критика. История критики Понятие о литературной критике. Литературная критика в ряду других филологических дисциплин

• Название: История критики Понятие о литературной критике. Литературная критика в ряду других филологических дисциплин
• Анкор: критика.doc
• Дата: 11.03.2018
• Размер: 443.5 Kb.
• Имя файла: критика.doc
• Тип: Документы; #16522
• страница: 6 из 9

Н. Добролюбов «Что такое обломовщина?»

Ведущим сотрудником «Русского слова» быстро стал Дмитрий Иванович Писарев. Сумев отказаться от традиционной роли критика как скромного и обходительного толкователя литературы, которая сложилась за время его недолгой работы в «журнале для взрослых девиц» «Рассвет», Писарев-литератор нашел себя в образе бесстрашно-насмешливого скептика, подвергающего сомнению любые, даже самые авторитетные и популярные учения, эпатирующего читателя нарочитой прямолинейностью и неожиданной парадоксальностью суждений. Современному мыслителю-«реалисту», по мнению Писарева, необходимо преодолеть традиционные, априорные схемы мировосприятия и подвергнуть беспощадному анализу сложившиеся общественные и идеологические программы. При этом единственным критерием их оценки должен служить фактор полезности, понимаемой с естественно-научной, эмпирической точки зрения, в том числе и сквозь призму физиологических потребностей человека.

Свои эстетические и литературные рассуждения Писарев подчиняет крайне утилитарным представлениям о человеческой деятельности. Единственной целью художественной словесности объявляется пропаганда определенных идей, базирующаяся на тенденциозном воспроизведении социальных конфликтов и на изображении «новых героев». Не удивительно, что любимыми произведениями Писарева 1860-х годов стали «Отцы и дети» Тургенева и «Что делать?» Чернышевского, реализующие сокровенные представления Писарева о сознательной рациональной работе, нацеленной на созидание личного и общественного блага. Среди других романистов 1860-х годов снисходительной похвалы Писарева удостоились Писемский, Помяловский, Достоевский, однако к середине десятидетия у критика все больше зреет убеждение в абсолютной бесполезности эстетической деятельности.

Существенные приметы стилистического почерка критика «Русского слова» - иронический тон, афористическая чеканность, сатирическая образность, часто дополняемая исповедально-лирическими и патетическими мотивами.

Д. Писарев «Мотивы русской драмы»
17. «Органическая критика»

Аполлон Григорьев (1822 – 1864) русский поэт, литературный и театральный критик, переводчик, мемуарист, автор ряда популярных песен и романсов. Аполлон Александрович Григорьев, быстро ставший основным критиком «Мосвитянина», задолго до оформления своей концепции «органической» критики, стремился соединить представления об исторической обусловленности литературы, о ее верном следовании «действительности, как она есть» с необходимостью отражения вечных нравственных идеалов.

Сам Григорьев всего чаще и охотнее называл свою критику «органическою», в отличие как от лагеря «теоретиков» — Чернышевского, Добролюбова, Писарева, так и от критики «эстетической», защищающей принцип «искусства для искусства», и от критики «исторической», под которой он подразумевал Белинского.

Белинского Григорьев ставил необыкновенно высоко. Он его называл «бессмертным борцом идей», «с великим и могущественным духом», с «натурой по истине гениальной». Но Белинский видел в искусстве только отражение жизни и самое понятие о жизни у него было слишком непосредственно и «голо логично». По Г. «жизнь есть нечто таинственное и неисчерпаемое, бездна, поглощающая всякий конечный разум, необъятная ширь, в которой нередко исчезает, как волна в океане, логический вывод какой бы то ни было умной головы — нечто даже ироническое и вместе с тем полное любви, производящее из себя миры за мирами». Сообразно с этим «органический взгляд признает за свою исходную точку творческие, непосредственные, природные, жизненные силы. Иными словами: не один ум, с его логическими требованиями и порождаемыми ими теориями, а ум плюс жизнь и её органические проявления». Однако, «змеиное положение: что есть — то разумно» Григорьев решительно осуждал.

Мистическое преклонение славянофилов пред русским народным духом он признавал «узким» и только А. С. Хомякова ставил очень высоко, и то потому, что он «один из славянофилов жажду идеала совмещал удивительнейшим образом с верою в безграничность жизни и потому не успокаивался на идеальчиках» Константина Аксакова в др. В книге Виктора Гюго о Шекспире Григорьев видел одно из самых цельных формулировок «органической» теории, последователями которой он считал также Ренана, Эмерсона и Карлейля. А «исходная, громадная руда» органической теории, по Григорьеву, — «сочинения Шеллинга во всех фазисах его развития». Григорьев с гордостью называл себя учеником этого «великого учителя».

Из преклонения перед органической силой жизни в её разнообразных проявлениях вытекает убеждение Григорьева, что абстрактная, голая истина, в чистом своем виде, недоступна нам, что мы можем усваивать только истину цветную, выражением которой может быть только национальное искусство. Пушкин велик отнюдь не одним размером своего художественного таланта: он велик потому, что претворил в себе целый ряд иноземных влияний в нечто вполне самостоятельное. В Пушкине в первый раз обособилась и ясно обозначилась «наша русская физиономия, истинная мера всех наших общественных, нравственных и художественных сочувствий, полный очерк типа русской души». С особенною любовью останавливался, поэтому, Григорьев на личности Белкина, совсем почти не комментированной Белинским, на «Капитанской дочке» и «Дубровском». С такою же любовью останавливался он на Максиме Максимовиче из «Героя нашего времени» и с особенною ненавистью — на Печорине, как одном из «хищных» типов, которые совершенно чужды русскому духу.

ОРГАНИ́ЧЕСКАЯ КРИ́ТИКА — направление рус. критики 1860-х гг., разрабатываемое А. Григорьевым и продолженное Н. Страховым. А. Григорьев видел в иск-ве целостное синтетическое явление и ориентировал критику на выявление в худож. произв. специфики авторского замысла, воплотившейся в нем "мысли сердечной". Позиция А. Григорьева (понять то, что хотел сказать художник) противопоставлялась как публицистическому объективизму и "дидактизму" реальной критики (анализ того, что в произведении сказалось), так и худож. объективизму "чисто технической", эстетической критики. В семиотическом плане О. К. можно характеризовать как ориентацию на прагматику лит. образа, т. е. как один из необходимых аспектов лит. анализа.

А. Григорьев «О правде и искренности в искусстве», «Парадоксы органической критики»

18. Народническая критика (1870-1890-е гг.).

С 70-х годов начался новый этап демократического движения - «народничество». Он продолжался до конца XIX века. В 1868-1869 годах была напечатана в газете «Неделя» серия статей П. Л. Лаврова под названием «Исторические письма», а в 1869 году в «Отечественных записках» появился трактат Н. К. Михайловского «Что такое прогресс?». В этих трудах были сформулированы теоретические принципы революционного народничества 70-х годов.

Термин «народничество» обычно употребляется в широком и узком смысле.

В широком смысле народничеством называют разночинное освободительное движение на всем его протяжении от 40-х до 90-х годов. Сущность движения заключалась в борьбе за интересы крестьянства, против крепостничества и его остатков и одновременно в теоретической разработке идей «русского общинного социализма». Эти идеи разрабатывали с начала 1850-х годов Герцен, потом Чернышевский. С различными видоизменениями они встречаются позднее во всех разветвлениях народничества.

Сам термин «народничество» возник только к середине 70-х годов. В 1876 году в Петербурге была создана революционная организация «Земля и воля», программу которой стали называть «народнической», а участников общества «народниками».

Реформа 1861 года изменила все условия жизни в России. В стране наметился спад революционной волны. Народники упорно проповедовали идеи русского утопического, общинного социализма, опиравшегося на определенные исторические предпосылки. Народничество сделало крупный шаг вперед, поставив перед общественной мыслью вопросы развития капитализма в России. «Постановка этих вопросов есть крупная историческая заслуга народничества...». Семидесятые годы - самый героический период в развитии народничества, породивший «хождение в народ», подпольную практическую революционную деятельность «Земли и воли», а затем «Народной воли», создавший небывалые еще по конспирации, волевой целеустремленности организации профессиональных революционеров.

В литературе возникла особая «народническая» ветвь, специально и подчеркнуто занимавшаяся изображением жизни «мужика» (Каронин, Наумов, Златовратский). Литературное народничество представляет собой одно из течений внутри реалистического направления. В основном оно разделяло его принципы, но иногда увлекалось в область романтической идеализации русской деревни или в очерковый описательный натурализм.

Одним из первых идеологов народничества стал ПЕТР ЛАВРОВ (1823—1900), чьи «Исторические письма» (1868— 1869) оказали огромное влияние на молодежную аудиторию 1870-х годов. В размышлениях о закономерностях исторического движения Лавров оперирует категорией «прогресса», которая стала ключевой для всего народнического учения. По мнению Лаврова, залогом прогрессивного исторического развития является активная и целенаправленная деятельность отдельных личностей, поэтому понятие «прогресса» в его толковании приобретает субъективную окраску. Страстность и убедительность социально-философских размышлений Лаврова спровоцировали массовое «хождение в народ» прогрессивно настроенной молодежи 1870-х годов.

Статья Лаврова «Письма провинциала о задачах современной критики» (1868) стала одним из программных документов обновленных «Отечественных записок». Лавров рекомендует рассматривать деятельность литературных критиков как важное средство пропаганды идей прогресса.

ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ (1844— 1885), работавший под явным воздействием идей Писарева, находил вполне применимым в рассмотрении литературных явлений рационалистический метод естественных наук. С точки зрения Ткачева, писатель, как и ученый, должен стремиться к современности и актуальности своего творчества—иначе говоря, должен выражать определенную тенденцию, совпадающую с освободительными устремлениями «прогрессивной» части общества. Социально-злободневным содержанием публицист наполнял и понятие «художественной правды», которое в его понимании оставалось единственным «оправданием» художественности, т. е, литературного творчества вообще. При таком подходе критиком резко негативно оценивалось творчество Л.Толстого (статья 1878г. «Салонное художество», посвященная «Анне Карениной») и Достоевского, которого Ткачев обвинял в одностороннем интересе к психически неустойчивым, патологическим личностям («Больные люди», 1873—о романе «Бесы»). Вместе с тем, автор «Дела» признавал художественную сяду произведений Достоевского, сочувствовал его обращению к проблеме социального и психологического угнетения («Литературное попур­ри», 1876 — о «Подростке»; «Новые типы «забитых людей», 1876— о «Братьях Карамазовых»).

В статье «Беллетристы-эмпирики и беллетристы-метафизики» (1875) критик причислил Достоевского, Л.Толстого и Тургенева ко второму типу писателей, которые, по его мнению, опираясь на субъективные представления о жизни, воспроизводят нравственно-психологические «абстракты», т. е. априорные схемы мышления, не подвергнутые аналитическому рассмотрению. Но и «беллетристы-эмпирики» не отвечают в полной мере общественным потребностям: такие писателя, как Гл. Успенский, Слепцов и др., хотя и изображают факты реальной жизни «низших, некультурных слоев общества», неспособны отличить важное от неважного, закономерное от случайного, не умеют обобщить полученные ими сведения. Писателей, в основе творчества которых лежит «научный» метод, Ткачев в современной литературе не находит. Подчинение потребностям социальной пропаганды заставляет Ткачева первым в русской литературной критике оценивать писателей с точки зрения их сословной принадлежности — естественно, что это лишает общественной значимости всю русской литературу, в том числе творчество «помещиков» Тургенева, Толстого и Достоевского.

Наиболее видным теоретиком и литературным критиком народнического течения был МИХАЙЛОВСКИЙ НИКОЛАЙ КОНСТАНТИНОВИЧ. Он печатался в популярных журналах «Отечественные записки» (1868-1884) и «Русское богатство» (1894-1904).

В отличие от других народнических критиков, например Лаврова, писавшего несколько вяло, с постоянными ссылками, многословно, Михайловский обладал ярким темпераментом публициста и критика. Он выступал постоянным обозревателем литературных новинок, истолкователем крупнейших современных писателей. С 1877 года он стал одним из редакторов «Отечественных записок». В трактате «Что такое прогресс?» Михайловский стремился вернуть внимание общественности к социальным проблемам. Михайловский усмотрел определенный классовый эгоизм в распространявшихся тогда эстетических утверждениях Герберта Спенсера, что искусство есть игра, воспроизведение абстрактных законов контраста.

Но Михайловский сам тут же сползал к идеалистическому субъективизму и социологизму, полагая, что свой суд над жизнью человек совершает, исходя из «идеалов нравственности», а нравственность разъяснялась Михайловским в свете им же самим составленной абстрактной «формулы прогресса». Михайловский поставил во главу угла рассмотрение не природы классового общества, а интересы абстрактной личности. Весь ход его мысли приобрел наивно-морализаторский характер. Михайловский разработал свое особенное учение о «типах» и «степенях» развития личности, из конфликта между которыми якобы складывается современная социальная борьба. Больше всего он касается этого вопроса в статьях «Десница и шуйца Льва Толстого» (1875) и «Щедрин» (1890).

Классы характеризуются Михайловским двумя различными моральными качествами: «честью» и «совестью». «Честь» (это тот же «тип») принадлежит только трудящимся. Но они страдают от темноты (т. е. стоят на низкой «степени» развития). У них есть только «сознание напрасно претерпенных обид и оскорблений», муки от страха и насилий. Проснувшаяся честь терзает народ сознанием «бесчестной слабости». Напротив, привилегированные классы мучаются «совестью», сознанием виновности перед народом (т. е. по «типу» они ниже, а по «степени» выше, чем массы; недаром появилась особая группа людей - «кающихся дворян»).

Статья Михайловского против Достоевского - «Жестокий талант» (1882) - выглядит ясной по мысли, политической позиции, хотя и односторонней по выводам. Михайловский предназначал своей статье определенную общественную миссию, которую поддержал позднее Антонович своим разбором «Братьев Карамазовых». Достоевский сам перед смертью изображал себя каким-то оплотом официальной мощи православного русского государства. И. Аксаков, Катков, Страхов, вся реакция 80-х годов раздувала его значение до размеров «духовного вождя своей страны», «пророка божия». Михайловский гордился постоянством своего критического отношения к Достоевскому. Он чутко уловил в 1902 году, что «звезда Достоевского, по-видимому, вновь загорается...» в связи с интересом к нему декадентов. Здесь критик в принципе предварял выступление М. Горького по поводу увлечения «карамазовщиной».

Михайловский считал, что Добролюбов напрасно приписывал Достоевскому сочувствие к обездоленным. Теперь смысл творчества Достоевского раскрылся вполне: писатель исходил всегда из предпосылок, что «человек - деспот от природы и любит быть мучителем», «тирания есть привычка, обращающаяся в потребность». Достоевский «любил травить овцу волком», причем в первую половину творчества его особенно интересовала «овца», а во вторую - «волк». Отсюда иллюзия «перелома» в творчестве Достоевского, а на самом деле перелома не было. Он любил ставить своих героев в унизительные положения, чтобы «порисоваться своей беспощадностью». Это - «злой гений», гипнотизирующий читателя. Некоторые критики упрекали Михайловского за то, что он слишком отождествлял взгляды героев со взглядами автора. Конечно, этого нельзя было делать, как заявлял позднее и сам Михайловский. Здесь нужна величайшая осторожность. Но Михайловский был прав, утверждая: хотя связи между героями и автором иногда просто неуловимы, из этого еще не следует, что их в действительности нет.

Эти связи можно проследить и в поэтике романов. Михайловский многое верно подметил в творчестве Достоевского, хотя и объяснял слишком упрощенно. Например, он указывал, что Достоевский всегда нарочито «торопит» действовать своих героев, навязывает «толкотню событий»; у него в композиции наблюдается «архитектурное бессилие, длинноты, отступления, дисгармоничность; глава о старце Зосиме - просто «томительная скука»; у Достоевского нет чувства меры, нелегко извлечь его собственные мысли из речей действующих лиц, во всем какая-то неопределенность сопереживаний; в романах большая повторяемость типов, например тип взбалмошной, жестокой, странной, но обаятельной женщины. Но вряд ли верно заключение Михайловского, что в разработке этого типа Достоевский «всю жизнь ни на шаг не подвинулся вперед» (Полина, Настасья Филипповна, Грушенька). Именно в статьях о Достоевском Михайловский развивал важный тезис об условности в искусстве.

Фантастическую условность, которая есть в «Двойнике», он отрицал, считая, что нет никакого нравственного смысла в страданиях господина Голядкина; двойничество введено единственно, чтобы придумать для Голядкина двойное мучение, наслаждение страданием. Таков и Фома Опискин, беспричинно терзающий своими капризами обитателей села Степанчикова. Не отражение объективных данных, психологии данного человека, слоя общества, а одна страсть автора к мучительству привела к этому однообразию, думает Михайловский.

Актуальность выпадов Михайловского очевидна, во многом он был прав. Но очевидна и упрощенность его трактовок Достоевского. Все черты творчества объясняются личностью писателя, его капризом. Истоки творчества Достоевского не объяснены, гуманизм и реализм в их объективной сущности не раскрыты. Великий русский писатель оказывался только «жестоким талантом», словно это явление индивидуально-патологическое.

В этой работе Михайловский не отступает от роли публициста-просветителя, стараясь прежде всего оградить современную молодежную аудиторию от влияния популярнейших романов Достоевского. Для этого критик вступает в полемику с мнениями О. Ф. Миллера и В. С. Соловьева, видевших в авторе «Братьев Карамазовых» русского религиозного пророка, и, с другой стороны, с давней статьей Н. А. Добролюбова «Забитые люди», утверждавшей гуманистический пафос творчества Достоевского. Согласно представлениям Михайловского, Достоевский — «просто крупный и оригинальный писатель», чье творчество, однако, поражено целым рядом существенных пороков, главным из которых является как раз античеловеческая направленность его произведений. Реализуя собственные психологические комплексы, Достоевский, по мнению критика, изображает болезненный внутренний мир личностей, которые бесцельно и беспричинно мучают себя и других, выворачивая наизнанку устойчивые нравственные ориентиры добра, любви, справедливости. Герои Достоевского — явление нетипичное, исключительное, поэтому какого-либо позитивного, объективного смысла творения писателя не несут, а общественное воздействие его романов может быть только отрицательным.На фоне односторонне категорических оценок Достоевского, Толстого, Тургенева, в творчестве которого Михайловский видел тяготение к «слабому» типу героев, более адекватными выглядят его литературно-критические высказывания о беллетристах-народниках: Г. И. Успенском, В. А. Слепцове, Н. Н. Златовратском и др.

ЦИТАТЫ ИЗ СТАТЬИ: К тому страстному возвеличению страдания, которым кончил Достоевский, его влекли три причины: уважение к существующему общему порядку, жажда личной проповеди и жестокость таланта. Прежде всего надо заметить, что жестокость и мучительство всегда занимали Достоевского, и именно со стороны их привлекательности, со стороны как бы заключающегося в мучительстве сладострастия.

Как подпольный человек единственно для "игры" и по ненужной жестокости мучит Лизу; как Фома Опискин совершенно бескорыстно, только в силу потребности видеть мучения, терзает все село Степанчиково, так и Достоевский без всякой нужды надбавил господину Голядкину второго Голядкина и вместе с тем высыпал на него целый рог изобилия беспричинных и безрезультатных страданий. Шутка решительно не удавалась Достоевскому. Он был для нее именно слишком жесток, или, если кому это выражение не нравится, в его таланте преобладала трагическая нота. Мы, напротив, признаем за Достоевским огромное художественное дарование и вместе с тем не только не видим в нем "боли" за оскорбленного и униженного человека, а напротив -- видим какое-то инстинктивное стремление причинить боль этому униженному и оскорбленному.