Анна Грейси Случайная свадьба
 Скачать 0.74 Mb.
|
Глава 6Возмущенная Мэдди прошествовала в огород. Несносный тип. Значит, мысль о женитьбе на ней кажется ему абсурдной? Как будто этот мистер Безымянный, который даже сидеть не может, потому что у него начинается головокружение, которого приходится кормить с ложечки как младенца, завидный жених, а она всего лишь жалкое ничтожество! Она, возможно, более высокого происхождения, чем он. Предки ее матери принадлежали к высшей знати — пусть даже в течение жизни одного или двух поколений находились в опале. Она взглянула в ту сторону, где возле стены играли дети. Судя по всему, они играли в рыцарей и прекрасных дам, причем Сьюзен и Люси были прекрасными дамами, а Джейн досталась роль дракона. Бедная Джейн. Роль красавицы никогда не выпадала на ее долю. Возможно, следует... Но нет. Джейн, насколько она видела, наслаждалась игрой, не давая братьям спуску в роли дракона, рыча на них, изрыгая воображаемое пламя и делая вид, будто пожирает их тростниковые мечи, когда братья подходили поближе. Дети были абсолютно счастливы. А она была сыта по горло разговорами с детьми и несносными мужчинами. Нужно было поговорить с пчелами. Разговаривать с пчелами она научилась в раннем детстве. Ее научила бабушка. Следует всегда разговаривать с пчелами, доверять им свои мысли, рассказывать о том, что произошло, кто родился, кто умер. Делай это, и пчелы никогда тебя не предадут. Она обошла густо засаженные овощами грядки, миновала курятник и вышла туда, где параллельно стене росло несколько фруктовых деревьев. Это место они именовали садом. В стене были устроены куполообразные ниши, в которых находились пчелиные ульи — ее гордость и радость. Период ненастной погоды остался позади, и она видела, как маленькие создания деловито влетают в ульи и вылетают из них. Пчелы были превосходными предсказателями погоды. Стараясь держаться в стороне от прямой воздушной дорожки, по которой они летали, Мэдди пробралась на свое любимое место — скамейку из шиферной плиты, положенной на два камня у стены, слева и справа от которой располагались ульи. Вокруг нее с любопытством кружило около десятка пчел. Но она сидела тихо, и они, решив, что она безобидна, успокоились. — О пчелы, я так разозлилась, что никак не могу прийти в себя, — начала Мэдди. Она рассказала им о незнакомце, потерявшем память, потому что пчелам всегда надо сообщать о любом новоприбывшем. — А что касается вынужденного брака, чтобы избежать скандала, то кто, находясь в здравом уме, захочет этого? Я, например, не могу представить себе ничего хуже, чем быть связанной по рукам и ногам браком с человеком, который будет обижаться на тебя всю оставшуюся жизнь. Вы согласны со мной? Они были согласны, она это знала. Пчелы были существами, способными тонко чувствовать. Мэдди знала, каково жить с обиженным мужчиной. Отец стал обижаться на маму, хотя они поженились по любви, — по крайней мере так говорила мама. Мэдди сильно сомневалась в том, что это вообще была любовь. Отец был ослеплен красотой матери, ее благородным происхождением и приданым. Но его любовь остыла, когда он мало-помалу понял, что семья мамы и ее состояние никогда не вернутся, а ее красота стала увядать, тем более что она, как ни пыталась, не могла дать ему наследника, которого он жаждал иметь. Бедная мама бесконечно горевала по своим умершим младенцам и горько сетовала на судьбу. Жить с такой обидой Мэдди не пожелала бы ни одной женщине, тем более самой себе. Она поведала пчелам и о более серьезной проблеме; сэр Джаспер умер, и заключенный между ними договор об оплате медом аренды коттеджа прекратил существование. — Я настаиваю на встрече с его наследником, когда тот вернется в Англию — если вообще вернется, — и попытаюсь убедить его сдержать обещание, данное сэром Джаспером, хотя боюсь, что он... Нет, вы правы, неразумно все время жить в страхе за будущее. Я понимаю, что надо работать, заботиться о детях и надеяться на лучшее. Пчелы жужжали вокруг, прилетая и улетая. Она знала, что они слушают. Возможно, новости были нужны матке, которая жила в центре улья, всю жизнь выводила детишек и никогда не выходила наружу. Как мама. Бабушка была права. Разговор с пчелами всегда поселял в душе мир и спокойствие. Мэдди почувствовала себя лучше, словно сняв с души камень, и теперь была готова к прополке грядок. Она любила свой огород с аккуратными грядками. С помощью ребятишек она сделала его собственными руками из заросшего сорняками клочка земли. Она наклонилась и начала приводить в порядок грядку с пореем. Оставалось прополоть картофель и лук, но ей было нужно еще посадить летние овощи. Период между зимой и новым урожаем был голодным временем как в огороде, так и у пчел. Она вспомнила, что сначала терпеть не могла огород, возмущенная тем, что вынуждена выращивать овощи, чтобы дети не умерли с голоду, и злилась; на отца, который был таким бесшабашным транжирой, что не оставил ничего своим детям, кроме долгов. Слава Богу, мистер Хьюм спас их от долговой тюрьмы. И если она была не настолько благодарна, чтобы расплатиться с ним так, как он того желал, то в этом тоже был виноват папа. Ему не следовало ставить ее в такое положение. Она энергично рыхлила землю на грядках, с удовлетворением поглядывая на кучку выполотых сорняков, которые пытались нагло украсть у почвы полезные вещества, необходимые нежным всходам овощных культур. Он откинулся на подушки, охваченный чувством вины. Не следовало ему смеяться. Конечно, она обиделась. Да и кому понравится, когда над ним смеются? Но мысль, что викарий может заставить его жениться на мисс Вудфорд, показалась ему и впрямь абсурдной. Даже ничего не зная о себе самом, он мог сразу же сказать, что они принадлежат к совершенно различным слоям общества. Были, конечно, некоторые странности. Например, ее произношение. И произношение детей. Они, как и он, говорили правильно, без какого-либо местного акцента. Даже если она была дочерью джентльмена, впавшего в нужду, это не делало идею брака между ними менее абсурдной, но если она была благородного происхождения, становилось понятным, почему ее обидел его смех. Люди из некогда хороших семей, потерявшие положение обществе, бывают чрезвычайно щепетильны и требуют к себе уважения. Надо будет непременно извиниться, когда она вернется в коттедж. Он немного вздремнул, но сразу же проснулся, как только услышал, что она возвращается. — Нельзя ли попросить у вас немного горячей воды? — спросил он, пытаясь сесть в постели. Он закрыл глаза, чтобы остановить головокружение, а когда открыл их, она стояла рядом с кроватью в обрамлении выцветших красных занавесок, представляя собой такую милую картинку, какую только можно вообразить. Лицо ее порозовело от пребывания на свежем воздухе. В руке она держала чашку с дымящейся жидкостью. — Я хотел бы извиниться за свои слова, — начал он. — Зато, что назвал абсурд... — Вам незачем извиняться, — торопливо сказала она с таким видом, что было ясно: она не имеет намерения обсуждать далее этот вопрос. — Вот возьмите. Она протянула ему чашку. Уловив запах, он наморщил нос. — Что это такое? — Чай из ивовой коры. Он поможет от головной боли. В него добавлен имбирь, который поможет от тошноты. Он вернул ей чашку, даже не попробовав. — Спасибо, но я просил воды для того, чтобы побриться. — Он провел рукой по заросшему щетиной подбородку и печально улыбнулся. — Я слышал из авторитетных источников, что похож на какого-то головореза и даже на пирата. Она улыбнулась: — Не принимайте близко к сердцу слова преподобного Матесона. Он больше бранится, чем на самом деле сердится. Я Принесу вам горячей воды, но сначала нужно выпить это. Она снова протянула ему чашку. Он даже не пошевелился. Он не хотел никакого лекарства. Последняя его порция вызвала какие-то странные сновидения. — Благодарю вас, не нужно. — Вы будете спать всю ночь. Я подсластила лекарство медом, чтобы было не слишком горько, — уговаривала она. — Мне безразличен его вкус. Просто после последнего приема лекарства в моем мозгу происходило что-то странное. Она склонила набок голову, словно недоверчивая птичка. — Что-то странное? — Какие-то сны, галлюцинации и тому подобное. Он не сказал ей, что сны были эротические и она играла в них главную роль. — В этом виновато не лекарство. Прошлой ночью у вас поднялся жар. Вы так и пылали. — Жар? Так, значит, вот почему, проснувшись, я чувствовал себя таким слабым? Она кивнула: — Вам было очень плохо. Лихорадка прошла только перед рассветом, но потребуется какое-то время, чтобы у вас восстановились силы. Чай из ивовой коры не причинит вреда, но поможет справиться с вашими болями. И не говорите мне, что у вас ничего не болит, потому что я вижу это по вашему лицу. — Она снова протянула ему чашку. — Я заинтересована в вашем выздоровлении не меньше, чем вы, — напомнила она. — Ну что ж, отлично, — сказал он и залпом выпил содержимое чашки. Содрогнувшись, он отдал ей пустую чашку. — Вкус отвратительный. — Без меда было бы еще хуже. А теперь вам, наверное, потребуется вот это. Она достала из-под кровати его дорожную сумку, положила на кровать, а сама отправилась за горячей водой. Он достал свои бритвенные принадлежности: кисточку из барсучьей шерсти, мыло, бритву, ремень для правки бритвы и флакон. Откупорив его, он понюхал содержимое. Одеколон. Запах был приятный и знакомый. Он прикоснулся к лезвию бритвы. Она была заточена идеально. Мэдди вернулась с подносом, на котором стояли миска с водой и большая чашка. — Вот, — сказала она, подавая зеркало и полотенце. — Вы уверены, что справитесь? — Разумеется. Она стояла и смотрела, как он обмакнул в мыльную пену , кисть и энергично намылил нижнюю часть лица. — Со мной все в полном порядке, — сказал он. Она кивнула, но не ушла. Он взял в одну руку зеркало, а в другую — бритву. И нахмурил лоб, взглянув на бритву. Она дрожала как осиновый лист. Он сжал ее покрепче. Она продолжала дрожать. Что такое с его проклятой рукой? Он поднес бритву к подбородку, но рука так дрожала, что он наверняка обрезался бы при первом же прикосновении. Он что-то пробормотал себе под нос. — Вы были ранены, потом вас лихорадило, и вы еще не поправились, — тихо сказала она, отбирая у него бритву. — Позвольте мне сделать это. Я обычно сама брила папу, когда он был болен. Женщины бреют мужчин? Это какое-то безумие. Тем более после того, как недавно он ее оскорбил. Он очень надеялся, что она действительно простила его. Так или иначе, он скоро это узнает. Она задумчиво окинула его взглядом. — Мне придется либо сесть на ваши ноги, либо... — Поймав его взгляд, она замолчала, не договорив фразу. Он с трудом подавил улыбку: она была слишком наивна. Сесть к нему на ноги? Да он сам чуть было да предложил ей это. Он только и мечтал об этом. Она покраснела и самым деловым тоном сказала: — Попробуйте повернуться и сесть на краешек кровати. Он послушно повернулся. Не следует дразнить женщину с таким смертоносным оружием, как острая бритва, в руке. Но он не мог удержаться. Его голые волосатые ноги свешивались с кровати. Ночная рубаха викария была не очень длинной — едва доходила ему до колен. Интересно, много ли времени пройдет, прежде чем она поймет, как ей придется расположиться, чтобы приступить к работе? Сохраняя по возможности равнодушное выражение лица, он медленно широко раздвинул колени и стал ждать. Помедлив всего лишь мгновение, она высоко подняла голову и встала между ними, стараясь не встречаться с ним взглядом. Он был рад этому. Если бы она заглянула в его сердце, ему бы не поздоровилось. Он был очень доволен, что захотел побриться. Она спокойно, по-деловому наклонила набок его голову, нанесла пену на шею и подбородок, обмакнула бритву в горячую воду и прикоснулась ею к горлу. Чувствуя, как смертоносное оружие скользит по коже, он старался не дышать и не делать глотательных движений. Но пока дело обошлось без порезов. Он вздохнул с облегчением. Она сполоснула бритву в горячей воде и так же аккуратно проделала еще одну дорожку. Он постепенно расслабился. Однако это напряжение сменилось напряжением другого рода. Она брила его, полностью сосредоточив на этом все внимание: на лбу между тонкими бровями пролегла морщинка, высунувшийся изо рта кончик языка прижался к верхней губе. Она была так поглощена работой, что он получил возможность наблюдать за ней с близкого расстояния сколько душе угодно. У нее была кремовая, как у многих рыжеволосых, кожа — нежная, как лепесток розы. На переносице чуть вздернутого носика рассыпались крошечные золотистые веснушки. Большинство женщин считали веснушки недостатком, но эти были похожи на бисквитные крошки, брошенные на взбитые сливки, и выглядели так аппетитно, что слюнки текли. Ее бедра, предплечья, а иногда и грудь слегка задевали его, когда она двигалась. Видя, как досадливо сжимаются ее губы всякий раз, когда это происходило, он понимал, что она делает это непредумышленно. Она повернула его голову, чтобы выбрить другую сторону, и его взору открылись ее маленькие аккуратные уши, к которым прикасались выбившиеся из пучка рыжевато-каштановые волосы. Ему безумно хотелось поцеловать нежное местечко за ухом, укусить аккуратную мочку, пробежаться языком по сложному лабиринту ушной раковины и заставить ее задрожать и вскрикнуть от удовольствия. Забывшись, он сжал ноги вокруг ее бедер, она подскочила и порезала его. — Что это вы делаете? — возмущенно вскрикнула она. — Я порезала вам щеку! Она смочила тряпочку в чистой воде и приложила к щеке. На тряпочке был след крови. — Это пустяки! — сказал он. — Извините, я вас напугал. — И вы меня извините, — сказала она. Обмакнув бритву в воду, она возобновила бритье. — Ваш слуга, несомненно, делает это быстрее и более умело, чем я. К тому же вся эта операция, наверное, вас утомила. Он ничего не сказал. Усталость не была проблемой. Проблемой было искушение: эта привлекательная женщина была так близко, что можно было прикоснуться к ней, уловить ее запах, почти почувствовать ее на вкус. Какой нормальный мужчина выдержит все это и не схватит ее в объятия, не уложит в постель, не высвободит ее из этой ветхой одежды и не займется с ней любовью? Почему, черт возьми, она не замужем? Или — еще того лучше — не вдова? Замужняя женщина или вдова знала бы направление его мыслей и поняла бы, какое удовольствие ее ожидает. Но Мэдди была невинной. Однако он был твердо уверен, что не принадлежит к числу тех мужчин, которые соблазняют невинных. К сожалению. Она закончила бритье и подала ему влажное полотенце, чтобы вытереть с лица остатки пены, а сама унесла поднос. Он тщательно вытер лицо, горло и шею и торопливо, пока она находилась к нему спиной, обтер грудь и под мышками. Он смочил одеколоном щеки и ощутил приятное пощипывание. — Спасибо, я чувствую себя новым человеком. Она улыбнулась. — Не уверена, что вид у вас стал менее пиратским, — сказала она, окидывая взглядом его лицо, — но по крайней мере никто не назовет вас головорезом. Он встретился с ней взглядом. — Так, значит, я похож на пирата? — тихо сказал он. Она нервно сглотнула, но взгляда не отвела. Глаза у нее были коньячного цвета. И такие же пьянящие. Она облизнула губы, и у него пересохло во рту. Он почувствовал, как гулко забилось его сердце. Он наклонился к ней с намерением привлечь к себе и зацеловать до потери сознания. — Мэдди, — раздался с порога жалобный голос, — еще не время обедать? Я умираю с голоду! Мэдди поморгала и с явным усилием оторвала от него взгляд. — Еще десять минут, Джон. Скажи остальным. И напомни, чтобы вымыли руки и лица. Он лежал в постели, прислушиваясь к позвякиванию посуды и тихим указаниям, которые давала Мэдди девочкам, накрывавшим на стол. — Можно я отнесу поднос мистеру Райдеру? Последовал обмен фразами, которые он не расслышал, потом занавески распахнулись и появилась Мэдди с подносам в руках, отчего туго натянулась ткань ее платья и фартука на груди. Насколько он мог заметить, груди были все еще возбуждены, как и он сам. Под его пристальным взглядом ее щеки порозовели как шиповник, но подбородок был высоко вздернут. Она встретилась с ним взглядом и спокойно сказала: — Прошу вас не флиртовать со мной. Я не могу позволить себе заниматься пустяками, когда мне нужно думать о детях. Она не просила его сотрудничества, а излагала свои условия, нарушив которые он будет немедленно изгнан в дом викария. Он кивнул и с усилием отвел от нее взгляд. Он подозревал, что в ее словах содержалось также признание того, что ее он тоже вводит в искушение. Джентльмен отнесся бы к этому с уважением. А распутник — нет. Интересно, кем же окажется он? На подносе стояла миска густого аппетитного рагу с картофельным пюре. До него донесся приятный запах. Усилием воли он заставил свой желудок не урчать. — Джейн сказала мне, что ваше имя Райдер. Мистер Роберт Райдер? Она вопросительно приподняла брови. — Я так ничего и не вспомнил. А это имя придумали дети, и я согласился на него отзываться, — сказал он, пытаясь сесть. Голова еще кружилась немного, но когда он не двигался, тошнота проходила, уступая место голоду. — Мисс Люси очень беспокоило, что у меня нет имени, поэтому она предложила назвать меня Райдером. Она поставила поднос рядом с ним на кровать и подложила ему под спину подушку. — А Роберт? Он пожал плечами: — Мы выбрали его, потому что оно начинается на букву Р, которая вышита на моем носовом платке. — Высказали «мы выбрали», не так ли?— с грустью спросила она. — А ведь я просила их не беспокоить вас. — Они очень старались не беспокоить меня, — объяснил он с лукавой усмешкой. — Они просто разговаривали со мной. Причем очень тихо. У нее дрогнули губы. — Подстрекателем, наверное, был Джон. Он всегда найдет какую-нибудь лазейку в обход правил. Таким же был мой отец. Надеюсь, вам понравится рагу из кролика. Не беспокойтесь, все вполне законно. Сэр Джаспер разрешил мальчикам... — Она замолчала и добавила, как будто для себя: — Наверное, это тоже теперь изменилось. Она взяла в руку к; ложку. — Я могу поесть сам, — решительно сказал он. — Ложка не такое опасное орудие, как бритва, а рагу нельзя расплескать, как суп. К тому же мне теперь значительно лучше. С тех пор как меня отбрили, то есть побрили. Она внимательно взглянула на него. Он улыбнулся с самым невинным видом. Алые словно шиповник щечки раскраснелись еще сильнее, и она ушла. Рагу было таким вкусным — пальчики оближешь. Он ел медленно. Ему было слышно, как они ели за столом, позвякивали посудой и разговаривали о событиях дня. Дети по очереди рассказывали о том, что думают по поводу этих событий. Они смеялись и даже дружески подтрунивали друг над другом. Такого по-настоящему семейного обеда ему никогда не доводилось наблюдать. Когда они с Маркусом были мальчиками, они большей частью обедали в детской под наблюдением вереницы часто сменявшихся суровых накрахмаленных особ, каждую из которых называли нянюшкой. Рано или поздно мама всегда находила у очередной нянюшки недостаток, и ее место занимала новая, такая же суровая и лишенная чувства юмора, как и предыдущая. Мама терпеть не могла конкуренцию за привязанность своих мальчиков. Обеды в детской проходили тихо, причем основное внимание уделялось поведению за столом. Разговаривать не разрешалось. Еще хуже бывало в тех редких случаях, когда одного или обоих мальчиков звали за семейный обеденный стол, где отец проверял, как себя ведут. Оба они очень нервничали и преимущественно молчали, а отец засыпал их вопросами и отпускал на их счет критические замечания. Но здесь, будучи отделен от обедающих занавеской, он слышал, как Мэдди спрашивала каждого из них, как он провел день, а они с удовольствием рассказывали ей, спорили и смеялись. Смех за обеденным столом! Услышав такое, отец бы... Он замер. Ложка выпала у него из руки, звякнув о тарелку. «Папа? Мама? Маркус?» Неужели к нему возвращается память? — С вами все в порядке, мистер Райдер?! — крикнула она. — Да, благодарю вас. Просто я стал немного неловок, — ответил он. Он вспомнил... что? Он закрыл глаза и попытался вспомнить что-нибудь еще. Кто он такой? Как его зовут? Однако в его памяти по-прежнему были дырки словно в швейцарском сыре. Он знал, что ему есть о чем вспомнить — просто воспоминания появлялись и тут же исчезали: стоило ему уловить что-то краем глаза, как в тот же момент это что- то исчезало, как будто его и не бывало. Но кое-что он все-таки вспомнил. Людей. Свою семью. У него были родители и брат по имени Маркус. Как звали отца? И где находилась эта детская? Он помнил лишь, что это была длинная комната на верхнем этаже большого каменного дома. Окна там выходили на запад, и вечером можно было стоять у окна и наблюдать, как садится солнце. Из окон был виден парк, за ним лес. А еще дальше — горы. Какое-то слово буквально вертелось у него на кончике языка. Но он, черт возьми, не мог вспомнить. Всякий раз, когда ему казалось, что почти вспомнил, оно ускользало. — Закончили? — спросила она, появляясь между красными занавесками — такая милая, что более прелестную картину трудно было себе представить. Он опустил глаза. Тарелка была еще полна наполовину. — Вы что-то бледны, — сказала она. — Как вы себя чувствуете? — Со мной все в порядке. Только... Он не знал, что сказать ей. Что его память возвращается, но он по-прежнему ничего не знает? Уж лучше подождать, пока не узнает, кто он такой. Однако какое облегчение, что у него вообще есть воспоминания! — Вам не понравился кролик? — Нет, что вы! Очень вкусно. Просто я наелся, — солгал он. Он почувствовал недомогание, но к еде это не имело отношения. В коттедже было тихо, дети улеглись спать. Он слышал, как Мэдди ходит по дому, потом послышался звук льющейся воды и тихие всплески, как будто... Он насторожился. Она, должно быть, моется. В таком тесном коттедже, как этот, для ванны не было места, да и воду пришлось бы нагревать над огнем. А это значит... Когда он представил себе эту картину, у него пересохло во рту. Ей пришлось бы стоять в каком-нибудь тазу. Он сглотнул и навострил уши, прислушиваясь к каждому звуку и воображая, как она стоит голая перед огнем, мерцающий свет пламени которого ласкает каждый соблазнительный изгиб ее тела. Он слышал, как льется вода, и представлял себе, как она, обмакнув фланелевую тряпочку в воду, выжимает и намыливает ее. Он готов был отдать что угодно за возможность поработать сейчас этой фланелевой тряпочкой. Однажды в Турции его мыли в бане две юные рабыни — это был жест гостеприимства. Девчонки, предоставлявшие эту услугу, совсем не выглядели несчастными. Напротив, они были весьма жизнерадостной парочкой. С хихиканьем и озорными ласками они вымыли его сверху донизу, причем все эти игры растянулись на половину ночи. У него остались самые приятные воспоминания о такого рода... «Еще одно воспоминание?» — обрадовался он. Как и в предыдущем случае, оно возникло внезапно, когда он ничего не пытался вспоминать. Его внимание вновь привлекли всплески воды. Похоже, она облила намыленное тело водой из большого кувшина. Он отчетливо представил себе, как стекают по ее телу струйки воды. Если бы он взял с собой мисс Мэдди в турецкую баню, позволила бы она ему ее вымыть? И стала бы мыть его? Он изнывал от желания. Их разделяли всего лишь выцветшие красные занавески. Джентльмен не стал бы подглядывать. Но может, она даже хочет, чтобы он подсмотрел? У него пересохло во рту, а от ударов сердца сотрясалось тело. Он медленно наклонился вперед, осторожно раздвинул занавески и выглянул. В камине плясало пламя. Мерцала свеча. Но комната была пуста. Однако он продолжал слышать, как плещется вода. — Вы здесь, мисс Вудфорд? — крикнул он. — Я в буфетной. Голос ее звучал несколько испуганно. Возможно, она мылась в буфетной, хотя там было страшно холодно. — С вами все в порядке? — спросила она мгновение спустя. — Вам что-нибудь нужно? Да, ему было нужно. Он хотел ее. — Вы не могли бы выйти на минутку? — Это срочно? — Да, — произнес он охрипшим голосом. Член его был твердым как камень, и он до боли хотел ее. — Ну ладно. Он услышал звуки льющейся воды и затаил дыхание. Интересно, выйдет ли она к нему голая и мокрая? Или закутается от макушки до кончиков ногтей на ногах в большое полотенце, которое приятно облепит ее мокрое тело? — В чем дело? — спросила она, выходя из буфетной и вытирая о тряпку мокрые руки. Проклятие! Она была прикрыта несколькими слоями ткани с множеством застежек и пуговок. Она вопросительно взглянула на него. Ведь он сказал, что это срочно. Не придумав ничего лучшего, он произнес: — Воды. К счастью, его голос действительно хрипел. Она привнесла ему чашку воды, и он залпом выпил ее. Он и впрямь испытывал жажду, но такую, которую не утолить водой. От нее пахло пчелиным воском и цветами. Но от нее всегда так пахло. — Еще? — спросила она, и он кивнул. Она принесла еще чашку воды и, наклонив голову, стала ждать, пока он ее выпьет. И тут он обратил внимание на ее волосы. Обычно она собирала их в пучок на макушке, а на ночь распускала, встряхивала всю эту массу, расчесывала щеткой и заплетала в шелковистую косу. Ему безумно хотелось расплести эту косу, разложить ее веером на подушке и зарыться в нее лицом, Он заметил, что кончик косы был мокрый. — Вы принимали ванну? — спросил он. —Я стирала детское белье, — сказала она, и щеки ее порозовели, но не от света пламени в камине или огонька свечи. Она взяла у него чашку и, не сказав больше ни слова, ушла. Он снова улегся в постель с ликующим видом. Значит, он не ошибся. Она мылась. Ради него. Скоро она придет в постель — свеженькая и душистая. Ему хотелось, чтобы это случилось поскорее. |