тело. Тело п.. Бессел ван дер КолкТело помнит все. Какуюроль психологическая
 Скачать 4.89 Mb.
|
|
Глава 1. Уроки от ветеранов Вьетнамской войны Я стал собой сегодняшним в возрасте двенадцати лет, морозным пасмурным днем зимой 1975 года… Это было давно, однако то, что говорят о прошлом, неверно… Оглядываясь назад, я понимаю, что все последние двадцать шесть лет украдкой заглядываю в этот пустынный переулок. Халед Хоссейни, «Бегущий за ветром» Жизни некоторых людей текут, словно рассказ; в моей было много остановок, после которых все начиналось сначала. Вот что делает с людьми травма. Она прерывает сценарий… Это просто случается, а затем жизнь продолжается. Никто вас к этому не готовит. Джессика Штерн, «Отрицание: воспоминания об ужасе» Четверг после Дня независимости 3 1978 года стал мо- им первым днем в качестве штатного психиатра в Бостон- ской клинике для ветеранов. Вешая в своем новом кабине- те на стену репродукцию моей любимой картины Брейгеля «Притча о слепых», я услышал какой-то шум, доносящий- 3 4 июля – национальный американский праздник в честь принятия Деклара- ции независимости США в 1776 году, празднование сопровождается фейервер- ками, семейными пикниками и барбекю, ярмарками и т. д. – Прим. пер. ся из приемной внизу по коридору. Мгновение спустя круп- ный взъерошенный мужчина в заляпанном костюме-тройка с журналом «Soldier of Fortune» 4 под мышкой вваливается в мой кабинет. Он был настолько возбужден и с таким оче- видным похмельем, что я засомневался, смогу ли я вообще как-либо помочь этому громиле. Я попросил его присесть и спросил, что могу для него сделать. Его звали Том. Десятью годами ранее он в составе мор- ской пехоты воевал во Вьетнаме. Он провел праздничные выходные, отсиживаясь в своей адвокатской конторе в цен- тре Бостона, где он пил и рассматривал старые фотографии, вместо того, чтобы проводить время с семьей. По опыту про- шлых лет он знал, что шум, фейерверки, жара, а также пик- ник на заднем дворе у его сестры на фоне густой летней лист- вы – все это напоминало ему о Вьетнаме – сведут его с ума. Он боялся находиться рядом с семьей в таком состоянии, потому что вел себя словно монстр по отношению к своей жене и двум маленьким детям. От шума детских голосов он приходил в такое взволнованное состояние, что пулей выле- тал из дома, чтобы не причинить им вреда. Успокаивался он, лишь напиваясь до беспамятства либо разъезжая на высокой скорости на своем «Harley-Davidson». Ночь не приносила облегчения – он постоянно просыпался от кошмаров про засаду, в которую они 4 «Солдат удачи», если дословно, но на самом деле просто «наемник». – Прим. пер. попали на рисовых полях во Вьетнаме, когда все солдаты его взвода были убиты или ранены. Он мысленно переносился в прошлое, видя перед глазами мертвых вьетнамских детей. Кошмары были настолько ужасными, что он боялся засы- пать и частенько большую часть ночи не смыкал глаз, про- должая напиваться. Утром жена заставала его в отключке на диване в гостиной, и ей вместе с детьми приходилось ходить вокруг него на цыпочках, пока она готовила им завтрак и со- бирала в школу. Поведав мне эту предысторию, Том рассказал, что закон- чил школу в 1965 году лучшим выпускником своего клас- са. Следуя семейной традиции, он сразу же записался добро- вольцем в корпус морской пехоты. Его отец служил во вре- мя Второй мировой войны в армии генерала Паттона, и Том никогда не сомневался в том, что тоже пойдет на службу. Будучи крепким, умным, с лидерскими качествами, Том по- сле окончания базовой военной подготовки чувствовал себя полностью готовым к службе и всем ее сюрпризам. Во Вьет- наме он быстро стал командиром взвода, и в его подчинении оказались восемь других морских пехотинцев. Когда людям удается выжить, пробираясь сквозь грязь под пулеметным огнем, они зачастую испытывают гордость за себя и своих сослуживцев. Когда срок службы подошел к концу, Том был с почестя- ми отправлен в запас, и все, что ему хотелось, – это оста- вить Вьетнам в прошлом. Внешне, казалось, именно так он и поступил. Воспользовавшись положенными ему льготами по закону о правах военнослужащих, он поступил в кол- ледж, получил юридическое образование, женился на своей школьной возлюбленной и обзавелся двумя сыновьями. Тому было не по себе от того, насколько сложно ему оказалось испытывать реальные чувства к своей жене, несмотря на все ее письма, которые поддерживали его во время творившегося в джунглях безумия. Том притворялся, всячески стараясь вести нормальную жизнь, в надежде, что это поможет ему снова стать собой. К этому времени у него были успешная адвокатская практика и идеальная семья, однако он чувствовал, что с ним далеко не все в порядке: внутри него словно все умерло. Хотя Том и стал первым ветераном, с которым мне дове- лось столкнуться в работе, многие аспекты его истории были мне прекрасно знакомы. Я вырос в Голландии в послевоен- ные годы, играл в разбомбленных зданиях, а мой отец был настолько ярым противником нацистов, что его отправили в концентрационный лагерь. Он никогда не говорил со мной о войне, однако временами поддавался вспышкам безудерж- ного гнева, которые повергали меня в детстве в шок. Как у человека, который каждое утро тихонько спускался по лест- нице на первый этаж, чтобы помолиться и почитать Библию, пока его семья спит, мог быть столь свирепый нрав? Как че- ловек, посвятивший свою жизнь борьбе за социальную спра- ведливость, мог быть наполнен такой злобой? Я становил- ся свидетелем такого же необъяснимого поведения и у свое- го дяди, которого взяли в плен японцы в голландской Ост- Индии (ныне Индонезия), а затем отправили рабом в Бирму (ныне Мьянма. – Прим. пер.), где он принял участие в стро- ительстве знаменитого моста через реку Кхуэной. Он тоже редко когда заводил разговоры про войну и так же частенько впадал в приступы неконтролируемой ярости. Слушая Тома, я думал о том, мучили ли моего отца и моего дядю подобные болезненные воспоминания и ночные кошмары – не оберегали ли они своих близких, лишив се- бя возможности обрести настоящую радость в жизни. Долж- но быть, где-то в глубине моего разума также затаились вос- поминания о моей охваченной страхом – и зачастую пуга- ющей – матери, которую, как я теперь понимаю, терзала ее собственная детская травма. Она имела привычку падать в обморок каждый раз, когда я спрашивал у нее про ее детство, а затем винить меня в том, что я ее расстроил. Воодушевленный моей явной заинтересованностью, Том принялся рассказывать о том, насколько напуганным и рас- терянным он себя чувствовал. Он боялся, что превращается в своего отца, который вечно сердился и редко разговаривал со своими детьми – разве что осуждал их, ставя в пример своих сослуживцев, пожертвовавших своими жизнями под Рождество 1944 года во время Арденнской операции 5 Когда сеанс приблизился к завершению, я сделал то, что обычно делают врачи: сосредоточился на той части истории Тома, которая, как мне казалось, была мне понятна – его ночных кошмарах. Будучи студентом-медиком, я работал в лаборатории изучения сна, где наблюдал за циклами сна- бодрствования пациентов и писал об этом статьи. Я также принимал участие в первых исследованиях положительного применения психотропных препаратов в 1970-х. Хотя мне и не хватало знаний, чтобы охватить проблему Тома целиком, в кошмарах я хоть немного, да разбирался, и, будучи челове- ком, с энтузиазмом верующим в то, что химия способна сде- лать нашу жизнь лучше, я выписал ему препарат, который, как показывал опыт, эффективно справляется с уменьшени- ем частоты и интенсивности ночных кошмаров. Я назначил Тому повторный прием через две недели. Когда он пришел ко мне во второй раз, я с нетерпением спросил Тома, помогли ли ему лекарства. Он сказал, что не стал пить таблетки. Пытаясь сдержать собственное раздра- жение, я поинтересовался, почему. «Я понял, что если при- му таблетки и кошмары пройдут, – ответил он, – то я брошу своих товарищей, и их смерть окажется напрасной. Я должен хранить в себе воспоминания о тех, кто погиб во Вьетнаме». Я был потрясен: преданность Тома мертвым не давала 5 Операция немецких войск на Западном фронте в ходе Второй мировой вой- ны. – Прим. ред. ему жить собственной жизнью, как это в точности было с его отцом. Пережитая травма лишила и отца, и сына смыс- ла жизни. Как это случилось и что можно с этим поделать? В то утро я осознал, что, скорее всего, посвящу всю свою оставшуюся карьеру разгадке тайны психологической трав- мы. Как именно внушающие ужас воспоминания приводят к тому, что люди оказываются безнадежно застрявшими в прошлом? Что такого происходит в голове у людей, из-за че- го они застревают в том месте, из которого им отчаянно хо- чется сбежать? Почему война для этого человека не подошла к концу в феврале 1969-го, когда его родители обняли его в бостонском международном аэропорту Логан по его возвра- щении из Дананга? Потребность Тома жить с вечной памятью о своих товари- щах дала мне понять, что он страдал от куда более серьезной и сложной проблемы, чем просто неприятные воспоминания или нарушенные химические процессы в мозге – ну или по- врежденный нейронный контур 6 , отвечающий за страх. До той злополучной засады в рисовых полях Том был преданным и любящим другом, который умел наслаждаться жизнью и получать от нее удовольствие. Но в один момент ужасная травма все раз и навсегда 6 Нейронная сеть, состоящая из элементов двух основных типов – возбуждаю- щих и тормозных нейронов, – соединенных строго определенным образом. По сути, это структурные элементы нервной системы, подобно микросхеме в элек- троприборе. – Прим. ред. изменила. За время работы в клинике для ветеранов мне довелось повстречать многих людей с похожей реакцией. Столкнув- шись даже с малейшей фрустрацией 7 , наши ветераны мгно- венно впадают в крайнюю ярость. Стены клиники испещре- ны следами от их кулаков на штукатурке, а охрана постоян- но вынуждена защищать от их нападок агентов по претензи- ям и администраторов. Разумеется, поведение ветеранов нас пугало, однако у меня оно также и вызывало любопытство. Мы с женой сталкивались с похожими проблемами у на- ших детей, которые постоянно гневно капризничали, когда их заставляли есть шпинат или надевать теплые носки. По- чему же я совершенно не переживал по поводу их незрелого поведения, однако чрезвычайно беспокоился из-за происхо- дящего с ветеранами (разумеется, если не брать во внимание масштабы ущерба, который способен нанести взрослый че- ловек по сравнению с маленьким ребенком)? Причина была в моей полной уверенности в том, что при правильном вос- питании и заботе мои дети постепенно научатся справляться с фрустрацией и разочарованием, однако сильно сомневал- ся, что смогу помочь нашим ветеранам вновь обрести поте- рянный на войне самоконтроль. К сожалению, моя подготовка в психиатрии никак не на- учила меня справляться с проблемами, наблюдавшимися у 7 Фрустрация – психическое состояние, возникающее в ситуации несоответ- ствия желаний имеющимся возможностям. – Прим. ред. Тома и других ветеранов. Я отправился в медицинскую биб- лиотеку на поиски книг о неврозе военного времени, бое- вой психической травме, контузии, а также информации обо всех остальных диагнозах и определениях, которые, как мне казалось, могли помочь пролить свет на состояние моих па- циентов. К моему удивлению, в библиотеке клиники для ве- теранов не оказалось ни одной книги, касающейся подобных проблем. Спустя пять лет после того, как Вьетнам покинул последний американский солдат, проблема боевой психоло- гической травмы по-прежнему не получила огласки. Нако- нец, в библиотеке Гарвардской медицинской школы я обна- ружил книгу «Травматические неврозы военного времени», опубликованную в 1941 году психиатром по имени Абрам Кардинер. В ней описывались наблюдения Кардинера за ве- теранами Первой мировой войны, и она была опубликована в преддверии ожидаемого наплыва контуженых и перенесших психологические травмы солдат, ставших жертвами Второй мировой войны (2). Кардинер рассказывал о том же самом явлении, с кото- рым столкнулся и я: после войны его пациенты были охва- чены чувством опустошения; они становились замкнутыми и отстраненными, даже если раньше вели активную жизнь. То, что Кардинер называл «травматическими неврозами», сегодня мы именуем посттравматическим стрессовым рас- стройством – ПТСР. Кардинер отметил, что у жертв травма- тических неврозов развивались хроническая бдительность и чувствительность к угрозе. Мое особое внимание привлек подведенный им итог: «корнем невроза является физионев- роз» (введенный самим Кардинером термин. – Прим. пер.) (2). Другими словами, посттравматический стресс не просто находится «у человека в голове», как полагали некоторые, а имеет определенную физиологическую основу. Кардинеру даже удалось понять, что природа наблюдаемых симптомов кроется в реакции всего организма на изначально получен- ную психологическую травму. Описание Кардинера подтверждало мои собственные на- блюдения, что внушало уверенность, однако в его работе по- чти ничего не говорилось о том, как я могу помочь ветера- нам. Нехватка литературы на эту тему была серьезным пре- пятствием, однако мой великолепный учитель, Элвин Се- мрад, научил нас не доверять учебникам. Он говорил, что у нас есть только один учебник: наши пациенты. Это зву- чит невероятно просто, однако, подталкивая нас к тому, что- бы полагаться на полученные на собственном опыте зна- ния, Семрад также предупреждал, насколько на самом деле сложным является процесс их приобретения, так как люди – непревзойденные эксперты принимать желаемое за действи- тельное и скрывать правду. Помню, как он говорил: «Наи- большим источником наших страданий является ложь, кото- рую мы твердим самим себе». Работая в клинике для вете- ранов, я вскоре осознал, насколько порой мучительно быва- ет принять реальность. Причем это в равной мере касалось как меня, так и моих пациентов. Нам на самом деле не хочется знать, через что проходят на войне солдаты. Нам не хочется знать, как много детей ста- новятся жертвами насилия в нашем обществе или сколько пар – почти треть – сталкиваются в своих отношениях с фи- зическим насилием. Нам хочется считать свою семью без- опасным островком в безжалостном мире, а свою страну – населенной просвященными, цивилизованными людьми. Мы предпочитаем думать, что жестокость происходит лишь в отдаленных местах, таких как Дарфур или Конго. Даже сторонним наблюдателям весьма тяжело становиться свидетелями чужой боли. Стоит ли тогда удивляться, что пережившие психологическую травму люди не переносят воспоминания о ней и зачастую ищут спасения в наркотиках, алкоголе, самокалечении, лишь бы заглушить эти невыносимые мысли? Том и другие ветераны стали моими первыми наставни- ками в стремлении понять, как болезненные переживания разрушают людям жизни, а также найти способ помочь им снова жить полной жизнью. Травма и потеря себя Первое проведенное мной в клинике для ветеранов иссле- дование началось с систематических расспросов пациентов о том, что случилось с ними во Вьетнаме. Мне хотелось по- нять, что именно довело их до крайности и почему некото- рые из них сломились, в то время как другие смогли продол- жить жить своей жизнью (3). Большинство мужчин, с кото- рыми я разговаривал, отправлялись на войну, чувствуя себя хорошо подготовленными, сплоченными тяготами базовой военной подготовки. Они показывали друг другу фотогра- фии своих родных и девушек; они мирились с недостатками друг друга. И они были готовы рисковать своими жизнями ради товарищей. Большинство доверяли приятелям свои са- мые темные секреты, а некоторые даже делились друг с дру- гом рубашками и носками. У многих мужчин складывалась крепкая дружба с кем-то из сослуживцев, как между Томом и Алексом. Том познако- мился с Алексом, итальянским парнишкой из Малдена, штат Массачусетс, в свой первый день во Вьетнаме, и они стразу же стали близкими друзьями. Они вместе ездили на джипе, слушали одну и ту же музыку и читали друг другу письма из дома. Они вместе напивались и ухаживали за одними и теми же вьетнамскими девушками, работавшими в барах. Примерно через три месяца после приезда Том повел свой взвод в пеший дозор на закате по рисовым полям. Внезапно из окружавших их зеленых зарослей джунглей посыпался пулеметный огонь, одного за другим раня людей вокруг него. Том рассказал, как наблюдал с беспомощным ужасом за тем, как все члены его взвода за считаные секунды были убиты или ранены. Одно воспоминание навсегда въелось ему в разум: затылок Алекса, рухнувшего лицом вниз на залитое водой поле с задранными вверх ногами. Том со слезами на глазах вспоминал: «Он был моим един- ственным настоящим другом за всю мою жизнь». Ночью Том и дальше слышал крики своих товарищей и видел, как их тела падали в воду. От любых звуков, запахов или образов, напоминавших ему об этой засаде (например, взрывы петард на День независимости), он точно так же впадал в ступор, испытывал ужас и ярость, как в тот день, когда вертолет за- брал его с того злосчастного рисового поля. Пожалуй, еще хуже, чем постоянные мысли о засаде, То- му было от воспоминания о том, что случилось после. Я за- просто могу представить, как ярость Тома из-за смерти его товарищей привела к последовавшему кошмару. Он три ме- сяца справлялся с парализующим стыдом, прежде чем на- брался смелости мне об этом рассказать. С незапамятных времен ветераны, подобно Ахиллу в «Илиаде» Гомера, реа- гировали на смерть своих товарищей неописуемыми актами возмездия. На следующий день после засады обезумевший Том отправился в соседнюю деревню, где убил детей, застре- лил безобидного фермера и изнасиловал вьетнамскую жен- щину. После этого по возвращении домой он уже попросту не мог жить нормальной жизнью. Как можно, глядя в гла- за своей возлюбленной, сказать ей, что ты жестоко изнаси- ловал женщину, вроде нее самой, либо спокойно смотреть, как твой сын делает первые шаги, вспоминая об убитом то- бой ребенке? Для Тома вместе с Алексом навсегда погибла и частичка его самого – та часть, что была хорошей, благо- родной и заслуживавшей доверие. После перенесенной пси- хологической травмы – независимо от того, стала ли она ре- зультатом каких-то действий по отношению к тебе или тво- их собственных поступков, – практически всегда становится сложно поддерживать близкие отношения. Как можно, пере- жив нечто столь немыслимое, научиться доверять себе или кому-то другому? Либо, наоборот, как можно покориться близким отношениям, став жертвой жестокого насилия? Том продолжил исправно ходить ко мне на прием, так как я стал для него некой спасительной отдушиной – отцом, ко- торого у него никогда не было, Алексом, пережившим за- саду. Нужно проявить огромное доверие и смелость, что- бы позволить вспомнить все. Людям, пережившим психи- ческую травму, пожалуй, сложнее всего разобраться со сты- дом из-за своих приступов, будь он объективно оправдан- ным (как в случае совершения злодеяний) или нет (напри- мер, когда ребенок пытается задобрить обидчика). Одним из первых об этом явлении написала Сара Хейли, занимавшая соседний с моим кабинет в бостонской клинике для ветера- нов. В своей статье под заголовком «Когда пациент сообщает о совершенных бесчинствах» (4), которая дала важнейший толчок к сформулированному в итоге диагнозу ПТСР, она написала о том, насколько невыносимо тяжело говорить (и слушать) об ужасных поступках, совершаемых зачастую сол- датами в ходе военных действий. Тяжело думать о страданиях, причиненных другими, однако в глубине души многих переживших психологическую травму людей еще больше преследует стыд за то, что они сделали или не сделали сами в сложившихся обстоятельствах. Они презирают себя за то, насколько напуганными, зависимыми, возбужденными или взбешенными они себя чувствовали. В последующие годы я столкнулся с похожим явлением у детей, которые подверглись насилию: большинство из них страдают от мучительного стыда за действия, которые им пришлось предпринять, чтобы выжить и сохранить связь с человеком, совершившим над ними насилие. Это было осо- бенно актуально, когда обидчик был кем-то из близких род- ственников ребенка, от которого тот зависел, как это зача- стую и бывает. В результате рождается замешательство: че- ловек уже не может понять, стал ли он жертвой, или прини- мал в этом участие добровольно, из-за чего, в свою очередь, у него в голове смешиваются понятия любви и ужаса; боли и наслаждения. Мы еще будем возвращаться к этой дилемме по ходу книги. Черствость Пожалуй, наихудшим симптомом Тома была эмоциональ- ная черствость. Он отчаянно хотел любить свою семью, од- нако попросту не мог вызвать у себя по отношению к ним каких-либо глубоких чувств. Он испытывал эмоциональную отчужденность от всех, словно его сердце заледенело и он жил за стеклянной стеной. Эта неспособность испытывать эмоции касалась и его самого. Он не чувствовал ничего, кро- ме вспышек ярости и стыда. По его словам, он с трудом узна- вал себя в зеркале, когда брился. Выступая в суде, он словно смотрел на себя со стороны, слушал свои слова и недоуме- вал, как этот парень, с точно такой же внешностью и голо- сом, как у него, мог приводить столь убедительные доводы. Выиграв дело, он делал вид, что доволен, а в случае проиг- рыша он словно его предвидел заранее, с самого начала сми- рившись с поражением. Хотя он и был весьма успешным ад- вокатом, он всегда чувствовал себя бессмысленно парящим в невесомости. Единственным, что придавало его жизни какой-то смысл, была его полная вовлеченность в какое-то конкретное дело. В ходе нашего лечения Тому пришлось защищать в суде од- ного бандита, обвиненного в убийстве. На протяжении все- го судебного разбирательства он был полностью поглощен разработкой выигрышной стратегии и неоднократно засижи- вался допоздна, погружаясь в то, что его по-настоящему во- одушевляло. По его собственным словам, это было сродни участию в боевых действиях – он чувствовал себя живым на все сто, и больше ничего не имело значения. Выиграв же де- ло, Том тут же утратил всю свою энергию и целеустремлен- ность. Ночные кошмары снова дали о себе знать, а вместе с ними вернулись и приступы гнева – настолько интенсив- ные, что ему пришлось перебраться в мотель, чтобы огра- дить от себя жену и детей. Одиночество, однако, также бы- ло для него ужасным, потому что демоны войны начинали досаждать ему с удвоенной силой. Том пытался чем-то по- стоянно себя занимать, работал, пил, принимал наркотики – делал все, лишь бы избежать встречи с ними. Он все листал журнал «Soldier of Fortune», раздумывая над тем, чтобы записаться добровольцем на одну из бушую- щих в то время региональных войн в Африке. Той весной он сел на свой «Харлей» и с ревом понесся по Канкамагско- му шоссе в Нью-Хэмпшире. Вибрация, скорость и опасность той поездки помогли ему снова взять себя в руки, и он даже смог вернуться из мотеля обратно к своей семье. Перестройка восприятия Другое исследование, проведенное мной в клинике для ветеранов, началось с изучения ночных кошмаров, однако закончилось тем, как психологическая травма меняет вос- приятие и воображение людей. Билл, бывший медик, нави- давшийся ужасов во Вьетнаме десятью годами ранее, стал первым участником моего исследования ночных кошмаров. После увольнения в запас он поступил в духовную семина- рию и возглавил приход в Конгрегационалистской церкви в пригороде Бостона. У него все складывалось хорошо, пока они с женой не обзавелись первым ребенком. Вскоре после рождения первенца его жена, медсестра, вернулась на рабо- ту, в то время как он оставался дома, совмещая работу над еженедельной проповедью и другие приходские обязанности с заботой о новорожденном. В его самый первый день наеди- не с ребенком тот начал плакать, и на Билла внезапно нахлы- нули невыносимые образы умирающих вьетнамских детей. Биллу пришлось позвонить жене, чтобы она осталась с ре- бенком, в то время как сам он в панике пришел в клинику для ветеранов. Он рассказал, как ему не дают покоя голо- са плачущих детей, а также образы обгоревших и окровав- ленных детских лиц. Мои коллеги решили, что у него явный психоз, так как учебники того времени гласили, что слухо- вые и зрительные галлюцинации являются симптомами па- раноидальной шизофрении. Те же учебники помимо самого диагноза предложили и его объяснение: психоз Билла, ско- рее всего, был вызван его ощущением, будто любовь его же- ны перенеслась с него на новорожденного. Приехав в приемное отделение в тот день, я застал Бил- ла в окружении взволнованных врачей, готовившихся вве- сти ему мощные антипсихотические препараты, а затем за- крыть его в специальной палате. Они описали мне его симп- томы и поинтересовались, что думаю я. Прежде я работал в отделении, специализировавшемся на лечении шизофре- нии, так что его случай вызвал у меня любопытство. Что-то в его диагнозе не сходилось. Я предложил Биллу побеседо- вать и, услышав его историю, невольно перефразировал сло- ва Зигмунда Фрейда, сказанные им о психологической трав- ме в 1985 году: «Думаю, этот человек страдает от воспомина- ний». Я заверил Билла, что постараюсь ему помочь, дал ему кое-какие лекарства, чтобы сдержать панику, а затем пред- ложил вернуться спустя несколько дней, чтобы принять уча- стие в моем исследовании ночных кошмаров (5). Он согла- сился. В рамках этого исследования мы предлагали нашим пациентам пройти тест Роршаха (6). В отличие от других тестов, требующих прямых ответов на вопросы, ответы на тест Роршаха подделать практически невозможно. Он предоставляет нам уникальную возможность наблюдать, как люди составляют мысленные образы по бессмысленным, по своей сути, картинкам: чернильным пятнам. Так как люди по своей природе стремятся всему придать какой-то смысл, то из этих клякс в нашей голове обычно выстраиваются какие-то образы или истории, подобно тому, как мы распознаем в проплывающих над головой облаках различные фигуры, лежа на лужайке в солнечный летний день. То, что людям удается увидеть в этих пятнах, способно многое рассказать нам о том, как работает их мозг. Увидев вторую карточку теста Роршаха, Билл в ужасе вос- кликнул: «Это тот ребенок, которого разорвало у меня на глазах во Вьетнаме! Прямо посередине его обуглившееся те- ло, раны, из которых брызжет во все стороны кровь». Тяже- ло дыша и с выступившим на лбу потом, он явно был в при- ступе паники, вроде того, с которым изначально и пришел в клинику. Хотя я уже и слышал, как ветераны описывали свои живые воспоминания, я впервые стал свидетелем подобно- го. В этот самый момент у меня в кабинете Билл явно видел те же самые образы, чувствовал те же самые запахи и испы- тывал те же самые физические ощущения, что и во время этих событий во Вьетнаме. Через десять лет после того, как у него на руках умирал ребенок, которому он был не в си- лах помочь, банальная чернильная клякса заставила Билла вновь пережить свою травму. Увидев своими глазами, как Билла настигли эти живые воспоминания, я в полной мере осознал, через какую агонию регулярно проходят ветераны, которых я пытался лечить, а также в очередной раз понял, насколько важно найти реше- ние их проблемы. У самого события, породившего травму, каким бы ужасным оно ни было, имелось начало, середина и конец, однако воспоминания о нем, как я теперь видел, могли быть еще хуже. Они всегда приходят неожиданно, и никак нельзя понять, когда они прекратятся. У меня ушли годы, чтобы узнать, как справляться с этими яркими болез- ненными воспоминаниями, и в этом процессе Билл в итоге оказался одним из моих самых главных учителей. Когда мы провели тест Роршаха еще с двадцатью одним ветераном, реакция была аналогичной: шестнадцать из них, увидев вторую карточку, отреагировали так, будто пережи- вали травму военного времени. Вторая карточка Роршаха – первая, в которой присутствуют цвета, и она зачастую про- воцирует так называемый цветовой шок. Ветераны видели на этой карточке «кишки моего друга Джима, когда его разо- рвало минометным снарядом», или «шею моего друга Дэн- ни, когда ему оторвало голову осколком гранаты за обедом». Никто из них не упоминал танцующих обезьян, порхающих бабочек, мужчин на мотоциклах и другие банальные, порой причудливые образы, которые видят большинство людей. Если большая часть ветеранов была явно огорчена уви- денным, реакция остальных пятерых была еще более тре- вожной: на них попросту находило затмение. «Здесь нет ни- чего, – сказал один из них, – просто чернильная клякса». Ра- зумеется, они были правы, однако нормальной реакцией че- ловека является попытка что-то разглядеть в расплывчатой картинке, используя свое воображение. Результаты теста Роршаха дали нам понять, что пережившие травму люди склонны проецировать ее на все вокруг, а также испытывают сложности с интерпретацией происходящего. Ничего другого, казалось, они были видеть не в состоянии. Мы также узнали, что травма воздействует на воображе- ние. Пятеро мужчин, ничего не увидевших в кляксах, попро- сту потеряли способность давать волю своему воображению. Вместе с тем то же самое можно сказать и про остальных шестнадцать ветеранов, потому что, видя в пятнах сцены из своего прошлого, они показали отсутствие гибкости ума, яв- ляющейся характерной чертой воображения. Они попросту проигрывали одну и ту же заевшую пластинку. Воображение играет важнейшую роль в обеспечении ка- чества нашей жизни. Оно позволяет нам сбегать от повсе- дневной рутины, фантазируя о путешествиях, еде, сексе, влюбленности, либо о том, как последнее слово осталось за нами – в общем, обо всем том, что делает нашу жизнь инте- ресной. Воображение позволяет нам увидеть новые возмож- ности – это незаменимый трамплин для исполнения наших желаний. Оно разжигает нашу изобретательность, избавляет от скуки, облегчает боль, усиливает наслаждение и обогаща- ет наши отношения с самыми близкими. Когда люди посто- янно и неконтролируемо возвращаются к своему прошлому, вспоминая момент, когда они в последний раз испытывали яркие, живые эмоции, были чем-то по-настоящему увлече- ны, то они страдают от неспособности проявлять воображе- ние, от потери гибкости мышления. Без воображения нет ни- какой надежды, никаких шансов представить светлое буду- щее, человеку некуда податься, не к чему стремиться. Тест Роршаха также дал нам понять, что пережившие травму люди смотрят на мир совершенно не так, как все остальные. Для большинства из нас идущий по улице чело- век – это просто прогуливающийся прохожий. Жертва же из- насилования, однако, может увидеть в нем человека, кото- рый собирается на нее напасть, и в результате поддаться па- нике. Грозный вид строгой учительницы способен испугать любого ребенка, однако для того, кого бьет отчим, она может стать воплощением мучителя, спровоцировав приступ яро- сти или желание забиться в страхе в угол. В плену травмы В нашей клинике было множество ветеранов, обратив- шихся за психиатрической помощью. Тем не менее ввиду острой нехватки квалифицированных врачей нам только и оставалось, что записывать большинство из них в очередь, несмотря на то, что они продолжали мучить себя и своих родных. Мы стали замечать резкий всплеск арестов ветера- нов за насильственные преступления и пьяные драки – а также пугающее количество самоубийств среди них. Я полу- чил разрешение на организацию группы помощи молодым ветеранам в качестве временного решения, пока не появится возможность приступить к индивидуальному лечению. На первой встрече группы бывших морских пехотинцев первый взявший слово мужчина решительно заявил: «Я не хочу говорить про войну». Я ответил, что присутствующие вольны обсуждать все, что им заблагорассудится. Спустя полчаса мучительной тишины один из ветеранов наконец на- чал рассказывать про пережитое им крушение вертолета. К моему изумлению, все остальные тут же оживились, приняв- шись наперебой рассказывать про свои собственные болез- ненные воспоминания. Все они пришли на следующее со- брание через неделю, а потом и через неделю. В этой группе они нашли отклик и новое осмысление того, что прежде яв- лялось для них лишь ощущением ужаса и пустоты. Они снова почувствовали дух товарищества, имевший столь важное значение для них во время войны. Они настояли на том, что я должен быть частью их группы, и на день рождения подарили мне форму морского пехотинца. Оглядываясь назад, я понимаю, что этот жест раскрыл часть их проблемы: ты либо был с ними, либо нет – либо принадлежал их группе, либо был никем. После перенесенной психологической травмы мир для них четко разделился на тех, кто понимает, и тех, кто нет. Людям, не разделявшим подобных болезненных воспомина- ний, доверять было нельзя, потому что они не могли их по- нять. К сожалению, к таковым зачастую относились супруги, дети и коллеги по работе. Позже я организовал еще одну группу, на этот раз для ве- теранов из армии Паттона (то есть воевавших во Второй ми- ровой. – Прим. пер.) – это были мужчины за семьдесят, го- дившиеся мне в отцы. Мы собирались в восемь утра по по- недельникам. Зимой в Бостоне снежные бури порой пара- лизуют общественный транспорт, однако, к моему изумле- нию, все они приходили на наши встречи даже в метель, хо- тя некоторым из них приходилось по несколько километров пробираться пешком по снегу, чтобы добраться до клиники. На Рождество они подарили мне армейские часы, выпущен- ные в 1940-х годах. Как и в случае с группой морпехов, я не мог быть их врачом, пока они не сделали меня одним из них. Какими бы трогательными ни были эти собрания, вскоре стало понятно, что толк от этих групп весьма ограниченный. Когда я предлагал этим мужчинам поговорить о проблемах, с которыми они сталкиваются в повседневной жизни – их вза- имоотношениях с женами, детьми, девушками и родными; проблемах с начальством и удовлетворении от работы; их злоупотреблении спиртным, – они, как правило, уклонялись от ответа и вместо этого снова принимались рассказывать, как вонзили кинжал в сердце немецкого солдата в Хюртген- ском лесу 8 либо как их вертолет подстрелили во вьетнамских 8 Битва в Хюртгенском лесу – серия ожесточенных боев между американскими и германскими войсками во время Второй мировой войны в лесу Хюртген, став- ших самым длинным сражением на немецкой земле во Второй мировой войне и самым длинным из всех сражений, в котором когда-либо участвовала армия США. – Прим. пер. джунглях. Диагностика посттравматического стресса В эти первые дни в клинике для ветеранов мы клеймили наших переживших войну пациентов всевозможными диа- гнозами – алкоголизм, наркотическая зависимость, депрес- сия, аффективное расстройство и даже шизофрения – и про- бовали все рекомендуемые учебниками варианты лечения. Сколько бы мы ни старались, однако вскоре стало ясно, что толку от наших действий не было почти никакого. От на- значаемых нами сильнодействующих лекарств мозги наших пациентов затуманивались так, что они едва справлялись с повседневными делами. Когда мы призывали их подробней рассказать о породившем травму событии, тем самым мы за- частую непреднамеренно провоцировали полномасштабный приступ ярких болезненных воспоминаний вместо того, что- бы помочь с этой проблемой справиться. Многие из них пре- кращали лечение, потому что оно не только им никак не по- могало, но порой только еще больше все усугубляло. Поворотный момент настал в 1980 году, когда группа ве- теранов войны во Вьетнаме при помощи психоаналитиков из Нью-Йорка по имени Хаим Шатан и Роберт Дж. Лиф- тон добилась от Американской ассоциации психиатров при- знания нового диагноза под названием посттравматическое стрессовое расстройство, описывавшего набор симптомов, в большей или меньшей степени наблюдавшихся у всех наших ветеранов. Систематическое выявление симптомов позволи- ло установить новое расстройство, которым страдали люди, охваченные ужасом и чувством беспомощности. Появление концептуальной модели ПТСР подготовило почву для ради- кальных изменений в нашем понимании пациентов. В конеч- ном счете это привело к всплеску исследований и попыток найти эффективный способ лечения. Независимо от того, случилась ли психологическая травма десять либо более сорока лет назад, мои пациенты попросту не могли преодолеть разрыв между войной и их текущей жизнью. Событие, причинившее им столько боли, одновременно стало для них единственным смыслом в их жизни. Они чувствовали себя снова живыми, лишь когда возвращались к болезненным воспоминаниям о прошлом. Вдохновленный возможностями, открывшимися с этим новым диагнозом, я предложил Управлению по делам вете- ранов провести исследование физиологии болезненных вос- поминаний. Отличаются ли воспоминания людей, страдаю- щих от ПТСР, от воспоминаний о другом травматическом опыте? У большинства людей мысли о неприятном событии в конечном счете пропадают либо перерождаются в более безобидную форму. Большинство же наших пациентов были не в состоянии превратить свои воспоминания в историю, случившуюся с ними в далеком прошлом (7). Письмо с отказом в предоставлении гранта начиналось со следующей строки: «До сих пор не было доказано, что ПТСР имеет отношение к деятельности Управления по делам ве- теранов». Разумеется, сегодня деятельность Управления со- средоточена именно на ПТСР и черепно-мозговых травмах, и ежегодно выделяются значительные средства для приме- нения «способов лечения с доказанной эффективностью» к пережившим психологическую травму ветеранам войн. В те же времена ситуация была иной, и, не желая продолжать работать на организацию, чье мировоззрение столь карди- нально расходилось с моим собственным, я подал заявле- ние на увольнение. В 1982 году я устроился в Массачусет- ский центр психического здоровья, клинику при Гарвард- ском университете, где прежде выучился на психиатра. Мо- ей новой обязанностью было обучать только что зародив- шейся науке – психофармакологии, занимающейся облегче- нием симптомов психических заболеваний с помощью ле- карственных препаратов. На своей новой работе я практически ежедневно сталки- вался с проблемами, которые, как я надеялся, остались в прошлом. Мой опыт с ветеранами войн научил меня столь многому в вопросе терапии психологической травмы, что те- перь я совсем иначе слушал рассказы подверженных депрес- сии и тревожности пациентов о сексуальном и физическом насилии в их семьях. Я был в особенности поражен тому, сколь многие из пациенток рассказывали, как в детстве под- вергались сексуальному насилию. Это вводило меня в заме- шательство: стандартный учебник по психиатрии того вре- мени гласил, что инцест в США – чрезвычайно редкое яв- ление, затрагивающее примерно одну женщину на миллион (8). С учетом того, что в те годы в США жило лишь около ста миллионов женщин, я был удивлен, как сорок семь жен- щин – почти половина всех жертв – очутились в моем каби- нете в больничном подвале. Более того, в учебнике говорилось: «Нет единого мнения относительно того, что сексуальное насилие отца по отноше- нию к дочери способно приводить к развитию у нее последу- ющих психопатологий». Моих пациенток, рассказывавших мне истории про инцест, сложно было назвать лишенными «последующих психопатологий» – они были в глубокой де- прессии, замешательстве и зачастую причиняли себе вред различными способами, например резали себя бритвенны- ми лезвиями. Далее учебник принимался чуть ли не вос- хвалять инцест, объясняя, что «подобные половые отноше- ния уменьшают риск развития у женщины психоза, позволяя лучше приспособиться к окружающему миру» (9). На самом же деле, как оказалось, инцест губительным образом сказы- вался на психическом здоровье женщин. Во многих смыслах эти пациентки не особо отличались от ветеранов, с которыми я имел дело на прошлом месте рабо- ты. Они тоже страдали от болезненных живых воспоминаний и ночных кошмаров. Их периодические приступы неконтро- лируемой ярости так же чередовались с длительными пери- одами эмоциональной отрешенности. Большинство из них испытывали сложности в общении с другими людьми, и им тяжело давались серьезные отношения. Кроме того, если примерно четверть всех солдат, прохо- дивших службу в зоне боевых действий, по статистике, стал- киваются с серьезными посттравматическими проблемами (10), то большинство американцев в какой-то момент сво- ей жизни переживают насильственное преступление, и бо- лее точное исследование показало, что двенадцать миллио- нов женщин в США становились жертвами сексуального на- силия. Более половины всех случаев изнасилований прихо- дятся на девушек в возрасте до пятнадцати лет (11). Для многих людей война начинается дома: согласно официаль- ным данным, каждый год в США три миллиона детей ста- новятся жертвами насилия и пренебрежительного отноше- ния. Один миллион из этих случаев оказывается настолько серьезным, что местные службы защиты детей или суды вы- нуждены предпринимать какие-то меры (12). То есть война – не единственное бедствие, разрушающее человеческие жизни. На каждого солдата, служащего в зоне боевых действий за границей, приходится десяток детей, находящихся под угрозой в своем собственном доме. Это особенно трагично, так как растущим детям сложно оправиться от полученной травмы, когда источник их ужаса и боли – это не вражеские солдаты, а люди, под чьей опекой они находятся. Новое понимание За три десятилетия, прошедшие с нашей встречи с Томом, мы узнали невообразимо много нового не только о послед- ствиях и проявлениях психологической травмы, но также и о том, как помочь пережившим ее людям вернуть свою жизнь обратно. В начале 1990-х первые томографы и другие устройства для визуализации работы мозга показали нам, что на самом деле происходит в голове у переживших трав- му людей. Это сыграло решающую роль в понимании ее по- следствий и позволило нам создать совершенно новые спо- собы ее исправления. Мы также узнали, как болезненные переживания воздействуют на внутренние ощущения и восприятие физической реальности – на сущность. Мы узнали, что травма – это не просто произошедшее в какой-то момент прошлого событие, но еще и отпечаток, оставленный этими переживаниями на разуме, мозге и всем теле. Этот след надолго изменяет способность человека выживать в настоящем. Травма приводит к фундаментальной перестройке меха- низмов управления восприятием нашего разума и мозга. Она меняет не только мыслительный процесс и сами мыс- ли, но и способность мыслить. Мы обнаружили, что огром- ное значение имеет помощь жертвам в выборе нужных слов для описания случившегося, однако чаще всего этого оказы- вается недостаточно. Сам факт пересказа истории не может изменить автоматические физические и гормональные реак- ции организма, который продолжает находиться в состоянии повышенной бдительности, будучи постоянно готовым пере- жить в любой момент нападение или насилие. Чтобы про- изошли реальные изменения, тело должно понять, что опас- ность миновала, и научиться жить в реалиях настоящего. На- ша работа по изучению психологической травмы привела к совершенно новому пониманию не только структуры чело- веческого разума, но также и механизмов его излечения. |