тесты к практическому занятию по философии. ФИЛОСЕМ. Философия как строгая наука

• Название: Философия как строгая наука
• Анкор: тесты к практическому занятию по философии
• Дата: 27.12.2020
• Размер: 0.73 Mb.
• Имя файла: ФИЛОСЕМ.doc
• Тип: Документы; #164808
• страница: 9 из 13

Гносеологическая концепция Г.В. Лейбница.
Дополнительные вопросы для обсуждения:

1. 
   Почему первоначальную частицу мира (монаду) Лейбниц находит необходимым мыслить как сознание?
   
2. 
   В чем представление Лейбница о монаде-микрокосме походит на платоновское учение о знании-воспоминании?
   
3. 
   Как теория “малых восприятий” связана с опровержением локковского положения о человеческом сознании - чистой доске?
   
4. 
   Чем теория “врожденных идей” Лейбница отличается от аналогичных теорий его предшественников?
   
5. 
   Что Лейбниц относит к врожденным идеям?
   

а) основы монадологической метафизики

Нам уже известно, что, по Лейбницу, действительность состоит из "центров силы", иными словами, из деятельных сил, метафизи­ческих и нематериальных точек, или атомов. "Центры силы" пред­ставляют собой "простые неделимые субстанции", которые Лейбниц назвал "монадами" именно для того, чтобы указать на их простоту и неделимость, а "энтелехией" — для обозначения присущего внут­реннего совершенства. Все существующее является либо одной простой монадой, либо совокупностью монад. Одним словом, монады представляют собой 'элементы всех вещей", поэтому если мы сумеем познать природу монады, то равным образом познаем природу всего сущего в мире. Но здесь рождаются новые проблемы.

Природа монады как "представительная сила". Какова природа монады? Или, лучше, если установлено, что монада — не материя, а "сила", какова природа этой силы? Монаду следует понимать в общих чертах, по аналогии с нашей психической деятельностью. Монада абсолютно неделима и, вместе с тем, обладает богатым и многообразным содержанием. Наш разум также един, но, одновременно с этим, богат и разнообразен по своему содержанию, состоящему из различных "представлений". Кроме того, наш разум переходит от одного представления к другому и от одного желания — к другому, "стремится" к постоянному обновлению.

И все-таки основными видами деятельности всякой монады являются следующие два: а) деятельность восприятия и представле­ния и б) тенденция к последовательным восприятиям. Собственно, эти два вида деятельности и определяют различия разных монад: "Монада сама по себе не может реально отличаться от других, а только посредством внутренних качеств и действий, которые не могут быть ни чем иным, как ее восприятиями (т. е. представлениями о сложном и простом или же о том, что является внешним), и ее стремлений (т. е. переходить от одного восприятия к другому): таковы принципы изменения. В действительности простота субстан­ции не исключает многообразия изменений, которые должны нахо­диться вместе в той же простой субстанции и заключаться в разно­образии ее отношений с внешними вещами. Так, например, в точке, какой бы простой она ни казалась, находится бесчисленное множе­ство углов, образованных пересекающимися линиями".

Вот один из наиболее деликатных моментов монадологии (и это хорошо понимает сам автор). Построение Лейбница рискует превра­титься в нонсенс или пустую игру парадоксальных суждений. Когда Лейбниц говорит, что природа деятельности всех монад состоит в восприятии (или в представлении), ведь он не имеет в виду воспри­ятие (или представление), сопровождаемое сознанием или пониманием. Между а) простым восприятием и б) сознательным восприятием — большая разница. Лейбниц старается подчеркнуть это даже лекси­чески, называя сознательное восприятие психологическим терми­ном апперцепция. Итак, апперцепция свойственна только особым монадам, иными словами, относящимся к душе и разуму, поэтому можно сказать, что воспринимают все монады, но лишь некоторые кроме восприятия обладают еще и апперцепцией. Но даже в монадах, обладающих апперцепцией, количество бессознательных воспри­ятий бесконечно больше числа осознанных апперцепций.

Лейбниц изобретателен, доказывая положения своего учения. Он приводит пример: мы сами, хотя и обладаем апперцепцией как разумные существа, во многих случаях воспринимаем без апперцепции, иными словами, не отдаем себе отчета в том, что именно перед глазами: "Часто мы испытываем состояние, при котором ничего не помним и воспринимаем неотчетливо, например, когда находимся в обмороке или погружены в глубокий сон без сновидений. В таком состоянии душа не очень заметно отличается от простой монады, однако поскольку подобное состояние длится недолго, душа осво­бождается и становится чем-то большим".

Еще более хитроумны замечания и умозаключения философа, изложенные в "Новых опытах о человеческом разумении", где он говорит о мелких восприятиях (petiles perceptions). Это "незаметные восприятия", т. е. неосознаваемые нами восприятия, которыми наполнена наша повседневная жизнь, чему можно привести множе­ство примеров. Вот один из них, ставший известным: "Есть тысячи признаков, заставляющих считать, что в нас ежеминутно существует бесконечное множество восприятий, но без апперцепции и обдумы­вания, т. е. в душе происходят изменения, которых мы не замечаем, потому что впечатления либо слишком незначительны, либо очень тесно связаны друг с другом, либо многочисленны, вследствие чего удается различать их только частично. Несмотря на это, впечатления беспрестанно заставляют ощущать их действие и даже чувствовать растерянность от их множества. Таким образом, мы не обращаем внимания на движение мельницы, шум воды, если проводим неко­торое время поблизости и привыкаем к ним. Не потому, что это движение не затрагивает наших органов чувств и не вызывает никакого отклика в душе благодаря гармонии души и тела, а вслед­ствие того, что, лишенные новизны впечатления, находящиеся в душе и теле, недостаточно сильны, чтобы вновь привлечь наше внимание и нашу память. В самом деле, всякое внимание требует памяти и часто, когда мы не предупреждены, что надо обратить внимание на одно из наших сиюминутных восприятий, мы пропус­каем его, не только о нем не задумавшись, но даже не заметив. Однако если кто-нибудь вдруг предупредит нас и обратит наше внимание на некое явление, допустим, шум, то мы его заметим и вспомним сразу после предупреждения, что уже слышали этот шум. Так, если мы не сразу замечаем какие-либо свои восприятия, то апперцепции от них образуются только по истечении некоторого времени (хотя и очень короткого) после предупреждения. Чтобы лучше судить о мелких восприятиях, которые нам трудно различать в общей массе (восприятий), я привык пользоваться примером рокота моря, всегда производящего впечатление на приходящих к берегу людей. Чтобы понять этот рокот, необходимо воспринять его составные части, т. е. шум и плеск каждой отдельной волны, Несмотря на то, что любой из этих звуков можно узнать только в скоплении звуков всех других волн, т. е. в общем шуме рокота, если производящая шум волна только одна, то звук невозможно заметить. Поэтому нужно, чтобы человек был хоть немного взвол­нован движением каждой отдельной волны, чтобы имелось какое-то восприятие каждого из этих звуков, какими бы легкими они ни оказались, в противном случае не помогут даже сто тысяч волн.

Никто никогда не спит так глубоко, чтобы не почувствовать хотя бы неясного и слабого ощущения; и мы никогда не проснемся от самого сильного шума в мире, если прежде не получим восприятия его начала, каким бы незначительным оно ни было. Равным образом веревка никогда не порвется даже от очень большого усилия, если она не будет натянута и напряжена хотя бы минимальным усилием. Следовательно, эти мелкие восприятия по своим последствиям имеют большее значение, чем можно было полагать. Именно они образуют это “неизвестное”, т. е. ощущения, вкус, образы свойств чувства, ясные в своей совокупности, но не ясные по отдельности, они формируют впечатления, производимые на нас предметами извне и заключающими в себе бесконечность, — эти связи имеет любое существо со всей остальной вселенной".

Возвращаясь к утверждению Лейбница о том, что всякой монаде свойственно восприятие, можно сказать, что всякой монаде свойст­венно быть expressio multorum in ипо (выражением многого в единич­ном), где "expressio“ обладает разными уровнями и только на самом высоком достигает сознания.

Каждая монада представляет вселенную и является как бы микрокосмом. Решение первой и основной проблемы, касающейся природы монады, немедленно выдвигает второй, не менее важный вопрос: что воспринимает и представляет каждая монада? Ответ Лейбница четок.

Каждая монада представляет все остальные, иными словами, вселенную целиком: "Каждая субстанция с точностью выражает сущ­ность всех остальных в силу существующих между ними связей", сотворенная монада представляет всю вселенную как целокупность.

Вот два отрывка с примерами, первый — из "Рассуждения о метафизике": "Всякая субстанция — как целый мир, как живое зеркало Бога или же всей вселенной, она отражает ее (вселенную) по-своему, особо, так же как один и тот же город представляется по-разному в зависимости от местонахождения наблюдающего. По­этому мы можем сказать, что вселенная умножается во столько раз, сколько существует субстанций, а Божья слава умножается с ней наравне, пропорционально различным представлениям о Его творе­ниях. <...> Можно сказать, что всякая субстанция каким-либо образом несет в себе особенности бесконечной мудрости и всемогу­щества Бога, подражая Ему по мере своих возможностей: она отражает, хотя и смутно, все происходящее во вселенной, прошлое, настоящее и будущее, а также все, имеющее определенное сходство с восприятием или бесконечным познанием. Поскольку все другие субстанции отражают, в свою очередь, эту субстанцию и приспосабливается к ней, можно сделать вывод, что она распространяет свою силу на все остальные субстанции по аналогии с всесильным Твор­цом".

В следующей цитате из "Монадологии "Лейбниц уточняет: "Впро­чем в "том, что я сказал, видны априорные основания, почему не может быть иначе: Бог, приводя в порядок целое, заботится о каждой части, о каждой монаде, а представляющую природу монады ничто не может ограничить так, чтобы она представляла лишь одну часть вещей; смутно она представляет детали всей вселенной, а отчетли­во — только небольшую часть вещей — тех, которые наиболее близки к каждой монаде или превосходят ее по размерам; в против­ном случае любая монада была бы Божеством. Значит, монады ограничены не предметом, а способом познания предмета. Все монады смутно относятся к бесконечному, ко всему, но они огра­ничены и различаются между собой восприятиями. Это то, что греки называли "заговором всех вещей между собой", а философы Возрождения обозначили выражением omnia ubique (все везде), иными словами, присутствие и отражение всех вещей в каждой.

По Лейбницу, с тех пор как всякая монада стала "постоянным живым зеркалом вселенной", зеркалом всех событий вселенной, мы, если обладаем достаточно проницательным пытливым умом, можем распознать в мельчайшей монаде все, что произошло, происходит и произойдет в будущем, сможем увидеть то, что отдалено во времени и пространстве, полную историю вселенной. В душе каждого из нас (как во всякой монаде) представлена единая "связь вселенной", но только в неопределенном будущем станет возможным объединение того, что пока от нас сокрыто.
б) истины разума, истины факта и принцип достаточного основания

[Для Лейбница характерно акцентирование]различия между "истиной разума" и "истиной факта", а также разной природы принципов, лежащих в основе двух типов истины.

"Истинами разума" представляются те, противоположное кото­рым логически немыслимо. Это совокупность истин, находящихся в разуме Бога и основанных, главным образом, на принципе тожде­ства, законах непротиворечия и исключенного третьего. Особеннос­тью истин этого рода является их всеобщность и необходимость; по Лейбницу, к логически необходимым истинам разума относятся основоположения логики, математики, а также правила добра и справедливости, поскольку они не зависят только от божественной воли.

"Истины факта", в отличие от "истин разума", — это эмпиричес­кие, лишенные метафизической необходимости, т. е. "случайные" истины, противоположное им логически мыслимо. Например, то, что я сижу, — истина факта, однако она не представляется необхо­димой, поскольку противоположное вовсе не невозможно. Следова­тельно, истин факта могло бы и не существовать, тем не менее, раз уж они есть, то имеют определенные основания для своего существо­вания. Если для нахождения истин разума достаточно принципов аристотелевской логики (тождества, непротиворечия, исключенного третьего), то истины факта нуждаются еще и в принципе "достаточ­ного основания", согласно которому всякое событие, происходящее фактически, имеет основание, достаточное, чтобы определить, поче­му оно случилось и почему произошло так, а не иначе. Однако человек часто лишен возможности найти достаточное основание для каждого отдельного факта, с этой целью он должен был бы восстановить бесконечный ряд частностей, участвовавших в явлении...

Само предвидение и совершенное знание Бога о случайных истинах не изменяют их случайной природы и не превращают их в истины разума. Истины разума основаны на логико-математической необходимости, тогда как истины факта связаны со свободным Божественным волеизъявлением.
в) теория познания: виртуальная врожденность или же новая форма “припоминания”.

Наиболее крупным произведением Лейбница, наряду с "Теоди­цеей", стал "Новый опыт о человеческом разуме", в котором философ подробно разбирает и подвергает критике идеи Локка, отрицавшего любые формы врожденности и уподоблявшего человеческое созна­ние чистой доске (tabula rasa). Тем не менее Лейбниц не встает на сторону приверженцев теории "врожденных идей" (например, кар­тезианцев), а пытается идти средним путем. В результате он прихо­дит к весьма оригинальному решению.

Старая схоластическая сентенция, берущая начало от Аристотеля и столь любезная эмпирикам, что даже стала их формулой, гласила "Nihil est in intellectu quod поп fuerit in sensu" ("Нет ничего в разуме: чего бы раньше не было в чувстве"). Лейбниц внес в нее существен­ную оговорку: "Nihil est in intellectu quod поп fuerit in sensu, excipe: nisi ipse intellectus" ("Нет ничего в разуме, чего бы раньше не было в чувстве, кроме самого разума"). Это означает, что душа "врожденна сама в себе", что интеллект и его деятельность a priori предшествуют опыту. Эта идея позднее на новой основе обретет законченность в кантианской концепции трансцендентального.

Лейбниц считает, что душа содержит в себе "бытие, единство, тождество, причину, восприятие, рассуждение и множество других понятий, которых нельзя почерпнуть из чувств". Значит, Декарт был прав [в части своего учения о врожденности ключевых идей организующих познание]? Лейбниц полагает, что речь идет не столько о реальной форме врожденности, сколько о виртуальной. Идеи находятся в разуме в зародышевом состоянии, они "врожденны", как наклонности, спо­собности, естественные природные потенции. Лейбниц так излагает новую концепцию врожденных идей: "Как можно отрицать то, что в нашем духе имеется много врожденного, мы, так сказать, даны самим себе и что в нас имеется бытие, единство, субстанция, изменение, действие, восприятие, продолжительность, удовольствия и тысяча других предметов наших идей? Зачем удивляться, когда мы говорим, что эти идеи (и все связанное с ними) врожденны, если множество предметов в виде образов постоянно присутствует непо­средственно в нашем разуме (хотя по причине наших потребностей или из-за развлечений они не всегда осознаются)? Я воспользуюсь наглядным примером: возьмем глыбу мрамора с прожилками (он предпочтительнее, чем чистые дощечки, называемые философами tabula rasa). Итак, если бы душа имела сходство с чистой доской, то истины, находящиеся в нас, уподобились бы фигуре Геркулеса, которую надо высечь из глыбы мрамора, когда она абсолютно безразлична к тому, какую из нее высекут статую. Однако если бы на мраморе имелись прожилки, повторяющие очертания скорее фигуры Геркулеса, чем кого-то другого, мрамор можно было бы считать предрасположенным, а статую Геркулеса — в каком-то смысле врожденной, несмотря на то что пришлось бы изрядно потрудиться, чтобы обнаружить прожилки, а затем тщательно отко­лоть и убрать все мешающее. Именно в таком смысле они идеи врожденны нам подобно наклонностям, предрасположениям, при­вычкам или естественным потенциям, а не подобно действиям".

Что касается другого аспекта, Лейбниц признает в качестве пер­воначального (врожденного) принцип тождества (и связанные с ним остальные логические принципы), находящиеся в основе все”истин разума: "Все остальные истины — доказуемы".

Однако позднее, узаконив монаду как совокупность вещей, он был вынужден допустить врожденность и истин факта, и вообще всех идей. Он решительно признал, что "припоминания " Платона обо­снованы и следует допустить даже больше. Потенциально душа знает все. В этом — новый смысл платоновского учения.

"В нашей душе всегда есть способность представлять себе какую-либо природу или любую форму; я считаю, что подобная способ­ность нашей души отражать какую-то природу, форму или сущность вызвана именно идеей, находящейся в нас всегда, независимо от того, думаем мы или нет. Наша душа действительно выражает Бога и вселенную, и сущности так же, как и все сущее. Это согласуете ' с моими принципами, так как ничто не входит в сознание извне естественным образом; и только в силу дурной привычки мы думаем будто наша душа получает что-то вроде посланий через двери и окна' Все формы находятся в нашем разуме, мы имеем их в любой момент потому что разум всегда отражает свои будущие мысли; а все то о чем мозг думает смутно, никогда не обретет в мыслях ясной формы Мы не сможем усвоить какую бы то ни было вещь, если у нас в разуме уже не возникали идеи о ней, как нельзя составить себе мнение о предмете, которого не видел: это очень хорошо выразил Платон в понятии "припоминание"; главное, чтобы его правильно поняли, очистили от заблуждений вроде "предшествования" и не вообразили, что прежде душа уже должна была знать и отчетливо мыслить о том, о чем думает и узнаёт в настоящее время.