Акадаем чтение????Воображаемые сообщества. Benedictandersonimaginedcommunities
 Скачать 7.04 Mb.
|
|
Музей Связь между занятием Апа и его убийством вовсе неслучайна. Ведь музеи и музейное воображение в глубине своей политичны. То, что его музей был основан далекой Джакартой, показывает нам, что новое национальное го 10. Перепись, карта, музей 197 сударство, Индонезия, училось у своей непосредственной предшественницы — колониальной Нидерландской Ост- Индии. За нынешним ростом числа музеев по всей Юго- Восточной Азии угадывается некоторый общий процесс политического наследования. И чтобы понять этот процесс, нам необходимо рассмотреть новую колониальную археологию XIX в, сделавшую такие музеи возможными. До начала XIX в. колониальные правители в Юго- Восточной Азии проявляли мало интереса к древним памятникам цивилизаций, которые они себе подчинили. Томас Стэмфорд Раффлз, грозный эмиссар из Калькутты времен Уильяма Джонса, был первым видным колониальным чиновником, который не только собрал огромную личную коллекцию местных objets d ’art*, но и стал систематически изучать их историю. С этих пор величественные красоты Боробудура, Ангкора, Пагана и иных древних достопримечательностей стали все чаще извлекать на свет, очищать от диких зарослей, измерять, фотографировать, реконструировать, огораживать, анализировать и выставлять напоказ. Колониальные археологические службы стали влиятельными и престижными институтами на работу в них привлекали исключительно талантливых ученых-чиновников30. Доскональное исследование того, почему и когда это произошло, увело бы нас слишком далеко от нашей темы. Здесь, вероятно, достаточно будет предположить, что это изменение было как-то связано с упадком торгово-коло- ниальных режимов двух великих Ост-Индских компаний и становлением подлинно современной колонии, напрямую присоединенной к метрополии. Соответственно, престиж колониального государства был теперь тесно связан с престижем его заморского господина. Достойно внимания, сколь интенсивно сосредоточились археологические усилия на восстановлении впечатляющих памятников (и как эти памятники стали наноситься на карты, предназначенные для массового тиражирования и наставления это была своего рода некрологическая перепись. В этом акценте, несомненно, нашла отраже- * Произведений искусства ( фр. Прим. пер Б. Андерсон. Воображаемые сообщества ние и всеобщая мода на все восточное. Однако огромные средства, вкладываемые в это дело, позволяют заподозрить, что у государства былина то свои собственные причины, не имевшие отношения к науке. Наум приходят целых три таких причины, из которых последняя, безусловно, самая важная. Во-первых, археологический бум совпал повремени с началом политической борьбы вокруг стратегии государства в сфере образования. Поборники прогресса — как колонисты, таки коренные жители — требовали крупных вложений в современное школьное образование. Против них выступили стройными рядами консерваторы, которые боялись долгосрочных последствий такого образования и предпочитали, чтобы аборигены оставались аборигенами. В этом свете, археологические реставрации, за которыми вскоре последовало поддерживаемое государством издание традиционных литературных текстов, можно рассматривать как своего рода консервативную образовательную программу, которая служила также и предлогом для сопротивления давлению со стороны прогрессистов. Во-вторых, официальная идеологическая программа реконструкций всегда выстраивала строителей памятников и колониальных туземцев в некоторого рода иерархию. В ряде случаев, как, например, дох годов нашего века в Голландской Ост-Индии, муссировалась идея, что строители на самом деле не принадлежали к той расе, к которой принадлежат местные жители (и что ими были в действительности выходцы из Индии. В других случаях, как, например, в Бирме, воображение рисовало образ векового упадка, из-за которого нынешнее коренное население уже неспособно к великим деяниям своих предполагаемых предков. Представленные в этом свете, реконструируемые памятники, противостоя окружающей сельской нищете, как будто говорили коренным жителям само наше присутствие показывает, что вы всегда были (или давно уже стали) неспособными ник величию, ник самоуправлению. Третья причина интересует нас больше, иона теснее связана с картой. Ранее, обсуждая историческую карту, мы уже увидели, что колониальные режимы начали 10. Перепись, карта, музей 199 связывать себя в такой же мере с древностью, как и с завоеванием, руководствуясь первоначально беззастенчиво макиавеллианскими мотивами своей легализации. Однако со временем откровенно грубых речей оправе завоевывать становилось все меньше и меньше, и все больше усилий направлялось на создание альтернативных ле гитимностей. Множилось число европейцев, родившихся в Юго-Восточной Азии и склонных считать ее своей родиной. Монументальная археология, все больше связываясь с туризмом, позволяла государству предстать в роли защитника обобщенной, нов тоже время местной Традиции. Старые священные места должны были быть инкорпорированы в карту колонии, а их древний престиж (который в случае его исчезновения, как часто и обстояло дело, государство было призвано возродить) на картографов. Эту парадоксальную ситуацию прекрасно иллюстрирует тот факт, что восстановленные памятники часто были окружены изящно выложенными газонами и тут и там неизменно были расставлены полные всевозможных дат пояснительные таблички. Более того, памятники эти следовало держать безлюдными попасть в них могли только проезжие туристы (и, по мере возможности, там не должно было быть никаких религиозных церемоний или паломничеств). Превращенные таким образом в музеи, они вернулись к жизни в новом качестве — как регалии светского колониального госу дарства. Но, как было отмечено выше, характерной особенностью инструментов этого светского государства была бесконечная воспроизводимость, ставшая возможной в техническом плане благодаря печати и фотографии, а в поли- тико-культурном плане — благодаря неверию самих правителей в реальную святость местных достопримечательностей. Повсюду можно вывести своего рода прогрессию) Увесистые, технически изощренные археологические отчеты, набитые десятками фотографий, в которых фиксируется процесс воссоздания конкретных, особых руин) Роскошные книги для массового потребления со множеством вклеенных иллюстраций, на которых изображаются все основные достопримечательности, реконст Б. Андерсон. Воображаемые сообщества руированные в пределах колонии (тем лучше, если, как в Нидерландской Индии, имелась возможность сопоставить индусско-буддийские храмы с восстановленными исламскими мечетями. Благодаря печатному капитализму возникает своего рода художественная перепись государственного наследия, которую подданные государства могут купить, хотя и за немалые деньги (3) Общая логоти- пизация, ставшая возможной благодаря описанным выше процессам профанирования. Примером этой стадии являются почтовые марки с характерными для них сериями, посвященными тропическим птицам, фруктам, фауне а почему бы также и не памятникам Той же логике подчинены почтовые открытки и школьные учебники. Отсюда всего один шаг до рынка отеля «Паган», жареных цыплят по-боробудурски и т. д. Хотя такой тип археологии, достигший зрелости в эпоху механического воспроизведения, был в основе своей политическим, он был политическим на столь глубоком уровне, что почти никто, включая персонал колониального государства (который км годам нашего века почти везде в Юго-Восточной Азии на 90 процентов был туземным, этого даже не осознал. Он превратился вне что совершенно заурядное и повседневное. Но именно в бесконечной каждодневной воспроизводимости этих регалий проявляло себя реальное могущество государства. Вероятно, нет ничего особенно удивительного в том, что обретшие независимость государства, многое позаимствовав у своих колониальных предшественников, унаследовали и эту форму политической музеизации. Например ноября 1968 г. в рамках торжеств, посвященных й годовщине независимости Камбоджи, Нородом Сианук выставил в национальном спортивном комплексе в Пномпене большую копию ангкорского храма Байон из дерева и папье-маше35. Копия была исключительно грубой и неточной, но благодаря логотипизации, произошедшей в колониальную эпоху, послужила своей цели мгновенной узнаваемости. Ах, наш Байон!» — но уже без какого-либо упоминания о его французских колониальных реставраторах. Реконструированный французами Ангкор-Ват, опять-таки в форме «картинки-загадки», 10. Перепись, карта, музей 201 стал, как уже говорилось в главе 9, основным символом в череде сменявших друг друга флагов роялистского режима Сианука, милитаристского режима Лон Нола и якобинского режима Пол Пота. Удивительнее выглядят свидетельства такого наследования на более массовом уровне. Ярким примером служит серия живописных полотен с изображением эпизодов национальной истории, заказанная в е годы министерством образования Индонезии. Эти картины должны были быть запущены в массовое производство и разосланы по всем начальным школам повсюду на стенах школьных классов юные индонезийцы должны были видеть визуальные репрезентации прошлого своей страны. Большинство задних планов было выполнено в предсказуемом сентиментально-натуралистическом стиле коммерческого искусства начала X X в, человеческие же фигуры были взяты либо с музейных диорам колониальной эпохи, либо из псевдоисторических представлений народного театра ваянг оранг. Наибольший интерес из всей серии представляла, однако, картина, предлагавшая детям репрезентацию Боробудура. Этот колоссальный памятник сего образами Будды, 1460 сюжетными и 1212 декоративными каменными плитами есть поистине фантастическая сокровищница древней яванской скульптуры. Однако, досточтимый художник изображает это чудо в период его величия (IX в) поучительно своевольно. Боробудур предстает полностью выкрашенным в белый цвет в нем нет и следа какой бы тони было скульптуры. Он окружен ухоженными лужайками и тенистыми аллеями — и нигде ни единой души. Кто- то, возможно, сказал бы, что эта пустынность отражает неловкость современного мусульманского художника перед лицом древней буддийской реальности. Однако я предполагаю, что на самом деле мы видим здесь прямое наследие колониальной археологии Боробудур как государственную регалию и как логотип ну, конечно же, это он. Боробудур, еще более могущественный в качестве знака национальной идентичности в силу осознания каждым человеком местоположения этого Боробудура в бесконечном ряду идентичных Боробудуров. Б. Андерсон. Воображаемые сообщества Таким образом, в переписи, карте и музее, тесно взаимно связанных друг с другом, ярко проявляется особый стиль представления позднеколониальным государством своих владений. Основой этого стиля была тотализи- рующая классификационная разметка, которую можно было с бесконечной гибкостью применять ко всему, что попадало под реальный или предполагаемый контроль государства к народам, регионам, религиям, языкам, продуктам, памятниками т. д. Следствием этой разметки была способность всегда про все что угодно сказать, что вот это, именно это, а не то, и что место этому именно здесь, а не там. Все было разграниченным, определенными, следовательно, в принципе исчислимым. (В смешные классификационные и под классификационные учетные ячейки, озаглавленные другое, упрятывались с помощью восхитительной бюрократической trompe l'oeil* все аномалии, присутствующие в реальной жизни) Тканью же, которая накладывалась на указанную основу, было то, что можно назвать сериализацией: допущение, что мир состоит из воспроизводимых множественных чисел. Частное всегда выступало как временный представитель ряда, и обращаться с ним следовало соответственно. Поэтому колониальное государство вообразило китайский ряд раньше, чем китайца, а националистический ряд — еще до появления националистов. Еще никто не нашел для этой структуры разума лучшую метафору, чем великий индонезийский романист Прамудья Ананта Тур, назвавший заключительный том своей тетралогии о колониальном периоде «Rumah Ка- са» — Стеклянный дом. Это не менее могущественный образ тотальной просматриваемости, чем Паноптикум Бентама. Ведь дело непросто в том, что колониальное государство стремилось создать под своим контролем идеально просматриваемый человеческий ландшафт эта «просматриваемость» требовала, чтобы у каждого человека и каждой вещи был (так сказать) серийный номер. Этот стиль воображения возник не из воздуха. Он был продуктом технологических достижений навигации Оптической иллюзии фр. (Прим. пер 10. Перепись, карта, музей астрономии, часового дела, топографии, фотографии и печати, не говоря ужо глубокой движущей силе капита лизма. Итак, карта и перепись сформировали грамматику, которая должна была принадлежащих условиях сделать возможными Бирму и бирманцев, Индонезию и индонезийцев. Однако конкретные воплощения этих возможностей, которые и сегодня, спустя много лет после исчезновения колониального государства, живут полноценной жизнью, были очень многим обязаны тому, как представляло себе колониальное государство историю и власть. В доколониальной Юго-Восточной Азии археология была немыслимым занятием в неколонизирован- ном Сиаме она была воспринята с большим опозданием и с оглядкой на созданный колониальным государством образец. Археология создавала серийный ряд древние памятники, разбиваемый на сегменты с помощью классификационных географическо-демографических ячеек Нидерландская Индия и Британская Бирма. Каждая руина, будучи воспринята в рамках этого профанно- го ряда, становилась доступной для обследования и бесконечного копирования. В то время как археологическая служба колониального государства создавала техническую возможность монтировать этот ряд в картографической и фотографической форме, само государство могло рассматривать эти серии, вплоть доисторических времен, как альбомы с изображениями своихпред- ков. Данный конкретный Боробудур, или кокретный Па ган никогда не представляли особого интереса для государства сними его связывала только археология. Воспроизводимые серийные ряды , однако, создавали ту историческую глубину поля, которую с легкостью унаследовали постколониальные правопреемники колониальных государств. Конечным логическим результатом был логотип (будь то «Пагана» или Филиппин — почти без разницы, который самой своей незаполненностью, бес- контекстностью, визуальной запоминаемостью и бесконечной воспроизводимостью в любом направлении соединил перепись и карту в едином нерасторжимом объятии ПАМЯТЬ И ЗАБВЕНИЕ Пространство новое и старое Нью-Йорк, Нуэво-Леон, Нувель Орлеан, Нова-Лижбоа, Новый Амстердам. Уже в XVI в. у европейцев стала складываться странная привычка использовать для именования отдаленных мест — сначала в Америках ив Африке, а затем в Азии, Австралии и Океании — новые версии старых (тем самым) топонимов, обозначавших их родные места. Более того, они сохраняли эту традицию даже тогда, когда эти места переходили в руки других имперских хозяев. Так, Nouvelle Orléans без лишнего шума превратился в NewOrlean Новый Орлеан, a Nieuw Zeeland — в New Zealand Новую Зеландию]. Вообще говоря, в самом именовании политических или религиозных мест как новых не было ничего особенно нового. В Юго-Восточной Азии, например, можно найти вполне древние города, названия которых тоже включают слово, обозначающее новизну Чиангмай (Новый Город, Кота-Бару (Новый Город, Пеканбару (Новый Рынок. Нов этих названиях слово новый неизменно имеет значение преемника, или наследника чего-то исчезнувшего. Новое и старое соединяются в них диахро нически, и первое всегда как будто испрашивает двусмысленного благословения у умерших. Что поражает в американских именованиях XVI — XVIII вв., так это то, что новое и старое понимались в них синхрониче ски, как сосуществующие в гомогенном, пустом времени. Бискайя соседствует здесь с Нуэва-Бискайей, а Нью- Лондон — с Лондоном это скорее идиома братского соревнования, чем наследования. Исторически эта новая синхроническая новизна могла возникнуть лишь тогда, когда у достаточно больших 11. Память и забвение 205 групп людей сформировалась способность к восприятию себя как групп, живущих параллельной жизнью с другими достаточно большими группами людей — и пусть даже никогда сними не встречавшихся, но наверняка движущихся по общей сними траектории. Затри столетия, прошедших с 1500 по 1800 гг., накопление технических нововведений в областях кораблестроения, мореплавания, часового дела и картографии, пройдя через горнило печатного капитализма, сделало возможным такого рода воображение. Открылась мыслимая возможность жить на перуанских нагорьях, в пампасах Аргентины или близ гаваней Новой Англии и вместе стем чувствовать свою связь с определенными регионами или сообществами Англии или Иберийского полуострова, удаленными на многие тысячи миль. Человек мог в полной мере сознавать, что разделяет сними (в разной степени) общие языки религиозное вероисповедание, общие обычаи и традиции, но без великого ожидания будущей встречи со своими партнерами2. Чтобы это чувство параллельности, или одновременности, не только возникло, но и привело к масштабным политическим последствиям, необходимо было, чтобы параллельные группы разделяло большое расстояние и чтобы новейшая из них обладала большой численностью, была закреплена на земле и строго подчинялась старшей. В Америках эти условия оказались соблюдены, как никогда раньше. Прежде всего, широта Атлантического океана и разительное отличие географических условий по разные его стороны сделали невозможной ту постепенную абсорбцию населений в более широкие полити- ко-культурные единицы, благодаря которой Las Espahas превратились в Espana, а Шотландия влилась в состав Соединенного Королевства. Во-вторых, как было отмечено в главе 4, европейская миграция в Америки достигла поистине потрясающих масштабов. К концу XVIII в. в 16 тысячном населении Западной империи испанских Бурбонов было не менее 3200 тыс. белых (и среди них — не более 150 тыс. peninsulares)3. Сама численность этого иммигрантского сообщества не меньше, чем его подавляющее военное, экономическое и техническое превосходство над коренными населениями, гарантировала Б. Андерсон. Воображаемые сообщества сохранение его культурной сплоченности и локальной политической власти. В-третьих, имперская метрополия избавилась от огромных бюрократических и идеологических аппаратов, которые на протяжении многих столетий помогали ей навязывать свою волю креолам. Стоит задуматься об одних лишь проблемах материаль но-технического обеспечения, с этим связанных, как сразу производит впечатление способность Лондона и Мадрида вести длительные контрреволюционные войны против мятежных американских колонистов.) О новизне всех этих условий говорит то, насколько резко они отличаются от великих (и примерно тогда же происходивших) китайских и арабских миграций в Юго- Восточную Азию и Восточную Африку. Эти миграции редко были спланированы метрополией и еще реже порождали стабильные отношения субординации. В случае китайцев единственной неявной параллелью служит необычайная серия дальних путешествий через Индийский океан, предпринятых вначале в. под предводительством блистательного дворцового евнуха адмирала Чжэн Хэ. Целью этих отважных экспедиций, организованных по распоряжению императора Юн-лэ, было установление монополии императорского двора на внешнюю торговлю с Юго-Восточной Азией и регионами, находившимися еще дальше на запада также оказание противодействия ограблениям частных китайских торговцев. К середине века провал этой политики стал очевиден с этого времени династия Мин прекратила заморские путешествия и делала все от нее зависящее, чтобы не допустить эмиграции из Срединного государства. Когда в 1645 г. Южный Китай оказался под властью Маньчжурской династии, это вызвало широкий поток беженцев, направлявшихся в Юго-Восточную Азию, для которых какие бы тони было политические связи с новой династией были немыслимы. Последующая политика династии Цин существенно не отличалась от позднеминской. В частности, в 1712 г. указом императора Кан-си любая торговля с Юго-Восточной Азией была запрещена кроме того, в указе говорилось, что императорская канцелярия обратится к иноземным державам с просьбой возвращать китайцев, покинувших пределы страны, на родину 11. Память и забвение 207 дабы они могли быть казнены. Последняя великая волна заморской миграции пришлась на XIX в, когда династия вошла в период распада, а в колониальной Юго- Восточной Азии и Сиаме сложился огромный спрос на неквалифицированную китайскую рабочую силу. Поскольку практически все мигранты были политически отрезаны от Пекина и, вдобавок к тому, были людьми неграмотными, говорившими на взаимно непонятных языках, они либо в большей или меньшей степени абсорбировались в местные культуры, либо полностью переходили в подчинение к господствующим европейцам7. Что касается арабов, то большинство их миграций происходило из Хадрамаута, который никогда — нив эпоху Османской империи, ни во времена правления Великих Моголов — не был метрополией. Предприимчивые индивиды могли найти способы основать локальные княжества, как это сделал, например, один купец, основавший в 1772 г. королевство Понтианак на Западном Борнео однако он женился на местной девушке, вскоре утратил свою «арабскость», если даже не исламскую веру, и все время оставался подчинен разраставшимся в Юго-Вос- точной Азии голландской и английской империям, а не какой-либо ближневосточной державе. В 1832 г. Сейид Саид, султан Маската, создал на побережье Восточной Африки мощную военную базу и обосновался на острове Занзибар, сделав его центром процветающего хозяйства по производству гвоздики. Однако англичане, применив военную силу, вынудили его разорвать прежние связи с Маскатом8. Таким образом, ни арабам, ни китайцам — несмотря на совершаемые ими примерно в те же столетия, что и европейцами, массовые морские экспедиции — не удалось создать сплоченные, богатые, сознающие себя креольскими сообщества, подчиненные центру, которым была бы великая метрополия. Поэтому мир таки не увидел подъем Новых Баер или Новых Уханей. Двойственность Америки ее причины, схематично описанные выше, помогают объяснить, почему национализм появился сначала в Новом Свете, а не в Старом. Кроме того, они высвечивают две характерные особенности революционных войн, бушевавших в Новом Свете в период между 1776 и 1825 гг. С одной стороны, ни у кого из кре Б. Андерсон. Воображаемые сообщества ольских революционеров ив мыслях не было оставить империю невредимой, за исключением такого переупо рядочения ее внутреннего распределения власти, которое перевернуло бы прежние отношения подчинения, перенеся метрополию с европейского берега на американский. Иными словами, цель была не в том, чтобы Новый Лондон превзошел, ниспроверг или разрушил Старый, а в том, чтобы и далее сохранить их параллельность. (Насколько нов был этот стиль мышления, можно увидеть из истории прежних империй периода упадка, где часто мечтали о замещении старого центра) С другой стороны, хотя эти войны несли колоссальные страдания и характеризовались настоящим варварством, ставки по какому-то странному стечению обстоятельств были довольно низкими. Нив Северной, нив Южной Америке креолам не было нужды бояться физического истребления или обращения в рабство, в отличие от многих других народов, оказавшихся на пути прущего напролом европейского империализма. Ведь, в конце концов, они были белыми, христианами, говорили на испанском или английском языке к тому же они были посредниками, необходимыми метрополиям для удержания под европейским контролем экономического богатства западных империй. Стало быть, они представляли собой значимую внеевро пейскую группу, которая находилась в подчинении у Европы, но которой в тоже время не было нужды безрассудно Европу бояться. Революционные войны, сколь бы они ни были жестокими, все же несли в себе и нечто обнадеживающее, в том смысле, что это были войны между родственниками Семейные узы давали гарантию того, что по прошествии периода взаимной ожесточенности между бывшими метрополиями и новыми нациями могли быть восстановлены тесные культурные, а иногда политические и экономические связи. |