ЖанЖак Руссо Эмиль, или о воспитании Мультимедийное издательство Стрельбицкого
 Скачать 1.71 Mb.
|
|
Одним из самых великих людей прошедшего столетия был, несомненно, Тюреннь. У био- графа его хватило настолько смелости, чтобы сделать жизнь его интересною благодаря малень- ким частностям, которые знакомят с ним и заставляют его любить; но сколько таких, которые Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 149 он принужден был сократить и которые еще лучше познакомили бы с ним и заставили бы еще больше его любить! Я расскажу только одну, которую знаю из верного источника и о которой Плутарх ни за что бы не умолчал, но которую Рамсей ни за что бы не передал, если б и знал. В летний, очень жаркий день, виконт де Тюреннь, в небольшой белой куртке и колпаке, стоял у окна своей прихожей; приходит один из его слуг и, обманутый этим одеянием, при- нимает его за поваренка, с которым был приятелем. Он тихонько подкрадывается и рукою, которая была не из легких, сильно хлопает его по спине. Прибитый немедленно оборачива- ется. Лакей с ужасом видит лицо своего господина. Вне себя, он бросается на колени: «Ваша светлость, я думал, что это Жорж»… «Да когда бы это был и Жорж, то все-таки не следовало так крепко бить», – воскликнул Тюреннь, почесываясь. Вот чего вы не осмеливаетесь сказать, жалкие люди! Оставайтесь же навсегда лишенными чувства, души; закаляйте, очерствляйте свои сердца вашею низкою благоприличностью. Будьте презренны по излишку достоинства. Но ты, добрый молодой человек, читающий об этой черте характера и чувствующий всю кротость души, которую она показывает даже и в этом первом движении, прочитай также и о мелочно- сти, которая сказывалась в этом великом человеке, как скоро речь заходила о его рождении и имени. Вспомни, что это тот самый Тюреннь, который старательно уступал везде первое место своему племяннику, дабы все хорошенько видели, что этот ребенок был главою царствующего дома. Сближай эти противоречия, люби природу, презирай мнение и познай человека. Весьма мало людей, способных понять действие, которое может произвести на свежий еще ум молодого человека чтение, направляемое таким образом. С малолетства, согбенных над книгами, привыкших читать без размышления, прочитанное поражает нас тем менее, что, нося уже в самих себе страсти и предрассудки, наполняющие историю и жизнь людей, мы находим естественным все, что они им делают, потому что сами мы удалились от природы и судим о дру- гих по себе. Но пусть представят себе молодого человека, воспитанного сообразно моим пра- вилам, пусть представят себе моего Эмиля, которому восемнадцатилетние неуставные попе- чения мои имели целью сохранять верное суждение и неиспорченное сердце; пусть представят его себе, при открытии занавеса, кидающим в первый раз взор на сцену света, или скорее поставленным за кулисами и видящим, как актеры берут и надевают свои костюмы, и считаю- щим веревки и блоки, грубое очарование которых обманывает глаза зрителей. Скоро вслед за первым изумлением последует чувство стыда и пренебрежения в его роду: он вознегодует – увидев, как весь человеческий род, обманывающий сам себя, унижается до этих детских забав; он огорчится – увидев, как братья его дерутся между собою из-за призраков и обращаются в хищных зверей вследствие неумения удовлетвориться тем, что они люди. Без сомнения, если при природных способностях воспитанника, наставник мало-мальски выкажет осмотрительность в выборе чтения, если он мало-мальски направит его на путь раз- мышлений, которые он должен из него извлечь, это упражнение будет для него курсом прак- тической философии, более полезным, конечно, и более разумных, нежели все пустые умозре- ния, которыми в настоящее время затемняют умы молодых людей в наших школах. Не все завоеватели были убиты и не все узурпаторы понесли неудачу в своих предприя- тиях; многие покажутся счастливыми умам, зараженным дюжинными мнениями: но тот, кто, не останавливаясь на внешности, судит о счастье людей только по состоянию их сердец, увидит невзгоды, в самых их успехах. Он увидит, как вместе с удачею расширяются и растут желания и грызущие заботы; он увидит их изнемогающими в погоне за недостижимою целью; он увидит, что они подобны тем неопытным путешественникам, которые, вступая в первый раз на Альпы, при каждой горе думают, что достигли их предела, и, очутившись на верхушке, с унынием видят пред собою еще более высокие горы. Август, поборов своих сограждан и уничтожив своих соперников, управлял в течение сорока лет величайшею империей, какая когда-либо существовала: но разве это страшное могущество помешало ему биться головою об стены и наполнять свой обширный дворец кри- Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 150 ками, требуя у Вара своих уничтоженных легионов? А если б он и победил всех своих врагов, к чему бы послужили ему все эти пустые победы, когда вокруг него беспрестанно рождались несчастия всякого рода, когда наилучшие друзья его посягали на его жизнь, и он был осуж- ден оплакивать позор или смерть всех своих близких? Несчастный захотел управлять миром, а не сумел управиться со своим домом! что произошло от этой небрежности? Он видел, как погибли во цвете лет его племянник, приемный сын, зять; внук был вынужден питаться набив- кой своей постели, чтобы продлить на несколько часов свою несчастную жизнь; дочь и внучка, покрыв его позором, умерли, одна от нищеты и голода на необитаемом острове, другая – в тюрьме от руки плача. Наконец, сам он, последний представитель своей несчастной фамилии, был вынужден собственною женою оставить после себя наследником чудовище. Такова была судьба этого властелина вселенной, величие и слава которого столько прославлялись. Поверю ли я, чтобы кто-либо из восхищающихся этим величием, захотел купить его подобною целою? Я для примера взял честолюбие; но действие всех человеческих страстей представляет подобные же уроки тому, кто захочет изучить историю, с целью познать себя и приобрести бла- горазумие насчет мертвецов. Близко время, когда в жизни Антония будет более непосредствен- ный урок для молодого человека, нежели в жизни Августа. Эмиль не узнает себя в странных предметах, которые поразят его взоры, во время его новых занятий, но он сумеет заранее устра- нить обман страстей, прежде их появления; и видя, что во все времена они ослепляли людей, он будет предупрежден, каким способом они могут ослепить его в свою очередь, если когда- нибудь он предается им. Одни предрассудки возбуждают в сердцах наших пылкость страстей. Тот, кто видит только то, что существует, и уважает только то, что знает, нисколько не подда- ется страстям. Заблуждения в суждениях порождают пылкость желаний. Уроки истории мало приспособлены к нему, знаю я это; быть может, при случае, будут они запоздалыми, недоста- точными; но помните, что я вовсе не это хотел извлечь из этого изучения. Приступая к нему, я имел другую цель в виду; и конечно, если эта цель дурно выполнена, то вина наставника. Вспомните, что как скоро развилось самолюбие, относительно и беспрестанно выступает вперед и что молодой человек не может наблюдать других без того, чтобы не обращаться бес- прерывно к самому себе и не сравнивать себя с ними. Дело в том, следовательно, чтобы узнать, на какое место он поставит себя в среде своих ближних, рассмотрев их. Я вижу из способа, по которому заставляют молодых людей читать историю, что их обращают, так сказать, во все лица, которых они видят, что из них стараются сделать то Цицерона, то Траяна, то Александра, и возбудить уныние, как скоро они обратятся в самих себя; возбудить в каждом сожаление – о том, что он такой, а не иной. Эта метода имеет некоторые выгоды, которых я не опровергаю; но что касается моего Эмиля, если хоть раз случится, что, проводя эти параллели, он поже- лает лучше быть другим, нежели самим собою, то будь этот другой Сократ, будь он Катон, все погибло: тот, кто начинает чуждаться самого себя, не замедлит совершенно забыть себя. Не философы лучше всего знают людей; они смотрят на них сквозь предрассудки фило- софии; а я не знаю другого положения, в котором бы было так много предрассудков. Дикарь судит о нас более здраво, нежели философ. Последний сознает свои пороки, негодует на ваши и говорит самому себе: «мы все злы»; другой смотрит на нас без волнения и говорит: «вы безумцы». Он прав; потому что никто не делает зло ради зла. И мой воспитанник – дикарь в этом случае, с тою разницею, что Эмиль – более размышлявший, более сравнивавший, ближе видевший наши заблуждения, более строг к самому себе и судит только о том, что знает. Только страсти наши раздражают нас против чужих страстей; только собственная выгода заставляет нас ненавидеть злых; не делай они никакого зла, мы чувствовали бы к ним скорее жалость, нежели ненависть. Зло, которое нам причиняют злые, заставляет нас забывать о том зле, какое они сани себе делают. Мы бы легче прощали им их пороки, если б могли знать, как наказываются они за них собственным сердцем. Мы чувствуем оскорбление, и не видим нака- зания; выгоды видимы для глаз, но страдание скрыто. Тот, кто думает наслаждаться плодом Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 151 своих пороков, не меньше мучится, как если б он я не имел успеха; причина изменяется, но беспокойство остается то же: хоть они и скрывают свое сердце, а щеголяют удачей, поступки разоблачают его помимо их воли; но чтобы это увидеть, не следует иметь точно такое же сердце. Страсти, которые мы разделяем, нравятся нам; те, которые задевают наши выгоды, воз- мущают нас; и вследствие непоследовательности, которую они производят в нас, мы хулим в других то, чему желали бы подражать. Ненависть и обман неизбежны, как скоро мы принуж- дены терпеть от других то зло, которое мы сами причинил бы, будь мы на их месте. Итак, что нужно для того, чтобы хорошо наблюдать людей? Сильный интерес к изуче- нию их, большое беспристрастие в суждениях о них, сердце, настолько чувствительное, чтобы понимать все человеческие страсти, и настолько спокойное, чтобы их не испытывать. Если есть в жизни момент благоприятный для этого изучения, так это именно тот, который я выбрал для Эмиля: раньше люди были бы ему чужды, позднее он был бы подобен им. Мнение, влияние которого он видит, еще не приобрело над ним власти: страсти, действие которых он сознает, еще не волновали его сердца. Он человек, он интересуется своими братьями; он справедлив, он судит о равных себе. Между тем, если он судит о них правильно, то наверное не захочет быть на месте ни одного из них; потому что цель всех мучений, которые они себе причиняют, будучи основана на предрассудках, которых у него нет, кажется ему фантастическою целью. Что до него касается, то ему доступно все, что он желает. От кого может зависеть он, удовле- творяя самого себя и будучи свободным от предрассудков? У него есть руки, здоровье, 49 уве- ренность, мало нужд и возможность удовлетворять их. Воспитанный при безусловной свободе, величайшим злом он считает рабство. Он сожалеет о тех несчастных королях, которые – рабы всего, что им повинуется; он сожалеет о тех мнимых мудрецах, которые окованы своею пустою известностью; он сожалеет о богатых глупцах, мучениках своей же пышности; он сожалеет о тех тщеславных сластолюбцах, которые всею жизнью жертвуют скуке ради того, чтобы казаться наслаждающимися. Он пожалеет врага, который нанес бы ему зло, потому что в злых делах его он увидит его несчастье. Он скажет: возбудив в себе потребность вредить мне, этот человек поставил свою участь в зависимость от моей. Еще один шаг, и мы у цели. Самолюбие орудие полезное, но опасное; часто оно ранит руку, которая его употребляет, и редко делает добро – не причиняя зла. Эмиль, рассматривая, какое место занимает он между людьми, и видя, как счастливо поставлен, пожелает приписать своему разуму всю честь дела вашего разума и счастливое положение свое отнести к своим достоинствам. Он скажет себе: я мудр, а люди безумны. Вместе с сожалением он почувствует к ним презрение, а чувство довольства усилят его уважение и самому себе; и, сознавая себя счастливее их, он воображает, что более заслуживает счастье, нежели они. Вот самое страш- ное заблуждение, потому что его всего труднее искоренить. Оставайся он в этом положении, мало пользы принесли бы ему все наши попечения; и если б пришлось выбирать, не знаю, не предпочел ли бы я обольщение, порождаемое предрассудками, обольщению, порождаемому гордостью. Великие люди не обманываются насчет своего превосходства; они видят, сознают его, но, тем не менее, скромны. Чем большим обладают они, тем больше сознают, чего им недостает. Они не столько тщеславятся окоп превосходством над нами, сколько краснеют за свое ничто- жество; они слишком разумны для того, чтобы, при исключительности обладаемых ими благ, тщеславиться тем даром, который они не сами себе сделали. Добродетельный человек может гордиться своею добродетелью, потому что он обязан ею себе; но чем будет гордиться умный человек? 49 Руссо прибавляет: «Я думаю, что могу смело считать здоровье и хорошее телосложение в числе преимуществ, которыми он обязан своему воспитанию, или, лучше сказать, в числе даров природы, которые сохранило ему воспитание». Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 152 Здесь опять дело совсем иного рода. Не будем выделяться из общего строя. Я не пред- полагал в своем воспитаннике ни замечательной гениальности, ни тупоумия. Я выбрал его из числа дюжинных людей, чтобы показать, что может сделать из человека воспитание. Все ред- кие случаи составляют исключение из правила. Итак, если Эмиль, вследствие моих попечений, станет предпочитать свой образ действий, мыслей и чувств тем же проявлениям других людей, то он прав; но когда? вследствие этого, он сочтет себя за высшую натуру, счастливее одарен- ную, чем их натура, – он не прав, он ошибается; его нужно разуверить или, скорее, предупре- дить заблуждение, из боязни, чтобы потом не было поздно искоренять его. За исключением тщеславия, нет глупости, от которой нельзя было бы вылечить человека, который не сошел с ума; что касается этой глупости, то ничто не исправляет от нее, кроме разве опыта, которым, при появлении ее, можно помешать ее росту. Не вздумайте же пускаться в прекрасные рассуждения с целью доказать юноше, что он такой же человек, как и другие, и подвержен тем же слабостям. Дайте ему это почувствовать, а не то он никогда этого не узнает. Здесь опять является исключение из моих собственных правил; здесь уместно добровольно подвергнуть моего воспитанника всем случайностям, которые могут ему доказать, что он не разумнее нас. История с фокусником повторилась бы на тысячу ладов. Я допустил бы льстецов завладеть им: если б ветреники завлекли его в какую-нибудь шалость, я предоставил бы его опасности. Если б плуты завлекли его в игру, я оставил бы его в их сетях, пусть они льстят ему и оберут его; а когда, опустошив его карманы, они станут насмехаться над ним, я поблагодарю их в его присутствии за урок, который они были так добры ему дать. Единственные сети, от которых я старательно буду оберегать его, это сети продажных женщин. Единственная пощада, которую я ему окажу, будет заключаться в том, что я стану делить с ним все опасности, которым я подвергну его, и все оскорбления, которые допущу переживать. Я буду молча, беж жалобы, без упрека сносить все – никогда не говоря ему ни слова; и будьте уверены, что, благодаря этой строгой деликатности, все, что я выстрадаю на его глазах из-за него, произведет больше впечатления на его сердце, нежели то, что он сам выстрадает. Впрочем, воспитанник наш не должен бы поддаться плетням светской жизни, когда его окружает так много удовольствий, когда он в жизнь свою не скучал и едва знает, на что служат деньги. Так как выгода и тщеславие составляют две пружины, помощью которых ведут детей, то эти самые две пружины помогают впоследствии плутам и продажным женщинам завладеть детьми, когда они вырастут. Когда вы видите, как возбуждают алчность детей призами, награ- дами, когда вы видите, как превозносят их, когда им всего десять лет, на публичных актах, в училищах, то вы видите также, каким способом в двадцать лет принудят их расстаться с кошельком за игорным столом или со здоровьем в публичном доме. Всегда можно биться об заклад, что самый ученый воспитанник класса будет самым развратным, и самым записным картежником. Я не ногу не упомянуть здесь ложное понятие о достоинстве человеческом тех воспита- телей, которые из-за глупого желания разыгрывать роль мудрецов, унижают своих воспитан- ников, нарочно обращаются с ними как с детьми и во всем, что ни заставляют их делать, ста- раются всегда отличаться от них. Вместо того, чтобы унижать таким образом юное мужество, ничем не пренебрегайте для возвышения их души; сделайте их равными себе, чтобы они дей- ствительно сравнились с вами; а если они еще не в состоянии возвыситься до вас, то снизойдите до них без стыда, без боязни. Помните, что честь ваша заключается теперь не в вас самих, но в вашем воспитаннике; разделяйте его ошибки, для его исправления; для того, чтобы загладить его позор, примите его на себя; подражайте тому честному римлянину, который, видя, что его армия обратилась в бегство, и не будучи в состоянии снова выстроить ее в боевой поря- док, пустился бежать во главе своих солдат крича: «Они не бегут, они следуют за своим пол- ководцем». Опозорил ли он этим себя? Нисколько: шествуя, таким образом, своею славою, он ее увеличил. Сила долга, прелесть добродетели невольно вырывают похвалу и опрокидывают Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 153 наши безумные предрассудки. Если б я получил пощечину, выполняя свои обязанности, отно- сительно Эмиля, я не только не мстил бы за эту пощечину, но везде хвалим бы ее; я сомневаюсь, чтобы нашелся в мире такой низкий человек, у которого уважение ко мне не увеличилось бы. Не то, чтоб воспитанник должен был предполагать в наставнике такие же ограниченные сведения, как и у себя, и такую легкость увлечения. Мнение это хорошо для ребенка, который, не умея ничего видеть, ничего сравнивать, всех приравнивает себе и доверяется только тем, кто действительно умеет это сделать. Но молодой человек, таких лет, как Эмиль, и такой рас- судительный, как он, не настолько глуп, чтобы так обмануться, да и нехорошо, если бы это случилось. Доверие его к воспитателю должно быть иного рода: оно должно основываться на авторитете разума, превосходстве знаний, на преимуществах, которые молодой человек спо- собен ценить и которые он сознает для себя полезными. Долгий опыт убедил его, что он любим своим руководителем; что этот руководитель – человек разумный, просвещенный, желающий ему счастья и умеющий ему доставить его. Он должен знать, что для собственной выгоды ему следует слушаться его советов. Между тем, если б наставник допустил себя обмануть, как уче- ника, он потерял бы право требовать от него уважения и наставлять его. Еще менее должен вос- питанник предполагать, что наставник с умыслом допускает его попадать в ловушки и расстав- ляет сети его простодушию. Что же нужно сделать, чтобы разом избегнуть этих двух неудобств? |