Д. Белл. Грядущее Постиндустриальное Общество. Грядущее постиндустриальное

• Название: Грядущее постиндустриальное
• Анкор: Д. Белл. Грядущее Постиндустриальное Общество.doc
• Дата: 02.02.2017
• Размер: 5.69 Mb.
• Имя файла: Д. Белл. Грядущее Постиндустриальное Общество.doc
• Тип: Книга; #1773
• страница: 21 из 51

это было бы продолжением нынешней тенденции.

Плюралистическая эволюция: трансформация партии в ме­нее монолитную организацию, в некоторой степени подобно тому, как это имеет место в Югославии, а также эрозия догма­тической ленинско-сталинской традиции. В такой ситуации “партия скорее играла бы роль морально-идеологического сти­мулятора, чем роль правящей группировки; государство, как и само общество, стадо бы более важным источником нововведе­ний и перемен”.

Технологическая адаптация: трансформация бюрократической партии в партию технократов. Руководство государством взяли бы на себя научные специалисты, усвоившие новейшие техниче­ские достижения, которые следили бы за научными нововведени­ями ради обеспечения безопасности советского общества и его промышленного развития.

Воинствующий фундаментализм: возобновление идеологиче­ского рвения, встряска жесткой бюрократической структуры; меньшее по размерам, но более централизованное руководство и усиление враждебности к внешнему миру в соответствии с уста­новками “культурной революции” Мао Цзэдуна.

Политическая дезинтеграция: внутренний паралич в правя­щей элите, вызванный растущими притязаниями отдельных груп­пировок, а также расколом в вооруженных силах и других основ­ных поддерживающих систему секторах.

“Заглядывая приблизительно на десяток дет вперед и используя в качестве ориентира нынешнее распределение власти в советском обществе”, Зб.Бжезинский считает, что советское руководство попытается найти баланс между первым и третьим вариантами. Оно будет стремиться сохранить олигархический контроль и, как в Восточной Германии, вовлечь больше технократов в процесс принятия решений. Однако, добавляет Зб.Бжезинский, вследствие затрудняющих интеграцию устоявшегося партийного стиля,

огромных размеров страны и потребностей обороны этот курс, вероятнее всего, столкнется с трудностями. Тем не менее, если его будут придерживаться, “объединение первого и третьего вариантов (стремление сочетать идеологическую жесткость с технологическими успехами)... вызвало бы в течение 70-х годов трансформацию нынешней диктатуры коммунистической партии в коммунистическую преторианскую олигархию”⁷¹.

СОЦИАЛЬНОЕ РАЗВИТИЕ: ВЗГЛЯД ИЗ МОСКВЫ

Если подытожить сказанное, то за последние сорок дет в разви­тии западных индустриальных обществ произошли три главных изменения: модернизация промышленного предприятия в силу появления контролирующих организацию управляющих; пере­мены в профессиональной структуре, вызванные относительным сокращением промышленного пролетариата и расширением но­вого технического и профессионального сдоя; и трансформация политической системы вследствие распространения государ­ственной бюрократии и повышения роди политических технок­ратов.

Эти процессы протекают и в западном, капиталистическом, и н советском, коммунистическом, обществах. На Западе распро­странение государственной бюрократии и становящийся все бо­лее технологическим характер политических решений создают проблему баланса между теми, кто управляет политической сис­темой, непосредственно реагируя на групповые интересы (поли­тические деятели, представляющие бизнес, рабочий класс и дру­гие страты), а также бюрократами и технократами. В Советском Союзе существование многочисленной бюрократии, которая трансформировалась в новый класс, угрожает обоснованности коммунистической идеологии и противоречит обещанию постро­ения в будущем бесклассового общества. В обеих системах сход­ная трансформация профессиональных и классовых структур порождает вопрос, связанный с “историческим образом” буду­щего индустриального общества (если ни капиталисты, ни рабо-

⁷¹ Brzezinski Zb. Between Two Ages: America's Role in the Technetronic Era. N.Y., 1970. P. 164-172.
чий класс не утвердятся в качестве решающей силы на земном шаре), и ставит коренную проблему отношений между полити­ческими типами обществ — идет ли речь об управляющих, уп­равляемых, бюрократической или демократической системе — и социальной структурой нового типа, будь она “постиндустри­альной”, “посткапитадистической” или имеет какой-нибудь иной ярлык, используемый для обозначения возникающего общества, где доминирует образованный класс профессионально-техниче­ских и научных работников.

В западной социологии не прекращались попытки проследить за развитием этих тенденций и энергично обсуждались социальные теории, претендующие на лучшее объяснение происходящих пе­ремен. В Советском Союзе до последнего времени фактически хранилось молчание. Прошли лишь отдельные серьезные дискус­сии на тему о структурных изменениях в западных обществах. (Обозначение этих обществ по-прежнему в качестве “капитали­стических” свидетельствует, что коммунистические авторы и сей­час считают уместным характеризовать систему в духе К.Мар­кса и В.Ленина⁷².) Обсуждение политической сущности совет­ской бюрократии и тема “нового класса”, разумеется, запреще­ны. Советские социологи лишь недавно приступили к исследова­нию меняющейся профессиональной структуры общества, и вскоре

⁷² Примечательно, однако, что разговор о неизбежном экономическом кри­зисе и экономическом упадке капитализма в значительной степени исчез со стра­ниц советских научных изданий. Эту тему заменило обсуждение социальной нестабильности западного общества. В 1969 году был создан Институт Соеди­ненных Штатов Америки Академии наук СССР (ныне Институт США и Кана­ды РАН), который с января 1970 года начал публикацию собственного журнала “США: экономика, политика, идеология”. М.Фейнсод отмечает в обзоре пер­вых шести выпусков журнала: “Статьи о современной американской внешней политике, как и можно было ожидать, верноподданнически отражают тепереш­нюю партийную линию. Однако при всем этом нельзя не заметить, что прими­тивное повторение лозунгов уступило место более информативному и утончен­ному анализу сил и факторов, формирующих американскую внешнеполитичес­кую стратегию”. Статьи по другим вопросам, особенно затрагивающие техни­ческую тематику, включая экономику, имеют заметную тенденцию к тому, что­бы основываться на фактах, а американская литература по вопросам управле­ния и практики менеджмента в настоящее время тщательно просматривается в поиске материалов для возможного использования в подготовке советских уп­равляющих (см.: Fainsod M. Through Soviet Eyes // Problems of Communism. November-December, 1970).
пришло понимание деликатного характера избранной темы, тая­щей в себе настоящее “осиное гнездо” проблем.

Обращаясь к советской социологии, можно выделить три уров­ня дискуссии.

Во-первых, существует обветшалое царство официальной иде­ологии. На этом уровне теоретическая социология приравнивает­ся к историческому материализму; концепции состоят из цитат К.Маркса и В.Ленина; в стандартных учебниках повторяется уп­рощенная схема социального развития, вульгаризирующая идеи К.Маркса, словно в западном обществе за последние сто лет или в советском обществе за последние сорок лет не произошло никаких перемен, которые могли бы изменить провозглашаемые схемы.

Так, Г.Глезерман в книге под названием “Законы обществен­ного развития” пишет: “Современная буржуазная социология отвергает возможность познания законов общественного разви­тия и даже само их существование и таким образом в большин­стве случаев отрицает возможность социального предвидения... Ее аргументы о невозможности проникновения за покров буду­щего направлены главным образом против марксизма, доказав­шего, что коммунизм одержит победу. К.Маркс провозгласил те­зис о неизбежном ниспровержении капитализма и его замене социалистическим обществом более ста лет тому назад”⁷³.

Для теоретика Г.Глезермана существуют “общий” и “особен­ные” законы. “Общим” законом социального развития является то, что социализм как новая общественно-экономическая форма­ция неизбежен. Однако, поскольку каждой стране, проходящей через капитализм или минующей его, не предопределено идти одним и тем же путем, существуют также “особенные” законы. Так как в ходе истории встречается множество различных вари­антов развития, логика аргумента вскоре подведет нас к тому, что в каждом случае действует свой конкретный “закон”! Такова качественная сторона теории⁷⁴.

⁷³ Glezerman С. The Laws of Social Development. Moscow, n.d. P. 79. Эта книга представляет собой сборник лекций ддя аспирантов кафедры философии Московского государственного университета и отделения философии Акаде­мии общественных наук при ЦК КПСС.

⁷⁴ У теоретика Г.Глезермана возникает большая путаница. На одной стра­нице, изобилующей цитатами из произведений Ф.Энгельса и В.Ленина, нам говорят, что законы “отражают сущностную связь”, “всеобщую связь” и “необ­ходимую связь между явлениями” (Glezerman G. The Laws of Social Development. P. 46, курсив автора). Однако через несколько страниц утверждается, что “лю­бой закон носит незавершенный, ограниченный характер... Для того чтобы пред­видеть конкретный процесс, недостаточно знания только одного закона, ибо он не принимает в расчет все обстоятельства, которых существует бесконечное мно­жество. В этой связи В.Ленин писал в “Философских тетрадях”, что только бесконечное число концепций и законов представляет конкретное в его полно­те” (Ibid. P. 82, курсив мой. — Д.Белл). Далее говорится, что “марксисты спо­собны предвидеть ход общественного развития благодаря умелому применению теории при анализе конкретной исторической обстановки” (Ibid. P. 86, курсив автора), ибо общей тенденцией научного развития “является в конечном сче­те анализ, обусловленный требованиями производства...” (Ibid. P. 80, курсив мой. — Д.Белл). Тем не менее не ясно, производится ли этот “окончательный анализ” аналитиком (что может означать — последним оставшимся в живых аналитиком) или же в конце исторической эпохи, но если именно это имеется в виду, то каким образом можно было бы заранее установить в бесконечном мно­жестве элементов, определяющих общественное развитие, необходимый, под­линный элемент?

И наконец, в ответ на наши попытки выяснить, что же такое “закон”, нам говорят, что “в конечном счете... особенность закона состоит в выражении ус­тойчивой, постоянной связи между явлениями. Объективный мир, природа и общество, которые окружают человека, непрерывно меняются. Однако, несмотря на все это, имеют место определенные, относительно устойчивые, постоянные связи. Как отмечал В.Ленин в “Философских тетрадях”, закон — это нечто устойчивое, прочно укорененное в явлении” (Ibid. P. 47, курсив автора). По­пытке Г.Гдезермана определить изменение и постоянство лучше всего соответ­ствует ремарка профессора Колумбийского университета С.Моргенбессера, который на вопрос молодого радикала из его философского класса о том, верит ли профессор в закон Мао о “противоречиях”, ответил: “И да, и нет”.

Второй уровень носит научный характер, но все же отожде­ствляется с партией. Он сосредоточен скорее в Академии наук, чем в официальных партийных органах, и его представители боль­ше заинтересованы в уравновешенной защите традиционной дог­мы и достижении конкретных результатов в прикладных соци­альных исследованиях. Значительной частью этих работ руково­дил А.Румянцев, бывший до 1971 года вице-президентом Акаде­мии наук СССР. Он подвергал нападкам “ползучий эмпиризм”; однако в то же самое время поддерживал работу в области соци­ального прогнозирования как средства обеспечения более точ­ных сведений о меняющемся характере советского общества. В примечательном отсутствием лицемерия докладе, сделанном им в 1970 году в Варне на Шестом Всемирном социологическом конгрессе, А.Румянцев изложил исходные тезисы к развитию соци­ального прогнозирования, которое заняло видное место в совет­ской социологии. “Отсутствие достаточной информации и пони­мания нынешней общественной ситуации обрекает предсказание ожидаемых перемен на неудачу”, — отмечал он.

“Трудности прогнозирования... вытекают из самой природы социальных процессов, которые многообразны, сложны и веро­ятностны... мы сталкиваемся с необходимостью изучения не только объективных экономических явлений, но и ряда субъективных факторов, таких, как вкусы, стиль, предпочтения и так далее... Эффективность социального планирования в огромной степени зависит от адекватного принятия во внимание как экономичес­ких, так и неэкономических факторов, равно как и от учета ин­тересов, мотивов, потребностей и наклонностей. Вся эта обшир­ная информация может быть эффективно использована только в том случае, если в процессе оценки, планирования и управления широко применяются статистические и математические методы, моделирование и компьютерная техника”⁷⁵.

А.Румянцев отражает мышление “коммунистов-управляющих”, для которых важнейшая перемена заключена в “научно-техни­ческой революции”, с которой они связывают трансформацию советского общества. По мнению футуролога И.Бестужева-Лады, “научно-техническая революция чрезвычайно усложняет управ­ление социальными процессами”. В своей книге “Окно в буду­щее: сегодняшние проблемы социального прогнозирования” он делает обзор различных подходов к социальному прогнозирова­нию и приходит к выводу, что “вероятностный подход... являет-

⁷⁵ Rumiantsev A.M. Social Prognostication and Planning in the Soviet Union. Moscow, 1970. P. 6, 9, 12. Работа представлена Советской социологической ас­социацией на конгрессе в Варне, Болгария. Хотя все это выглядит прекрасно, очевидно, что жесткая критика А.Румянцева направлена против догматиков в советском планировании, когда он пишет после упоминания о необходимости изучать вкусы, стиль и предпочтения, что “долгосрочный план, основанный на научном предсказании потребностей населения, гораздо более адекватен, чем планы, упускающие отмеченные факторы” (Rumiantsev A.M. Social Prognostica­tion... P. 6). Однако, будучи партийным идеологом, А.Румянцев также утверж­дает, что основные положения марксизма-ленинизма по-прежнему остаются верными (см.: Rumiantsev A.M. Categories and Laws of the Political Economy of Communism. Moscow, 1969).
ся наиболее эффективным, есди не единственно возможным”. Далее И.Бестужев-Лада указывает, что “в футурологии ощуща­ется недостаточное внимание к исследованию развития мораль­но-этических норм и того, каким образом они способны воздей­ствовать на научно-техническую революцию”⁷⁶.

Третий уровень дискуссии представлен широким потоком эм­пирических исследований, в качестве отправного пункта кото­рых служит структура занятости в Советском Союзе и в кото­рых осторожно изучается ее значение. Как подчеркивает Л.Ла-бедз, “с тех пор как И.Сталин в 1931 году отметил, что "ни один правящий класс не обходился без собственной интеллигенции", существует щекотливая проблема того, как следует определять эту группу и каково ее место в социальной структуре”⁷⁷.

Как отмечал А.Румянцев в 1965 году, интеллигенция, в целом определяемая как “работники умственного труда”, составляет в Советском Союзе 25 миллионов человек, иди около пятой части рабочей силы. Еще более важно его утверждение о том, что на­следование такого положения (и благосостояния) становится важным фактором формирования новой классовой структуры в СССР⁷⁸.

⁷⁶ Bestuzhev-Lada I.B. Okno v budushchee: sovremennye problemy sotsialnogo prognozirovaniya. Moscow, 1970. В комментарии по поводу необходимости при­менять вероятностный, а не детерминистский, подход И.Бестужев-Лада пишет:

“Использование вероятностного метода для исследования проблем будущего, хотя таковой, по-видимому, бесспорен, в теоретическом отношении требует проведения предварительного исключительно сложного научного исследования. По этой причине верх часто одерживает искушение пойти по пути наименьше­го сопротивления, чему способствуют инертность мышления и прочно укоре­нившиеся традиции (иди даже предубеждения) ставить знак равенства между прогнозированием и предсказаниями”. Цитата в данном случае взята из конс­пекта книги И.Бестужева-Лады, предоставленного автору Ф.Айкдом. См. так­же: Ikle F. Social Forecasting and the Problems of Changing Values, with Special Reference to Soviet and East European Writings // Rand Paper P-4450. January 1971.

⁷⁷ Labedz L. Sociology and Social Change // Survey. July 1966. P. 21.

⁷⁸ Обстоятельный обзор этих исследований приведен в работах: Katz Z. Hereditary Elements in Education and Social Structure in the USSR. University of Glasgow, Institute of Soviet and East European Studies. 1969 и Katz Z. Soviet Sociology: A Half-way House. Russian Research Center, Harvard University. 1971. Я благодарен З.Кацу за то, что он помог получить эти материалы, и за несколь­ко бесед, которые подсказали другие источники по интересующей меня проб­леме.
Ряд исследований, проведенных советскими социологами, по­казывает, что “в стране рабочих и крестьян” немногие дети из пролетарских семей хотят быть рабочими, гораздо меньше — кол­хозниками, а огромное большинство жаждет поступить в выс­шие учебные заведения и войти в состав интеллигенции. З.Кац дает следующий комментарий: “Подобные исследования, хотя они и ведутся независимо друг от друга в различных регионах Совет­ского Союза, демонстрируют удивительное единообразие основ­ных выводов”. Если классифицировать профессии по престиж­ности, то высшие позиции занимают научные работники, летчи­ки и капитаны морских судов, а низшие — аграрии и работники сферы услуг. Кроме того, дети из интеллигентных семей несораз­мерно представлены в университетах, а детям крестьян вообще невероятно трудно поступить в высшие учебные заведения. Н.М.Блинов, сотрудник социологической лаборатории при Мос­ковском университете, писал в 1966 году: “Классовые различия по-прежнему оказывают сильное влияние на карьеру человека, а классовая структура как социальное явление обладает значитель­ным влиянием на формирование личности. Так, относительно небольшое число людей с высшим образованием в деревне объяс­няется среди всего прочего тем фактом, что процент студентов из сельской местности в десять раз ниже, чем процент студентов из городов”⁷⁹.

При Н.Хрущеве была предпринята попытка переломить эту тенденцию посредством введения преимуществ для детей рабо­чих и крестьян при поступлении в университеты. Было также введено требование отработать год на производстве до поступ­ления в вуз, но к 1964 году эти “реформы” прекратились, и идеи эгалитарного образования отбросили за ненадобностью, откры­вая путь новой меритократии. В Новосибирске, например, где был создан новый “научный городок”, местная физико-матема­тическая школа, специальное учебное заведение, отбирает еже­годно 200 студентов из 100 тыс. подающих надежды кандидатов. В 1968 году более 500 подобных специальных элитных подгото­вительных школ открылись по всему Советскому Союзу. Раньше студенты посвящали до 13 часов в неделю физическому труду; к

⁷⁹ Цит. по: Katz Т.. Hereditary Elements in Education and Social Structure in the USSR. P. 4.
1968 году эта программа была свернута. Прежде молодым лю­дям, которые имели трудовой стаж иди служили в армии, выде­лялось 80 процентов мест в университетах; теперь эта доля со­кратилась до 30 процентов⁸³.

Коммунистические теоретики утверждали, что в Советском Союзе возникнет социально однородное общество. Однако от по­добной идеи — по крайней мере к началу 70-х годов — отказа­лись почти все серьезные советские социологи, и различные за­падные представления о расслоении, основанном на профессио­нальном разделении труда, стали получать все большее призна­ние. В 1966 году на конференции в Минске ряд советских соци­ологов объявил, что ленинское определение класса неприменимо к нынешнему советскому обществу, и ее участники представили разнообразные критерии, направленные на изменение официаль­ной точки зрения. Некоторые даже признали, что люди, профес­сионально занятые управленческими функциями, составляют са­мостоятельную социальную группу. Были и такие, кто не побоял­ся рассматривать партию не в первоначальных ленинских фор­мулировках — как авангард рабочего класса, — а как инстру­мент разрешения конфликтов интересов различных социальных групп⁸¹.

Хотя советские социологи и приводили документальные под­тверждения расширения нового сдоя, большинство избегало ана­лиза последствий происходящих перемен для партийной докт­рины и идеологических догм. Если имеет место рост интелли­генции и относительное сокращение рабочего класса, то какова тогда роль коммунистической партии как проводника “дикта-

⁸⁰ См. Russia's New Elite // Wall Street Journal. October 15, 1968.

⁸¹ Относительно конференции в Минске см.: “Вопросы философии”. 1966. № 5; “Философские науки” 1966. № 3. С. 133—138, а также книги: Классы, соци­альные слои и группы в СССР. Под ред. Ц.А.Степаняна, В.С.Семенова. М., 1968; Проблемы изменения социальной структуры социалистического общества. Под ред. Ц.А.Степаняна, В.С.Семенова. М., 1968. Материалы о новой профессиональ­ной и классовой систематизации содержатся в: Rutkevich M.N. The Social Sources of the Replenishment of the Soviet Intelligentsia. CDSP. 1967. №. 9; Руткевич М.Н. О понятии интеллигенции как социального сдоя социалистического общества // Философские науки. 1966. № 4; Руткевич М.Н. Количественные изменения в социальной структуре советского общества в 60-е годы // Социальные различия. Свердловск, [1969]. Т. 3. С. 5—19; Классы, социальные слои и группы в СССР. Под ред. Ц.А.Степаняна, В.С.Семенова. М., 1968; Проблемы изменения социальной структуры социалистического общества. Под ред. Ц.А.Степаняна, В.С.Семенова. М., 1968; Shkaratan O.Y. The Social Structure of the Soviet Working Class. CDSP. Vol. XIX. No. 9; Социология и идеология. Под ред. Э.А.Араб-Оглы и др. М., 1969. Все эти данные содержатся в работе: Katz Z. Soviet Sociology:

A Half-way House. Russian Research Center, Harvard University. 1971.

туры пролетариата”? На официальном уровне не признавались никакие противоречия. В.Афанасьев, например, сумбурно пи­сал: “Советская интеллигенция... это подлинно народная интел­лигенция, уходящая своими корнями в рабочий класс и кресть­янство. Выйдя из народа, она служит ему преданно и самоот­верженно”⁸². И.Бестужев-Лада в популярной статье “Утопии буржуазной футурологии”, помещенной в предназначавшемся для иностранных читателей еженедельнике “Новое время”, рас­суждает о постиндустриальном обществе и признает, что число людей, работающих в сельском хозяйстве и “некоторых отрас­лях промышленности”, падает, в то время как доля лиц, “заня­тых в обслуживании производственной деятельности, а также в научных исследованиях и разработках, растет”. Однако это не означает, утверждает он, исчезновения рабочего класса. “Рабо­чий класс был и остается основной, имеющей решающее значе­ние социальной силой современности, опорой современного производства...”⁸³

На более серьезном уровне молодые образованные идеоло­ги, такие, как Э.Араб-Оглы, доказывают, что сутью научно-технической революции является формирование нового рабо­чего класса, состоящего из высококвалифицированных рабочих и технических специалистов, особенно в химической про­мышленности, атомной энергетике и машиностроении, и что “на первый план выходит "рабочая интеллигенция", заменяющая i прежних работников физического труда”⁸⁴. Однако более зна­чительные социологические проблемы, поставленные Л.Троцким и изложенные в популярной форме М.Джиласом, никогда не затрагивались.
⁸² Afanasyev V. Scientific Communism. Moscow, 1967. P. 179.

⁸³ Перепечатано в: The Futurist. Washington, December 1970. P. 216-217.

⁸⁴ См.: Arab-Ogly E. Nauchno-tekhnicheskaya revolutsiya i obschestvennyi prog­ress. Moscow, 1969 [Араб-Оглы Э.А. Научно-техническая революция и общественный прогресс. М., 1969].
ЧЕШСКИЙ ВЗГЛЯД НА БУДУЩЕЕ

В восточноевропейских коммунистических странах за пределами Советского Союза период после смерти И.Стадина в 1953 году, разоблачений Н.Хрущева в 1956, а также “польской оттепели” и “венгерской революции” в 1956—1957 годах отличался необы­чайным интеллектуальным И политическим брожением. Вокруг прежних порядков развернулась острая дискуссия, в центре ко­торой оказались адекватность ленинской партийной модели, до­стоинства коллективизации, отрицательные стороны централи­зованного планирования. Была поставлена под сомнение тради­ционная доктрина — исторический материализм, классовая тео рия, природа отчуждения. Бессмысленные идеологические догмы потихоньку отодвигались в сторону, и в их числе оказались жес­ткие концепции диалектического материализма, положение о ссуд­ном проценте как элементе эксплуатации, а также взгляд на на­уку как на часть социальной “надстройки”⁸⁵.

Однако, как ни странно, во всем этом брожении почти не нашлось места сколько-нибудь серьезному обсуждению представ­лений о будущем обществе и о том, что предвещало традицион­ному коммунистическому мировоззрению изменение характера социальной структуры индустриального типа. Прения по неко­торым из этих проблем были открыты лишь в начале 60-х годов, но затем вследствие восстановления идеологической дисципли­ны они во многом были пресечены⁸⁶.

Наиболее важным документом, появившимся в результате об­суждения упомянутых выше проблем, стало выдающееся иссле­дование Р.Рихты и группы ученых Академии наук Чехослова­кии под названием “Цивилизация на перепутье: социальные и человеческие последствия научно-технической революции”, ко-

⁸⁵ Обзор некоторых из этих направлений см. в: Labedz L. (Ed.) Revisionism. L., 1962 и Jordan Z.A. Philosophy and Ideology: A Review of Philosophy and Marxism in Poland. Dordrecht, 1963.

⁸⁶ Например, известный польский коммунист В.Беньковски, бывший неко­торое время министром культуры в 1956 году, написал книгу “Motory Socja-lismu”, касающуюся необходимых изменений в социалистической идеологии вследствие новой роди науки. Книга была предложена нескольким издатель­ствам в Польше, но от нее отказались; ее опубликовало без разрешения автора эмигрантское издательство Kultura в 1969 году в Париже.
торое вышло в свет в 1967 году. Издания этой книги на чеш­ском и словацком языках тиражом 50 тыс. экземпляров быстро разошлись. Английский перевод был отпечатан в Чехословакии в октябре 1968 года и распространялся через американского по­средника, но, что примечательно, не привлек особого внимания на Западе. Тем не менее этот документ, “задуманный в атмо­сфере критического, радикального поиска и энергичного обсуж­дения дальнейшего развития общества, достигшего индустри­альной зрелости в период радикальных социалистических пре­образований”, имеет важнейшее значение для дискуссии по по­воду меняющихся социальных структур коммунистических и западного обществ⁸⁷*.

Отправной точкой дискуссии является научно-техническая революция, которая стала очередной надеждой коммунистиче­ских идеологов. Однако, в отличие от русских, исследователь­ская группа Р.Рихты рассматривает такую революцию как про­цесс, идущий также и в западных обществах (большинство рус­ских не решается обсуждать этот вопрос, поскольку это подвер­гло бы сомнению некоторые положения, касающиеся природы капитализма, и открыло бы дорогу концепциям индустриального и постиндустриального общества), и, что более важно, ее члены не отбрасывают проблемы изменения классовой структуры и воз­никновения нового господствующего класса в ходе подобного раз­вития событий.

Исследование начинается с “аналитического противопостав­ления промышленной и научно-технической революции” и стро­ится вокруг тезиса о том, что последствием происшедших изме­нений стала трансформация не только рабочей силы, но и всего производства в непрерывный механизированный процесс, в ко­тором человек теперь находится “рядом” с производством, тог­да как прежде он был “его основной движущей силой”. По су­ществу, не рабочая сила (и не пролетариат), а наука (и образо-

⁸⁷ См.: Richfa R. Civilization at the Crossroads. 1968. Printed in Czechoslovakia, distributed in the US by International Arts and Science Press, White Plains, N.Y., 1969. Исходя из того, что исследование фактически неизвестно, но тем не ме­нее представляет интерес для теорий социального развития, я привожу здесь

подробные выдержки из него.

* Richfa R. Civilization at the Crossroads. N.Y., 1969. P. 21.
ванные классы (knowledge classes)) служат решающим факто­ром роста общественных производительных сил*: “На место про­стого, фрагментарного труда, который до сих пор составлял ос­нову производства, в настоящее время приходит наука и ее при­менение в форме технологии, организации труда, профессио­нального мастерства и так далее. Наука, ранее отделенная от промышленности и лишь время от времени привносившаяся в нее небольшими дозами извне, становится сегодня сердцем про­изводства и всей социальной жизни. Эта сфера, в которой не так давно насчитывалось несколько сот тысяч человек, превра­щается в огромную материальную силу, включающую наряду с широкой технической базой армию численностью в 3,5 милли­она специалистов и 11 миллионов взаимодействующих с ними работников по всему миру. Согласно оценкам некоторых экс­пертов, в недалеком будущем (к началу следующего столетия) в сфере науки и исследований будет занято 20 процентов сово­купной рабочей силы”**.

“Иными словами, наука становится ведущим фактором в на­циональной экономике и важнейшим измерителем прогресса цивилизации. Существуют признаки нового (“постиндустриаль­ного”) типа роста, отличающегося динамизмом, проистекающим из непрерывных структурных изменений в производительных силах, снижением роли количества средств производства и люд­ских ресурсов но сравнению с их качественными характеристи­ками и степенью их использования. Именно в этом кроются ин­тенсивные факторы развития, здесь заключено ускорение, тесно связанное с началом научно-технической революции”***.

“На определенном этапе технологической революции и в ходе изменений порожденных ею моделей роста все закономерности и пропорции общественного развития предстают в новом свете. Это прежде всего касается взаимосвязей науки, технологии и производства в собственном смысле слова; можно сказать, что достигнуто состояние, за пределами которого они приобретают не менее существенное значение, чем взаимоотношения между

* Richta R. Civilization at the Crossroads. P. 27-28. ** Ibid. P. 36. *** Ibid. P. 39.
первым и вторым подразделениями общественного производства в эпоху индустриализации, [то есть схемы, предложенные К.Мар­ксом в "Капитале" ]. В условиях научно-технической революции развитие производительных сил подчиняется закону <...> при­оритета науки над технологией и технологии над промышлен­ностью”*.

Различие, допускаемое авторами между индустриальным и постиндустриальным, или научно-техническим, обществом, по существу, означает, что некоторые упрощенные марксистские понятия больше не имеют силы. Наиболее важным из них, оче­видно, является утверждение о ведущей роли рабочего класса: “Совершенно новым феноменом, демонстрирующим развитие между индустриальной и научно-технической революциями, ста­новится относительное уменьшение количества рабочей силы, используемой в промышленности и связанных с ней видами дея­тельности, сопровождаемое сдвигом от традиционных к прогрес­сивным отраслям внутри промышленного сектора. Эта тенден­ция, вне всякого сомнения, опровергает точку зрения, утвержда­ющую абсолютную ценность процесса индустриализации и струк­туры "индустриального общества..."”**.

“В целом можно предположить, что в ходе научно-техниче­ской революции объем услуг в предстоящие десятилетия возрас­тет до отметки 40—60 процентов совокупной рабочей силы, а в долгосрочной перспективе их доля станет еще большей. Цивили­зацию, к которой мы движемся, было бы вполне разумно назвать "постиндустриальной цивилизацией", "третичной цивилизацией", "цивилизацией услуг" и так далее”⁸⁸***.

“Самый поразительный результат, однако, имеет растущее число технических и профессиональных работников во всех сек­торах экономики за пределами непосредственного производства. В 50-е и 60-е годы в Соединенных Штатах эта группа по темпам роста опережала все остальные: она увеличивалась в два раза

* Richta R. Civilization at the Crossroads. P. 41.

** Ibid. P. 120.

⁸⁸ В этом месте текста в книге Р.Рихты приведены ссылки на две работы: Fowos-tie J. Le grand espoir du XXe si&cle. P., 1958, и Bell D. The Post-Industrial Society // Technology and Social Change. N.Y. - L., 1964.

*** Richta R. Op. cit. P. 121-122.
быстрее, чем число конторских служащих (категории работни­ков, бывшей рекордсменом в 40-е годы), и в семь раз быстрее среднего темпа роста занятости”*.

Однако самое примечательное, вероятно, состоит в том, что утратила свое значение прежняя марксистская концепция “зако­нов общественного развития”: “Законы, по которым развивает­ся общество, не предопределяются заранее, они не следуют ка­кой-то установленной схеме. Обусловленные содержанием исто­рии, движением самого общества, они изменяются с каждым по­воротом в его глубинных основах. Радикальное вмешательство в цивилизационные основы человеческой жизни, ознаменованное научно-технической революцией, рассматриваемой в неразрыв­ной связи со всеми аспектами социальной трансформации на­ших дней, не может не повлиять на фундаментальные законы истории. Во многих отношениях развитие цивилизации приоб­ретает новую логику и новый временной масштаб”**.

“Оценивая события с точки зрения длительной перспективы, можно ожидать, что история утратит характер естественного процесса, который в период традиционной индустриальной ци­вилизации утверждал неоспоримый ход событий, прерывавший­ся время от времени действием отдельных альтернативных тен­денций социального развития”⁸⁹***.

Даже идеи планирования и его временных циклов, основан­ных на ритмических колебаниях накопления капитала и его обо­рачиваемости, в настоящее время ставятся под сомнение: “Ритм цивилизации всегда определяется основным ее субъектом. Было время, когда тон задавало естественное воспроизводство перво­бытного сообщества, и до наших дней естественный ежегодный цикл обретения средств существования в изолированных общи-

* Richta R. Civilization at the Crossroads. P. 131.

** Ibid. P. 210.
⁸⁹ В данном случае в тексте имеется сноска на Ф.Энгельса, посвященная идее истории как естественного процесса: “Таким образом, история, как она шла до сих пор, протекает подобно природному процессу и подчинена, в сущно­сти, тем же самым законам развития” (письмо Ф.Энгельса Я.Блоху от 21 сен­тября 1890 года процитировано автором по книге: Marx [К., Engels F. ] Selected Works. Moscow, 1933. Vol. 1. P. 382 [перевод этой цитаты приводится по: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е издание. Т. 38. С. 396]).

*** Rkhta R. Op. cit. P. 277.
нах определяет масштаб времени в значительной части мира. В условиях классической индустриальной цивилизации период обо­рота капитала в процессе расширенного воспроизводства ста­новится отправным пунктом всякого рода предположений о бу­дущем и прогнозов, обычно рассчитанных на несколько лет впе­ред. Аналогичным образом пяти- или семилетние планы при со­циализме — хотя они не слишком часто базируются на осведом­ленности об этом обстоятельстве — соответствуют среднему пе­риоду оборота общественной рабочей силы и связанных с нею активов. Как только прогресс начинает определяться наукой и ее применениями, точки зрения, основанные на предположении прочных экономических отношений, неизбежно утрачивают свое зна­чение, хотя почти все практические расчеты продолжают осно­вываться именно на них”*.

Наука как таковая имеет особый характер, отличающий