ЖанЖак Руссо Эмиль, или о воспитании Мультимедийное издательство Стрельбицкого
 Скачать 1.71 Mb.
|
|
имея дело с таким непокорным умом, как ум Софьи. Нельзя сказать, однако, чтобы она не любила похвал, лишь бы она знала, что они искренни, и могла бы верить, что о ней действительно так же хорошо думают, как и говорят. Чтобы казаться тронутым ее достоинствами, нужно сначала выказать ей свои собственные. Предпочтение, основанное на уважении, может польстить ее гордому сердцу, но всякое любез- ное подсмеивание всегда будет отринуто; Софья создана не для того, чтобы на ней упражня- лись пустенькие таланты фигляра. При такой зрелости рассудка и развитая во всех отношениях пятнадцатилетняя Софья не будет считаться своими родителями за ребенка. Едва заметят они в ней первую тревогу молодости, как поспешат, не давая усиливаться этой тревоге, найти ей противодействие. Они станут держать ее нежные и разумные речи. Нежные и разумные речи приличны ее возрасту и характеру. Если этот характер такой, каким я его себе представляю, то почему бы не поговорить с ней отцу следующим образом: «Софья, вот ты уже взрослая девушка, а тебе не вечно предстоит быть девушкой. Мы хотим, чтобы ты была счастлива; мы хотим этого для себя, потому что наше счастье зависит от твоего. Счастье честной девушки заключается в том, чтобы составить счастье честного чело- века; нужно, следовательно, подумать о замужестве; нужно с ранних пор думать о нем, потому что от замужества зависит участь жизни, и времени на эту думу никогда не бывает достаточно. Полное счастье в замужестве зависит от стольких причин, что безумно желать их все соединить. Нужно сначала обесчестить самое главное; если остальное случится, тем лучше; если же его нет, обойдемся и так. Совершенного счастья не бывает на земле; но самое большое несчастье, которого всегда нежно избегнуть, заключается в том, чтобы быть несчастным по своей вине. Есть естественный приличия, есть приличия установленный, есть и такие, которые зави- сят лишь от одного мнения. Родители – судьи последних двух родов приличий, судьями же первых являются одни лишь дети. Когда браки заключаются по воле родителей, то все осно- вывается единственно лишь на приличиях искусственных и приличиях мнения; венчают не людей, а звания и имущества; но все это может измениться; только люди остаются теми же, они переносят себя всюду; брак может быть счастлив или несчастлив лишь по личным отношениям. Ваша мать была знатного происхождения, я был богат; вот единственные соображения, побудившие наших родителей соединить нас. Я лишился своего богатства, она утратила свое имя. В наших невзгодах союз сердец утешал нас во всем; сходство вкусов побудило нас избрать это убежище; мы живем здесь счастливыми в бедности, мы заменяем друг другу все остальное. Супругам следует выбирать друг друга. Взаимная склонность должна быть между ними первою связью; их глаза, сердца должны быть их главными руководителями; ибо, так как глав- ною обязанностью их, когда они соединены, является взаимная любовь, а любовь или нелюбовь не зависит от нас самих, то этот долг необходимо влечет за собою другой, который заключается в том, чтобы полюбить друг друга, прежде соединения. Вот право природы, которого ничто Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 210 не может уничтожить; те, которые стеснили его столькими гражданскими законами, больше обратили внимания на наружный порядок, чем на счастье в супружестве и нравы граждан. Высказав тебе причины, по которым мы предоставляем тебе такую свободу, справедливо, чтобы мы высказали тебе также причины, по которым тебе следует благоразумно ею пользо- ваться. Дочь моя, ты добра и благоразумна, у тебя есть прямота и благочестие, есть таланты, приличные честным женщинам, и ты не лишена прелести, но ты бедна. Потому желай лишь того, что ты можешь получить, и регулируй свое честолюбие не собственными суждениями, ни нашими, а имением людей. Если бы дело шло лишь о равенстве достоинства, то я не знаю, чем бы я должен был ограничивать твои надежды; но не заносись выше своего состояния и помни, что оно из ничтожных ничтожное. Хотя человек достойный тебя не сочтет этого нера- венства за препятствие, ты должна тогда сделать то, чего он не сделает; Софья должна после- довать примеру своей матери и вступить лишь в такую семью, которая будет гордиться ею. Ты не видела нашего богатства, ты родилась, когда мы были бедны; благодаря тебе, наша бедность нам сладка, и тебе не тяжело разделять ее. Поверь мне, Софья, не стремясь к благам, за утрату которых мы благодарим небо; мы узнали счастье – лишь, когда потеряли богатство. Ты слишком мила, а потому не можешь не нравиться, а бедность твоя не такова, чтобы честный человек затруднился жениться на тебе. Ты нравишься и можешь понравиться людям, которые не будут тебя стоить. Если б они выказались пред тобою в настоящем своем свете, ты оценила бы их по достоинству; вся их пышность не долго бы отводила твои глаза; но, хотя у тебя есть здравый смысл и ты умеешь ценить достоинство, у тебя не достает опытности и ты не знаешь, до какой степени люди могут притворяться. Ловкий обманщик может изучить твои вкусы, с целью понравиться тебе, и притворно выказать добродетели, которых у него нет. Он погубит тебя, Софья, прежде нежели ты заметишь, и ты узнаешь свою ошибку лишь для того, чтобы оплакивать ее. Самыми опасными из всех сетей и единственными, от которых не может уберечь рассудок, являются сети, расставляемые чувственностью; если когда-нибудь ты будешь иметь несчастье в них попасть, то поддашься всем иллюзиям и химерам, глаза твои ослепятся, суждение извратится и воля развратится, самое заблуждение твое сделается тебе дорого, и если б ты и могла его узнать, то не захотела бы исправить его. Дочь моя, я поручаю тебя рассудку Софьи; но не могу поручить тебя склонности ее сердца. Пока ты будешь хладно- кровна, оставайся своим собственным судьей; но как скоро ты полюбишь, поручи своей матери заботиться о себе. «Я предлагаю тебе договор, в котором выказывается наше уважение, и который восста- навливает между нами порядок природы. Родители выбирают супруга для своей дочери и сове- туются с нею лишь для вида; таков обычай. Мы поступим совсем наоборот; ты будешь выби- рать, а к нам придешь за советом. Пользуйся своим правом, Софья; пользуйся им свободно и разумно. Супруг, который тебе годится, должен быть избран тобою, а не нами; но нам следует судить, не ошибаешься ли ты насчет его достоинства и не поступаешь ли, сама того не созна- вая, противно своему желанию. Ни рождение, ни богатство, ни звание, ни мнение не будут знать места в числе наших доводов. Выбери честного человека, который бы тебе нравился, и характер которого сходился бы с твоим; чем бы он ни был во всех остальных отношениях, мы принимаем его в зятья. Богатство его всегда будет достаточно велико, если у него есть руки, нравственность и если он любит свою семью. Сословие его всегда будет достаточно знатно, если он облагородит его добродетелью. Если бы нас осуждал весь мир, какое нам дело? мы не ищем общественного одобрения, мы довольствуемся твоим счастьем». Читатели, я не знаю, какое действие произвела бы подобная речь на девушек, воспитан- ных на ваш лад. Что касается Софьи, то она не станет, быть может, отвечать на него словами; стыд и умиление помешают ей выражать свои чувства: но я твердо уверен, что она запечатле- ется в ее сердце на всю остальную жизнь ее, и что если можно рассчитывать на какую-нибудь Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 211 человеческую решимость – так это на решимость, которую она заставит ее принять, решимость заслужить уважение своих родителей. Выберем самый худой конец и наделим ее пылким темпераментом, делающим ей долгое ожидание тяжелым; я говорю, что ее рассудок, ее знания, вкус, деликатность и в особенности чувства, которыми с малолетства питали ее сердце, составят для пылкости чувственности про- тивовес, при помощи которого она победит или, по крайней мере, долго будет бороться. Она скорее умрет мученицею своего положения, нежели огорчит своих родителей выйдя замуж за недостойного человека и подвергнется несчастьям неравного брака. Самая свобода, предостав- ленная ей, только еще более, возвысят ее душу и сделают ее еще прихотливее в выборе своего господина. С темпераментом итальянки и чувствительностью англичанки, она соединяет для обузданья своего сердца и своей чувственности гордость, благодаря которой, даже когда ищет любовника, не скоро находит того, кого сочтет достойным себя. Не все могут сознать, какую мощь может придать душе любовь ко всему честному и какую силу можно найти в себе, когда захочешь быть искренно добродетельным. Есть люди, которым все великое кажется химерическим и которые, со своим низким и подлым разумом, никогда не узнают, как могущественно над людскими страстями самое безумие добродетели. И этим людям нужно обращаться лишь с примерами: тем хуже для них, если они упорствуют в отрицании их. Скажи я им, что Софья не есть существо воображаемое, что только имя ее выдумано мною, но что воспитание, нравы, характер и даже самое лицо действительно суще- ствовали, что память о ней вызывает еще слезы у целой честной семьи, – они, без сомнения, не поверили бы мне; но, тем не менее, от чего мне не докончить без уверток историю девушки, столь похожей на Софью, что настоящий рассказ мог бы к ней относиться не возбуждая удив- ление? Мало нужды, сочтут ли его истинным или нет; я рассказал, если хотите, вымысел, но постоянно объяснял свою методу и пряду к своей цели. Молодая особа, с тем темпераментом, которым я наделил Софью, имела вообще все свой- ства, которые могли бы позволить ей носить ее имя, и я ей его оставляю. После переданного мною разговора, ее отец и мать, считая, что женихи не явятся сами собою в деревушке, в кото- рой они жили, послали ее провести зиму в город, к тетке, которую втайне известили о цели этого путешествия; потому что гордая Софья носила в глубине сердца благородную гордость уменья торжествовать над собою; и как бы ни был ей необходим муж, она скорее умерла бы девушкой, нежели решаться отправиться на поиски за ним. Желая содействовать целям ее родителей, тети ее представляла ее во всех домах, стала возить в общество, на празднества, показывала ей свет или, вернее, ее показывала в нем, потому что Софью не особенно привлекала вся эта суета. Скоро, однако, заметили, что она не бегает общества молодых людей, приятной наружности, сдержанных и скромных на вид. Она при своей сдержанности имела даже особенное искусство привлекать их, которое весьма смахивало на кокетство; но, поговорив с ними два или три раза, она удалялась от них. Скоро повелительный вид, который как будто вызывает ухаживанье, сменялся в ней более скромными манерами и более холодной вежливостью. Постоянно следя за собою, она не давала им более случая оказать ей малейшую услугу: этого было достаточно, чтобы показать, что она не желала быть их милой. Никогда чувствительные сердца не любили шумных удовольствий, пустого и бесплодного счастья бесчувственных людей, думающих, что вести шумную жизнь значит наслаждаться ею. Софья, не находя того, что искала, и отчаиваясь найти его таким путем, соскучилась в городе. Она нежно любила своих родителей, ничто не могло вознаградить их отсутствие, ничто не могло заставить ее забыть их; она возвратилась к ним гораздо ранее назначенного срока. Едва принялась она за свои занятия в родительском доме, как заметили, что хотя пове- дение ее было то же самое, но расположение духа изменилось. В ней сказывались порою рас- сеянность, раздражительность; она стала грустна и задумчива, уходила плакать тайком. Сна- Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 212 чала думали, что она любит и стыдится этого: сказали ей об этом, она стала отнекиваться. Она уверяла, что не видела никого, кто бы мог тронуть ее сердце, – и Софья не лгала. Между тем уныние ее усиливалось, и само здоровье начало расстраиваться. Мать ее, бес- покоясь этой переменой, решилась, наконец, дознаться до причины. Она отвела ее в сторону и пустила в ход те вкрадчивые речи и те неотразимые ласки, которые умеет найти одна лишь материнская нежность. Молодая девушка не только не желала скрывать свои горести от матери, но ничего луч- шего не требовала, как избрать ее своею утешительницею и поверенною; но стыд мешал ей говорить, а скромность не находила слов для описания состояния, столь недостойное ее, что, помимо ее воли, чувственность ее была возбуждена. Наконец, так как самый стыд ее служил указанием ее матери, то она вырвала это унизительное признание. Она не только не огорчила ее несправедливый упреками, но утешила, сожалела, плакала о ней: она была слишком разумна, чтобы поставить ей в упрек страдание, которое одна лишь добродетель ее делала столь жесто- ким. Но зачем без нужды переносить страдание, излечить которое было так легко и законно? Отчего не хотела она воспользоваться предоставленною ей свободою? почему не выходила она замуж? почему не выбирала себе мужа? Разве она не знала, что судьба ее зависела от нее одной и что, какой бы ни был ее выбор, он будет одобрен, так как она не может сделать дурного выбора? Ее послали в город, она не захотела в нем оставаться; к ней сватались многие женихи, она всем им отказала. Чего же ждала она? чего хотела она? что за необъяснимое противоречие? Ответ был прост. Если б дело шло лишь о том, чтобы помочь ее молодости, выбор был бы скоро сделан: но не так-то легко выбрать господина на всю жизнь; а так как нельзя разъединять этих двух выборов, то и приходится ждать и часто даром тратить молодость, прежде чем найти мужчину, с которым бы захотелось проводить всю жизнь. В таком положении была Софья: ей нужен был любовник, но любовник этот должен был быть мужем; и сердце, которого просило ее сердце, было трудно найти. Все эти молодые люди, столь блестящие, подходили к ней лишь по возрасту, во всем остальном они не сходились; их поверхностный ум, их тщеславие, пустая болтовня, распутные нравы, пустая подражательность делали их противными ей. Она искала мужчины, а встречала лишь обезьян; она искала души и не находила ее. Как я несчастлива! говорила она своей матери; мне хочется любить, а я никого не встре- чаю, кто бы мне нравился. Сердце мое отталкивает всех тех, к кому влекут чувства. Нет ни одного, который не возбуждал бы моих желаний, и ни одного, который не убивал бы их; любовь без уважения не может долго существовать. Пораженная этими странностями, мать ее нашла их слишком мудреными, чтобы не запо- дозрить какой-нибудь тайны. Софья не была ни привередницею, ни сумасбродной. Откуда взя- лась у нее такая чрезмерная разборчивость, у нее, которую с детства учили довольствоваться людьми, с которыми ей приходилось жить, и покоряться необходимости? Этот образец милого человека, которым она была так очарована и который так часто упоминался во всех ее разго- ворах, заставил ее мать предположить, что этот каприз имел другие основания, которых она еще не поняла, и что Софья не все еще сказала. Несчастная, удрученная своим тайным горем, желала лишь излияния. Мать пристает к ней; она колеблется. Наконец, сдается ж, выйдя молча, возвращается, минуту спустя, с книгою в руках: «пожалейте вашу несчастную дочь; для грусти ее нет лекарства; слезам ее не перестать литься. Вы хотите знать причину их: ну, вот она», – сказала девушка, кидая книгу на стол. Мать берет книгу и открывает ее: то были «Приклю- чения Телемака». Сначала она ничего не понимает в этой загадке; наконец, после бесчислен- ных вопросов и запутанных ответов, она узнает, с легко понятным изумлением, что дочь ее – соперница Эвхарисы. Софья любила Телемака и любила его со страстью, от которой ничто не могло ее изле- чить. Как скоро отец и мать узнали о ее мании, они стали смеяться и думали излечить ее при помощи разума. Они ошибались: разум не вполне был на их стороне; у Софьи был свой разум, и Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 213 она умела им пользоваться. Сколько раз вынуждала она их умолкать, обращая их собственные рассуждения против них самих, показывая им, что они сами виною всему злу, что они воспи- тали ее не для человека ее века; что ей необходимо нужно или принять образ мыслей своего мужа, или внушить ему свой собственный; что они сделали для нее первый способ невозмож- ным, благодаря образу ее воспитания, а что другой был именно тот, которого она искала. Дайте мне, говорила она, человека, проникнутого моими правилами, или такого, которому я могла бы их внушить, и я выйду за него; но до тех пор за что бранить меня? жалейте обо мне. Я несчаст- ная, но не безумная. Разве сердце зависит от воли? Разве сам отец не говорил этого? Моя ли вина, если я люблю того, кто не существует? Я не мечтательница, я не хочу принца, не ищу Телемака, я знаю, что он не что иное, как вымышленное лицо: я ищу человека, который бы на него походил. И почему не может существовать такой человек, когда существую я, я, чувству- ющая, что сердце мое так похоже на его сердце? Нет, не будем так позорить человечество, не будем думать, что милый и добродетельный человек не что иное, как химера. Он существует, он живет, он ищет меня, быть может; он ищет душу, которая сумела бы его любить. Но кто он? Где он? Я не знаю: его нет между теми, кого я видела; его, вероятно, не будет и между теми, кого я увижу. Мать моя! зачем сделала ты для меня добродетель столь привлекательною? Если я могу любить ее одну, вина не столько моя, сколько твоя собственная. Возвратим Эмилю его Софью: воскресим эту милую девушку и наградим ее менее живым воображением и более счастливой участью. Я хотел читать обыкновенную женщину; но, возив- шая ей душу, смутил ее разум; я сам заблуждался. Возвратимся вспять. У Софьи добрый нрав, и хула обыкновенная; все, что в ней необыкновенно, есть след- ствие ее воспитания. Я задался мыслью сказать в этой книге все, о нем можно было бы умолчать, – предостав- ляя каждому выбрать ему доступное из того, что я мог сказать хорошего. Я с самого начала думал исподоволь образовать подругу Эмиля и воспитывать их вместе и друг для друга. Но, размышляя об этом, я нашел, кто все слишком преждевременные распоряжения бессмысленно и что велено предназначать двух детей в соединении прежде, нежели узнаешь, согласен ли с природою такой союз и будут ли существовать между ними отношения, необходимые для его образования. Не нужно смешивать естественного в диком состоянии с естественным в состоя- нии образованном. В первом состоянии все женщины годны для всех мужчин, потому что и те и другие сохраняют еще общую и первобытную форму; во втором же, так как каждый характер развивается общественными учреждениями и каждый ум получает свой определенный и ему свойственный склад, не только от воспитания, но и от слияния, правильного или неправиль- ного, естественного начала с воспитание, то людей уже нельзя соединять друг с другом – не познакомив их между собою и не узнав, подходят ли они друг к другу во всех отношениях. |