Акадаем чтение????Воображаемые сообщества. Benedictandersonimaginedcommunities
 Скачать 7.04 Mb.
|
|
Перепись В двух недавно опубликованных полезных статьях социолог Чарлз Хиршман приступил к исследованию menta lités британских колониальных чиновников, переписывавших население во владениях Стрейтс-Сетлментс ив полуостровной Малайе, а также их преемников, занимавшихся тем же самым в независимом составном государстве Малайзия. Факсимильные образцы категорий идентичности, собранные Хиршманом из переписей, поочередно проводившихся с конца XIX в. вплоть до недавнего времени, показывают необыкновенно быстрый и с виду произвольный ряд изменений, в котором эти категории постоянно соединяются воедино, распадаются на части, заново комбинируются, смешиваются друг с другом и перегруппируются (притом, что политически влиятельные категории идентичности непременно оказываются во главе списка. Из этих переписей он делает два основных вывода. Во-первых, пока продолжался колониальный период, категории переписей становились все более наглядно и исключающе расовыми. Религиозная Б. Андерсон. Воображаемые сообщества идентичность, в свою очередь, постепенно утрачивала роль первоочередной учетной классификации. Категория индусы после первой переписи 1871 г, в которой она фигурировала водном ряду с «клингами» и бенгальцами, исчезла. Категория «парсы» до переписи 1901 г, где она впервые появилась — сведенная воедино с бенгальцами, бирманцами и тамилами, — подводилась под более широкую категорию тамилы и другие туземцы Индии. Второй вывод Хиршмана состоит в том, что в целом после обретения независимости крупные расовые категории сохранились и даже обогатились, однако теперь были по-новому определены и классифицированы как «малайзийцы», китайцы, индийцы и другие. Тем не менее, аномалии продолжали возникать вплоть дох годов нашего века. В переписи 1980 г. «сикхи» в очередной раз нервно обнаружили себя как псевдоэтни- ческую подкатегорию — рядом с «малаяли» и телугу, пакистанцами и бангладешцами, «шриланкийски- ми тамилами и иными шриланкийцами» — под общей рубрикой «индийцы». Между тем, замечательные факсимильные образцы Хиршмана зовут нас пойти дальше и выйти за рамки его ближайших аналитических интересов. Возьмем для примера перепись населения Федерации малайских штатов 1911 г, где под рубрикой малайское население (по расе приводится следующий список малайцы, яванцы, «сакай», «банджары», «бойянцы», «мандайлинг» (sic), «кринчи» (sic), «джамби», ачинцы, буги и другие. Из этих групп все кроме (большинства) малайцев и «сакай» происходят с островов Суматра, Ява, Южный Борнео и Сулавеси, входивших в состав гигантской соседней колонии — Нидерландской Ост-Индии. Однако это внешнее по отношению к Федерации малайских штатов происхождение не получает признания у составителей переписи, которые, конструируя своих малайцев, настойчиво уперлись глазами в границы собственной колонии. Ненужно и говорить, что поту сторону моря голландские изготовители переписей конструировали другой воображаемый образ малайцев — образ незначительной этнической группы, стоящей водном ряду с ачинцами 10. Перепись, карта, музей 183 «яванцами» и т. д. и ничем из них не выделяющейся) «Джамби» и «кринчи» обозначают скорее места, чем что- то, хотя бы отдаленно определимое как этноязыковое. Совершенно невероятно, чтобы в 1911 г. хотя бы малая часть тех, кого поместили в эти категории и подкатего рии, узнала саму себя под этими этикетками. Эти идентичности, рожденные воображением (невнятно) классифицирующего ума колониального государства, еще только ожидали своей реификации, которая вскоре стала возможна благодаря имперскому административному проникновению. Кроме того, можно заметить страсть изготовителей переписи к завершенности и однозначности. Отсюда их нетерпимость к множественным, политически « трансвеститным», неясными изменчивым идентификациям. Отсюда же и сопровождающая каждую расовую группу подкатегория другие — которых, однако, ни при каких обстоятельствах не следует путать с другими другими. Замысел переписи состоит в том, чтобы каждый в нее попали имел в ней одно — и только одно абсолютно ясное место. И никаких дробей. Этот способ сотворения образов колониальным государством родился гораздо раньше, чем переписи х годов, а потому, чтобы в полной мере понять, почему переписи конца прошлого века были в основе своей все-таки новшеством, полезно заглянуть в прошлое, впервые дни европейского проникновения в Юго-Восточную Азию. В этом отношении поучительны два примера, взятые один с Филиппинского архипелага, а другой — с Индонезийского. В недавно опубликованной книге Уильям Генри Скотт попытался педантично реконструировать классовую структуру доиспанских Филиппин, взяв в качестве основы старейшие испанские документы. Будучи профессиональным историком, Скотт прекрасно понимает, что Филиппины обязаны своим названием Филиппу II Испанскому и что с архипелагом — к счастью или несчастью для него — всякое могло случиться он мог попасть в голландские или английские руки, мог рассыпаться на политические сегменты, мог быть заново собран воедино входе последующих завоеваний. А потому есть соблазн объяснить этот курьезный выбор объекта Б. Андерсон. Воображаемые сообщества тем обстоятельством, что Скотт долгое время жил на Филиппинах и проникся стойкой симпатией к филиппинскому национализму, который вот уже на протяжении целого столетия не оставляет в покое этот туземный Эдем. Однако вполне вероятно, что более глубокой основой формирования его воображения были те источники, на которые ему пришлось полагаться. Ибо все дело в том, что где бы на этих островах ни оказывались первые священники и конкистадоры, они, высаживаясь на берег, непременно обнаруживали там principales, hidalgos, pecheros и esclavos принцев, дворян, простолюдинов и рабов) — квази-со- словия, почерпнутые из социальных классификаций по зднесредневековой Иберии. Документы, которые они после себя оставили, дают массу случайных свидетельств того, что на этом огромном, разбросанном и малонаселенном архипелаге «hidalgos» обычно знать не знали о существовании друг друга, а если даже и знали, то видели в лице друг друга вовсе не hidalgos, а врагов или потенциальных рабов. Однако власть системы координат настолько велика, что такие свидетельства отодвигаются в воображении Скотта в сторону, и ему становится трудно увидеть, что классовая структура доколониального периода есть учетный образ, созданный воображением простаков с испанских галеонов. Куда бы ни ступала их нога, повсюду им мерещились hidalgos и esclavos, которых только такте. структурно, могло собрать воедино рождающееся колониальное государство. В отношении Индонезии мы, благодаря исследованию Мэйсона Хоудли, располагаем подробным описанием важного случая из судебной практики, имевшего место в прибрежном порту Черибон на острове Ява в конце XVII в К счастью, голландские (Ост-Индская компания) и местные черибонские документы сохранились дона стоящего времени. Если бы сохранился только черибон- ский отчет, то мы бы узнали, что человек, обвиненный в убийстве, был высокопоставленным чиновником чери- бонского двора, носившим титул Ки Арья Марта Нинг- рат (личное имя неизвестно. Однако документы ОИК гневно идентифицируют его как Chinees китайца — и это, по сути, единственная чрезвычайно важная информа 10. Перепись, карта, музей 185 ция о нем, которую они сообщают. Отсюда видно, что если черибонский двор классифицировал людей по рангу и статусу, то компания использовала в качестве критерия что-то вроде расы. Нет никаких оснований считать, что человек, обвиненный в убийстве — чей высокий статус говорит о давней интеграции его и его предков в черибонское общество, вне зависимости от их этнического происхождения, — вообще мыслил себя китайцем. Но как в таком случае пришла к этой классификации ОИК? Откуда могло возникнуть в воображении такое определение Chineesl Разумеется, его источником могли стать только те невыносимые торгаши, чьи корабли беспрестанно курсировали под централизованным руководством из порта в порт на просторах от Мергуйского залива до устья реки Янцзыцзян. Как конкистадорам всюду мерещились бесконечные ряды hidalgos, таки компания, начисто забыв о разнородности населений Срединного государства, о том, что им зачастую непонятны многочисленные говоры друг друга и об особом социальном и географическом происхождении их диаспоры в прибрежной полосе Юго-Восточной Азии, вообразила своим трансокеанским взором бесконечные ряды Chinezen китайцев. И на основе этой изобретательной категории учета она стала настойчиво требовать, чтобы те подотчетные ей люди, которых она категоризировала как Chinezen, одевались, жили, женились, хоронили и завещали свою собственность согласно этой учетной категории. Поразительно, что гораздо менее склонные к дальним путешествиями не столь погрязшие в торговле иберийцы вообразили на Филиппинах совершенно иную учетную категорию ту, которую они назвали sangley. Слово sangley было вошедшим в испанский язык хоккиенским словом сенглщ означавшим торговец. Можно представить, как испанские протопереписчики спрашивали торговцев, которых галеонная торговля занесла в Манилу Кто вы такие на что те уверенно отвечали Мы торговцы. Не бороздя вдоль и поперек семь азиатских морей, ибе рийцы на протяжении двух столетий оставались в уютно провинциальной концептуальной мгле. Sangley превращался в китайца очень медленно, пока вначале в Б. Андерсон. Воображаемые сообщества это слово наконец не исчезло, уступив место стилизованному в духе Ост-Индской компании слову Реальным нововведением производителей переписей х годов было, следовательно, не конструирование этно-расовых классификаций, а скорее их систематическая квантификация. Доколониальные правители малай ско-яванского мира пытались иногда сосчитать подконтрольное им население, но эти попытки принимали форму налоговых ведомостей и списков военнообязанных. Передними стояли вполне конкретные и специфические цели отследить, кого можно реально обложить налогами и воинской повинностью, — ибо единственным, что интересовало этих правителей, были экономические прибыли и число мужчин, которых можно было поставить под ружье. Ранние европейские режимы в этом регионе мало чем отличались в этом отношении от своих предшественников. Однако после 1850 г. колониальные власти начали применять более изощренные административные средства учета населения, в том числе женщин и детей (которых древние режимы неизменно игнорировали, используя сложную категориальную сетку, не имевшую Прямых финансовых или военных целей. В прежние времена подданные, подлежавшие обложению налогами и обязательному прохождению военной службы, обычно хорошо сознавали свою исчислимость правитель и подданные прекрасно понимали друг друга в этом вопросе, пусть даже с непримиримых точек зрения. Однако дог. не облагаемая налогами и не подлежавшая призыву на военную службу «кохинхинская» женщина могла счастливо или несчастливо прожить всю свою жизнь в британских владениях на Малакке, таки не осознав, что все в ее жизни происходит так, как спланировано наверху. И здесь предстает со всей очевидностью специфичность новой переписи. Она пыталась тщательно пересчитать объекты своего воспаленного воображения. Учитывая исключающий характер системы классификации и самой логики кван тификации, «кохинхинец» должен был быть понят как единица из собранных в один ряд таких же как он, ко хинхинцев» — разумеется, в территориальных пределах государства. По мере роста колониального государства и 10, Перепись, карта, музей 187 умножения числа его функций эта новая демографическая топография все глубже социально и институцио нально укоренялась. Руководствуясь собственной воображаемой картой, государство организовывало новые образовательные, юридические, здравоохранительные, полицейские и иммиграционные бюрократии, и все они строились по принципу этно-расовых иерархий, которые, между тем, всегда понимались в терминах параллельных серийных рядов. Прохождение подчиненного населения через сеть дифференцирующих школ, судов, клиник, полицейских участков и иммиграционных служб создавало те привычки перемещения, которые со временем дали прежним фантазиям государства реальную социальную жизнь. Вряд ли стоит и говорить, что этот путь не всегда представлял собой свободное плавание, и государству часто приходилось сталкиваться с реалиями, доставлявшими ему неудобства. Важнейшей среди них была, несомненно, религиозная принадлежность, служившая основой очень старых и стабильных воображаемых сообществ, совершенно несовместимых с авторитарной картой разметкой светского государства. В разных колониях Юго-Во сточной Азии правителям в различной степени приходилось идти на неприятные уступки, особенно исламу и буддизму. В частности, продолжали процветать религиозные храмы, школы и суды, доступ в которые определялся не учетными категориями переписи, а массовым индивидуальным самоопределением. Государство редко могло сделать что-то большее, кроме как попытаться регламентировать эти институты, ограничить их, поставить на учет, стандартизировать и иерархически подчинить своим собственным. Именно в силу своей топографической аномальности храмы, мечети, школы и суды стали восприниматься как зоны свободы, а со временем — как твердыни, из которых могли выйти на борьбу религиозные, а позднее — националистические антиколониали сты. В тоже время нередко предпринимались попытки силой добиться лучшего совмещения переписи с религиозными сообществами путем максимально возможного политического и юридического переопределения послед Б. Андерсон. Воображаемые сообщества них как этнических. В колониальной Федерации малайских штатов сделать это было относительно легко. Те, кого режим считал принадлежащими к разряду малайцев, были вытеснены во дворы своих безвластных султанов, где управление было в значительной степени подчинено исламскому праву. Исламское, таким образом, было истолковано как просто еще одно название малайского. (После того, как в 1957 г. страна провозгласила свою независимость, некоторые политические группы попытались перевернуть эту логику, истолковав малайское как просто еще одно название исламского) В огромной и разнородной Нидерландской Индии, где к концу колониальной эпохи бесчисленные конкурирующие миссионерские организации осуществили в территориально широко разбросанных зонах массовое обращение в свою веру, аналогичные попытки столкнулись с серьезными препятствиями. Тем не менее, даже здесь в е и е годы началось становление этнических хри- стианств (батакской церкви, церкви каро, позднее даяк- ской Церкви и т. д, которые получили развитие отчасти благодаря тому, что государство, руководствуясь своей учетной топографией, распределило зоны религиозного обращения между разными миссионерскими группами. С исламом Батавия не достигла подобного успеха. Она не осмелилась запретить паломничества в Мекку, хотя попыталась притормозить рост числа паломников, держала под контролем их путешествия и шпионила за ними с аванпоста в Джидде, созданного как раз для этой цели. Ни одной из этих мер не было достаточно для того, чтобы помешать интенсификации контактов мусульман Ост-Индии с широким внешним исламским миром, и особенно для того, чтобы поставить заслон на пути новых интеллектуальных влияний, идущих из Каира11. Карта Тем временем Каир и Мекка постепенно начинали представать взору по-новому, необычно. Теперь это былине просто места сакральной мусульманской географии 10, Перепись, карта, музей 189 но и точки на листах бумаги, где наряду сними присутствовали другие точки, обозначавшие Париж, Москву, Манилу и Каракаса связь на плоскости между этими точками неважно, профанными или сакральными — не определялась более ничем, что выходило бы за рамки математически рассчитанного времени полета птицы. Карта Меркатора, завезенная европейскими колонизаторами, постепенно начинала — через печать — структурировать воображение жителей Юго-Восточной Азии. В своей недавно защищенной блестящей докторской диссертации тайский историк Тхонгчай Виничакул проследил сложные процессы, входе которых в период с 1850 по 1910 гг. сформировался обведенный границей «Сиам»12. Его обзор поучителен именно потому, что хотя Сиам и не был колонизирован, линии, ставшие в конечном счете его границами, были определены колониализмом. Следовательно, в тайском случае можно необыкновенно ясно увидеть появление нового государственного мышления в рамках традиционной структуры политической власти. До восшествия на престол в 1851 г. интеллигентного Рамы IV (Монкута из книги Король и я) в Сиаме существовали две разновидности карты, и обе изготавливались вручную эпоха механического воспроизводства в стране еще не наступила. Первой разновидностью было то, что можно было бы назвать космографией строгое по форме символическое представление трех миров традиционной буддийской космологии. Космография была организована не горизонтально, как наши карты скорее, несколько надземных небесных сводов и подземных адов вклинивались в видимый мир вдоль единой вертикальной оси. Она была бесполезна для любых путешествий, кроме поисков заслуги спасения. Карты второго типа, целиком посюсторонние, содержали в себе схематичные ориентиры для военных кампаний и прибрежного мореплавания. Хотя они разбивались на квадранты, все-таки главными их элементами были вписанные от руки примечания, касавшиеся продолжительности сухопутного и морского пути они были необходимы ввиду того, что у картографов не было представления о масштабе. Охватывая исключительно земное, профанное пространство Б. Андерсон. Воображаемые сообщества их обычно рисовали в причудливо смещенной перспективе или в смеси нескольких перспектив, словно нагла за художников, привыкшие в повседневной жизни видеть ландшафт горизонтально, те. на уровне обычного взгляда, все-таки исподволь повлияла вертикальность космографии. Тхонгчай указывает, что эти путеводные карты, имевшие неизменно локальный характер, никогда не соотносились с более широким, стабильным географическим контекстом и что условность взгляда с высоты птичьего полета, принятая в современных картах, была им совершенно чужда. На обеих разновидностях карт границы не помечались. Их создатели сочли бы непонятной следующую изящную формулировку Ричарда Мейра: «Находясь на стыках смежных государственных территорий, межнациональные границы имеют особую значимость в определении пределов правомочности суверенной власти, а также пространственной формы заключенных в эти пределы политических регионов. Границы. появляются там, где вертикальные соприкосновения разных государственных суверенитетов рассекают на части земную поверхность. Являясь размежеваниями вертикальными, границы не имеют горизонтальной ширины. » В Сиаме пограничные камни и иные подобные маркеры существовали вдоль западных окраин государства и даже численно множились по мере того, как британцы пытались продвинуться вглубь его территории из Нижней Бирмы. Но эти камни устанавливались не везде, а только около стратегически важных горных перевалов и фордов, и часто были отделены значительными расстояниями от соответствующих камней, установленных противником. Их понимали горизонтально, на уровне глаз, как точки протяженности королевской власти, а не как что-то возникшее из воздуха. Лишь в е годы прошлого века тайские лидеры начали воспринимать границы как сегменты непрерывной линии на карте, несоответствующей ничему видимому на земле, но устанавливающей границы исключительного суверенитета, втиснувшегося между другими суверенитетами. В 1874 г. вышел в свет первый учебник географии, сочиненный американским миссионером Й. В. Ван Дейком, — один 10. Перепись, карта, музей 191 из первых продуктов печатного капитализма, начавшего к тому времени проникать ив Сиам. В 1882 г. Рама V учредил специальную картографическую школу в Бангкоке. В 1892 г. министр образования принц Дамронг Ратчанубаб, внедривший в стране систему образования современного стиля, сделал географию обязательным предметом преподавания в младших классах средней школы. В 1900 г. или около того была опубликована книга Phumisat Say am География Сиама] У. Г. Джонсона, ставшая с тех пор образцом для всех печатных геогра фий страны. Тхонгчай отмечает, что векторное совпадение печатного капитализма с новой концепцией пространственной реальности, представляемой новыми картами, немедленно сказалось на языке тайской политики. За период с 1900 по 1915 гг. традиционные слова krung и muang почти вышли из употребления, поскольку представляли образ государства в терминах священных столиц и зримых, несвязных населенных центров. Их место заняло слово prathet, страна, представившее его в незримых категориях территориально замкнутого про странства16. Как и переписи, карты европейского стиля базировались на тотализирующей классификации и подталкивали их бюрократических производителей и потребителей к проведению политики, имевшей революционные последствия. С тех пор, как в 1761 г. Джон Харрисон изобрел хронометр, давший возможность точно рассчитывать долготу, вся искривленная поверхность планеты была упрятана в геометрическую координатную сетку, расчертившую неведомые моря и неосвоенные регионы на измеримые квадратные ячейки. Задача, так сказать, заполнения этих ячеек ложилась на путешественников, топографов и вооруженные силы. В Юго-Восточной Азии вторая половина XIX в. была золотым веком военных топографов сначала колониальных, а чуть позже тайских. Они победоносно подчиняли пространство такому же учету, какому производители переписей пытались подчинить людей. Триангуляция за триангуляцией, война за войной, договор за договором — так протекало соединение карты и власти. Тут будет уместно привести слова Тхонгчая: Б. Андерсон. Воображаемые сообщества 4С точки зрения большинства теорий коммуникации и здравого смысла, карта есть научная абстракция реальности. Карта лишь репрезентирует нечто, уже объективно вот здесь существующее. В истории, описанной мною, эта связь встала с ног наголову. Именно карта предвосхитила пространственную реальность, а не наоборот. Иными словами, карта была не моделью той реальности, которую она намеревалась представить, а образцом для сотворения самой этой реальности. Она стала настоящим инструментом конкретизации проекций наземную поверхность. Теперь карта была необходима новым административным механизмами войскам для подкрепления их притязаний. Дискурс картографирования был той парадигмой, в рамках которой осуществлялись административные и военные действия и которую эти действия фактически обслуживали»18. К концу столетия, с осуществлением реформ принца Дамронга в министерстве внутренних территорий (замечательное название, сточки зрения картографии, административное управление королевством было наконец целиком поставлено по примеру соседних колоний на территориально-картографическую основу. Было бы недальновидно обойти вниманием решающую точку пересечения, карты и переписи. Новая карта надежно выполняла задачу разграничения бесконечных рядов «хакка», «нетамильских шриланкийцев» и яванцев, вымышленных формальным аппаратом переписи, устанавливая территориальные пределы этих рядов там, где, с политической точки зрения, они заканчивались. В свою очередь, перепись посредством своего рода демографической триангуляции наполняла формальную топографию карты политическим содержанием. В ходе этих изменений сформировались две конечные аватары карты (обе были институционализированы по зднеколониальным государством, которые являются прямым прообразом официальных национализмов Юго-Во- сточной Азии XX в. Полностью сознавая свою чужеродность в далеких тропиках, но попадая туда из цивилизаг ции, где уже давно были узаконены наследование географического пространства и передача его от одного хозяина к другому, европейцы часто пытались легитимиро вать распространение своей власти квази-законными ме 10. Перепись, карта, музей 193 тодами. В число самых популярных среди них входило наследование мнимых суверенных прав туземных правителей, которых европейцы уничтожали или подчиняли своей власти. В любом случае узурпаторы, особенно оказываясь vis-a-vis с другими европейцами, вовлекались в реконструкцию истории собственности своих новых владений. Отсюда появление, особенно под конец XIX в, исторических карт, призванных демонстрировать в новом картографическом дискурсе древность особых, плотноупакованных территориальных единиц. Через хроноло- гичёски упорядоченные последовательности таких карт выстраивался своего рода политико-биографический нар ратив династического государства, иногда обладающий бездонной исторической глубиной. В свою очередь, этот нарратив заимствовали, пусть часто ив адаптированном виде, национальные государства, ставшие в XX вправо преемниками колониальных государств21. Второй аватарой была карта-как-логотип. Источнику нее был вполне невинный привычка имперских государств окрашивать свои колонии на карте в имперский цвет. На имперских картах Лондона для британских колоний обычно использовались розовый и красный цвета, для французских — фиолетовый и синий, для голландских желтый и коричневый и т. д. Окрашенная таким образом, каждая колония представала как отдельный кусочек составной картинки-загадки. Когда эффект «картинки-загадки» вошел в норму, каждый такой кусочек мог быть полностью отделен от своего географического контекста. В конечной его форме могли быть скопом удалены все объяснительные глоссы линии долготы и широты, названия мест, условные знаки, обозначающие реки, моря и горы, и, наконец, соседи. Чистый знак, уже не путеводитель по миру. В этой своей форме карта вошла в бесконечно воспроизводимые серии, став пригодной для переноса на плакаты, официальные печати, фирменные бланки, обложки журналов и учебников, скатерти и стены отелей. Мгновенно узнаваемый и повсюду замечаемый, логотип карты глубоко внедрялся в массовое воображение, формируя выразительный символ для зарождающихся антиколониальных национализмов22. Б. Андерсон. Воображаемые сообщества Современная Индонезия дает нам яркий и болезненный пример этого процесса. В 1828 г. на остров Новая Гвинея высадилась первая партия одержимых лихорадочной активностью голландских поселенцев. Хотя в 1836 г. им пришлось покинуть основанное ими поселение, голландская корона объявила суверенитет над частью острова, лежавшей к западу от й долготы (невидимой линии, которая не соответствовала ничему наземной поверхности, но втискивала в ячейки все более сокращающиеся неокрашенные Конрадовы пространства, за исключением некоторых прибрежных территорий, над которыми признавался суверенитет султана Тидоре. Лишь в 1901 г. Гаага выкупила у султана Западную Новую Гвинею и включила ее в Нидерландскую Индию — как раз вовремя для логотипизации. Большие части этого региона оставались незакрашенными до окончания второй мировой войны горстку голландцев, которые там жили, составляли в основном миссионеры, разведчики недр и надзиратели специальных тюремных лагерей для непокорных радикальных индонезийских националистов. Болота к северу от Мерауке, что на юго-восточной оконечности голландской Новой Гвинеи, были выбраны в качестве местоположения этих учреждений именно потому, что этот район был наиболее удален от остальной колонии, а местное население каменного века было абсолютно не запятнано националистическим мышлением23. Интернирование, а часто и погребение здесь мучени- ков-националистов позволили Западной Новой Гвинее занять центральное место в фольклоре антиколониальной борьбы и сделали ее священным местом в национальном воображении Свободу Индонезии от Сабанга (на се- веро-западной оконечности Суматры) до — чего бы выдумали ну, конечно же, — Мерауке! И не имело никакого значения, что никто из националистов, за исключением нескольких сотен интернированных, до шестидесятых годов ни разув жизни не видел Новую Гвинею собственными глазами. Между тем, голландские колониальные карты-логотипы, быстро разлетаясь по всей колонии и показывая Западную Новую Гвинею так, как будто к востоку от нее ничего не было, безотчетно все больше 10. Перепись, карта, музей 195 укрепляли воображенные узы. Когда отгремели ожесточенные антиколониальные войны 1945—1949 гг. и голландцы были вынуждены передать суверенитет над архипелагом Соединенным Штатам Индонезии, они попытались (по причинам, которые не должны нас здесь отвлекать) отделить Западную Новую Гвинею еще раз, временно удержать ее под своим колониальным управлением и подготовить к принятию независимой национальной государственности. Эти попытки прекратились лишь в 1963 г, вследствие мощного дипломатического давления американцев и индонезийских военных операций. Только тогда президент Сукарно в возрасте 62 лет впервые посетил регион, о котором неустанно ораторствовал на протяжении четырех десятилетий. Последующие неровные отношения между населением Западной Новой Гвинеи и эмиссарами независимого индонезийского государства можно отнести насчет того, что индонезийцы более или менее искренне считают это население братьями и сестрами, тогда как само это население по большей части придерживается совершенно иного взгляда на вещи24. Это различие многим обязано переписи и карте. Глухое местоположение Новой Гвинеи и труднопроходимость местности создали здесь за много тысяч лет необычайную языковую фрагментацию. Когда в 1963 г. голландцы уходили из этого региона, у здешнего населения, составлявшего тыс. человек, существовало, по их приблизительным оценкам, более 200 по большей части взаимно непонятных языков. Многие племенные группы, проживавшие в самых глухих районах, даже не знали о существовании друг друга. Между тем, голландские миссионеры и чиновники, особенно после 1950 г, впервые всерьез попытались объединить их посредством проведения переписей населения, расширения коммуникационных сетей, создания школ и возведения над-«пле менных» правительственных структур. И эта попытка была предпринята колониальным государством, которое, как мы уже заметили, было уникальным в том отношении, что управляло индийскими территориями, используя главным образом не европейский языка «админи Б. Андерсон. Воображаемые сообщества стративный малайский. Л следовательно, Западная Новая Гвинея была воспитана в том же языке, в котором ранее была выпестована Индонезия (и который естественным образом стал ее национальным языком. Ирония в том, что bahasa Indonesia стал, тем самым, «лингва франка развивающегося западно-новогвинейского, западно папуасского национализма27. Однако именно карта собрала воедино часто ссорившихся друг с другом молодых западно-папуасских националистов, особенно после 1963 г. Хотя индонезийское государство и изменило название этого региона, превратив сначала в Irian Barat (Западный Ири- ан, а затем в Irian Jaya> оно прочитало его локальную реальность в атласе колониальной эпохи, отражавшем взгляд с высоты птичьего полета. Небольшая горстка антропологов, миссионеров и местных чиновников еще могла знать и мыслить о ндани, асматах и бауди. Но государство, а через него и индонезийское население в целом видели только фантомных «ирианцев» (orangIrian), именуемых в соответствии с картой А поскольку это был фантом, то и представляться он должен был в квази-ло- готипной форме негроидные черты, пенисы в чехлах и т. п. Примерно также, как вначале в. в рамках расистских структур Нидерландской Ост-Индии впервые была воображена Индонезия, зародилось «ирианское» национальное сообщество, ограниченное м меридианом и соседними провинциями Северных и Южных Молук кских островов. Когда в 1984 г. по приказу государства был злодейски убит его наиболее выдающийся и привлекательный представитель Арнольд Ап, он работал хранителем государственного музея, посвященного «ириан- ской» (провинциальной) культуре. |