тесты к практическому занятию по философии. ФИЛОСЕМ. Философия как строгая наука

• Название: Философия как строгая наука
• Анкор: тесты к практическому занятию по философии
• Дата: 27.12.2020
• Размер: 0.73 Mb.
• Имя файла: ФИЛОСЕМ.doc
• Тип: Документы; #164808
• страница: 2 из 13

а) логическая критика естественного языка и место философии в человеческом познании

Концепция логического анализа, развитая на базе достижений математической логики, выступила в форме своеобразной логической критики естественного языка. Дело в том, что исследования в области анализа при­вели к заключению, что целый ряд особенностей обыч­ного языка мешает точности, прозрачности смысла. Ста­ла очевидной известная семантическая неадекватность естественного языка выражаемому им предметному со­держанию, а также определенное несоответствие грам­матической и логической формы выражения. Было под­мечено, что обычный язык может значительно затемнять смысловое содержание сообщения. Разумеется, и обыч­ный язык имеет в себе механизмы предотвращения бес­смыслицы. Скажем, уже обычный синтаксис регулирует построение осмысленных высказываний: разрешает одни сочетания слов и запрещает другие. Однако логическое исследование языка обнаружило ненадежность обычных интуитивных критериев осмысленности естественного языка для решения строго научных задач. Из анализа парадоксов Рассел сделал вывод о недостаточности пра­вил обычной грамматики, обычного синтаксиса для уст­ранения бессмыслицы. Перед лицом повышенных требо­ваний к языку со стороны развивающейся науки подвергаются критике семантика и синтаксис естественного языка, поскольку они могут мешать строгому научному анализу.

Так, Рассел отмечает ряд слабостей обычного языка, которые не дают ему быть всегда адекватным носителем смысла. О каких свойствах языка шла речь?

Прежде всего о многозначности (синонимии и омони­мии) выражений, о нечеткой логической структуре фраз естественного языка, скрывающей реальную логическую форму выражений. Скажем, слово “глухой” имеет целый ряд значений—глухой человек (плохо слышит), глухая стена, глухой уголок земли, глухая тайга, глухой к прось­бам, глухой ворот сорочки и т. д. Ясно, что в науке, где нужны точность и ясность языка, подобную многознач­ность желательно снять. А вот другой пример. В четырех высказываниях: “Солнце есть звезда”, “Солнце есть центр солнечной системы”, “Солнце есть” и, скажем, “2 X 2 есть 4” — слово “есть” имеет четыре различных смысла. Это — включение предмета в класс, отношение тождест­ва, утверждение существования и равенства. Это значит, что за внешне одинаковой грамматической формой выражений скрываются разные логические структуры. И наконец, такое свойство естественного языка, как его тесная связь с психологическими ассоциациями, также неудобно при строгом научном анализе.

Критикуя в этом плане естественный язык, Рассел всемерно подчеркивает преимущества искусственного языка математической логики, применяющего разную символику для разных значений, обнажающего логиче­скую структуру мысли и, наконец, снимающего все пси­хологические оттенки смысла.

Витгенштейн в свойственной ему метафорической ма­нере выражает ту же мысль несколько иначе: “Язык пе­реодевает мысли”. Как за внешними формами одежды лишь угадываются формы тела, так и за языковой обо­лочкой скрывается подлинная логическая суть мысли. И как от типа, покроя одежды зависит большее или меньшее обнаружение форм тела, так и сквозь языковые структуры может просвечивать смутно или более ясно логическое “тело”, “скелет” мысли. Дело в том, считает Витгенштейн, что как целью портного далеко не всегда является наиболее четкое обнаружение форм тела, так и “языковая одежда” вовсе не предназначалась только...

То есть шла речь о сопоставлении познавательных особенностей и, главное, возможностей ис­кусственных, формализованных языков науки, с одной стороны, и естественного языка в его применении к науке — с другой. Таким образом, философия, по мысли, выдвинутой в “Логико-философском трактате” Витгенштейна, есть критика, или анализ, строгости и точности научного языка. Ее задача – установить границу научных притязаний разума и “суррогата” науки – метафизики...

Цель философии усматривается не в получении новой информации о мире. Ее добывают конкретные науки. Философия понимается как деятельность формального прояснения уже полученного знания. Считается, что логический анализ не добавляет ничего нового к содержа­нию знаний. Он сводится к переформулированию одних, менее ясных положений в другие, более ясные. Итогом анализа должно явиться точное и определенное знание, ясно выражающее свой смысл.

Оценивая с точки зрения успехов формализации знания состояние дел в философии, Рассел и Витгенштейн пришли к убеждению, что решение сложных гносеологи­ческих проблем зачастую упирается в несовершенство, запутанность применяемых для их анализа средств обыч­ного языка, который только служит источником все но­вых философских заблуждений. Отсюда стремление дать философии современные “орудия труда”. Отсюда замы­сел создания искусственной логической модели знания, идеально воплощающей в своих знаках характер и структурные соотношения элементов реальности.

Такая модель призвана была, по мысли Рассела и Витгенштейна, обнажить скрытые механизмы дискурсив­ного мышления, выявить природу различных его компо­нентов, четко характеризовать способы их отношения к реальности и т. д. Тем самым предусматривалось внесе­ние полной ясности в мучившие человечество гносеологи­ческие проблемы. Противоядием от “туманных” фило­софских рассуждений Рассел и Витгенштейн избрали традиционно использовавшиеся позитивизмом номина­лизм и редукционизм. Они постарались лишь дать этим методам новое обоснование, широко применив для этого принципы однозначности терминов и логической комби­наторики в формализованном языке.
Б) основные положения философии логического анализа

Логический анализ выступает как метанаучное иссле­дование. Задача анализа не исследование самих объек­тов, получение новых истин (это дело науки), а уточнение, прояснение смысла слов и предложений, составляю­щих знание. Как это достигается? Путем соответствую­щего перевода, переформулирования менее ясных поло­жений в более ясные.

Рассел выдвинул развернутую теорию логического анализа как метода перевода знания на более точный язык. Учение об анализе было логической концепцией, к которой Рассел пришел, как он сам говорит, через фи­лософию математики. Логический анализ связан у Рас­села прежде всего с языковыми проблемами, с изучени­ем структуры языка. “Наше исследование, — пишет Рас­сел, — должно начинать с проверки слов, а затем синтаксиса”. Но в то же время считается, что прояснение языка оказывается средством более чет­кой информации об объектах, поскольку оно проясняет смысл, предметное содержание высказываний.

Концепции логического анализа не суждено было остаться только логической доктриной. Методу анализа было дано также философское толкование и. применение. Этими было вызвано к жизни широкое течение логико-лингвистического позитивизма XX в. — так называемая аналитическая философия...

Логическое учение явилось для Рассела базой пост­роения более широкой философской концепции. Он сам отмечает, что его логическая доктрина привела его в свою очередь к определенному виду философии, как бы обосновывающему процесс анализа... Дедукцию философской доктрины мира и познания из логики Рассел считает совершенно правомерной. В своей работе “Наше знание внешнего мира” (1914) он выдвигает свой знаменитый тезис, что логика есть сущ­ность философии, повторяя его позже в работе “Логиче­ский атомизм” (1924). “Я считаю, что логика фундамен­тальна для философии и что школы следует характери­зовать скорее по их логике, чем по их метафизике”. Впрочем, идею логического метода построения и обоснования философии Рассел проводит гораздо рань­ше, изучая в самом начале века философское наследие Лейбница.

Итак, на смену прежнему представлению о философ­ской нейтральности формальной логики Рассел выдвига­ет противоположный тезис о ее философской связности и активности, об основополагающей роли логики для философии.

Дело в том, что логическое учение Рассела в самом деле не было философски нейтральным. Расселовская программа перестройки математической логики с самого начала была не просто лишь техниче­ской задачей. Ведущая к парадоксам логическая нечет­кость в употреблении языка тесно переплетена, по мне­нию Рассела, с ошибочными философскими предпосыл­ками. Неосторожное оперирование понятием всеобщего, класса Рассел связывает с мировоззренческими установками в духе платоновского реализма - приписывания некоего объективного (хотя и трансцендентального су­ществования) абстрактным сущностям...

Неразрывно связав свои логические изыскания с по­иском новой философской основы логики, Рассел 'в отли­чие от Фреге истолковал класс как символическую фик­цию, как простое сокращенное наименование некоторой группы единичностей. Он поставил задачу устранить не­зависимые абстрактные сущности и показать, что они сводимы к языковым наименованиям и их комбинациям. “Теория типов”, “неполные символы”, “аксиома своди­мости” — все это были попытки устранить такие абстрак­ции, которые составляют основу “метафизики” платонов­ского типа.

Тесно переплетенными с философией оказались и спе­циальные логические проблемы, которыми занимался Рассел. Взять хотя бы такую проблему, весьма заинте­ресовавшую логиков нашего века, как уточнение понятия “существование”. Рассел обратил внимание, что употреб­ление этого термина требует логического уточнения. Сигналом логической тревоги была выявившаяся здесь антиномия — так называемый парадокс существования. Например, предложение типа “Золотая гора не сущест­вует” (или “Пегас не существует”, “Бог не существует” и т. п.) таит в себе трудность. Речь идет о несуществую­щих предметах, которые тем не менее как-то существу­ют, раз мы говорим о них.

Рассел занялся логическим прояснением данной проб­лемы. В качестве уточняющего логического аппарата был применен аппарат теории описа­ний. В “результате такого анализа предмет, которому приписывается несуществование, больше не выступает в качестве субъекта предложения, а его название, имею­щее вид имени реального предмета (Пегас и т. п.), устраняется. Вместо обозначения предмета через его на­звание он фиксируется через описание его свойств. В ка­честве субъекта берется переменная, а прежний субъект (Пегас) разлагается на свойства (крылатый и конеобразный) —дескриптивные определения некоего х. Тогда предметом отрицания становится не существование пред­мета, а совместимость некоторых свойств. В результате “существование” уже выступает не в качестве предика­та, а преобразуется .в оператор значения некоторой пере­менной.

Скажем, предложение “Золотая гора не существует” преобразуется в результате анализа в утверждение, что ложно, будто у какого-то предмета признаки “золотая” и “являющаяся горой” совмещаются. Вместо понятий “существование” или “несуществование” вводится язык математической логики, выражающий, что некий преди­кат, составленный из признаков предмета, либо “запол­нен” (соответствующий предмет есть, был), либо “пуст”. (предмета нет, не было). Источник многочисленных оши­бок в этом вопросе — смешение различных уровней су­ществования. Одной из трудностей этого рода является задача различения реального и идеального существова­ния в философии. Сведение существования предмета к его чувственному представлению или понятию о нем, гипостазирование понятий и т. п.— все это выражение трудностей этого рода. Смешение реального и идеально­го существования лежит 'в основе парадокса существо­вания. Предложенные Расселом приемы анализа снима­ют парадокс существования, так как ясно отчленяют ре­альное существование предметов от их логического су­ществования...

Совершенно определенный философский подтекст имеет также “теория описаний”. Она дала удобный ло­гический аппарат перевода в более ясную форму предло­жений с неуточненным содержанием, с ее помощью про­ясняются, например, высказывания об эмпирически не обнаруживаемых объектах (“автор Веверлея”), предло­жений, содержащих понятия пустого класса (“Современ­ный король Франции лыс”), утверждения о существова­нии или несуществовании предметов и др. Для всех этих случаев расселовский анализ предлагает перейти от рас­смотрения предметов к рассмотрению их свойств как относящихся к некоторому х. Метод дескриптивных определений выступает при таком анализе в сочетании с аппаратом квантификации, то есть с использованием ко­личественных операторов типа “для некоторых х”, “толь­ко для 1 х”, “по крайней мере для 1 х” и т. д. Это был весьма продуктивный аппарат логического анализа.

Расселовское уточнение понятия “имени”, состоявшее в том, что подлинное собственное имя должно иметь но­сителя, представляло собой безобидный пункт логики, но к нему добавился вовсе не безобидный и неоправданный философский вывод: то, чему соответствует собственное имя, должно существовать в непосредственно эмпириче­ском смысле и быть доступно прямому знакомству. В со­ответствии с этим добавлением трюизм: “чтобы понять предложение, мы должны знать, что означает каждое слово” — превращается у Рассела в эмпирическую докт­рину значения: “В процессе суждения мы должны быть знакомы с каждым объектом, о котором говорит пред­ложение”. Простота собственного имени и его соотнесен­ность с носителем смешиваются у Рассела с идеей, что значение имени и есть его носитель. Причем в отличие от Фреге, которого интересовало объективно-идеальное умственное содержание, Рассел ввел в свою теорию зна­чения понятие “непосредственного опыта” и, следова­тельно, “индивидуального мысленного содержания” (private mental content). По его мнению, значениями слов всегда должны быть те объекты, с которыми мы непосредственно знакомы. Такая постановка вопроса связана с крайне ограниченным, эмпирически-номиналисти­ческим пониманием отражения, при котором отражение мыслится только в форме чувственных восприятий еди­ничных предметов и отрицается идеальное отражение объекта....

При этом Рассел считает логический анализ не одним из возможных, а единственно продуктивным способом решения философских проблем. “Каждая подлинно фи­лософская проблема, — заявляет он, — это проблема анализа”. Таким образом, провозглашает­ся так называемое аналитическое понимание предмета философии. В “Логико-философском трактате” предметом фило­софии была объявлена деятельность логического анали­за всего знания средствами искусственного языка. Вслед за Расселом, по мнению которого философия логики со­стоит в “анализе и перечислении логических форм”, Витгенштейн считает, что “философия есть доктрина логической формы научных предложений”. Дело философии Витгенштейн видит в логиче­ском прояснении познавательного содержания научного знания посредством уточнения его языковой формы.

в) природа философских проблем лингвистической философии.

В поздних Витгенштейн работах пришел к мысли, что тот, кто пытается искать четкие дефиниции, открывать истинные абстрактные положения в области филосо­фии, совершенно не понимает природы философского исследования, характера фило­софских проблем. Посмотрим, что же предлагается вза­мен отвергнутого философского подражания...

В качестве типичных философских вопросов Витген­штейн приводит такие, как: “что такое значение?”, “что такое время?”, “что такое сознание?” и т. п. Характер­ной формой философских вопросов он также считает группу вопросов: “как возможно..?”, “как возможно из­мерить время?”, “как возможно знать, думать, желать того (о том), что не имеет места?”, “как возможно зна­ние о переживаниях другого человека?” — примеры во­просов, вызывающих, по мысли Витгенштейна, так же, как и вопросы первой группы, множество философских трудностей. Вообще в качестве отличительной черты философских вопросов Витгенштейн отмечает особое беспокойство, замешательство, которое они с самого начала вызывают.

Причем подчеркивается, что философские вопросы никак нельзя считать вариантом, подклассом научных проблем. Вопросы философского характера в отличие от научных не предполагают, по мнению Витгенштейна, поиска новых фактов или причинных объяснений. Они сравнимы с острой, неутолимой жаждой. Так, вопросы формы “что такое..?” побуждают к дефинициям. Одна­ко, считает Витгенштейн, никакие конкретные опреде­ления не в силах удовлетворить в таких случаях потреб­ность в дефинициях. Утверждается, что аналогично об­стоит дело и с вопросами “как возможно...?”. Никакими средствами, выработанными в науке или повседневном опыте, якобы не удается утолить жажду ответа и на такие философские вопросы.

Философские вопросы, заключает Витгенштейн, — это особое выражение неясности, мысленного диском­форта. В них много общего с вопросом “почему?” в ус­тах ребенка. В чем же причина “мысленных судорог”, вызываемых философскими вопросами? Она заключена в языке — остается верен себе Витгенштейн. Источник трудности Витгенштейн объясняет тем, что на факты смотрят через посредство дезориентирующей формы вы­ражения. Все реальные проблемы, считает Витгенштейн, решаются методами есте­ствознания (психологии, физики). Философские же во­просы не являются научными проблемами. Что же они такое? “Путаница, воспринимаемая как проблема”, головоломки, “вызванные мистифицирующим употреблением нашего языка”,—отвечает Витгенштейн.

Одним из распространенных источников философ­ских мук служит, по его мнению, недоучет различных употреблений слова (выражения), скрытых за внешне одинаковым его видом. Этот случай Витгенштейн счи­тает весьма распространенным. Он отмечает, к примеру, что некоторые философствующие математики не отдают себе отчета в разнице между многими различными упо­треблениями слов “доказательство”, “род”, “открытие” и др. Отсутствие четкого понимания различных значений слова вызывает, по убеждению Витгенштейна, много­численные недоразумения в философии. В качестве примера Витгенштейн приводит случай философского замешательства из Августина, задававшегося вопросом, как измерить время. Ведь прошлое прошло. Будущее еще не наступило. Настоящее же не имеет длительности. Витгенштейн считает, что это затруднение никак не свя­зано с реальными задачами измерения времени в науч­ной или обыденной практике. Так, затруднение Авгус­тина по поводу измерения времени Витгенштейн интер­претирует как конфликт между двумя различными употреблениями слова “измерять”. Дело в том, по его словам, что формы выражения тесно связаны с глубоко укоренившимися тенденциями человеческого мышления. И даже столкнувшись с принципиально новым случаем, мы все находимся в плену моделей, об­разов, способов употребления слов, выработанных ранее для иных случаев. Это, на взгляд Витгенштейна, и подвело Августина, для которого слово “измерять” прежде всего подкреплено, по-видимому, образами измерения длины, скажем расстояния между двумя пометками на движущейся ленте, которая проходит мимо нас так, что мы можем видеть перед собой в каждый момент лишь какой-то отрезок. Выход из этого затруднения, по Витгенштейну, “состоит в сравнении того, что мы понимаем под “измерением” (грамматикой этого слова) в случае использования его применительно к расстоянию на движущейся ленте и грамматикой этого слова примени­тельно ко времени”. “Проблема может оказаться простой, но причиной ее крайней трудности является гипнотическое действие на нас аналогии меж­ду двумя подобными структурами нашего языка (здесь уместно вспомнить, что для ребенка иногда почти не­возможно понять, что одно слово может иметь два зна­чения)”. Так обобщает Витгенштейн дан­ную ситуацию, считая, что источник философских за­труднений коренится в характере языка, природе значе­ния слов, выражений.

В качестве другого примера языкового гипноза ука­зывается действие на нас философских вопросов формы “что такое..?”. Уже сама, как полагает Витгенштейн, форма вопросов слегка вводит в заблуждение, дезориен­тирует. Вопросительное слово “что”, а также подстав­ляемые в данную форму существительные якобы обяза­тельно побуждают нас искать предметы, соответствую­щие абстракциям, о которых идет речь в вопросах типа “что такое значение?”, “что такое время?” и т. п...

Анализируя различные виды философских вопросов, Витгенштейн стремится подвести нас к мысли, будто “само слово “проблема” по отношению к философским затруднениям применяется неверно. Эти трудности, по­скольку к ним подходят как к научным, рождают тщет­ные надежды и представляются неразрешимыми”. Именно в этой иллюзии Витгенштейн видит главную причину того, что философы так часто не могут свести концы с концами.

Итак, философские проблемы возникают, по мнению Витгенштейна, из форм нашего языка. Они—род голо­воломок, напоминающих складывание картины из кусоч­ков. Для их решения не требуется ничего открывать, дополнительно узнавать. Все компоненты картинки на­лицо, но только перемешаны. Просто требуется распу­тать эту мешанину, сложить кусочки—и картина ясна...

Философские проблемы Витгенштейн не считает простыми. Отмечают, что в своих лекциях Витгенштейн не раз восклицал: это дьявольски трудно! Основное назна­чение философии заключено для него в распутывании затруднений, узлов, возникающих в нашем мышлении вследствие языковых ловушек. Чтобы выполнить эту задачу, философия “должна совершать столь же сложные движения, как и эти узлы. Хотя результаты философии просты, ее методы, чтобы быть успешными, не могут быть простыми. Сложность философии не ее суть, а ре­зультат запутанного понимания”.

Не считается также, что философские проблемы не­серьезны или не заслуживают внимания. Напротив, Вит­генштейн считает их “глубокими проблемами”, кореня­щимися в механизмах действия языка, которые прони­зывают всю человеческую жизнь, все мышление. Прав­да, работа философа-аналитика не созидающая. Его задача негативно-критическая. Он призван всевозмож­ными средствами прояснения развеять философский ту­ман. “В чем же важность нашего исследования, если оно, как представляется, разрушает все интересное, все, что крупно и важно? — спрашивает Витгенштейн и от­вечает: — Но мы разрушаем только воздушные замки и расчищаем почву языка, на которой они стояли”. В результате языкового анализа философских затруднений “целая туча философии конденсируется, — как заявляет Витгенштейн, — в каплю грамматики”. Результат анализа прост—достижение ясности.
Ницше Ф. “Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей”, “Так говорил Заратустра”.