ЖанЖак Руссо Эмиль, или о воспитании Мультимедийное издательство Стрельбицкого
 Скачать 1.71 Mb.
|
|
наиболее низок, угодлив, всегда наиболее почитается; что если ты вздумаешь взаправду зани- маться своим ремеслом, то тебя будут презирать, ненавидеть, быть может, выгонять, во всяком случае будут обходить чинами, и все товарищи будут обгонять тебя за то, что ты делал свое дело в траншеях в то время, как они делали свое дело при дворе. Попятно, что все эти разнообразные занятии Эмилю не особенно придутся по вкусу. «Как!» – скажет он мне, – разве я забыл все занятия моего детства? разве у меня отнялись руки? Разве истощилась моя сила? Разве я разучился работать? Какое мне дело до всех ваших прекрасных должностей и до всех глупых людских мнений? я не знаю другой славы, кроме славы добродетельного и справедливого человека; я не знаю другого счастья, как жить незави- симо с тени, кого любишь, трудом завоевывая себе ежедневно и аппетит, и здоровье. Все эти затруднения, о которых вы мне говорите, нисколько до меня не касаются. Я не желаю другого имущества, кроме маленькой мызы в каком-нибудь уголку вселенной. Вся моя жадность будет заключаться в том, чтобы личным трудом извлечь из нее доход, – и я буду жить спокойно. Дайте мне Софью и мое поле – и я буду богат. Да, мой друг, для счастья мудреца достаточно жены и поля, которые бы ему принадле- жали; но эти сокровища, хотя и скромные, не так обыкновенны, как ты думаешь. Самое редкое из них тобой найдено; поговорим о другом. Ты желаешь поля, которое принадлежало бы тебе, дорогой Эмиль, но в какой местности найдешь ты его? В каком углу земли можешь ты сказать: здесь я сам себе господин и госпо- дин участка, принадлежащего мне? Известно, в каких местностях легко обогатиться; но кому известно, где можно обойтись без богатства? Кто знает, где можно жить независимо и сво- бодно, не имея надобности делать зло другим и не боясь испытать его от других? Разве ты думаешь, что так легко найти страну, где всегда позволительно быть честным человеком? Если есть законное и верное средство прожить без интриг, без забот, не зная зависимости, то оно, Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 246 сознаюсь, заключается в том, чтобы жить трудами рук своих, обрабатывая собственную землю; но где государство, в котором можно было бы сказать: земля, которую я попираю ногами, моя? Прежде чем избрать эту счастливую землю, удостоверься сначала, что найдешь в ней спо- койствие, которого ищешь; берегись, чтобы деспотическое правительство, религия, заражен- ная нетерпимостью, развратные нравы не нарушили твоего покоя. Огради себя от чрезмерных налогов, которые поглотят плоды твоих трудов; от бесконечных тяжб, которые истощат твой капитал. Устрой так, чтобы, живя согласно со справедливостью, тебе не приходилось кланяться интендантам, их помощникам, судьям, священникам, сильным соседям, плутам всякого рода, всегда готовым тебя мучить, если ты станешь пренебрегать ими. В особенности огради себя от притеснений вельмож и богачей; подумай, что везде землю твою может постигнуть участь виноградника Навуеся. Если на твое несчастье какой-нибудь сильный мира сего купит или построить дом возле твоей хижины, можешь ли ты поручиться, что он не найдет возможности, под каким-нибудь предлогом, в виду собственного удобства, завладеть твоим достоянием, или что ты завтра же не увидишь, как все твое имущество погло- тится широкою столбовою дорогою? А если, для предотвращения всех этих случайностей, ты вздумаешь обеспечить себя связями, то лучше было бы не расставаться с богатством, ибо это было бы не труднее. Богатство и связи взаимно подкрепляют друг друга; одно всегда плохо держится без помощи другого. Я опытнее тебя, дорогой Эмиль, и лучше вижу всю затруднительность твоего плана. Он, однако, хорош, он честен, он на самом деле сделал бы тебя счастливым: постараемся осуще- ствить его. Я хочу тебе предложить следующее: посвятим остающиеся до твоего возвращения два года на то, чтобы выбрать убежище в Европе, где бы ты мог жить счастливо со своей семьей, находясь в безопасности от всего, о чем я тебе говорил. Если это удастся нам, то ты найдешь, значит, счастье, которого столь тщетно ищут другие, и не будешь считать потерянным время. Если нам не удается, то ты излечишься от мечты, ты утешишься в неизбежном несчастье и подчинишься закону необходимости. Не знаю, сообразят ли все мои читатели, куда приведут нас эти розыски, предложенные таким образом; но я хорошо знаю, что если, по возвращении из путешествия, предпринятого и совершенного с этою целью, Эмиль не возвратится посвященным во все, что касается правле- ния, общественных нравов и государственных законов всякого рода, то нужно, чтобы мы были лишены, один ума, другой рассудка. Политическое право еще не существует, и нужно предполагать, что оно никогда не будет существовать. Гроций, учитель всех наших ученых по этой части, не более как ребенок и, что того хуже, недобросовестный ребенок. Когда я слышу, как превозносят до небес Гроция и покрывают позором Гоббеса, я вижу, как мало разумных людей читает или понимает этих писателей. На деле же выходит, что принципы их совершенно сходны, и они различаются лишь по выражениям. Гоббес опирается на софизмы, а Гроций на поэтов: все остальное у них общее. Единственный современник, способный создать эту великую и бесполезную науку, был бы знаменитый Монтескье. Но он и не подумал толковать о началах политического права и удо- вольствовался толкованием о положительном праве существующих правительств; а нет ничего различнее этих двух исследований. Тот, однако, кто хочет здраво судить о правительствах в том виде, в каком они суще- ствуют, обязан соединить оба эти исследования; чтобы хорошо судит о ток, что есть, нужно знать то, что должно бы быт. Самая величайшая трудность при разъяснении этих важных вопросов, заключается в том, чтобы заинтересовать частного человека в их обсуждении. Какое мне дело? и что же я могу тут поделать? – вот два вопроса, которые представляются человеку, и на которые мы дали Эмилю возможность отвечать себе. Вторая трудность происходит от предрассудков детства, от правил, в которых люди вос- питываются, в особенности от пристрастия сочинителей, постоянно толкующих об истине, о Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 247 которой они ни мало не заботятся, и думающих лишь о своих выгодах, о которых не говорят. А между тем, народ не дает ни кафедр, ни пенсий, ни мест в академиях: можно судить, как должны определяться его права этим людом! Я постарался, чтобы и это затруднение не суще- ствовало для Эмиля. Он едва знает о том, что такое правительство; для него важно отыскать наилучшее, вот и все: дело его заключается не в писании книг, а если когда-нибудь он и напи- шет книгу, то не затем, чтобы угодить сильным мира, а чтобы определить права человечества. Остается еще третья трудность, более кажущаяся, нежели действительная, и которую я не хочу ни излагать, ни разрешать: с меня достаточно, что она не охлаждает моего усердии; и уверен, что при исследованиях подобного рода большие способности не так необходимы, как искренняя любовь к справедливости и настоящее уважение к истине. Итак, по-моему, если вопрос о правительстве может беспристрастно обсуждаться, то или в настоящем случае, или никогда. Прежде чем наблюдать, нужно создать себе правила для наблюдения: нужен масштаб, к которому можно бы было относить все измерения. Наши начала политического права – вот этот масштаб. Наши измерения суть политические законы каждой страны. Наши основания будут ясны, просты, заимствованы непосредственно из самой сущности вещей. Они будут образоваться из вопросов, которые ми обтолкуем между собой и которые обратим в начало лишь тогда, когда достаточно обсудим их. Например, обращаясь прежде всего к природному состоянию, мы рассмотрим, родятся ли люди рабами иди свободными, связанными или независимыми; соединяются ли они добро- вольно иди насильственно; и может ли когда-нибудь сила, соединившая их, обратиться в нена- рушимое право, по которому она остается обязательной даже и тогда, когда пересиливается другой; или, если этой первой силе может наступать конец, то обязательна ли в свою очередь сила, наследующая ей, и уничтожает ли она обязательность первой. Мы рассмотрим, можно ли сказать, что всякая болезнь приходит от Бога, и следует ли из этого, что звать врача – преступление. Мы рассмотрим еще, может ли быть, по совести, обязательным отдавать свой кошелек разбойнику, который требует его от нас на большой дороге даже и тогда, когда можно бы его припрятать; ибо и пистолет, который он держит, тоже ведь сила. Значит ли слово сила в этом случае, нечто иное, нежели запойная сила, и, следовательно, подчиняется ли она законам, которым обязана своим существованием. Предположив, что мы отбросим это право силы и примем за начало общественности право природное или родительскую власть, – мы станем отыскивать меру этой власти, посмот- рим, каким образом она оправдывается в природе и имеет ли она иное основание, кроме пользы ребенка, слабости его и естественной любви, которую к нему чувствует отец. Если слабость ребенка кончается, а рассудок его созревает, не становится ли бывший ребенок единственным природным судьей в том, что служит для его самосохранения, т. е. своим собственным госпо- дином и независимым от всякого другого человека и даже отца: что сын любит самого себя, еще вернее, чем то, что отец любит сына. За смертью отца, обязаны ли дети повиноваться старшему в семье, или другому кому, кто не чувствует к ним естественной привязанности отца; и должен ли из поколения в поколение существовать один глава, которому обязана повиновением вся семья. Если так, то рассмотрим, каким образом может разделиться власть на земле и по какому праву может явиться на земле больше одного главы, который управлял бы человеческим родом. Доказательство относительной доброкачественности правления и канонов можно также получить при взгляде на население страны; только при этом следует обращать внимание на его распределение, а не на цифру. Два государства равные по величине и по числу жителей могут быть весьма неравны по силе; а самым могущественным из них будет то, жители которого Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 248 всего правильнее распределены по территории: то, в котором нет таких больших городов и у которого, следовательно, меньше блеска, всегда превзойдет другое. Большие города – вот где причина истощения государства и его слабости: богатство, порождаемое ими, есть наружное и обманчивое богатство; при таком богатстве много денег, да мало проку. Говорят, что Париж, для короля Франции, дороже целой провинции; я же думаю, что он стоит ему нескольких про- винций; что во многих отношениях Париж существует насчет провинций и что большинство их доходов идет на этот город, да там и остается, никогда не возвращаясь ни народу, ни королю. Непостижимо, как в нашем расчетливом веке не нашлось расчетливого человека, который бы сообразил, что Франция была бы гораздо могущественнее, если бы Париж был уничтожен. Неправильность в распределении народонаселения не только не выгодна для государства, но даже разорительнее, чем самая убыль в народонаселении: последняя даёт только ничтожное произведение, а неправильное потребление дает отрицательное произведение. Когда я слышу, как француз и англичанин, гордясь обширностью своих столиц, спорит о том, где больше жите- лей, в Париже или Лондоне, то для меня это то же самое, как если б они спорили между собой о том, которому из двух народов принадлежит честь более дурного управления. Изучайте народ вне городов, только таким образом вы и узнаете его. Внешний вид прав- ления, щегольство торжественных, административных приемов и болтовня администраторов ничего не скажут, если не будешь при этом изучать свойств правления по тому действию, какое оно производит на народ, и по тому, как проявляется на всех ступенях администрации. Так как разница, существующая между фермой и содержанием, делится между всеми этими сту- пенями, то лишь обняв все их можно узнать эту разницу. В иной стране происки наместников знакомят с духом министерства. В другой нужно видеть избрание членов парламента, чтобы судить о тон, справедливо ли, что страна свободна: в какой бы то ни было стране, человек, который видел одни города, не мог узнать управление, ибо дух в городе и в селах никогда не бывает одинаков. А между тем только села составляют страну, только сельское народонаселение составляет народ. Такое изучение различных народов, живущих в отдаленных провинциях и сохраняю- щих всю простоту своего природного духа, приводит к общему заключению, оправдывающему мой эпиграф и весьма утешительному для человеческого сердца: а именно, что все народы, наблюдаемые при таких условиях, выказываются в гораздо лучшем свете; чем ближе они к природе, тем больше доброты в их характере; только запираясь в города, только сменяясь бла- годаря культуре, они развращаются и меняют на приятные и зловредные пороки некоторые недостатки, более грубые, нежели вредные. Это наблюдение показывает новое преимущество в способе путешествия, который я предлагаю: молодые люди, мало пребывая в больших городах, где царствует страшная испор- ченность, менее подвергаются заразе и, вращаясь в среде более простых людей и в обществах не столь многолюдных, сохраняют более верное суждение, более здоровый вкус, более чистую нравственность. Но, впрочем, эта зараза не страшна для моего Эмиля; у него все есть, чтобы оградиться от нее. В числе других предосторожностей, принятых мною на этот счет, я сильно рассчитываю на его привязанность к Софье. Мы не знаем, какое влияние может оказать истинная любовь на наклонности молодых людей, потому что те, которые ими руководят, так же мало знакомы с нею, как и они, и отвле- кают их от нее. Между тем, неизбежно, чтоб молодой человек любил или чтоб он был раз- вратником. Легко морочить соблюдением приличий. Мне приведут в пример тысячи молодых людей, которые, говорят, живут целомудренно и без любви; но пусть назовут мне хоть одною взрослого, одного мужчину, который сказал бы, что таким образом провел свою молодость, и который был бы при этом добросовестен. Во всех добродетелях, во всех обязанностях, стре- Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 249 мятся лишь соблюсти приличия; я же ищу действительности, и я заблуждаюсь, если для дости- жения ее существуют иные средства кроме тех, которые я предлагаю. Мало-помалу успокаиваете первый бред и дозволяет им спокойно наслаждаться преле- стью нового положения. Счастливые любовники, достойные супруги! Чтобы почтить их доб- родетель, чтобы описать их счастье, нужно было бы описать историю их жизни. Сколько раз, созерцая в них свое дело, я чувствовал себя охваченным восторгом, заставлявшим трепетать мое сердце! сколько раз складывал я их руки в своих, благословляя провидение и глубоко вздыхая! какими поцелуями осыпаю я сжимающиеся их руки! какими радостными слезами обливаю их! Они в свою очередь умиляются, разделяя мой восторг. Почтенные родители их снова чувствуют себя молодыми глядя на своих детей; они так сказать снова начинают жить или, скорее, в первый раз познают цену жизни: они проклинают свои прежние богатства, кото- рые не дали им насладиться такою же счастливою участью. Если есть счастье на земле, то его нужно искать в убежище, где мы живем. Чрез несколько месяцев Эмиль входит раз утром в мою комнату и говорит, целуя меня: наставник мой, поздравьте вашего ребенка; он надеется скоро иметь честь быть отцом. О, какие заботы представятся для нашего усердия, и как мы будем нуждаться в вас! Боже сохрани, чтобы я заставил вас воспитывать сына после того, как вы воспитали отца! Боже сохрани, чтобы такая сладкая и святая обязанность исполнялась кем-либо другим, а не мною, – если б я даже так же счастливо выбрал воспитателя для моего сына, как выбрали его для меня! Но оставайтесь наставником молодых наставников. Советуйте, руководите нами; мы будем послушны: пока я буду жить, я буду нуждаться в вас. Теперь, когда начинаются мои обязанности, как человека, я более чем когда-либо нуждаюсь в советах. Вы выполняли свои обязанности: научите меня, как подражать вам; а сами отдохните, пора! Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 250 |