Акадаем чтение????Воображаемые сообщества. Benedictandersonimaginedcommunities
 Скачать 7.04 Mb.
|
|
135 нистративный центр, в который его могли назначить на должность Рангун, Аккра, Джорджтаун или Коломбо. Между тем, в каждом таком узко ограниченном путешествии он встречался на своем пути с двуязычными путешествующими компаньонами, с которыми начинал чувствовать всевозрастающую общность. Входе своего путешествия он довольно быстро понимал, что исходная точка, из которой он отправился, будь тов этническом, языковом или географическом ее понимании, почти ничего не значит. В лучшем случае, отсюда он отправлялся в это паломничество, а не в другое, что, однако, не определяло сколь-нибудь существенно ни конечную цель его путешествия, ни его компаньонов. В этом образце берет начало тонкая, наполовину скрытая поэтапная трансформация колониального государства в национальное, ставшая возможной не только благодаря прочной преемственности персонала, но и благодаря установившемуся сплетению путешествий, через призму которого каждое государство переживалось его функционерами1. Между тем, с середины XIX в. все более, а в XX в. прежде всего, эти путешествия стали совершаться непросто горсткой путешественников, а огромными и разношерстными толпами. Основных факторов, которые здесь действовали, было три. Во-первых и прежде всего, необычайно возросла физическая мобильность, что стало возможно благодаря удивительным достижениям промышленного капитализма — железным дорогами пароходам (в прошлом столетии) и автомобильному транспорту и авиации (в нынешнем. Бесконечно долгие путешествия старых Америк стремительно становились достоянием про шлого. Во-вторых, у имперской русификации была как идеологическая сторона, таки практическая. Из самой протяженности глобальных европейских империй и огромной численности подвластных им населений вытекало, что чисто метропольные или даже креольские бюрократии невозможно было ни укомплектовать кадрами, ни профинансировать. Колониальному государству, а позднее и корпоративному капиталу потребовались целые армии чиновников, которым, чтобы быть полезными, нужно было владеть двумя языками, так каким предстояло стать Б. Андерсон. Воображаемые сообщества языковыми посредниками между метропольной нацией и колонизированными народами. Потребность эта была тем более настоятельной, что сначала века у государства повсюду становилось все больше и больше специализированных функций. Рядом со старым окружным головой появлялись новые фигуры врач, ирригационный инженер, агроном, школьный учитель, полицейский и т. д. С каждым укрупнением государства росла и толпа его внутренних пилигримов2. Третьим фактором было распространение образования современного стиля, осуществляемое не только колониальным государством, но и частными религиозными и светскими организациями. Эта экспансия определялась не одной только целью обеспечить кадрами государственные и корпоративные иерархии, но и растущим признанием моральной значимости современного знания даже для колонизированного населения. (Во многих колониальных государствах уже начинал становиться реальностью феномен образованного безработного.) Общепризнанно, что главную роль в подъеме национализма в колониальных территориях сыграла интеллигенция, и не в последнюю очередь потому, что стараниями колониализма коренные жители среди аграрных магнатов, крупных торговцев, промышленников и даже в обширном классе профессионалов были относительной редкостью. Почти везде колониалисты либо сами монополизировали экономическую власть, либо неравномерно поделили ее с политически немощным классом отверженных (некоренных) бизнесменов ливанских, индийских и арабских в колониальной Африке, китайских, индийских и арабских в колониальной Азии. Столь же широко считается, что авангардная роль интеллигенции вытекала из ее двуязычной грамотности, или, скорее, грамотности и двуязычия. Книжная грамотность создавала возможность воображаемого сообщества, плывущего в гомогенном, пустом времени, о котором мы ранее говорили. А двуязычие через европейский государственный язык открывало доступ к современной западной культуре, в предельно широком смысле, ив частности, к тем моделям национализма, дадшгнальности и национального государства, которые были произведены в течение XIX в 7. Последняя волна 137 В 1913 г. голландский колониальный режим Бата вии по указанию из Гааги организовал в колонии помпезные всенародные торжества, посвященные столетию национального освобождения Нидерландов от французского империализма. Были отданы распоряжения обеспечить физическое участие и финансовые пожертвования, причем не только со стороны местных голландских и евразийских сообществ, но и со стороны порабощенного коренного населения. В знак протеста один из первых яванско-индонезийских националистов Суварди Сурья- нинграт (Ки Хаджар Деванторо) поместил в газете, издаваемой на голландском языке, свою знаменитую статью «Als ik eensNederlander was* (Если бы я на мгновение стал голландцем»). «По моему мнению, будет неуместно и даже как-то неприлично, если мы (я ведь все-таки в моем воображении голландец) пригласим местных жителей присоединиться к торжеству, посвященному нашей независимости. Во-первых, мы заденем их тонкие чувства, потому что отмечаем нашу независимость здесь, в их родной стране, которую мы поработили. В этот торжественный момент мы очень счастливы оттого, что столетие назад освободились от иностранного господства но все это происходит на глазах утех, над кем до сих пор господствуем мы. Разве не приходит нам в голову, что эти бедные рабы тоже с нетерпением ждут такого же момента, как этот, когда они также, как и мы, смогут отметить свою независимость Или, может, из-за нашей разрушающей душу политики мы стали считать всечеловеческие души мертвыми Если мы и впрямь так считаем, то мы обманываем самих себя, ибо сколь бы примитивным ни было сообщество, оно возражает против любого типа угнетения. Будь я голландцем, я не стал бы устраивать торжества по случаю независимости в стране, где независимость у народа была украдена»5. Этими словами Суварди сумел обратить голландскую историю против самих голландцев, выставив на всеобщее обозрение сварной шов, соединяющий голландский национализм с империализмом. Кроме того, своим мнимым превращением в тогдашнего голландца (приглашающим голландских читателей превратиться в ответ в тогдашних индонезийцев) он подорвал все расистские фатальности, лежавшие в основе голландской колониальной идеологии Б, Андерсон. Воображаемые сообщества Залп критики со стороны Суварди — доставивший его индонезийской аудитории столько же удовольствия, сколько голландской раздражения — служит показательным примером всемирного явления, характерного для X X в. Ведь парадокс имперского официального национализма как разв томи состоял, что он неизбежно внедрял в сознание колонизированных то, о чем все больше мыслили и писали как о европейских национальных историях, причем делал это не только через случайные бестолковые празднества, но и через лекционные залы и школьные аудитории. Вьетнамская молодежь не могла избежать изучения philosophes, Революции итого, что Дебре называет нашим извечным антагонизмом с Германией. В школы на просторах всей Британской империи проникли Великая хартия вольностей, Прародительница парламентов и Славная Революция, толкуемые как английская национальная история. Борьба Бельгии за независимость от Голландии не могла пройти мимо школьных учебников, которые в один прекрасный день прочли конголезские дети. Также обстояло дело с историей США на Филиппинах и, наконец, с португальской историей в Мозамбике и Анголе. Ирония тут, разумеется, в том, что эти истории писались исходя из историографического сознания, которое к началу X X в. по всей Европе стало определяться в национальных категориях. (Бароны, навязавшие Иоанну Плантагенету Великую хартию, не говорили по-«английски» и не мыслили себя англичанами, но 700 лет спустя в школьных классах Соединенного Королевства были незыблемо определены как первые патриоты.) Между тему националистической интеллигенции, которая рождалась в колониях, есть одна характерная черта, в некоторой степени отличающая ее от вернакуля- ризирующих националистических интеллигенций Европы в. Они почти всегда были молодыми и придавали своей молодости сложную политическую значимость. Эта значимость, хотя и изменилась со временем, остается важной посей день. Рождение (современного/организо ванного) бирманского национализма часто датируется созданием в Рангуне в 1908 г. Буддистской ассоциации молодежи, а малайского — основанием в 1938 г. Кесату- 7. Последняя волна 139 ан Мелайю Муда (Союза молодой Малайи). Индонезийцы ежегодно отмечают день Сумпах Пемуда (Клятвы молодежи, которая была составлена и принята в 1928 г. националистическим молодежным конгрессом. Итак далее. Правда, Европа в некотором смысле и тут всех опередила, если припомнить Молодую Ирландию, Молодую Италию и т. д. Ив Европе, ив колониях слова молодой и молодость обозначали динамизм, прогресс, идеализм самопожертвования и революционную волю. Нов Европе слово молодой не имело почти никаких определимых социологических контуров. Можно было достигнуть среднего возраста и вместе стем быть членом Молодой Ирландии можно было быть неграмотными все-таки принадлежать к Молодой Италии. Причина была, разумеется, в том, что языком этих национа- лизмов был либо родной разговорный язык, к которому члены этих организаций имели устный доступ еще с колыбели, либо, как в случае Ирландии, язык метрополии, который за многие столетия завоевания пустил в разных сегментах населения настолько глубокие корни, что тоже мог проявить себя, по-креольски, как родной язык. Иначе говоря, между языком, возрастом, классом и статусом не было никакой необходимой связи. В колониях дело обстояло совершенно иначе. Под молодежью имелось ввиду прежде всего первое поколение людей, многие представители которого получили европейское образование, отличающее их в языковом и культурном отношении от поколения их родителей, а также от огромной массы их колонизированных сверстников сравните со случаем Б. Ч. Пала. Бирманская англоязычная организация БСМЛ (Бирманский союз молодых людей, смоделированная отчасти по образцу Христианского союза молодых людей (YMCA), была создана школьниками, читавшими по-английски. В Нидерландской Индии мы находим, среди прочего, Jong Java (Молодую Яву, Jong Ambon (Молодую Амбоину) и Jong Islamieten- bond (Лигу молодых мусульман) — названия, непонятные всякому молодому местному жителю, незнакомому с колониальным языком. В колониях, стало быть, под Молодежью мы имеем ввиду Образованную Молодежь, по крайней мере вначале. Это, в свою очередь, еще раз на Б. Андерсон. Воображаемые сообщества поминает нам о той уникальной роли, которую сыграли в развитии колониальных национализмов колониальные системы школьного образования9. Случай Индонезии дает нам удивительно тонкую иллюстрацию этого процесса, не в последнюю очередь в силу ее необычайно большого размера, огромного населения (даже в колониальные времена, географической раздробленности (около 3 тыс. островов, религиозной пестроты (мусульмане, буддисты, католики, различного рода протестанты, балийцы-индуисты и анимисты) и эт ноязыкового разнообразия (свыше 100 обособленных групп. Кроме того, как можно увидеть из ее гибридного псевдогреческого названия, ее территориальная протяженность даже отдаленно не соответствует какой бы тони было доколониальной области напротив, по крайней мере до жестокого вторжения генерала Сухарто в 1975 г. в бывший португальский Восточный Тимор ее границы оставались теми же, которые были оставлены ей в наследство последними голландскими завоеваниями Некоторые народы, живущие на восточном побережье Суматры, не только близки по физическим характеристикам к живущим поту сторону узкого Малаккского пролива народностям западного побережья Малайского полуострова, но и связаны сними этнически: они понимают речь друг друга, имеют общую религию и т. д. Эти же самые жители Суматры не имеют ни общего родного языка, ни общей этничности, ни общей религии с амбон- цами, живущими на островах, расположенных в тысячах миль восточнее. Тем не менее, в течение этого столетия они стали воспринимать амбонцев как братьев-индоне- зийцев, а малайцев — как иностранцев. Ничто так не способствовало этому соединению, как школы, которые сначала нашего века создавались вовсе большем количестве режимом Батавии. Чтобы увидеть, почему это произошло, необходимо помнить, что — в полную противоположность традиционным, туземным школам, которые всегда были локальными и личными предприятиями (даже если, в добрых мусульманских традициях, происходили массивные горизонтальные перемещения учащихся от одного учителя-уламы, пользующе 7. Последняя волна 141 гося особенно хорошей репутацией, к другому, — государственные школы формировали огромную, в высокой степени рационализированную и крайне централизованную иерархию, аналогичную по своей структуре государственной бюрократии. Единообразные учебники, стандартизированные дипломы и сертификаты направо преподавания, строго регламентированная градация возрастных групп, классов и педагогических материалов сами по себе создавали самодостаточный, внутренне согласованный мир опыта. Однако не менее важна была география этой иерархии. Стандартизированные начальные школы сосредоточились в деревнях и небольших городах колонии неполные и полные средние школы — в более крупных городах и провинциальных центрах а высшее образование (вершина пирамиды) — в границах колониальной столицы Батавии и города Бандунга, построенного голландцами в 100 милях к юго-западу от нее на прохладной Прианганской возвышенности. Таким образом, колониальная школьная система X X в. вызывала к жизни паломничества, аналогичные давно установившимся путешествиям функционеров. Для этих паломничеств Римом, в который вели все дороги, была Батавия: не Сингапур, не Манила, не Рангун и даже нестарые столицы Яванского королевства Джокьякарта и Суракарта11. Со всех уголков обширной колонии — но нив коем случае не извне ее — совершали свое внутреннее восхождение юные пилигримы, встречая на своем пути в начальной школе собратьев-паломников из разных (возможно, враждовавших в прошлом) деревень, в средней школе — из разных этноязыковых группа в столичных институтах высшего образования — из всех частей государства. И они знали, что откуда бы они ни были родом, все они читали одни и те же книги и решали одни и те же арифметические задачи. Кроме того, они знали, пусть даже не добираясь до конечного пункта — а большинство до него таки не добиралось, — что все дороги ведут в Батавию и что все эти путешествия черпают свой смысл в столице, объясняющей в конечном счете, почему мы здесь вместе. Иначе говоря, их общий опыт и дружелюбно состязательное товарищество в школьном классе придавали картам колонии, которые они изучали (где она всег Б. Андерсон. Воображаемые сообщества да была окрашена иначе, чем британская Малайя или американские Филиппины, территориально конкретную воображаемую реальность, ежедневно подтверждаемую акцентами и физиономиями их одноклассников13. Но кто они были все вместе У голландцев было на этот счет вполне определенное представление на каком бы родном языке тени говорили, они непоправимо оставались. Это слово, подобно английскому natives и французскому indigènes, всегда несло в себе непреднамеренно парадоксальную семантическую нагрузку. В этой, как и любой другой, отдельной колонии оно предполагало, что люди, к которым оно применялось, были одновременно низшими и « здешними (в точности как голландцы, будучи исконными жителями Голландии, были здешними там И наоборот, с помощью такого языка голландцы наделяли себя, наряду с превосходством, нездешностью. Еще это слово предполагало, что inlanders в силу своего общего низшего положения были все одинаково достойны презрения, независимо оттого, уроженцами какой этноязыковой группы или класса они были. Тем не менее, даже это жалкое равенство условий было заключено в определенный периметр. Ибо коренной уроженец всегда задавал вопрос коренной уроженец чего Даже если голландцы иногда и высказывались в том духе, что inlanders — категория всемирная, опыт показывал, что на практике такое представление вряд ли способно было закрепиться. Область обитания коренных уроженцев ограничивалась нарисованными на карте очертаниями окрашенной колонии. За этими границами были, в зависимости от обстоятельств, туземцы, natives, indigènes или indios. Более того, в колониальной правовой терминологии была еще и категория vreemde oosterlingen (иноземные жители Востока, окруженная двусмысленным ореолом ложного понятия — как будто бы были иноземные коренные жители. Такие иноземные жители Востока, в основном китайцы, арабы и японцы, хотя и могли жить в колонии, имели более высокий политико правовой статус, чем исконные коренные жители. Кроме того, крошечная Голландия была достаточно сильно напугана экономической силой и военным мастерством олигархов Мэйдзи, а потому с 1899 г. законодательно 7. Последняя волна 143 присвоила японцам, проживавшим в колонии, звание почетных европейцев. Из всего этого в процессе исключения белых, голландцев, китайцев, арабов, японцев, natives, indigènes и indios рождался благодаря своего рода осаждению inlander, который все более наполнялся конкретным содержанием — пока вдруг не превратился, подобно созревшей гусенице, в великолепную бабочку, именуемую «индонезиец». Хотя, по правде говоря, понятия inlander и native никогда не могли по-настоящему стать обобщенными расистскими понятиями, всегда предполагая укорененность в некоторой особой среде обитания, случай Индонезии не должен привести нас к выводу, что у каждой такой исконной среды обитания были предопределенные или непреложные границы. Два примера покажут нам прямо противоположное Французская Западная Африка и Французский Индокитай. В пик своей славы École Normale William Ponty в Дакаре, несмотря на то, что была всего лишь обычной средней школой, стала вершиной колониальной образовательной пирамиды Французской Западной Африки. В школу Вильяма Понти съезжались способные ученики из мест, которые мы знаем сегодня как Гвинею, Мали, Берег Слоновой Кости, Сенегал и т. д. А потому нас не должно удивлять, что паломничества этих мальчиков, завершающиеся в Дакаре, были с самого начала истолкованы во французско-[западно]-африканских категориях, незабываемым символом которых стало парадоксальное понятие квинтэссенция африканскости, вырази мая лишь во французском языке, языке школьных классов Вильяма Понти. И все же вершинное положение школы Вильяма Понти было случайными преходящим. По мере того как во Французской Западной Африке строилось все больше средних школу одаренных мальчиков отпадала необходимость в совершении такого дальнего паломничества. И уж во всяком случае, образовательная центральность школы Вильяма Понти никогда не сопровождалась сопоставимой административной центральностью Дакара. Взаимозаменяемость французско-западно- африканских мальчиков на ученических скамьях в школе Вильяма Понти не была подкреплена их последующей Б. Андерсон. Воображаемые сообщества бюрократической заменимостью во французско-западно- африканской колониальной администрации. Поэтому выпускники школы возвращались домой, чтобы стать там со временем гвинейскими или малийскими националистическими лидерами, в тоже время сохраняя западноафриканское товарищество и солидарность, которые оказывались потеряны для последующих поколений17. Почти таким же образом и курьезный гибрид Индо китай» имел для одного поколения сравнительно высокообразованных юношей вполне реальное и переживаемое воображенное значение. Напомним, что это образование было юридически провозглашено лишь в 1887 га свою окончательно сложившуюся территориальную форму обрело лишь в 1907 г, хотя активное французское вмешательство в этом регионе началось столетием раньше. Вообще говоря, образовательная политика, проводимая колониальными правителями «Индокитая», преследовала две основные цели и обе они, как оказалось, внесли свой вклад в становление индокитайского сознания. Первой было разрушение существующих поли- тико-культурных связей между колонизированными народами и соседним внеиндокитайским миром. В случае Камбоджи и Лаоса мишенью был Сиам, который раньше в томили ином виде осуществлял над ними сюзеренитет и имел сними общие ритуалы, институты и священный язык буддизма Хинаяны. (Вдобавок к тому, языки письменность низовых лао были и остаются тесно связанными с языком и письменностью тайцев.) Руководствуясь именно этим интересом, французы впервые провели в этих областях, захваченных у Сиама последними, эксперимент с так называемыми обновленными школами при пагодах, призванными перетянуть кхмерских монахов и их учеников из орбиты тайского влияния в орбиту Индокитая21. В Восточном Индокитае (как я сокращенно называю «Тонкин», Аннами «Кохинхину») аналогичной мишенью были Китай и китайская цивилизация. Хотя династии, правившие в Ханое и Хюэ, вели многовековую борьбу за независимость от Пекина, правили они все-таки посредством мандарината, скопированного с китайского образца. Вербовка людей в государственную машинерию 7. Последняя волна |