тесты к практическому занятию по философии. ФИЛОСЕМ. Философия как строгая наука

• Название: Философия как строгая наука
• Анкор: тесты к практическому занятию по философии
• Дата: 27.12.2020
• Размер: 0.73 Mb.
• Имя файла: ФИЛОСЕМ.doc
• Тип: Документы; #164808
• страница: 8 из 13

Гносеологическая концепция р. декарта.
Дополнительные вопросы для обсуждения:

1. 
   Почему Декарт называет свое сомнение “методическим”, какова его методологическая роль?
   
2. 
   На какие предметы простирается декартовское сомнение?
   
3. 
   Почему простая тавтология мысли и существования становится столь важной для декартовского рационализма?
   
4. 
   Как связано доказательство бытия Бога с обоснованием достоверности человеческого познания?
   
5. 
   Почему Декарт вынужден переходить от обоснования достоверности познания к обоснованию возможности заблуждений?
   

а) методическое сомнение.

Установив правила метода, [Декарт попытался] подтвердить их, или, точнее, выявить универсальность и плодотворность. Верно, что математика всегда придерживается этих правил. Но кто уполномочил нас их распространять, сделав из них модель универсального знания? Ка­ковы их основы? Есть ли нематематическая истина, отражающая признаки очевидности и отчетливости, и которая, будучи вне сомне­ния, могла бы подтвердить эти правила и быть принята в качестве источника всех других возможных истин? В поисках ответов на вопросы Декарт применяет свои правила к традиционному знанию с целью проверить, содержит ли оно истины настолько ясные и очевидные, чтобы избавиться от любого сомнения. Если ответ будет отрицательным — в том смысле, что с помощью этих правил не удастся достичь надежной истины, обладающей признаками ясности и отчетливости, — тогда придется признать это знание бесплодным. Если же, наоборот, применение данных правил приведет нас к несомненной истине, то ее следует признать основой знания. При этом необходимо соблюдать условие: нельзя принимать в. качестве истинного какое-либо утверждение с примесью сомнения, где воз­можна нерешимость...

Прежде всего, отметим, что добрая часть традиционного знания имеет в качестве основы чувственный опыт. Но как можно считать надежным и бесспорным знание, исходящее из чувств, если верно, что последние обманчивы? "Поскольку чувства, — утверждает Де­карт в “Рассуждении о методе”, — иногда нас обманывают, я рискнул предположить, что ничто не является таким, как им оно представ­ляется нашим чувствам". Кроме того, если большая часть традици­онного знания основывается на чувствах, то разве та его часть, что основывается на разуме и его способности к рассуждению, маловаж­на? Этот принцип представляется неясным и ненадежным. "Есть нечто ошибочное в подобных паралогизмах... и я отбросил как ложные все доказательства, которые сначала принял за убедитель­ные". Наконец, есть математическое знание, которое кажется несо­мненным, ибо имеет силу как во время бодрствования, так и во сне. То, что 2+2=4, верно при любых обстоятельствах и состояниях. Однако кто мне запретит думать, что существует "злой дух, хитрый и лживый", который, насмехаясь надо мной, заставляет меня при­знать очевидными вещи, таковыми не являющиеся? И здесь сомне­ние гипертрофируется, распространяясь и на те области, которые предположительно находились вне всяких подозрений. А если все математическое знание — грандиозная мистификация, основанная на экивоке, игре слов? "Ведь я могу предположить, что не праведный Бог владеет суверенным источником истины, а некий злой гений, столь же хитрый и лживый, сколь и сильный, чтобы обмануть меня, изобрел всю эту индустрию лжи".

Нет опоры, дом рушится, ибо подорван фундамент. Ничто не устоит от разъедающей силы сомнения. "Возможно, что все, что я вижу, — читаем в “Метафизических размышлениях”, — ложно; я ясно осознаю, что из того, что мне представляет моя память, наполненная ложью, нет ничего осмысленного; думаю, тело, фигура, протяжен­ность, движение и место — всего лишь воображение моего духа. Что же тогда может считаться истинным? Возможно, ничто, если в мире нет ничего определенного?" Сомнение методично, ведь это обяза­тельный, хотя и временный, этап на пути к истине... Отрицание здесь сменяется утверждением, сомнение — уверенностью. В стоячее болото традиционного сознания Декарт бросает фермент сомнения. Продуцировать новое знание либо огра­ничиться повторением пустых формул или пережевыванием уже отработанного другими, — такова дилемма. Как избежать укусов сомнения, если не знать собственной природы, сознания, запросов логики? Невозможно с пользой применить сомнение, если не раз­глядеть слабый луч света, прорезающий мрак, чтобы выйти к истоку, где мысль свободна.
б) “cogito ergo sum”.

Подвергнув все сомнению, "сразу вслед за этим я констатиро­вал, — продолжает Декарт в “Рассуждении о методе”, — что, хотя все предположительно ложно, необходимо, чтобы я, так думающий, сям был чем-то. И, заметив, что истина “я мыслю, следовательно, я существую” столь крепка и прочна, что все самые экстравагантные гипотезы скептиков не смогли бы ее поколебать, я решил, что могу принять ее, не мучаясь сомнениями, как основной принцип иско­мой философии". Но эта определенность — не может ли она быть подорвана злым духом? В "Метафизических размышлениях" Декарт пишет: "Есть некая сила, не знаю, какая, но коварная и изощренная, использующая все, чтобы обмануть меня. Но если она меня обма­нывает, нет никакого сомнения, что я существую; пусть обманывает меня, сколько хочет, — она никогда не сможет превратить меня в ничто до тех пор, пока я буду думать. Следовательно, обдумав и изучив все с большим тщанием, необходимо заключить, что сужде­ние “я есть, я существую” абсолютно верно всякий раз, когда я произношу его, а мой дух удостоверяет это".

Что же тогда мы должны, исходя из самой очевидности истины, допустить как не вызывающее сомнений? "В момент, когда мы отвергаем... все то, в чем можем усомниться... не можем в равной мере предположить, что мы сами, сомневающиеся в истинности всего этого, не существуем: действительно, нежелание признать это не может помешать нам, несмотря на всю экстравагантность такого предположения, поверить, что заключение “я мыслю, следователь­но, я существую” истинно, и это — первое и самое надежное, что предстает перед организованной мыслью". Но что понимает Декарт под "мыслью"? В своих "Ответах" он утверждает: "Под термином “мысль” я понимаю все то, что делает нас рассудительными; таковы все операции воли, разума, воображения и чувств. И я бы добавил “непосредственное”, чтобы исключить все производное; так, напри­мер, осознанное движение имеет в качестве исходного пункта мысль но само не есть мысль".

Таким образом, перед нами — истина без какого бы то ни было посредничества. Прозрачность "я" для себя самого, и, тем самым мысль в действии, бегущая от любого сомнения, указывает, почему ясность — основное правило познания и почему фундаментальна интуиция. Мое бытие явлено моему "я" без какого-либо аргументи­рующего перехода. Хотя фигура "я мыслю, следовательно, я суще­ствую" и сформулирована как силлогизм, это не суждение, а чистая интуиция. Это не сокращение вроде: "Все, что мыслит, существует; я мыслю; следовательно, существую". Просто в результате интуи­тивного акта я воспринимаю свое существование, поскольку оно осмысливается. Декарт, пытаясь определить природу собственно существования, утверждает, что это — "res cogitans" (вещь мысля­щая), мыслящая реальность, где ни царапины, ни трещины между мыслью и существованием. Мыслящая субстанция — мысль в дей­ствии, а мысль в действии — мыслящая реальность.

Так Декарт достигает неоспоримого факта, что человек — это мыслящая реальность. Применение правил метода привело к откры­тию истины, которая, в свою очередь, подтверждает действенность этих правил, поскольку излишне доказывать: чтобы мыслить, нужно существовать. "Я решил, что можно взять за основу правило: все, воспринимаемое ясно и отчетливо, одновременно истинно". И все же ясность и отчетливость как правила метода исследования — на чем основаны? Может, на бытие, конечном или бесконечном? На общих логических принципах, одновременно и онтологическом принципе непротиворечия или принципе тождества, как традици­онная философия? Нет. Данные правила обязаны своей определен­ностью нашему "я" как мыслящей реальности. Отныне субъект познания должен будет не только метафизически обосновывать свои завоевания, но искать ясности и отчетливости, типичных для первой истины, явленной нашему разуму. Как наше существование в каче­стве "res cogitans" принимается не вызывающим сомнений лишь на основании ясности самосознания, так любая другая истина будет принята, если проявит эти признаки. Чтобы достичь их, нужно следовать по пути анализа, синтеза и контроля; и важно, что возведенное на этой основе не будет никогда подвергнуто сомнению. Философия больше не наука о бытие, она становится, прежде всего, гносеологией. Рассмотренная в таком ракурсе, избранном Декартом, философия обретет в любом своем суждении ясность и четкость, не нуждаясь более в другой поддержке или иных гарантиях. Как опре­деленность моего существования в качестве "res cogitans" нуждается лишь в ясности и отчетливости, так и любая другая истина не нуждается в иных гарантиях, кроме ясности и отчетливости, — как непосредственной (интуиция), так и производной (дедукция).

Так, испытательным стендом нового знания, философского и научного, становится субъект, разум, сознание. Любой тип исследо­вания должен лишь стремиться к максимальной ясности и отчетли­вости, по достижении которых оно не будет нуждаться в других подтверждениях. Человек так устроен, что допускает только истины, которые отвечают этим требованиям. Мы присутствуем при ради­кальной гуманизации знания, приобщенного к первоисточнику. Во всех областях знания человек должен идти путем дедукций от ясных, отчетливых и самоочевидных принципов. Там, где эти принципы недоступны, необходимо предположить их — во имя порядка как в уме, так и реальности, — веруя в рациональность реального, иногда скрытую за второстепенными элементами или субъективными на­слоениями, некритично спроецированными, помимо нас...

Итак, Декарт по правилам метода получает первую определен­ность cogito. Однако эта определенность не просто одна из многих истин. Это истина, которая, будучи постигнута, сама формирует правила, ведь она обнаруживает природу человеческого сознания bona mens, прозрачного для себя самого. Всякая другая истина будет воспринята только в той мере, в какой приравнивается и сближается с этой предельной самоочевидностью. Увлеченный вначале ясностью и очевидностью математики, теперь Декарт подчер­кивает, что математические науки представляют собой лишь один периферийный сектор знания, опирающийся на метод, имеющий универсальное применение. Отныне и впредь любое знание найдет опору в этом методе не потому, что он обоснован математически, а потому, что метод обосновывает математику, как и любую другую науку.
в) существование Бога и его роль в теории познания.

Первая определенность — осознание самого себя как мыслящего существа. Но действительно ли правила метода открывают мир, способствуют познанию? Открыт ли мир этим правилам? В состоя­нии ли сознание принять нечто другое, ему нетождественное?

"Я" как мыслящее существо наполнено множеством идей, под­лежащих осмысленной селекции. Если cogito — это первая самооче­видная истина, то какие другие идеи могут быть столь же самооче­видными? Можно ли реконструировать с помощью идей, таких же ясных и четких, как cogito, здание науки? И затем: поскольку Декарт считал основой сознание, как можно выйти за его пределы и подтвердить существование внешнего мира? Идеи, увиденные не как сущности или архетипы реального, а как реальное присутствие сознания, — имеют ли они объективный характер? Если как формы мысли они не вызывают сомнений, как моментальные представле­ния правдивы, то представляют ли они объективную реальность или являются чистым плодом воображения?

Прежде чем ответить на вопрос, следует вспомнить, что Декарт различает три вида идей: врожденные идеи, которые я обнаруживаю в себе самом, вместе с моим сознанием; приобретенные идеи, которые приходят ко мне извне и обращают меня к вещам, совершенно отличным от меня; и сотворенные идеи, сконструированные мной самим. Если мы отбросим последние, в силу их произвольности и химерности, то вопрос коснется объективности врожденных и при­обретенных идей. Пусть три класса идей не различаются с точки зрения их субъективной реальности, — все это мыслительные акты, о которых я имею немедленное представление, но содержания их различны.

Действительно, если сотворенные, или производные идеи не представляют никакой проблемы, то объективны ли приобретенные идеи, отсылающие меня к внешнему миру? В чем я уверен даже при всеобщем сомнении — так это в моем существовании в его позна­вательной активности. Но где уверенность, что сознание остается действенным и тогда, когда результаты переходят от актуальной данности в царство памяти? В состоянии ли память сохранить их в неприкосновенности, с той же ясностью и отчетливостью?

Разум обращается, — читаем мы в "Метафизических размышлени­ях", — к врожденной идее Бога, "бесконечной, вечной, неизменной, независимой, всеведущей субстанции, породившей меня и все сущее. Является ли она чисто субъективной или ее следует считать субъективной и одновременно объективной? Проблема существова­ния Бога возникает не из внешнего мира, а в человеке или, скорее, в его сознании".

По поводу идеи Бога Декарт говорит: "Это очевидно благодаря естественному свету и реально как в силу действующей причины, так и в силу результата: где результат может черпать свою реальность, как не в собственной причине?" Очевидно, что автор идеи, присут­ствующей во мне, не я сам, несовершенный и конечный, и никакое Другое существо, также ограниченное. Идея, присутствующая во мне, но не мною произведенная, может иметь в качестве своего творца лишь бесконечное существо, и это Бог.

Врожденная идея Бога связана с другой, подкрепляющей первую аргументацией. Если бы идея бесконечного существа, присутствую­щая во мне, принадлежала бы мне самому, не был ли бы я в этом случае совершенным и беспредельным созданием? Но несовершен­ство явствует из сомнений и никогда не удовлетворенного стремле­ния к счастью и совершенству. Кто отвергает Бога-Создателя, тот считает творцом самого себя.

Так Декарт формулирует третье доказательство, известное как онтологическое. Существование — неотъемлемая часть бытия, сле­довательно, невозможно признавать идею (бытия) Бога, не допуская Его существования, так же как невозможно принять идею треуголь­ника, не думая при этом, что сумма всех его внутренних углов равна двум прямым, или как невозможно воспринять идею горы без долины. Но как из факта, что "гора и долина, существующие или не существующие, не могут быть отделены одна от другой, так из факта, что я не могу представить Бога вне существования, следует, что существование неотделимо от Него и, следовательно, Он существует на самом деле". Это — онтологическое доказательство Ансельма, которое воспроизводит Декарт. "Идея Бога — как печать мастера на его работе, и нет необходимости, чтобы эта марка представляла собой нечто отдельное от самой работы". Итак, анализируя сознание, Декарт обращается к идее, которая не принадлежит нам, однако насквозь пронизывает нас, как печать мастера представляет его творение. Если верно, что Бог в высшей степени совершенен, не должны ли мы в этом случае поверить в возможности человека, Его творения?

Но тезис о зависимости человека от Бога не приводит Декарта к выводам традиционной метафизики и богословия, т. е. к примату Бога и нормативной ценности максим Священного Писания. Идея Бога в нас, как печать мастера на его творении, использована для защиты позитивности человеческой реальности и познавательных возможностей, а в том, что касается мира, неизменности его законов, Бог, в высшей степени совершенный, не может обманывать. Бог, чьим именем пытались заблокировать распространение научной мысли, теперь выступает в качестве гаранта истины. Сомнение терпит поражение, ибо сам Бог-Создатель препятствует тому, чтобы Его творение несло в себе разрушительный принцип. Атеист сомне­вается в познавательных возможностях, поскольку не признает, что они — создание Бога, высшей доброты и истины.

Таким образом, проблема обоснования исследовательского ме­тода окончательно решена, ибо очевидность, допущенная гипотети­ческим путем, оказывается подтвержденной первой определенностью, cogito, а последнее, вместе с познавательными возможностями, закреплено присутствием Бога, гарантирующим его объективность. Помимо этого Бог гарантирует также все истины, ясные и отчетли­вые, которые человек в состоянии постичь. Это вечные истины, которые, выражая суть разных областей реальности, составляют костяк нового знания. Бог — Абсолютный Создатель, поэтому от­ветственен и за те идеи и истины, в свете которых Он создал мир. "Вы спрашиваете, — писал Декарт Мерсенну 27 мая 1630 г., — что принудило Бога к созданию этих истин; а я говорю, Он был волен сделать так, что все линии, протянутые от центра к окружности, оказались равны, как волен не создавать мир. И верно, что эти истины связаны с Его бытием не больше, нежели Его создания". Почему же тогда истины называют вечными? Потому что Бог неизменен. Таким образом, волюнтаризм, восходящий к Скоту, идею радикальной случайности мира, а значит, невозможности универсального знания, — все это Декарт толкует в духе неизмен­ности определенных истин, гарантирующих объективность. Кроме того, поскольку эти истины, случайные и одновременно вечные, не участвуют в бытие Бога, никто не может, на основании знания этих истин, знать непостижимые замыслы Бога. Человек знает без каких бы то ни было претензий на соревнование с Богом. Чувство закон­ченности мысли и одновременно чувство ее объективности в равной мере защищены. Человек обладает человеческим, а не божествен­ным разумом, но имеет гарантии своей активности со стороны Бога.

Но если верно, что Бог правдив и не обманывает, то почему человек ошибается? Каково же, в таком случае, происхождение ошибки? Конечно, ошибку должно приписывать не Богу, а человеку, поскольку он не всегда хранит верность ясности и отчетливости. Возможности человека функциональны; давая им хорошее приме­нение, он не должен заменять ясные и отчетливые идеи приблизи­тельными и путаными. Ошибка присутствует и в суждении; для Декарта, в отличие от Канта, мыслить не значит судить. В суждении участвуют как интеллект, так и воля. Интеллект, вырабатывающий ясные и отчетливые идеи, не ошибается. Ошибка происходит от давления воли на ум. "Если я воздерживаюсь от суждения о какой-либо вещи, когда не понимаю ее достаточно ясно и отчетливо, то, очевидно, я наилучшим образом распоряжаюсь своим суждением и не обманываюсь, но если я ограничиваюсь ее отрицанием или ее утверждением, в этом случае я не использую своей свободы воли, как подобает; а если я утверждаю то, что не является верным, то ясно, что я обманываюсь... ибо естественный свет учит, что интел­лектуальное прозрение должно всегда предшествовать волевому ре­шению. Именно в этом дурном употреблении свободы воли и состоит бездумность, дающая форму ошибке". С полным правом F. Alquie комментирует: "Таким образом, ошибка происходит от моего действия, а не от моего бытия; только я несу ответственность за нее, и я могу избежать ее. Очевидно, насколько эта концепция далека от тезиса о порче природы или первородного греха. Здесь и сейчас, — настоящим действием, обманываясь, я согрешаю".