответь, кто они. Говорят они по-казахски? В какую школу ходят? - Они записаны казашками. - Записаны? То есть ты понимаешь, что они только записаны по тебе, отцу-казаху? Хоть бы ты мне сказал, что по любви женился, я бы это понял и принял, а ты, видно, продался за благополучие и спокойствие. Жена тебя купила. Причем не тебя, а твою национальность, чтобы детей легализовать и оставить в стране, когда срок аренды кончится. Хорошо, они останутся здесь, но кем будут, казашками или китаянками? - Конечно, казашками. Что за вопрос?! - Ах, все-таки казашками? Почему тогда ты не растишь их казашками, если думаешь об их будущем здесь, на этой, подчеркиваю, казахской земле? Почему они не говорят по-казахски? Не ходят в казахскую школу? Если я их спрошу, назовут ли они мне свой род? Имеют ли они об этом понятие? Знакомы ли они с казахской историей? Знают ли они хотя бы одну казахскую сказку? Скажи же, что в них от казахов, кроме твоей фамилии? Что в тебе, моём сыне, осталось от казаха? Сын отшатнулся от моего последнего вопроса, потом поклонился по-китайски, вежливо попросил быть завтра к ужину и ушёл. Меня не волновал бы вопрос о том, что сын женился на китаянке, если бы он сам не превращался в китайца и детей не воспитывал китайцами. Живя среди других народов, контактируя с Востоком и Западом, испоков веков казахи женились на женщинах других национальностей. Мальчикам чаще разрешали заключать подобный брак, потому что они приводили жену в свою семью. И она жила по традициям народа, в который входила. Своих же девушек не отдавали, потому что предполагалось, что она, выходя замуж, становится человеком другой семьи, и, в случае смешанного брака, рожденные ею дети пополняли другой народ. Таков закон казахов. А дети, составлявшие род, его численность и силу, были главным богатством. Чем больше детей, тем сильнее и крепче род, тем больше гарантировано его будущее. Раньше у казахов потерявшие отца дети воспитывались всем родом, семьей. Люди – главная сила рода. Перед стариками испытывали пиетет, они были памятью рода, они накапливали и передавали знания. Но в 90-ые годы казахская семья сломалась и первые признаки – появление казахских детей в детдомах. Нарушили основное правило казахского общества, согласно которому женщина укрепляет единство семьи, а мужчина укрепляет единство народа. Распространенным явлением среди казахов стали разводы. К чему это привело? Женщины занимались воспитанием мальчиков. Отцы перестали принимать в этом участие и мальчишки, не видя примера, не могли вырасти настоящими мужчинами с чувством ответственности перед стариками, женщинами, детьми. Они не умели бороться, сопротивляться, отстаивать и защищать, но готовы были приспосабливаться и подстраиваться. Пока сохранялась семья, детям передавались традиции, любовь к своему народу. После ее разрушения, кто мог привить ребенку чувство национальной гордости? Оралманы нас презирали. Я теперь понял, почему. Причина была не только в том, что мы, казахи, в большинстве своем не говорили по-казахски, но и в том, что мы перенимали чужое, постепенно теряя своё. Они уже видели нашу будущую гибель. Оралманы, поколениями жившие на чужбине, хорошо освоили эту истину: пока держишься своих национальных традиций и языка – сохраняешься как народ, теряешь их – тебя нет, ты ассимилирован. Я помню день, когда очень четко понял, что казахская семья в своем падении переступила какую-то критическю черту. Случилось это в 2007 году. Я шел из магазина к машине и вдруг на тротуаре увидел аккуратненькую маленькую апашку. Она стояла с протянутой рукой. Я сначала не понял, растерялся. Она как-то непонятно протягивала руку. Не поймешь: то ли милостыню просит, то ли просто руку перед собой держит. Но, когда она заметила, что я на нее смотрю, она чуть заметнее выставила руку вперед и низко опустила голову. Сомнений не было. Она просила милостыню. Я собрал все деньги, что у меня были и, вкладывая их в кулачок морщинистой, натруженной руки, шептал: «Апа, ;йге ;айт, ;йге ;айт». Старушка мелко-мелко закивала головой, свободной рукой вытирая глаза, и, согнувшись, пошла от меня. Я сел в машину и долго не мог успокоить дрожь в руках. Почему я так сказал ей «;йге ;айт»? Почему я чувствовал себя таким раздавленным? Это был стыд за казахскую мать, и я хотел, чтобы она ушла домой, не позоря нации? Или это был стыд за себя и мое поколение, потому что мы не смогли обеспечить своим старикам достойную старость, и я не хотел, чтобы мне напоминали об этом таким образом? Мне было стыдно за то, что я подаю милостыню, унижая ее? Я и сегодня не могу дать себе ответ. Но я до сих пор содрогаюсь, вспоминая это. Мы должны были обеспечить своих стариков, а не подавать им милостыню из жалости! Они не должны были зависеть от нашей щедрости, они, поднимавшие и сохранившие для нас землю. Я, сегодняшний, во сто крат жальче, чем та апашка. Может, она и нуждалась, но жила на своей земле. А я? Ту старушку я больше не встречал, хотя не раз потом бывал на той улице. Вероятно, она больше не выходила и не подвергала себя унижению. А нам, нынешним казахам, оставаться униженными до конца жизни… На следующий день сноха поздоровалась и пригласила меня к столу на казахском языке, надела на голову платок (где-то вычитала, наверное). Да разве это мне было нужно? После ужина сын повез меня в общежитие. По дороге он сказал, что, может, он и не стал настоящим казахом, но его никто и не воспитывал казахом. И в ответ на вчерашний мой вопрос, что же в нем от казаха, он ответил: только кровь. Ничего другого в нем нет. Другого он и не получил ни от меня, своего отца, ни от своего народа. Он спросил, может, это не только его вина, что он остался никем и теперь оказывается втянутым в орбиту другого народа? Он и не делал попыток обрести то, что не получил в детстве. Будучи слабым, он не хотел через труд и истытания становиться сильным и самостоятельным. Он не хотел разделять сложную судьбу своего народа, он хотел пробиться в одиночку. Дело не в отсутствии достаточного знания языка и обычаев, а в слабости его духа. Он сдавался на милость более сильному народу и в нем хотел обрести опору и самоидентичность. Китайцы для него привлекательны. Китайская государственная программа «одна семья – один ребенок» привела к тому, что выросло уже два поколения китайцев, в которых родители вкладывали всё, что было возможно. Развивали их духовно, интеллектуально, физически. Нынешние китайцы одни из самых интеллектуально развитых, физически здоровых, самодостаточных, уверенных в себе людей. Все эти годы Китай, помимо прочего, вкладывал в человеческий капитал. За ними – будущее. Китаец Сым Цянь, живший примерно во втором веке до н.э., сказал: «Те, кто не забывают прошлого, являются хозяевами будущего». Пример китайцев и японцев подтверждение тому. Тот же Китай падал и возрождался, дробился и вновь объединялся, проигрывал войны, был колонизирован, порабощен и унижен, но китайский народ всё это время сохранял себя, свою память, свою историю, свои традиции, знания, культуру и язык. Да, история и культура Китая одна из самых древних, но не потому, что китайцы – самый древний народ, а потому, что это один из немногих народов, который пронёс через тысячелетия свои традиции и сохранил себя как нацию. И у них будет будущее, потому что они хорошо помнят своё прошлое. В этом их сила. А мы так и не смогли восстановить свою историю, то опутанные фальсификациями, то стремящиеся восславить только собственный род, то начинающие историю целой нации с очередного витка развития государства. Ни знания прошлого, ни покаяния за свои ошибки, ни гордости за свои героев. И еще я понял, что дело не в силе китайцев, а в нашей слабости. В самом Китае веками живет немало народов, так и не растворившихся в ханьцах. А мы добровольно, без всякого сопротивления сдаем позиции, отдавая себя как народ. Нас еще не переварили, а мы в мыслях уже готовы к этому. Как страшно и верно звучат слова: «Нация не может погибнуть, кроме как от самоубийства». Это сказано о нас, казахах. Мы сами уничтожали себя как нацию. Мы сами себя убили. И нет нас между небом и землей. Я хотел, чтобы всё это было сном, мечтал проснуться в колонии. Тамошнее неведение наше было истинным счастьем, потому что в заточении мы продолжали жить в том Казахстане, который знали и помнили. Я страстно, до ломоты в висках и зубовного скрежета хотел ничего не знать о трагическом настоящем моего несчастного исчезающего народа. XIII Вернувшись в свой «old people-house», я встретился с Сабитом, Мухтаром и Андреем. Конечно, их интересовало, что я видел и что я смог увидеть. Проговорили мы долго. Сабит, вспомнив свое обещание вернуться к разговору о смысле жизни стариков из колоний, рассказал, что многие из них нашли для себя дело. Здесь, в «old people-house», первая их обязанность состоит в том, чтобы облегчать возвращающимся людям процесс адаптации. Хотя слово «облегчать» в данной ситуации звучит издевкой, так как именно они вынуждены обрушивать на новичков весь ужас произошедших перемен. Но кто-то должен это делать, иначе само возвращение может так и не состояться. Ведь были и добровольно ушедшие из жизни, не желающие или не сумевшие жить в нынешнем Казахстане, были и потерявшие рассудок, и эмигрировавшие за рубеж, и спившиеся. Сам Сабит раз в три месяца на неделю ездит к сыну и активно просвещает внуков. Близкое общение с ними подтолкнуло его, в прошлом художника, к идее делать комиксы на сюжеты казахских сказок. Сабит рассказал и о своих друзьях: «У Андрея супруга и взрослая дочь в Беларуси, на родине жены. Но он не захотел быть просто пенсионером там, здесь же у него уйма дел. Он помогает нашим, так что скорую помощь мы почти не вызываем. Он же следит за тем, чтобы нам хорошо готовили в столовой, чтобы мы соблюдали режим и прочее. За 20 лет колонии он привык к такой жизни, и поменять ее он теперь не хочет или не может. В последнее время к нему постоянно обращаются за консультациями врачи из астанинских клиник, и уже почти полгода как он раз в неделю проводит для молодых докторов, как мы это называем, «врачебные чтения». У Мухтара семья еще в 10-ые годы эмигрировала в США. Они приезжали, когда он освободился, хотели его забрать, и власти с удовольствием отпустили бы его туда (они вообще приветствуют отъезд стариков). Но Мухтар уперся. Он взял на вооружение казахскую поговорку: «Лучше блуждать вместе с народом, чем найти дорогу только для себя». А в прошлом году летал к семье в гости, и вернулся с твердым убеждением, что там ему делать нечего: сытое и пустое существование. Дети присылают ему деньги, которые он тратит на издание книг». Три дня подряд я приходил к одной городской школе, сидел на лавочке и смотрел на детей. Сам не знаю, зачем. Может, надеялся познакомиться с детьми или их родителями, но все спешили, никто не присаживался рядом. Однажды подошла учительница лет двадцати пяти, сказала, что видит меня из окна уже который день. Спросила, не встречаю ли я внуков? Я откровенно сказал, что хочу узнать про современную школу, и добавил, что недавно вернулся из «выселения». Она присела рядом и стала рассказывать. Все школы у нас смешанные. Учатся дети на трех языках. И никого не волнует, что если ребенку не даются языки. При этом если он имеет склонность, например, к точным наукам, которые читаются на английском языке, то он будет лишен возможности проявить себя в математике или физике. И, в итоге, не продвинется ни в английском, ни в предметах, которые ведутся на этом языке. Каждая треть из перечня дисциплин читается на одном из трех языков, и, если ребенок знает хорошо только один язык, то большая часть предметов (2/3) останется для него малодоступной. Программа элементарнейшая, потому что уровень учителей очень низкий. При этом учителя и сами-то не всегда достаточно хорошо владеют языком и наносят больше вреда в его освоении, чем пользы. Те, кто хорошо знает языки, в школы не идут. Профессия учителя – в ряду самых непрестижных. Обучение фактически заменено зубрежкой. Кто хочет получить знания сверх программы, нанимает репетиторов. Это делают все, кто собирается продолжить образование. Продолжают его чаще всего в зарубежных университетах. |