ЖанЖак Руссо Эмиль, или о воспитании Мультимедийное издательство Стрельбицкого
 Скачать 1.71 Mb.
|
|
Зло заключается в том, что, развивая характеры, общественное состояние разграничи- вает классы, а так как оба эти начала не подходят одно и другому, то чем больше разъединения в званиях, тем больше путаницы в характерах. Отсюда происходят неподходящие браки и бес- порядки, ими порождаемые; из чего можно вывести, как очевидное следствие, что чем более нарушается равенство, тем более извращаются естественные чувства; чем более увеличивается расстояние, отделяющее знатных людей от простых, тем более ослабляются узы брака; чем больше богачей и бедняков, тем меньше отцов и мужей. Ни господин, ни раб не имеют семей- ства, каждый из них занят лишь своим положением. Хотите ли предупредить злоупотребления и породить счастливые браки, – заглушите предрассудки, забудьте о людских учреждениях и советуйтесь с природою. Не соединяйте людей, которые подходит друг к другу лишь в данном положении и которые, изменись это положение, не подойдут друг к другу; но соединяйте таких, которые подойдут друг к другу в каких бы ни очутились положениях или странах, в какой бы класс ни попали. Я не говорю, что Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 214 условные отношения не имеют никакого значения для брака, но я говорю, что влияние природ- ных отношений так пересиливает их влияние, что оно одно должно решать участь жизни, и что есть известное сходство вкусов, нравов, чувств, характеров, которое должно бы было побудить разумного отца, будь он князь, будь он монарх, не колеблясь соединить своего сына с девуш- кой, которая бы подходила к нему, хотя бы она родилась в бесчестной семье, хотя бы была дочь палача. Да, я утверждаю, что, если бы все возможные несчастья обрушились на голову супру- гов, которые ладят друг с другом, они будут наслаждаться более истинным счастьем, горюя вместе, чем если бы им даны были в удел все земные блага, отравленные разъединением сердец. Итак, вместо того, чтобы с детства назначать моему Эмилю супругу, я подожду, пока узнаю, какая ему годится. Не я делаю этот выбор, а природа; мое дело отыскать сделанный ею выбор. Поручив мне своего сына, отец уступил мне свое место, он заменил свое право моим; я – настоящий отец Эмиля, я образовал из него человека. Я отказался бы от его воспитания, если б не был власть женить его, согласно его выбору, т. е. моему. Только удовольствие сделать счастливым человека может заплатить за старания, с каким ставишь его на путь счастья. Но не думайте также, чтобы, прежде чем найти супругу Эмми, я ждал, чтобы он начал ее искать. Эти мнимые поиски ни что иное, как предлог для ознакомления его с женщинами, дабы он узнал всю цену той, которая ему годится. Давно уже Софья найдена; может быть Эмиль и видел ее; но узнает ее он лишь тогда, когда наступит время. Хотя равенство званий не необходимо для брака, но когда это равенство присоединяется к прочим удобствам, оно придаете им новую цену; оно не может иметь никакого веса при сравнении с другим, но перевешивает, когда существует равновесие. Мужчина, если только он не монарх, не может искать жены во всех сословиях; потому что предрассудки, которых у него не будет, встретятся в других; иная девушка и годилась бы ему, но, тем не менее, он ее не получит; следовательно, существуют правила, которые предпи- сываются осмотрительностью и которые должны руководить поисками рассудительного отца. Он не должен желать своему воспитаннику союза свыше его состояния, потому что это не в его власти. Да если б оно и было в его власти, то все-таки он не должен был бы желать этого; потому что какое дело молодому человеку, моему, по крайней мере, до классов? Между тем повыша- ясь, он подвергается тысяче действительных зол, которые будет ощущать всю свою жизнь. Я говорю даже, что он не должен желать мешать блага различных свойств, как напр. дворянство и деньги, потому что каждое из них не столько возвышает, сколько извращает другое; потому еще, что никогда не сходятся в общей оценке; наконец потому, что предпочтение, которое вся- кий оказывает своему преимуществу, порождает раздор между обоими семействами, а часто и между супругами. Иное дело опять, для правильности брака, женится ли мужчина на девушке выше или ниже его по званию. С первым случаем рассудок совсем не мирится; второй менее противоре- чив ему. Так как семья входит в состав общества лишь чрез своего главу, то положение этого главы регулирует положение целой семьи. Если он породнятся с семьей, которая ниже его по званию, он не унижается, но возвышает свою супругу; напротив, беря женщину выше себя по состоянию, он унижает ее, не возвышаясь сам. Таким образом, в первом случае есть добро, без примеси зла, а во втором – зло, без примеси добра. Остается выбирать между своими равными и низшими, и я думаю, что приходится сде- лать еще оговорку относительно этих последних, – потому что трудно найти между поддон- ками народа супругу, способную составить счастье честного человека; не потому, чтобы низ- шие классы были порочнее, нежели высшие, но потому, что у них нет понятия о том, что прекрасно и честно, а несправедливость других классов заставляет их считать справедливыми самые пороки свои. По природе человек вовсе не мыслит. Мыслить – это искусство, которому он научается, так же, как и другим, и даже с большим еще трудом. В отношения обоих полов я знаю лишь Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 215 два класса, действительно отличающиеся между собою: класс людей мыслящих и класс людей немыслящих, и отличие это является почти единственно вследствие адаптации. Человек, при- надлежащий к первому из этих двух классов, не должен родниться с другим, ибо самая боль- шая прелесть общества пропадет для него, когда, имея жену, он принужден мыслить сам с собою. Люди, проводящие всю жизнь в работе из-за куска хлеба, и о чем не имеют понятия, кроме как о своей работе или своей выгоде, и весь ум их как будто уходит в руки. Это неве- жество не вредит ни честности, ни нравственности; часто даже оно содействует им; часто уси- ленные размышления об обязанностях приводят к различным сделкам, и кончается тем, что существенное заменяется фразами. Совесть – самый просвещенный из философов: не нужно знать «Об обязанностях» Цицерона, чтобы быть добродетельным человеком; а самая честная женщина в мире, быть может, всего менее знает, что такое честность. Но, тем не менее, спра- ведливо, что один только образованный ум делает общество приятным; а для отца семейства, который любит жить в кругу своих, грустно быть принужденным сосредоточиваться в самом себе и не иметь никого, кто бы понимал его. К тому же, каким образом женщина, не привыкшая к размышлению, будет воспитывать своих детей? Как разберет она, что для них пригодно? как посеет она в них добродетели, кото- рых она не знает, вселит достоинства, о которых она не имеет никакого понятия? Она сумеет лишь ласкать или угрожать, сделает их или дерзкими, или боязливыми; она образует из них или изломанных обезьян, или ветреных шалунов, но ни рассудительных умов, ни милых детей не образует. Итак, не следует мужчине, получившему воспитание, брать жену невоспитанную, т. е. не следует брать жену из того сословия, в котором нельзя получить воспитания. Но я во сто раз охотнее примирился бы с простой и грубо воспитанной девушкой, нежели с ученой девой и синим чулком, которая учредила бы в моем доме литературное судилище и заняла бы место его председательницы. Жена синий чулок есть бич для мужа, детей, друзей, лакеев, для всех. С высоты своего гордого гения, она пренебрегает всеми женскими обязанностями. В свете она всегда кажется смешною и навлекает на себя весьма справедливые порицания; такое следствие неизбежно, как скоро бросаешь свое положение и неспособен занять то, за которым гонишься. Все эти женщины с высокими талантами морочат лишь одних глупцов. Всем и всегда известно, кто из артистов или из друзей держит перо или кисть, когда они работают. Все знают, какой скромник-литератор подсказывает им их наречения. Все это шарлатанство недостойно честной женщины. Если б у нее были истинные таланты, то претензиями она унизила бы их – и только. Достоинство ее заключается в том, чтобы скрываться в неизвестности; слава ее заключается в уважении мужа; удовольствия – в счастье семьи. Читатель, ссылаюсь на вас самих, будьте добросовестны: что внушает вам лучше мнение о женщине, когда вы с большим уважением подходите в ней, тогда ли, когда видите ее погруженною в занятия своего пола, в заботы по хозяйству с разбросанным вокруг детским платьем, или когда застаете ее пишущею стихи на своем туалете, окруженною всякого рода брошюрами и разноцветными записочками? Всякая ученая девушка просидит в девушках вою жизнь, когда мужчины поумнеют на земле. За этими соображениями выступают соображения, касающиеся наружности; эти сообра- жения прежде других приходят в голову, но должны играть самую последнюю роль, хотя ими нельзя совершенно пренебрегать. Мне кажется, что при женитьбе не только не следует гнаться за большей красотой, но скорее избегать ее. Красота скоро блекнет от обладания; по проше- ствии шести недель она уже теряет всякое значение в глазах обладателя; но опасности, порож- даемые ею, длятся, пока она существует. Красивая женщина должна быть ангелом для того, чтобы муж ее не был несчастнейшим из людей; и будь она даже ангелом, то все-таки она не властна избавить его от неприятности быть постоянно окруженным врагами. Не будь положи- тельное уродство отвратительным, я предпочел бы его положительной красоте; ибо в короткое время и то и другое перестает существовать для мужа, но красота становится неудобством, а Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 216 уродливость преимуществом. Но уродливость, производящая отвращение, есть величайшее из несчастий; это чувство не только не сглаживается, но постоянно усиливается и превращается в ненависть. Подобный брак есть ад; лучше смерть, нежели такой союз. Ищите во всем посредственности, не исключая и самой красоты. Отдавать предпочтение следует приятному и ласковому лицу, внушающему не любовь, но расположение; такое лицо не опасно для мужа, а преимущества его служат обоюдной пользе. Миловидность не блекнет, как красота: она живуча, она беспрерывно обновляется, и, по истечению тридцати лет брачной жизни, честная женщина с милым лицом там же нравится своему мужу, как и в первый раз. Таковы размышления, руководившие мною при выборе Софьи. Воспитанница природы, также как Эмиль, она более чем всякая другая, создана для него; она будет женою человека. Она ровня ему по рождению и по достоинству, но беднее его. Она не очаровывает с первого взгляда, но нравится с каждым днем больше и больше. Прелесть ее действует постепенно; она выказывается лишь при близком знакомстве и для мужа будет ощутительнее, чем для всякого другого. Воспитание получила она хотя и не блестящее, но и не небрежное. Вкус ее естествен, таланты – безыскусственны, рассудительность сложилась без знаний. Ум ее ничего не знает, но он развит, так, как надо для приобретения знаний; это – хорошо удобренная земля, ожидающая лишь семени, чтобы дать плоды. Она никогда не читала других книг кроме Баррема и Телемака, случайно попавшего ей и руки; но может ли девушка, способная пристраститься к Телемаку, иметь бесчувственное сердце и грубый ум? О милая невежда! счастлив тот, кому назначено просветить ее! Она не будет профессором своего мужа, но его учеником: она не только не захочет подчинить его своим вкусам, но переймет его вкусы. Она будет для него приятнее, чем если б была ученая; он будет иметь удовольствие всему научить ее. Пора им, наконец, свидеться; постараемся их сблизить. Мы уезжаем из Парижа, грустные, задумчивые. Это место болтовни не составляет для нас центра. Эмиль бросает презрительный взгляд на этот большой город и говорит с досадою: сколько дней потерянных в напрасных поисках! Не здесь подруга моего сердца! И вот мы пус- каемся в путь, настоящими странствующими рыцарями; но, покидая Париж, мы не ищем при- ключений, напротив, спасаемся от приключений; и подражая неровному шагу странствующих рыцарей, то пустимся вскачь, то едем шагом. Кто следил за моею методою, тот должен был вникнуть наконец в ее дух, и я не думаю, чтобы какой-нибудь читатель был еще настолько под влиянием обычая, чтобы предположить, что мы оба с ним в хорошей, почтовой карете, и движемся ничего не видя, ничего не наблюдая, даром убивая промежуток времени между отъездом и приездом, и, при всей скорости езды, теряем время – с целью выгадать его. Люди говорят, что жизнь коротка, а я вижу, что они стараются сократить ее. Не умея пользоваться ею, они жалуются на быстроту времени, а я вижу, что для них оно еще недо- статочно быстро летит. Вечно поглощенные целью, к которой стремятся, они с сожалением смотрят на промежуток времени, отделяющий их от нее: один хотел бы, чтобы поскорее насту- пило завтра, другой – думает о следующем месяце, третий переносится за десять лет; никто не хочет жить в настоящем, никто не доволен текущим часом, все находят, что он слишком долго тянется. Когда они жалуются, что время проходит слишком быстро, они лгут; они охотно заплатили бы за возможность ускорить его; они охотно употребили бы все свое состояние на то, чтобы в один миг растратить свою жизнь; и нет, быть может, ни одного, который не превратил бы годы своего существования в несколько часов, будь в его власти выкинуть, в угоду скуке, те часы, которые были ему в тягость, а в угоду нетерпению те, которые отделяли его от желанной минуты. Иной проводит полжизни в том, что переезжает из Парижа в Версаль, из Версаля в Париж, из города в деревню, из деревин в город, из одного квартала в другой, и решительно не знал бы, куда девать свое время, если б не умудрялся терять его таким образом; он нарочно уходит от дел, чтобы занять себя их приисканием; он думает выгадать излишек времени, кото- рое он на это употребляет и которого бы иначе он не знал куда девать; или же, напротив, он Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 217 ездит, ради самой езды, и скачет на почтовых не имея другой цели, как скакать обратно таким же точно образом. Смертные, когда перестанете вы клеветать на природу? Зачем вы жалуетесь, что жизнь коротка, тогда как, по-вашему, она еще недостаточно коротка? Если бы хотя один из вас умел настолько обуздывать свои желания, чтобы никогда не погонять время, жизнь не показалась бы ему короткою; жить и наслаждаться было бы для него однозначащим и, доведись ему умереть молодым, он умер бы пресыщенный жизнью. Если бы моя метода представляла только это преимущество, то уже оно одно должно было бы заставить, отдать ей предпочтение пред всякой другой. Я воспитал своего Эмиля не для желаний или ожиданий, а для наслаждений; когда ему н случается забегать со своими жела- ниями вперед, то все-таки не с той необузданной пылкостью, которая заставляет жаловаться на медленность времени. Он будет наслаждаться не только удовольствием, которое доставляет желание, но и удовольствием, которое испытывается при стремлении к желаемому предмету; а страсти у него будут столь умеренны, что настоящее положение будет больше приковывать его, нежели будущее. Итак, мы путешествуем не как курьеры, а как путешественники. Мы думаем не только об одних пунктах отправления и достижения, но и о промежутке, разделяющем их. Самое путе- шествие для нас удовольствие. Мы не делаем его, грустно сидя как бы заключенные в малень- кой клетке, закрытой со всех сторон. Мы путешествуем не как изнеженные и требующие покоя женщины. Мы не прячемся ни от воздуха, ни от окружающих нас предметов, и не отказываем себе в удовольствии любоваться на них, когда вздумается. Эмиль никогда не садился в поч- товую карету и ездит на почтовых лишь тогда, когда спешит. Но что может заставить Эмиля спешить? Он опешит лишь наслаждаться жизнью. Нужно ли мне прибавлять, что он спешит еще делать добро, когда может? Нет, это тоже значит – наслаждаться жизнью. По-моему, один лишь способ путешествия еще приятнее путешествия верхом – это путе- шествие пешком. Отправляешься, когда вздумаешь, останавливаешься, когда хочешь, идешь, сколько желаешь. Наблюдаешь всю страну; делаешь крюк и вправо и влево; рассматриваешь все, что нравится; останавливаешься на всех пунктах, где открывается красивый вид. Завижу ли я речку, я иду ее берегом; густой лесок, я отправляюсь под его тень; грот, я вхожу в него; каменоломню, я рассматриваю камни. Останавливаюсь везде, где мне нравится. Ухожу, как скоро соскучусь, я не завишу ни от лошади, ни от ямщика. Мне не нужно выбирать проложен- ного пути, удобных дорог; я прохожу везде, где человек может пройти, я вижу все, что человек может видеть, и, завися лишь от себя, я пользуюсь всей свободой, какою только может пользо- ваться человек. Если дурная погода выдерживает меня, а скука одолевает, я нанимаю лошадей. Если я устал… Но Эмиль не устает; он крепок; да и отчего устал бы он? ведь он не спешит. И может ли он скучать, пристав где-нибудь? Он всюду переносит с собою занятия. Он входит к какому-нибудь мастеру и берется за работу; чтобы дать отдых ногам, он упражняет руки. Путешествовать пешком значит путешествовать как Фалес, Платон, Пифагор. Мне трудно представить себе, каким образом философ может решиться иначе путешествовать и лишать себя осмотра богатств, которые он попирает ногами и который земли рассыпает пред его глазами. Кто же, любя немного земледелие, не захочет познакомиться с произведениями, свойственными климату мест, мимо которых лежит его путь, и способом обработки их? Кто же, имея хотя некоторую склонность к естественной истории, может решиться пройти мимо почвы, не наследовав ее, мимо утеса, не отломив от него кусочка, мимо гор, не собрав расте- ний, мимо камней, не отыскивая минералов? Ваши комнатные философы научают естествен- ную историю в музеях; у них есть игрушка, они знают имена, но не имеют никакого понятия о природе. Музей же моего Эмиля богаче королевских музеев; музеем для него служит вся земля. Каждая вещь в нем на своем месте: натуралист, заботящийся о нем, распределил все в прекрасном порядке. Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 218 Сколько различных удовольствий соединяется с этим приятным способом путешествия – не считая здоровья, которое укрепляется, и расположения духа, которое делается веселее! Я всегда замечал, что те, которые путешествуют в удобных, покойных каретах, рассеянны, |