тело. Тело п.. Бессел ван дер КолкТело помнит все. Какуюроль психологическая

• Название: Бессел ван дер КолкТело помнит все. Какуюроль психологическая
• Дата: 27.10.2022
• Размер: 4.89 Mb.
• Имя файла: Тело п..pdf
• Тип: Документы; #757921
• страница: 14 из 36

Глава 11. Раскрывая
секреты. Проблема
травматических воспоминаний
Удивительно, что все встающие передо мной
картины прошлого обладают двумя свойствами.
Они всегда дышат тишиной, это в них самое яркое,
и даже когда в действительности дело обстояло не
совсем так, от них все равно веет спокойствием.
Это беззвучные видения, которые говорят со мной
взглядами и жестами, без слов, молча, и в их
безмолвии есть что-то потрясающее.
Эрих Мария Ремарк, «На западном фронте без
перемен»
41
Весной 2003 года меня попросили встретиться с юношей,
утверждавшим, что он был в детстве растлен Полом Шэнли,
католическим священником, служившим в его приходе в го- роде Ньютон, штат Массачусетс. Ему было двадцать пять, и он как будто забыл про пережитое насилие, пока не услышал,
что этот священник находится под следствием по делу о со- вращении маленьких мальчиков. Передо мной был постав- лен следующий вопрос: хотя он, казалось бы, и «подавлял»
воспоминания о насилии более десяти лет после его оконча- ния, заслуживали ли они доверия и готов ли был я засвиде-
41
Перевод Ю.Н. Афонькина. – Прим. пер.

тельствовать это в суде под присягой?
Я поделюсь с вами тем, что этот мужчина, которого я буду называть Джулианом, сказал мне, основываясь на моих из- начальных заметках по делу (хотя его настоящее имя и было предано общественной огласке, я все равно использую псев- доним, так как надеюсь, что с тех пор ему удалось вернуть себе немного приватности и спокойствия).
Его случай иллюстрирует хитросплетения травматиче- ских воспоминаний. Кроме того, споры по делу отца Шэнли были типичным примером шумихи, которую поднимает эта проблема с тех самых пор, как психиатры в конце девятна- дцатого века впервые описали необычную природу травма- тических воспоминаний.
Под наплывом ощущений и образов
11 февраля 2001 года Джулиан служил в военной полиции на военно-воздушной базе. Во время телефонного разговора его девушка, Рэйчел, с которой они созванивались ежеднев- но, упомянула про главную новость, прочитанную тем утром в «Boston Globe». Священника по фамилии Шэнли подозре- вали в растлении детей. Разве Джулиан не рассказывал ей про отца Шэнли, который был священником в его приходе,
когда он жил в Ньютоне? «Он когда-нибудь делал что-то с тобой?» – спросила она.
Сначала Джулиан вспомнил отца Шэнли

как доброго человека, который всячески его
поддерживал после развода родителей. Когда
же разговор продолжился, он запаниковал. Он
внезапно увидел перед собой силуэт Шэнли в
дверном проеме с вытянутыми под углом в сорок
пять градусов руками – он смотрел, как Джулиан
писает.
Переполненный эмоциями, он сказал Рэйчел: «Мне нуж- но идти». Он позвонил руководителю своего звена, который пришел в сопровождении старшины. Вдвоем они отвели его к капеллану. Джулиан помнит, как сказал ему: «Вы в курсе,
что происходит в Бостоне? Это случилось и со мной тоже».
Услышав, как он сам произносит эти слова, Джулиан больше не сомневался: Шэнли определенно его растлил – хотя он и не помнил подробностей. Джулиану было невероятно стыд- но за захлестнувшие его эмоции: он всегда был сильным ма- лым, который держал все при себе.
В ту ночь он просидел, сгорбившись, в углу своей крова- ти, думая, что теряет рассудок, и переживая, что его отпра- вят в психушку. На протяжении следующей недели к нему в голову продолжали приходить различные образы, и он боял- ся окончательно сломаться. Он раздумывал над тем, чтобы вонзить себе в ногу нож, лишь бы остановить эти видения.
Затем панические атаки стали сопровождаться судорожны- ми приступами, которые он называл «эпилептическими при- падками». Он до крови царапал себе кожу. Ему постоянно

было жарко, он потел и был возбужденным. Между присту- пами паники он «чувствовал себя словно зомби»; он наблю- дал за собой со стороны, словно испытываемое им в действи- тельности происходило с кем-то еще.
В апреле он был уволен со службы, не дослужив всего де- сять дней до того, чтобы иметь право на полные военные привилегии.
Когда Джулиан вошел в мой кабинет примерно год спустя,
я увидел перед собой статного, мускулистого парня, который выглядел подавленным и сломленным. Он сразу же мне ска- зал, что чувствовал себя ужасно из-за того, что ушел из ВВС.
Он хотел построить там свою карьеру, и его всегда высоко оценивали. Ему нравились трудности и командная работа, и ему не хватало в жизни военной строгости.
Джулиан родился в пригороде Бостона, вторым из пяти детей. Его отец ушел из семьи, когда Джулиану было около шести лет, так как не мог больше жить с его эмоционально нестабильной матерью. Джулиан и его отец довольно непло- хо ладили, однако иногда он упрекал своего отца в том, что ему приходилось слишком много работать, чтобы поддержи- вать семью, а также в том, что тот бросил их на воспитание неуравновешенной матери. Никто из его родителей, равно как братьев и сестер, никогда не получал психиатрической помощи, а также не проходил медикаментозное лечение.
В старших классах Джулиан был популярным спортсме- ном. Хотя у него и было много друзей, Джулиан чувствовал

себя неудачником и компенсировал свою плохую успевае- мость пьянками и гулянками. Ему стыдно за то, что он поль- зовался своей популярностью и симпатичной внешностью,
налево и направо занимаясь с девушками сексом. Он сказал,
что хотел нескольким из них позвонить и извиниться за то,
как плохо с ними обращался.
Сколько он себя помнит, Джулиан всегда ненавидел свое тело. В старших классах он принимал стероиды, чтобы на- растить мышцы, и почти каждый день курил травку. Он не пошел в колледж и по окончании средней школы почти год был практически бездомным, так как больше не мог жить вместе со своей матерью. Он пошел служить в армию в на- дежде вернуть свою жизнь в правильное русло.
Джулиан познакомился с отцом Шэнли в шесть лет, ко- гда посещал занятия по катехизису в приходской церкви. Он помнил, как отец Шэнли выводил его из класса на исповедь.
Отец Шэнли редко носил рясу, и Джулиан помнил, что на нем были синие вельветовые штаны.
Они приходили в просторную комнату, где напротив друг друга стояли два стула, а также была скамья, чтобы вставать на колени. Стулья были обиты красной тканью,
и на скамье была красная подушка. Они играли в карты,
постепенно переходя к покеру на раздевание.
Затем он помнил, как стоял перед зеркалом в этой комна- те. Отец Шэнли сказал ему нагнуться. Он помнил, как отец
Шэнли засунул ему в анус палец. Он не думает, что отец

Шэнли когда-нибудь проникал в него пенисом, однако уве- рен, что священник неоднократно засовывал в него свой па- лец.
В остальном его воспоминания были крайне непоследова- тельными и обрывочными. У него в голове вспыхивали обра- зы с лицом Шэнли и отдельными происшествиями: как Шэн- ли стоит в дверном проеме в туалете; как священник опус- кается на колени и трогает «там» языком. Он не мог сказать,
сколько ему было лет, когда это случилось. Он помнил, как священник учил его заниматься оральным сексом, однако не помнил, чтобы на самом деле делал это. Он помнил, как пе- редавал брошюры в церкви, как отец Шэнли сидел рядом с ним на церковной скамье, поглаживая его одной рукой, в то время как другой держал руку Джулиана на себе. Он помнил,
как, когда он был уже старше, отец Шэнли подходил к нему вплотную и трогал его пенис. Джулиану это не нравилось,
однако он не знал, как это остановить. В конце концов, как он сказал мне: «В округе не было никого, кто бы был ближе к Богу, чем отец Шэнли».
Помимо этих обрывков воспоминаний следы его сексу- ального насилия явно активировались и проигрывались у него в голове. Иногда, когда он занимался сексом со своей девушкой, у него в голове всплывало лицо священника, и
Джулиан, по его собственным словам, «съезжал с катушек».
За неделю до нашей встречи его девушка засунула ему в рот палец и игриво сказала: «Ты хорошо работаешь ртом». Джу-

лиан подпрыгнул и закричал: «Скажешь это еще раз, и я, на хрен, тебя прибью!» Затем, перепуганные, они вместе запла- кали. За этим последовал очередной «эпилептический при- падок», в ходе которого Джулиан свернулся в позу эмбрио- на: он трясся и хныкал, словно ребенок. Рассказывая мне об этом, Джулиан выглядел очень маленьким и очень напуган- ным.
Джулиану то было жалко старика, которым стал отец Шэн- ли, то ему хотелось просто «отвести его в какую-нибудь ком- нату и убить». Он также неоднократно говорил, как ему было стыдно, как было тяжело признать, что он не мог себя защи- тить: «Люди обычно боятся со мной связываться, и теперь мне приходится рассказывать вам все это». Он воспринимал себя большим, суровым Джулианом.
В чем смысл историй вроде той, что случилась с Джули- аном: когда человек многие годы ничего не помнит, а за- тем на него наваливаются обрывочные, тревожащие образы,
необъяснимые физические симптомы с внезапным мыслен- ным повторением пережитого? Так как я занимаюсь лечени- ем людей, ставших жертвой психологической травмы, моей первостепенной задачей является не выяснение точных по- дробностей случившегося с ними, а помощь им в том, чтобы научиться справляться с захватывающими их ощущениями,
эмоциями и реакциями, при этом не поддаваясь им посто- янно. Когда возникает вопрос вины, то, как правило, самой главной проблемой, с которой приходится иметь дело, явля-

ется самобичевание – человеку нужно помочь признать, что травма не была его виной, что она не стала следствием ка- кой-то его неполноценности и что никто на свете не заслу- живает того, что приключилось с ним.
Когда же оказывается замешан судебный процесс, то определение вины становится первоочередной задачей, а вместе с ней и определение возможности предоставления в суде доказательств. Прежде мне довелось работать с двена- дцатью людьми, которые пережили жестокое насилие в дет- стве в католическом сиротском приюте в городе Берлингтон,
штат Вермонт.
Они выступили с обвинениями (вместе со
многими другими истцами) более чем сорок
лет спустя, и хотя они не общались друг
с другом до того, как было подано первое
заявление, их воспоминания о насилии были
поразительно схожи: они все называли одни и те
же имена, а также конкретные издевательства,
ежедневно совершавшиеся каждой монахиней
или священником – в одних и тех же комнатах, с
использованием одной и той же мебели.
Большинство из них впоследствии подписали соглашение о досудебном урегулировании с епархией Вермонта.
До начала судебного процесса судья проводит так назы- ваемые слушания Доберта, чтобы установить стандарты для экспертных показаний, которые будут представлены при-

сяжным. В деле 1996 года мне удалось убедить федерально- го окружного судью в Бостоне, что люди с психологической травмой часто теряют все воспоминания о случившемся, по- степенно восстанавливая их по кусочкам лишь спустя мно- гие годы. Те же самые стандарты должны были применяться и в деле Джулиана. Хотя мой отчет, направленный его адво- кату, и остается конфиденциальным, он основывался на де- сятилетиях клинического опыта и исследований травмати- ческих воспоминаний, включая работу некоторых великих родоначальников современной психиатрии.
Сравнение обычных и
травматических воспоминаний
Мы все знаем, насколько изменчивой является человече- ская память; наши рассказы о прошлом постоянно меняют- ся, мы пересматриваем и корректируем их. Когда мы вме- сте с братьями и сестрами рассказываем о событиях нашего детства, в итоге неизбежно создается ощущение, словно мы выросли в разных семьях – столь многие из наших воспоми- наний разнятся. Подобные автобиографические воспомина- ния не являются точным отражением реальности; это исто- рии, которые мы рассказываем, чтобы передать наше личное видение случившегося.
Невероятная способность человеческого разума перепи- сывать память была продемонстрирована исследованием

Гранта, в рамках которого систематически отслеживалось физическое и психическое здоровье более двухсот студентов
Гарварда, начиная с их второго года обучения в 1939–44 го- дах и по сей день (2). Разумеется, люди, разработавшие это исследование, не могли предвидеть, что большинство участ- ников отправятся воевать на Второй мировой войне, однако теперь мы можем отследить развитие их военных воспоми- наний. Этих мужчин подробно опросили про войну в 1945–
1946 годах, а затем еще раз в 1989–1990-х. Сорок пять лет спустя рассказы большинства очень сильно отличались от того, что было записано с их слов сразу же после войны: по прошествии времени пережитые ими события утратили свой первозданный ужас. У тех же, кто получил психологическую травму с последующим развитием ПТСР, рассказ совершен- но не изменился: спустя сорок пять лет после окончания вой- ны их воспоминания остались практически нетронутыми.
То, запомним ли мы вообще то или иное событие, а также насколько точными будут воспоминания о нем, во многом зависит от того, насколько важным оно было лично для нас,
а также от эмоций, которые мы испытывали в тот момент.
Ключевой фактор – это наш уровень возбуждения. У каж- дого из нас есть воспоминания, связанные с определенны- ми людьми, звуками, запахами и местами, которые надолго остаются с нами. Большинство из нас по-прежнему в точно- сти помнят, где мы были и что видели во вторник одинна- дцатого сентября 2001 года, однако мало кто вспомнит что-

то конкретное про десятое сентября того же года.
Большинство повседневных переживаний немедленно уходит в забытье. В обычные дни нам мало есть о чем рас- сказать, когда мы вечером возвращаемся домой. Наш разум работает по определенным схемам или картам, и происше- ствия, которые выходят за рамки установленных закономер- ностей, с большей вероятностью привлекают наше внима- ние. Если мы получили прибавку на работе или друг расска- зал нам какие-то волнующие новости, то мы запомним по- дробности этого момента – во всяком случае, на какое-то время.
Лучше всего мы запоминаем оскорбления и
травмы: адреналин, выделяемый в организме,
чтобы помочь нам защититься от потенциальной
угрозы, помогает запечатлеть эти происшествия
в памяти. Даже если конкретное содержание
сделанного замечания и растворяется со
временем, неприязнь к сделавшему его человеку,
как правило, остается.
Когда происходит нечто пугающее, например если мы ста- новимся свидетелями того, как наш ребенок или друг по- страдал в результате несчастного случая, у нас надолго оста- нутся живые и по большей части точные воспоминания о случившемся. Как продемонстрировал Джеймс Макгоу вме- сте с коллегами, чем больше выделяется адреналина, тем точнее будут воспоминания (3). Такая закономерность, од-

нако, сохраняется лишь до определенного момента. Столк- нувшись с ужасом – особенно с ужасом «неотвратимого шо- ка», – эта система перегружается и выходит из строя.
Разумеется, у нас нет возможности отслеживать, что именно происходит в процессе травматических пережива- ний, однако мы можем воссоздать травму в лаборатории, как это делалось в третьей и четвертой главах, чтобы получить снимки мозга. Когда следы, оставшиеся в памяти об изна- чальных звуках, зрительных образах и ощущениях, повторно активируются, лобные доли отключаются, а вместе с ними,
как мы видели, отключается тот участок, что помогает нам формулировать наши чувства словами (4); область, ответ- ственная за восприятие времени, а также таламус, объеди- няющий поступающие необработанные данные, связанные с ощущениями. В этот момент эмоциональный мозг, некон- тролируемый сознанием и неспособный общаться словами, и берет верх. Периодическая активация эмоционального моз- га (лимбической системы и ствола мозга) выражается в из- менениях уровня эмоционального возбуждения, физиологи- ческого состояния организма и мышечной активности. При нормальных условиях эти две системы памяти – рациональ- ная и эмоциональная – сотрудничают друг с другом, совмест- но создавая реакцию. Повышенное возбуждение же не толь- ко нарушает баланс между ними, но также приводит и к от- ключению других участков мозга, необходимых для надле- жащего хранения и интеграции поступающей информации,

таких как гиппокамп и таламус (5). Как результат, отпечатки травмирующих переживаний сохраняются в виде не после- довательного и логичного рассказа, а обрывочных сенсор- ных и эмоциональных следов: зрительных образов, звуков и физических ощущений (6). Джулиан видел мужчину с вытя- нутыми руками, церковную скамью, лестницу, игру в покер на раздевание; он почувствовал что-то в своем пенисе, его охватил панический страх. Между тем ему в голову не при- ходила никакая история, объясняющая эти ощущения.
Раскрытие тайн травмы
В конце девятнадцатого века, когда исследователи впер- вые начали систематическое изучение психических про- блем, природа травматических воспоминаний была одной из центральных тем для обсуждения. Во Франции и в Ан- глии было опубликовано огромное количество статей, посвя- щенных так называемому «железнодорожному синдрому» –
психологическим последствиям железнодорожных проис- шествий, которые включали потерю памяти.
Самыми же большими были достижения в исследовании истерии – психического расстройства, характеризующего- ся эмоциональными взрывами, склонностью к внушению, а также сокращениями и параличом мышц, которым не бы- ло объяснения с точки зрения анатомии (7). Прежде счи- тавшаяся болезнью психически нестабильных или симули-

рующих женщин (само название происходит от греческого слова, означающего «матка»), истерия теперь позволила за- глянуть в тайны разума и тела. Имена некоторых величай- ших родоначальников нейробиологии и психиатрии, таких как Жан-Мартен Шарко, Пьер Жане и Зигмунд Фрейд, свя- заны с ее изучением.
Ученые доказали, что в корне истерии
лежит психологическая травма, в частности
травма, связанная с сексуальным насилием в
детстве (8). Эти ученые называли травматические
воспоминания «патогенными секретами» (9) и
«мозговыми паразитами» (10): как бы людям,
страдающим от них, ни хотелось забыть о
случившемся, их воспоминания снова и снова
просачивались в сознание, погружая их в
настоящий экзистенциальный ужас (11).
Интерес к истерии был особенно большим во Франции, и,
как это часто бывает, корни этого интереса лежали в полити- ческих интригах той эпохи. Жан-Мартен Шарко, повсемест- но считающийся основателем нейробиологии, в честь уче- ников которого, таких как Жиль де ла Туретт, были назва- ны многие неврологические заболевания, также активно за- нимался политической деятельностью. После отречения им- ператора Наполеона III от престола в 1870 году разверну- лась борьба между монархистами (старый порядок поддер- живало духовенство) и сторонниками зарождающейся Фран-

цузской республики, верившие в науку и светскую демокра- тию. Шарко полагал, что критическим фактором в этом про- тивостоянии станут женщины, и его исследование истерии
«предоставило научное объяснение таких явлений, как одер- жимость демонами, колдовство, экзорцизм и религиозный экстаз» (12).
Шарко тщательно исследовал физиологические и невро- логические проявления истерии у мужчин и женщин, среди которых отчетливо выделялись телесная память и трудности с подбором слов. Так, например, в 1889 году он опублико- вал случай пациента по фамилии Лелог, у которого, после того как его сбила конная повозка, парализовало ноги. Хотя
Лелог упал на землю и потерял сознание, его ноги выгляде- ли невредимыми, и не было никаких неврологических симп- томов, которые могли бы указать на причину его паралича.
Шарко узнал, что перед тем, как потерять сознание, Лелог увидел приближающиеся колеса повозки и был уверен, что его переедут. Он отметил, что «у этого пациента… не со- хранилось никаких воспоминаний… Вопросы, заданные ему вплоть до этого момента, не дали никакого результата. Он не знал ничего или почти ничего» (13).
Подобно многим другим пациентам в Сальпетриере, Ле- лог выражал свои переживания физически: вместо воспоми- наний о происшествии у него развился паралич ног (14).
Для меня же настоящим героем этой истории является
Пьер Жане, который помог Шарко основать исследователь-

скую лабораторию для изучения истерии в Сальпетриере.
В 1889 году, когда была построена Эйфелева башня, Жане опубликовал в виде книги свой первый научный обзор трав- матического стресса: «Психологический автоматизм» (15).
Жане выдвинул предположение, что в корне того, что мы называем теперь ПТСР, лежат испытанные «яростные» эмо- ции, или сильное эмоциональное возбуждение. В этой ра- боте объяснялось, что у переживших травму людей продол- жают повторяться определенные действия, эмоции и ощу- щения, связанные с травмой. И в отличие от Шарко, кото- рый прежде всего был заинтересован наблюдением за фи- зическими симптомами пациентов, Жане провел бесчислен- ное количество часов, разговаривая с ними, в попытках по- нять, что происходит у них в голове. Кроме того, в отличие от Шарко, чья работа была сосредоточена на понимании ис- терии, Жане был в первую очередь врачом, чьей целью бы- ло лечение своих пациентов. Вот почему я подробно изучил описанные им клинические случаи, а он стал одним из моих самых важных учителей (16).

Жан-Мартен Шарко представляет пациентку с истерией.
Шарко преобразил Сальпетриер – древний приют для па- рижских бедняков, превратившийся благодаря ему в совре- менную больницу. Обратите внимание на неестественную позу женщины. (Картина Андре Бруйе)

Амнезия, диссоциация и
повторное воспроизведение
Жане первым указал на разницу между «сюжетной памя- тью» – историями, которые люди рассказывают о пережитой травме, – и непосредственно травматической памятью. Од- ним из пациентов, истории про которых он изложил, была
Ирен – молодая девушка, госпитализированная после смер- ти матери от туберкулеза (17). Ирен на протяжении мно- гих месяцев ухаживала за своей матерью, продолжая все это время ходить на работу, чтобы помогать отцу-алкоголику и оплачивать медицинские счета матери. Когда ее мать в ито- ге умерла, Ирен – измотанная стрессом и недосыпом – в те- чение нескольких часов пыталась вернуть ее к жизни, звала ее и пыталась запихнуть в горло лекарства. В какой-то мо- мент ее безжизненное тело свалилось с кровати, в то время как пьяный отец Ирен лежал в отключке рядом. Даже после того, как прибыла ее тетя и начала подготовку к похоронам,
Ирен продолжила отрицать случившееся. Ее пришлось уго- варивать прийти на похороны, и она просмеялась всю служ- бу. Несколько недель спустя ее поместили в Сальпетриер, где ею занялся Жане.
Помимо того, что она не помнила о
смерти своей матери, Ирен страдала от
другого симптома: несколько раз в неделю

она пристально, словно в трансе, смотрела
на пустую кровать, не обращая никакого
внимания на происходящее вокруг, и начинала
ухаживать за воображаемым человеком. Она
подробно воспроизводила – а не вспоминала –
обстоятельства смерти своей матери.
Травмированные люди помнят одновременно и слишком мало, и слишком много. С одной стороны, у Ирен не было осознанных воспоминаний о смерти ее матери – она не могла рассказать историю о том, что именно случилось. С другой –
она бессознательно воспроизводила физически обстоятель- ства смерти матери. Использованный Жане термин «автома- тизм» отражает бессознательную природу ее действий.
Жане лечил Ирен на протяжении нескольких месяцев,
главным образом с помощью гипноза. По завершении лече- ния он снова спросил ее про смерть матери. Ирен заплака- ла и сказала: «Не напоминайте мне об этом кошмаре… Моя мать умерла, а мой отец был, как обычно, в стельку пьян.
Мне пришлось всю ночь заботиться о ее мертвом теле. Я де- лала много всяких глупостей, чтобы ее оживить… К утру я окончательно рехнулась». Теперь Ирен могла не только рассказать о случившемся – она вспомнила и свои эмоции:
«Мне было очень грустно и одиноко». После этого Жане на- звал ее воспоминания «полными», так как они сопровожда- лись соответствующими чувствами.
Жане отметил значительные различия между обычными

и травматическими воспоминаниями. Травматическим вос- поминаниям предшествует определенный триггер. В случае
Джулиана этим триггером были развратные комментарии его девушки, у Ирен – пустая кровать. Когда активируется один из элементов травматических переживаний, остальные,
как правило, автоматически следуют за ним.
Травматические воспоминания не являются сжатыми:
у Ирен уходило три-четыре часа на воспроизведение ее ис- тории каждый раз, однако когда она наконец смогла расска- зать о случившемся, это заняло у нее меньше минуты.
Воспроизведение травмы не выполняет
никакой функции. Обычные воспоминания, с
другой стороны, способны адаптироваться: наши
истории изменчивы и могут видоизменяться,
подстраиваясь
под
определенные
обстоятельства. Обычная память социальна
по своей сути: это история, которую мы
рассказываем ради какой-то цели.
В случае Ирен эта цель – добиться помощи и утешения со стороны ее врача; в случае Джулиана – чтобы я помог ему добиться правосудия и отмщения. Травматические же вос- поминания лишены подобного социального аспекта. У гнева
Джулиана в ответ на слова его девушки не было какой-ли- бо полезной цели. Воспроизводимые события застывают во времени, оставаясь без изменений, и они всегда связаны с чувством одиночества, стыда и отчуждения.

Жане ввел термин «диссоциация» для описания про- цесса расщепления и изоляции воспоминаний, которые он наблюдал у своих пациентов. Он также подчеркивал, на- сколько тяжело приходится трудиться, чтобы сдерживать эти воспоминания. Позже он написал, что пациенты, у кото- рых происходит диссоциация их травматических пережи- ваний, становятся «привязанными к непреодолимому пре- пятствию» (18): «Будучи неспособными интегрировать свои травматические воспоминания, они словно теряют способ- ность усваивать и новый опыт. Их личность словно прекра- щает свое развитие в определенный момент – она больше не может расти путем добавления новых элементов» (19).
Он предсказал, что если пациент не осознает существова- ние расщепленных элементов в его памяти и не объединит их в единую историю, которая случилась с ним в прошлом,
но уже подошла к концу, то их личная и профессиональная жизнь постепенно пойдет на спад. Это явление было неодно- кратно подтверждено современными исследованиями (20).
Жане обнаружил, что, хотя изменение и искажение воспо- минаний представляет собой нормальное для человека яв- ление, люди с ПТСР не могут оставить в прошлом произо- шедшее с ними событие, ставшее источником этих воспо- минаний. Диссоциация не дает травме стать частью объеди- ненных, постоянно меняющихся историй автобиографиче- ской памяти, что, по сути, приводит к формированию двой- ной системы памяти. Нормальная память интегрирует эле-

менты каждого события в непрерывный поток самовоспри- ятия путем сложного ассоциативного процесса: представьте себе плотную, но очень гибкую сеть, в которой каждый эле- мент оказывает незначительное воздействие на многие дру- гие. В случае же с Джулианом связанные с его травмой ощу- щения, мысли и эмоции хранились отдельно друг от друга в виде замороженных, едва различимых фрагментов. Если основной проблемой ПТСР является диссоциация, то целью лечения должна стать ассоциация: интеграция разрозненных элементов травмы в непрерывную историю жизни человека,
чтобы мозг мог различать прошлое и настоящее.
Происхождение разговорной терапии
Психоанализ был рожден в палатах Сальпетриера. В 1885
году Фрейд отправился в Париж для совместной работы с
Шарко и позже назвал своего первенца Жаном-Мартеном в честь Шарко. В 1893 году наставник Фрейда из Вены, Йозеф
Брейер, процитировал Шарко и Жане в своей потрясающей работе, посвященной причине истерии. «Больные истери-
ей страдают по большей части от своих воспоминаний
», –
заявляли они, а также утверждали, что эти воспоминания не «стираются» со временем, как это происходит с обычны- ми воспоминаниями, а «сохраняются с поразительной све- жестью» в течение длительного времени. Травмированные люди не могут контролировать, когда они всплывут: «Нам

следует… упомянуть еще один примечательный факт… А
именно тот, что эти воспоминания, в отличие от других вос- поминаний о прошлом, не находятся в распоряжении паци- ента. Напротив, эти события полностью отсутствуют в
памяти пациентов, когда они находятся в нормальном пси-
хическом состоянии либо присутствуют в крайне сжатом
виде
» (21) (все выделения курсивом были сделаны Брейером и Фрейдом).
Брейер и Фрейд полагали, что травматические воспоми- нания ускользали от сознания либо потому, что «обстоятель- ства делали реакцию невозможной», либо из-за того, что они начались во время «крайне парализующих эмоций, таких как страх».
В 1896 году Фрейд сделал смелое заявление,
сказав, что «первопричиной истерии всегда
является растление ребенка взрослым» (22).
Затем, лично осознав масштабы эпидемии
насилия в лучших венских семьях – в чем, заметил
он, был замешан и его собственный отец, –
он быстро пошел на попятную. Психоанализ
переключился на бессознательные желания и
фантазии.
Впрочем, Фрейд время от времени продолжал признавать реалии сексуального насилия (23). После того как ужасы
Первой мировой войны столкнули его с военными невроза- ми, Фрейд подтвердил, что отсутствие вербальной памяти –

главная особенность психологической травмы, и если чело- век ничего не помнит, то он с большой вероятностью будет воспроизводить эти события: «Он воспроизводит их не как воспоминания, а в виде действий; он повторяет их – неосо- знанно, разумеется, – и в конечном счете мы понимаем, что в этом и состоят его воспоминания о них» (24).
Многолетним наследием совместной работы Фрейда и
Брейера 1893 года стало то, что мы называем «разговорной терапией»: «Мы обнаружили, к нашему поначалу огромно- му удивлению, что каждый отдельный симптом истерии
немедленно и навсегда исчезал, когда нам удавалось пролить
свет на воспоминание о событии, которым он был спрово-
цирован, и пробудить сопровождавшие его эмоции, и когда
пациент описывал эти события максимально подробно, вы-
ражая свои эмоции на словах
(курсив в оригинале). Воспо- минания без эмоций практически неизбежно не дают ника- кого результата».
Они объясняют, что при отсутствии «активной реакции на травмирующее событие» эмоции «остаются привязанны- ми к памяти», и их невозможно устранить. Реакция может быть устранена действием – «от слез до мести». «Язык же служит заменой действиям; с его помощью эмоцию можно
«ослабить» почти так же эффективно». «Разработанная на- ми процедура, – заключили они, – имеет лечебный эффект.
Она кладет конец движущей силе… которая изначально не была ослаблена [т. е. в момент травмы], давая выход сдав-

ленным эмоциям с помощью слов; она подвергает их ассо- циативной коррекции путем ознакомления с ними нормаль- ного сознания».
Хотя психоанализ и переживает на данный момент упа- док, «разговорная терапия» продолжает жить, и психологи в целом сходятся во мнении, что пересказ истории о пере- житой травме помогает людям оставить ее в прошлом. Это также является и базовым принципом когнитивно-поведен- ческой терапии (КПТ), которой сегодня обучают в магистра- турах по психологии по всему миру.
Хотя диагностические ярлыки изменились, мы продолжа- ем встречать пациентов вроде тех, что описывали Шарко,
Жане и Фрейд. В 1986 году мы вместе с коллегами описа- ли случай женщины, работавшей продавщицей сигарет в бо- стонском ночном клубе «Коконат гроув» (букв. «Кокосовая роща». – Прим. пер.), когда он сгорел в 1942 году (25). На протяжении 1970-х и 1980-х она ежегодно воспроизводила свое спасение на Ньюбери-стрит, в нескольких кварталах от месторасположения клуба, в результате чего ее госпитализи- ровали с такими диагнозами, как шизофрения и биполярное расстройство.
В 1989 году я описал случай ветерана войны
во Вьетнаме, который ежегодно инсценировал
«вооруженное ограбление» в годовщину смерти
своего приятеля (26). Засунув руку в карман, он
выставлял вперед палец, изображая пистолет, и

просил продавца опустошить кассу – давая ему
предостаточно времени, чтобы вызвать полицию.
Эти бессознательные попытки совершить «самоубийство с помощью полицейского» подошли к концу, когда судья на- правил этого ветерана ко мне на лечение. После того, как мы разобрались с его чувством вины по поводу смерти друга, он больше ничего подобного не устраивал.
Подобные случаи приводят к важному вопросу: как могут врачи, полицейские или социальные работники понять, что человек страдает от травматического стресса, если тот вос- производит произошедшие с ним события, а не вспоминает их? Если про их прошлое ничего не известно, то их чаще признают сумасшедшими либо наказывают за совершенные преступления вместо того, чтобы помочь разобраться с их травмой.
Травматические воспоминания в суде
Не менее двух дюжин мужчин заявили, что были растле- ны Полом Шэнли, и многие из них урегулировали свои иски с бостонской епархией в досудебном порядке. Джулиан был единственной жертвой, вызванной в качестве свидетеля на суде Шэнли. В феврале 2005 года бывший священник был признан виновным по двум эпизодам изнасилования ребен- ка, а также двум эпизодам нападения на ребенка с причине- нием телесных повреждений. Его приговорили к тюремному

заключению сроком от двенадцати до пятнадцати лет.
В 2007 году адвокат Шэнли, Роберт Шоу-младший, по- дал апелляцию, посчитав приговор Шэнли судебной ошиб- кой. Шоу хотел построить защиту на том, что «подавлен- ные воспоминания» не получили всеобщего признания в на- учных кругах, что приговор был основан на «псевдонауке»
и что перед судом не было выслушано достаточно эксперт- ных показаний по поводу официального статуса подавлен- ных воспоминаний. Апелляция была отвергнута изначаль- ным судьей первой инстанции, однако два года спустя была принята Высшим апелляционным судом Массачусетса. По- чти сто ведущих психиатров и психологов со всех США и из восьми зарубежных стран подписали экспертное заклю- чение, в котором утверждалось, что существование «подав- ленных воспоминаний» не было доказано и что они не мо- гут считаться доказательством в суде. Тем не менее десято- го января 2010 года суд оставил приговор Шэнли в силе, со- проводив свое решение следующим заявлением: «Таким об- разом, постановление судьи о том, что недостаток научных подтверждений не делает несостоятельной теорию о том, что у человека может быть диссоциативная амнезия
42
, было под- тверждено имеющимися данными. Не было никакого зло- употребления в процессе рассмотрении показаний экспер-
42
Диссоциативная амнезия – нарушение памяти, обусловленное частичным или полным блокированием личной информации о травмирующем событии. –
Прим. ред.

тов на тему диссоциативной амнезии».
В следующей главе я подробней поговорю про память и механизм забывания, а также о том, как споры о подавлен- ных воспоминаниях, начавшиеся при Фрейде, продолжают- ся и по сей день.