ЖанЖак Руссо Эмиль, или о воспитании Мультимедийное издательство Стрельбицкого
 Скачать 1.71 Mb.
|
|
которых принуждают проводить детство в молитве, не стали совсем иначе проводить свою молодость и не постарались вознаградить себя, замужем. за то время, которое они сочтут поте- рянным в эпоху своего девичества. Я полагаю, что нужно также обращать внимание на то, что прилично возрасту, также как и полу; что молодая девушка не должна жить как ее бабушка, она должна быть жива, весела, резва, должна петь, танцевать, сколько душе угодно, в наслаждаться всеми невинными удовольствиями своего возраста: и без того слишком скоро наступит время быть степенною в держать себя строже. Но действительно ли необходима такая перемена? Не есть ли она плод наших предрас- судков? Подчини честных женщин грустным обязанностям, из брака изгнали все, что могло его сделать приятным для мужчин. Нужно ли удивляться, что безмолвие, царствующее у них в доме, нагоняет и из него, или что они не находят заманчивым попасть в такое неприятное звание? Преувеличили все обязанности, христианство делает их невыносимыми и тщетными; запрещая женщинам пение, танцы и все светские удовольствия, оно делает их угрюмыми, ворч- ливыми, невыносимыми в семействе. Нет религии, где бы брак был подчинён таким строгим обязанностям, и где бы так презиралось такое святое обязательство. Женщинам с таким усер- дием мешают быть милыми, что делают мужей равнодушными. Этого не должно бы быть, – поймаю; но я говорю, что так должно быть, потому что, наконец, христиане ведь те же люди. Что до меня, я желал бы, чтобы молодая англичанка с такою же заботливостью развивала при- ятные таланты, с целью понравиться мужу, который у нее будет, как молодая албанка разви- вает их для гарема Испагани. Мужья, говорят, не особенно хлопочут обо всех этих талантах. Я думаю – когда все эти таланты служат не для их собственного удовольствия, а являются лишь приманкой для юных наглецов, которые их бесчестят. Но разве вы думаете, что милая и доб- родетельная женщина, украшения подобными талантами, которыми она старалась бы веселить своего мужа, не увеличила бы счастья его жизни, в не помелила бы ему, выходящему из своего кабинета с усталою головою, отправиться искать развлечения вне дома? Разве никто не видал, как собираются счастливые семейства, где каждый способствует общим увеселениям? Пусть скажет он, не вознаграждает ли доверчивость и короткость, царствующие в них, невинность и приятность вкушаемых удовольствий, за все шумные общественные удовольствия? Все таланты слишком возвели в искусстве; их слишком обобщили; обратили в нравоуче- ние и сделали весьма скучным для молодых особ то, что должно бы было быть для них забавою и резвыми играми. Я не могу себе представить ничего смешнее старого танцевального учителя или учителя пения, который с надутым видом подходит к молодым особам, которым хочется смеяться, и принимающего для обучения их своей пустой науке, более педантический и важ- ный тон, чем если бы дело шло об их катехизисе. Разве, например, искусство пения связано с писанной музыкой? Разве нельзя сделать голос свой гибким и верным, выучиться петь со вкусом и даже аккомпанировать себе, не зная ни одной ноты? Разве один род пения годится для всех голосов? Разве одна и та же метода годятся для всех умов? Никогда меня не уверят, что одни и те же позы, одни и те же па, одни движения, жесты и даже танцы идут к маленькой живой и острой брюнетке и большей красивой блондинке с томными глазами. Поэтому, когда я вижу учителя, дающего обеим одинаковые уроки, я говорю: этот человек держится рутины и ничего не смыслит в своем искусстве. Спрашивают, нужны ли для девиц учителя или учительницы. Не знаю; я желал бы, чтобы они обходились и без тех и без других; чтобы они свободно учились тому, к чему у них есть Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 197 такая охота, и чтобы не было видно в наших городах так много кочующих гаеров. Мне не верится, чтобы общество этого люда не принесло молодым девушкам больше вреда, чем их уроки – пользы, и чтобы их болтовня, их тон, их чванство не внушили их ученицам первую склонность к пустякам, которым они придают столько значения и из которых они, следуя их примеру, не замедлят сделать свое единственное занятие. В искусствах, имеющих целью удовольствие, все может служить учителем молодым осо- бам; их отец, мать, брат, сестра, их подруги, гувернантки, зеркало и в особенности их соб- ственный вкус. Не нужно предлагать давать им уроки, нужно, чтобы они сами о том попросили: не нужно делать из награды труд; а в этих-то именно занятиях успех особенно зависит от желаний успеть. Впрочем, если необходимо нужны правильные уроки, то я не стану решать вопроса, к какому полу должен принадлежать учитель. Я не знаю, следует ли, чтобы танцевальный учитель брал молоденькую ученицу за нежную и белую ручку, чтобы он заставлял приподнимать юбку, под- нимать глаза, выставлять дрожащую грудь; но я хорошо знаю, что ни за что в мире не согла- сился бы быть этим учителем. Чрез изобретательность и таланты образуется вкус; чрев вкус ум нечувствительно рас- крывается к понятию о прекрасном, во всех его родах, и, наконец, к нравственным понятиям, которые к нему относятся. Вот, может быть, одна из причин, почему чувство приличия и скромности закрадывается в девочек раньше, чем в мальчиков; ибо тот, кто приписал бы это преждевременное чувство попечениям гувернанток, выказал бы только плохое знакомство с направлением, господствующим в их уроках, и развитием ума человеческого. Красноречие занимает первое место в искусстве слова; оно одно может придать новую прелесть тому, отно- сительно чего привычка притупляет наши чувства. Ум – вот что не только оживляет тело, но и возобновляет его, так сказать; чувства и идеи, вменяющие друг друга, оживляют и раз- нообразят физиономию; а речи, внушаемые им, останавливают возбужденное внимание на одном предмете с продолжительным участием. Вот, я думаю, по каким причинам все молодые девочки так скоро привыкают к приятной болтовне, почему они придают выражение своим словам прежде, нежели понимают их, а мужчин так рано начинает забавлять эта болтовня: прежде, нежели они получат способность их понимать, они стерегут первое пробуждение этого ума, чтобы догадаться, таким образом, о пробуждении чувства. У женщин гибкий язык; они раньше, легче и приятнее начинают говорить, чем мужчины. Их обвиняют также в том, что они больше говорят; так должно быть, и я охотно превращу этот упрек в похвалу: рот и глаза равно деятельны у них и по одной и той же причине. Мужчина говорит то, что знает, женщина говорит то, что нравится; одному, чтобы говорить, нужны зна- ния, а другой вкус; у одного должно быть главною целью полезное, у другой – приятое. Общим в их речах должна быть одна правда. Итак, не следует останавливать болтовню девочек, как болтовню мальчиков, резким вопросом: к чему это служит? но другим вопросом, на который отвечать не легче: какое дей- ствие это произведет? В этом первом возрасте, когда, не будучи еще в состояния различать добро от зла, они но могут быть ничьими судьями, они должны поставить себе законом гово- рить лишь то, что может быть приятно тому, с кем они говорят; а трудность применения этого правила на практике заключается в том, что оно должно быть подчинено первому, т. е. пра- вилу, предписывающему никогда не лгать. Я вижу тут еще другие затруднения, не они касаются более зрелого возраста. Что каса- ется настоящего, то все заключается в том, чтобы молодые девушки были правдивы без грубо- сти; а так как грубость естественно отталкивает их, то воспитание легко научает их избегать ее. Я замечаю вообще, в обществе, что в вежливости мужчин больше лести, а в вежливости женщин больше ласки. Это различие явилось не искусственно: оно природное. Мужчина как будто более ищет услужить вам, а женщина – понравиться. Из этого следует, что, каков бы ни Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 198 был характер женщин, вежливость их менее притворна, чем наша; она только расширяет их природный инстинкт; но когда мужчина делает вид, что предпочитает мою выгоду своей соб- ственной, то каким бы уверениями он ни скрашивал этой лжи, я совершенно уверен, что он лжет. Итак, женщинам ничего не стоит быть вежливыми, а, следовательно, и девочкам ничего не стоит приучиться к вежливости. Первый урок вежливости дается им природою, искусство следует лить за природою и определяется, сообразуясь с нашими обычаями, в какой форме она должна выказываться. Что же касается до их вежливости между собою, это иное дело; они выказывают при этом так много принужденности и такую холодную внимательность, что, стесняя друг друга, они не особенно стараются скрыть свое стеснение и кажутся искренними в своей лжи, вовсе не стараясь ее замаскировать. Однако молодые особы иногда взаправду выказывают друг другу более искреннюю приветливость. В их лета веселость заменяет добрый нрав, и, будучи довольными собою, они довольны всеми. Несомненно также, что они охотнее целуются и ласкают друг друга при мужчинах, гордясь тем, что безнаказанно могут возбудить их зависть картиною милостей, которым умеют заставить завидовать. Если нельзя дозволять молодым мальчикам нескромных вопросов, то тем строже сле- дует воспрещать их молодым девушкам, удовлетворенное или неловко обманутое любопыт- ство которых порождает совсем другие следствия, благодаря их проницательности и ловкости в разгадывании того, что от них хотят скрыть. Но, не допуская до вопросов, я желал бы, чтобы их самих много спрашивали, чтобы старались их заставить болтать, чтобы их дразнили с целью приучить легко говорить, приучить к быстрым возражениям и развивать им язык и ум; пока это можно сделать безопасно. Такие разговоры, постоянно в шутливом тоне, но искусно веденные и хорошо направленные, могли бы служить чудесною забавою для этого возраста и дать невин- ным сердцам этих молодых особ первые и, быть может, самые полезные уроки нравственности, какие они получат во всю свою жизнь, – научая их, под приманкой удовольствия и тщеславия, каким качествам мужчины действительно оказывают уважение и в чем состоит слава и счастье честной женщины. Если хотите видеть мужчину в затруднительном положении, то посадите его между двумя женщинами, с которыми у него есть тайная связь, потом наблюдайте, какой у него будет глу- пый вид. Посадите же при таких обстоятельствах женщину между двумя мужчинами (конечно за таким примером ходить придется не дальше) и вы будете изумлены ловкостью, с какою она проведет обоих и заставит каждого смеяться над другим. Между тем, если б эта женщина выказывала им равное доверие и обращалась с ними с равною короткостью, были ли бы они хотя на минуту обмануты ею? Обращаясь с ними одинаково, не показала ли бы она, что они имеют равные на нее права? Нет, она гораздо ловчее берется за дело! она не только не обра- щается с ними ровно, она явно выказывает неравенство в обращении и так умудряется, что тот, с кем она ласкова, объясняет ее поведение нежностью, а тот, с кем она сурова, думает, что это происходит от досады. Таким образом, каждый, довольный своею участью, думает, что она заботится о нем одном, тогда как, в действительности, она заботится лишь о самой себе. Когда вообще существует желание нравиться, то кокетство внушает подобные уловки: капризы оттолкнули бы, если бы употреблялись неумеренно; ловко пуская их в ход, она крепче стягивает цепи своих невольников. На чем основано это искусство, как не на тонких и постоянных наблюдениях, благодаря которым женщина каждую минуту видит то, что происходит в сердцах мужчин, и которые помогают ей придавать каждому тайному движению, которое она видит, силу, необходимую для того, чтобы задержать его или ускорить? Между тем, приобретается ли это искусство? Нет; оно родится с женщинами; оно свойственно всем им и никогда мужчины не обладают им в равной мере. Таково одно из отличительных свойств женского пола. Присутствие духа, проницательность, тонкая наблюдательность – вот наука женщин; ловкое пользование ею – вот их талант. Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 199 Вот что существует, и мы видели, почему это должно существовать. Женщины лукавы, говорят нам, они делаются лукавыми. Способность, свойственная им, есть ловкость, а не лукав- ство; при неизвращенных наклонностях их пола, они не лукавы даже и тогда, когда лгут. Зачем спрашиваете вы их уста, когда не они должны говорить? Спрашивайте их глаза, цвет лица, их дыхание, их боязливый вид, их вялое сопротивление: вот язык, которым наделила их природа, чтобы отвечать вам. Уста всегда говорят нет, и должны так говорить; но выражение, с которым это говорится, не всегда одинаково, а это выражение не умеет лгать. Разве у женщины нет тех же потребностей, как и у мужчины, хотя нет того же права их выражать? Судьба ее была бы слишком жестока, если б даже я при законных желаниях у нее не было языка, равнозначащего тому, которым она не смеет выражаться. Должна ли стыдливость делать ее несчастной? Не должна ли она владеть искусством сообщать свои стремления – не открывая их? Какая лов- кость необходима ей, чтобы заставить украсть у нее то, что она горит желанием дозволить! Как важно для нее научиться трогать сердце мужчины – по-видимому, не думая о нем! Что за прелестная речь, яблоко Галатеи и ее неловкое бегство! Что нужно ей еще прибавлять к этому! Должна ли она сказать пастуху, который следует за ней под ивы, что она убегает туда лишь с целью привлечь его? Она солжет, так сказать, потому что перестанет привлекать его. Чем больше сдержанности в женщине, тем больше нужно ей искусства, даже с ее мужем. Да, я утверждаю, что, удерживая кокетство в его границах, его делают скромным и правдивым, его обращают в закон приличия. «Добродетель одна, – выражался весьма хорошо один из моих противников, – ее нельзя разложить, с тем чтобы принять одну часть и отбросить, другую. Когда ее любишь, то любишь во всей полноте, и не допускаешь в сердце чувств, которых не должен иметь, а выражать их устами никогда не допустишь. Нравственная правда заключается не в том, что существует, а в том, что хорошо; то, что дурно, не должно существовать, и сознаваться в нем не следует, в осо- бенности, когда это сознание сообщает ему действие, которого оно не имело бы без того. Если б я чувствовал поползновение украсть и, признавшись в этом, мог бы увлечь за собой и дру- гого, то объявить о моем поползновении не значило ли бы поддаться ему? Зачем говорите вы, что стыдливость делает женщин лукавыми? Разве те, которые утрачивают ее, правдивее дру- гих? Как бы ни так; они в тысячу раз лукавее. До такой степени развращенности доводят одни пороки, которые остаются в человеке и царствуют лишь при помощи интриг и лжи. 55 Напро- тив, те, в которых еще сохранился стыд, те, которые не гордятся своими проступками, кото- рые умеют скрывать свои желания даже от того, кто внушает их, те, от которых труднее всего вырываются признания, бывают во всем остальном самыми правдивыми; самыми искренними, самыми крепкими в своем слове, и вообще на обещания их можно наиболее полагаться». Я знаю только одну Нинону де Лаикло, которую можно привести как известное исклю- чение из всех этих правил; зато Нинона де Лаикло и прослыла чудом. Презирая добродетели своего пола, она, говорят, сохранила добродетели нашего пола: ее хвалят за откровенность, прямодушие, добросовестность во всех сношениях, верность в дружбе; наконец, к доверше- нию ее славы, говорят, что она сделалась мужчиной. Это другое дело. Но, при всей громкой ее славе, я точно так же не желал бы иметь этого мужчину своим другом, как и своей любовницей. Все это не так неуместно, как кажется. Я вижу, к чему клонится учение новейшей фило- софии, поднимающее на смех стыдливость женского пола и его мнимое коварство; и я вижу, что самым верным результатом этой философии будет, что женщины нашего века лишатся той небольшой доли чести, которая еще в них остается. 55 Руссо прибавляет: «Я знаю, что женщины, которые открыто заявили свое мнение относительно известного пункта, стараются обратить в свою пользу эту откровенность и божатся, что, за исключением этого, все остальное в них заслуживает уважения; но я хорошо знаю, что в этом они убеждают лишь глупцов. Что может обуздывать их, когда они сбросят самую главное узду своего пола, и какой частью тела станут они дорожить, отказываясь от той, которая им свойственна? Раз они дали полную волю своим страстям, им нет никакого расчета бороться с ними». Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 200 Основываясь на этих рассуждениях, я думаю, что можно вообще определять, какого рода образование прилично женскому уму и на какие предметы следует с самой юности направлять их размышления. Я уже сказал, что обязанности их пола кажутся на взгляде гораздо легче, чем они в дей- ствительности. Первое, чему они должны научаться, это любить их, принимая во внимание их преимущества; вот единственное средство сделать эти обязанности для них легкими. Каждое состояние и каждый возраст имеют свои обязанности. Свои обязанности узнаешь скоро – когда их любишь. Уважайте свое женское достоинство, и в какой бы класс ни поместило вас небо, вы всегда будете хорошей женщиной. Самое существенное в том, чтобы быть тем, чем нас сделала природа; быть же тем, чем люди желают, чтобы мы были, всегда успеешь. Исследование отвлеченных и умозрительных истин, принципов, аксиом в науках, все, что клонится к обобщению идей, не под стать женщинам; занятия должны все касаться прак- тической жизни; им предстоите делать применения начал, открываемых мужчиною, им следует делать наблюдения, которые приводят мужчину к установлению этих принципов. Все размыш- ления женщин, во всем, что не связано непосредственно с их обязанностями, должны быть направлены к изучению людей или приобретению приятных знаний, цель которых – вкус; что же касается гениальных трудов, то они недоступны им, у них также нет достаточной трезвости ума и внимательности, чтобы успешно заниматься точными науками; а что касается физиче- ских знаний, то тому из двух, который самый деятельный, самый подвижный, который видит наиболее предметов, тому, у которого больше силы и который больше ее упражняет, – следует судить об отношениях существ, одаренных чувствительностью, и о законах природы. Жен- щина, слабая и мало знакомая с внешним миром, соображает и судит о том, какие двигатели может она пустить в ход, чтобы вознаградить свою слабость, и двигателями этими являются страсти мужчины. Ее механизм сильнее нашего, все ее рычаги двигают человеческим сердцем. |