Книга имеет полемический характер и предназначена всем, кто стремится понять политику как нечто более возвышенное и трагическое, чем пиар, политтехнологии и, по выражению Гарольда Лассвелла, определение того, кто получит что, когда и как 978 5 91129 059 7
 Скачать 1.94 Mb.
|
|
The Struggle Is My Life. ny : Pathfi nder, 1986, pp. 165 – 166. Kapustin.indb 223 Kapustin.indb 223 25.01.2010 20:05:38 25.01.2010 20:05:38 224 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf hZbX[XhZZ ние в высшей мере проблематично ив теоретическом, ив сугубо нравственном планах. Теоретически оно равносильно принципиальному игнорированию конкретного характера противника, условий и обстоятельств борьбы, ее темпоральных и пространственных параметров, словом, всего, что составляет предмет политического знания. Как можно серьезно говорить о политике (если это не политика самоубийства, кладущей в свою основу принципиальное политическое невежество, единственной компенсацией которого выступает моральный рецепт упорства в истине Конечно, в действительности многие идеологи ненасильственной политики демонстрировали глубокое понимание обществ, в которых они действовали и для которых они разрабатывали свои версии такой политики. Но лишь немногие мыслители смогли инкорпорировать в теорию ненасильственной политики (гражданского неповиновения) политические условия ее осуществимости. Ценой такой инкорпорации неизменно был отказ от представлений об универсальности ненасильственной политики и, соответственно, о ее непобедимости, будто бы обеспечиваемой единственно упорством в истине. Политическая со ²⁴ Достаточно вспомнить гавеловскую концепцию «посттоталитарного общества, анализ Ганди социально-культурных и политических условий колониальной Индии или тонкое понимание Мартином Лютером Кингом специфики борьбы за гражданские права на Юге и Севере 5 . Попутно заметим, что у Кинга понимание политико- и экономгеографических различий между регионами 5 в плане обусловленных ими возможностей ненасильственной политики привело к основательному переосмыслению самой ее концепции практиковавшиеся ранее формы политики ненасилия, принесшие успех в специфических условиях Юга 5 , оказались неэффективными при применении их в больших городах Севера. Эти формы борьбы обеспечили только локальные успехи (прежде всего в сфере права, но показали свою негодность для решения главной проблемы — социально- экономической маргинализации черного населения Америки. Это обстоятельство подтолкнуло Кинга к существенной ради- кализации его стратегии и, что примечательно для нас, к разведению понятий ненасильственное прямое действие и гражданское неповиновение как нетождественных. См. King, M. L., Jr., «Address to the American Jewish Commit- tee»; «The Trumpet of Conscience», in Civil Disobedience in America: A Documentary History, ed. D. R. Weber. Ithaca, ny : Cornell University Press, 1978, pp. 220 – 222. ²⁵ В связи с этим стоит особо указать напрямую критику Ханной Арендт универ- салистских претензий гандистского учения о ненасильственном сопротивлении (см, Arendt, H., On Violence.., p. 53) и на ограничение Джоном Ролзом условий осуществимости гражданского неповиновения, отождествляемого им Kapustin.indb 224 Kapustin.indb 224 25.01.2010 20:05:39 25.01.2010 20:05:39 225 aea][ZbZe p ^XbZ`Z\e держательность теории ненасильственной политики от этого, несомненно, выигрывала, нов тоже время такую политику уже нельзя было рассматривать в качестве непосредственной и безусловной практики морали в сфере политики (вспомним формулировку Гаве- ла). Это обстоятельство выводит нас наследующий парадокс теории ненасильственной политики, заставляющий сомневаться в безупречности ее собственно нравственных оснований. Ограничение политики ненасилия соображениями относительно его возможной эффективности в тех или иных исторических ситуациях явно компрометирует деонтологию ее морального основания. Получается, что уже не моральный долг диктует линию политического поведения, а наоборот — политические обстоятельства и соображения определяют то, насколько целесообразно следовать моральному долгу в политике в томили ином конкретном случае. (Иными словами, мы возвращаемся к кантовской позиции критики ошибок деспотических моралистов) Но коли так, то вообще нельзя говорить о моральном долге в строгом (и единственно правильном) смысле данного понятия то, что называют моральным долгом применительно к политике ненасилия, в действительности оказывается идеологической рационализацией определенного прагматически выбранного политического курса. Как это ни парадоксально, но такая имморальная трактовка морального основания политики ненасилия спасает ее от одного из самых острых моральных парадоксов. Уясним, о чем идет речь. Моральное достоинство политики ненасилия ее адепты видят прежде всего в том, что она действует сугубо методом убеждения, в том числе ив первую очередь в отношении противника (это мы и назвали выше ее воспитательными педагогическим эффектом. Это — ее ключевой моральный принцип, оселок проверки ее действенности, и ради этого принципа нужно идти, как подчеркивал Ганди, на любую степень риска. Конечно, такой неограниченный никакими эмпирическими соображениями риск может включать в себя принесение бесконечного множества жертв со стороны угнетенных. Не только сознательных участников ненасильственного протестного движения, но и тех, кто остаются в стороне от него, но продолжают подвергаться (структурному и иному) насилию потому, что с ненасилием, контекстом почти справедливого общества, те. либераль- но-демократического правового государства (см. Rawls, J., A Theory of Justice. Cambridge, ma : Belknap Press, 1971, pp. 351 ff, 364 ff.). Kapustin.indb 225 Kapustin.indb 225 25.01.2010 20:05:40 25.01.2010 20:05:40 226 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf любовь, демонстрируемая подвижниками ненасилия, (еще) не растопила сердца власть имущих Неронов. Ганди с готовностью и серьезностью принимает это условие (будущего) торжества истины Наш триумф состоит в том, что людей тысячами ведут в тюрьму подобно агнцам на бойню Наш триумф в том, чтобы подвергнуться заключению, не совершив никакого зла» ²⁶ В связи с этим встают вопросы почему уважение к моральной личности угнетателя, выказываемое политикой ненасилия, оказывается ценнее и важнее морального и иного достоинства угнетенных, которое вопиющим образом попирается неограниченным насилием над ними Не получается ли так, что политика ненасилия сводит приносимых в жертву угнетенных к роли средств, используемых для достижения цели морального возрождения угнетателей Не забудем к такой роли сводят и тех (и их-то — громадное большинство, кто не принимал сознательного решения участвовать в движении ненасилия и для кого миссия гандистских агнцев не является принятой на себя добровольно. Разве нельзя сказать, что все эти люди подвергаются инструментализации (добровольной или недобровольной) ради торжества абстрактного принципа — идеи ненасилия Превращение человека в средство является безнравственным по определению той же строгой теории морали. Вдвойне безнравственно превращение людей в средство осуществления идеи, практический успех которой ничем не гарантирован ив логике приемлемости любых рисков — может быть отложен до бесконечности. Чем все это в нравственном отношении отличается от практиковавшейся в коммунистической идеологии, санкционировавшей принесение в жертву неопределенному и ускользавшему в бесконечность светлому будущему поколений реальных живых людей В этом и состоит главный моральный парадокс ненасильственной политики вне ее увязки с политической эффективностью она превращается в самодовлеющий ²⁶ Gandhi, M., Selected Political Writings, p. 74. Сомнительно, чтобы столь массовое жертвоприношение агнцев оказало морально-воспитательное воздействие на Неронов, управлявших Британской Индией, но вот колоссальную и пугавшую их техническую проблему они в этом, бесспорно, видели. Лорд Ллойд, губернатор Бомбея, водном из интервью откровенно сказал Он [Ганди], действительно, напугал нас. Его программа переполнила наши тюрьмы. Понимаете, просто невозможно бесконечно арестовывать людей, во всяком случае, когда их 319 миллионов. А если они потом осуществят его следующий пункт и откажутся платить налоги Бог знает, где мы окажемся в этом случае. Цит. по Steger, M., Gandhi's Dilemma: Nonviolent Principles and Nationalist Power. ny : St. Martin's Press, 2000, p. 167. Kapustin.indb 226 Kapustin.indb 226 25.01.2010 20:05:40 25.01.2010 20:05:40 227 aea][ZbZe p ^XbZ`Z\e абстрактный принцип, как языческий Молох, питающийся кровью жертв ив этом получающий чистое, незамутненное никакой эмпирией счастья простых людей удовлетворение. Мы уже знаем, что от этого жуткого парадокса можно уйти за счет утверждения о непобедимости ненасильственной политики, таким образом увязывая ее с политической эффективностью. Мы видели, что такая увязка не выдерживает ни теоретической, ни эмпирической критики. Имморальная же интерпретация морального основания политики ненасилия в качестве идеологической рационализации неких примененных к данным историческим ситуациям политических стратегий устраняет этот парадокс безнравственного жертвования людьми ради морального принципа другим путем. Людьми жертвуют не ради принципа, а в соответствии с верными или неверными расчетами политической целесообразности, представляемыми (и внушаемыми самим жертвам) в качестве морального долга. При таком подходе ненасильственная политика выступает не абсолютной нравственной альтернативой обычной политике, а специфической разновидностью последней. Ее особенности обусловлены присущими ей формами «самолегитимации», идеологическими механизмами мобилизации массовой поддержки, уникальными методами нейтрализации противника и торга с ним, способами привлечения на свою сторону симпатий и сочувствия третьих лиц того же международного общественного мнения) и т. д. Сказанное отнюдь не предназначено дезавуировать ненасильственную политику или преуменьшить ее достоинства, в том числе — сточки зрения угнетенных низов, какими она может обладать в определенных исторических ситуациях. Однако теоретическое понимание этих достоинств требует такого политического и исторического анализа, который не может быть редуцирован к упорству в истине или любым моральным принципам, якобы лежащим в основе такой политики. Политика ненасилия как практикуемая мораль опирается на две фикции — в том смысле, в каком это понятие использовал Жак Дер- рида. Он характеризовал этим понятием суждения (и соответствующую им практику, в которых сливаются описание и предписание, должное выдается за сущее, а сущее наделяется достоинством должного, причем все это не выдумка, не логически порочная игра ума, а исторические действия, приносящие вполне осязаемые исторические результаты. Первая из этих фикций политики ненасилия ²⁷ Этот моральный парадокс ненасилия тщательно разбирает Уильям Марти. См. Kapustin.indb 227 Kapustin.indb 227 25.01.2010 20:05:41 25.01.2010 20:05:41 228 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf относится к ее последователям, вторая — к тем, против кого или — в ее собственной моральной логике — на нравственное преображение кого она направлена. В случае последователей фикция политики ненасилия строится преимущественно на движении от должного к сущему. Любая версия политики ненасилия предъявляет достаточно высокие нравственные требования к ее участникам. Они могут варьироваться от преодоления утилитаристских и потребительских жизненных установок и идейной открытости у Гавела ²⁹ до строгих стандартов полного бескорыстия, бесстрашия, самопожертвования (вплоть до отречения от я, смирения гордыни и даже моральной «невин- Marty, W. R., «Nonviolence, Violence, and Reason», in The Journal of Politics, vol. 33, no. 1 (1971), pp. 10 – 12. ²⁸ Наиболее яркое описание таких фикций и их историко-политического значения можно найти в эссе Деррида о Нельсоне Манделе и о создании и провозглашении Декларации независимости 5 . См. Derrida, J., «The Laws of Reflection: Nelson Mandela, in Admiration», in For Nelson Mandela, ed. J. Derrida and M. Tlili. ny : Seaver Books, 1987, pp. 20 ff.; Derrida, J., «Declarations of Independence», in New Political Science, Summer 1986, no. 15. К примеру, Декларация независимости провозглашается от имени еще несуществующего народа (в этом — фиктивность содержащейся в ней дескрипции мы — народ, который обретает статус правого и исторического факта посредством выражения (единодушной) приверженности некоей сумме нормативных постулатов перечисляемых в Декларации самоочевидных истин. Слияние норм с истинами исторической жизни (еще несуществующего) народа, тес фактами и сущим, гарантировано Богом (следующая фикция. Такое слияние и есть взаимопереход сущего и должного. Он есть coup de force, который, конечно жене сводим ник описательным, ник нормативным суждениям разума, но есть акт учреждения американской нации как политической реальности см. Derrida, J., «Declarations of Independence», pp. 10 – 11). В сущности тоже самое Деррида показывает в отношении несуществующей воли всей нации, которая в артикуляции Манделы требовала расового равноправия всех обитателей, те. того самого образования, которое было специально создано как механизм расового угнетения (см. Derrida, J., «The Laws of Reflection», pp. 18, 20 – 22). ²⁹ Согласно Гавелу, утилитаристски разумный человек просто не может участвовать в той игре по правилу все или ничего, которую ведет антикоммунистическая оппозиция ив которой невозможно просчитать, каким образом сегодняшние жертвы обернутся завтрашними благами. См. Havel, v . et al, The Power of the Powerless, p. 45. Kapustin.indb 228 Kapustin.indb 228 25.01.2010 20:05:41 25.01.2010 20:05:41 229 aea][ZbZe p ^XbZ`Z\e ности» у Ганди ³⁰ . Ясно, что очень немногие, если вообще кто-то, могут обладать такими добродетелями. Сам Ганди часто скорбело моральном несовершенстве даже активных участников ведомого им движения, объясняя этим неудачи тех или иных проводимых по его инициативе акций. В конце жизни он даже уподобил себя пущенной мимо цели пуле. Ему, по собственному признанию, не удалось убедить в истине ненасилия даже Индию, имевшую для того особенно благоприятные культурно-исторические предпосылки. О проповеди же ненасилия для Запада он вообще не считал возможным говорить ³² Тем не менее утверждается, что ненасилия есть цель, к которой человечество движется естественно, хотя и неосознанно, марш вперед мирных, твердых в своей решимости и благочестивых людей не остановим никакой силой на Земле, учение о сатьяграхе столь прекрасно, эффективно и просто, что доступно даже детям. Должное, моральное совершенство и потому — непобедимость участников политики ненасилия, заявляются как сущее и становятся сущим в качестве реальности движения, вдохновляемого ненасилием, какие бы акты насилия не сопровождали его. От имени этого сущего предъявляются нормативные и они же — политические — требования к власть имущим. Это и есть логика действия фикций, описанная Деррида на примерах американской Декларации независимости и знаменитой речи Манделы на его собственном судебном процессе. И эта логика действия фикций материализуется посредством организации, значение которой для успеха политики ненасилия признавал сам Ганди ³⁵ ³⁰ См. Gandhi, M., Selected Political Writings, pp. 40 – 41. ³¹ См. Gandhi, M., Op. cit., p. 63; Hind Swaraj, p. 147 и др. ³² См. Fischer, L, Gandhi: His Life and Message for the World. ny : Mentor, 1954, p. 155. ³³ См Gandhi, M., Selected Political Writings, pp. 41, 46,62 и др. (Курсив мой. — Б. К) ³⁴ Ганди не устает скорбеть по поводу каждого такого акта, ив ряде случаев ему, действительно, удавалось остановить их развитие. Однако они происходили вновь и вновь с кульминацией в виде индо-мусульманской резни и массового исхода индуистов и мусульман из зон компактного проживания иноверцев при разделе Индостана и основании независимых Пакистана и Индии. Богатый подбор свидетельств и документов о насилии в период развития гандист- ского движения ненасилия ив связи с ним см. The Politics of Mass Violence in India, ed. S. P. Aiyar. Bombay: Manaktalas, 1967, особенно главы 1, 3 и 6. cm. Selected Political Writings, pp. 41, 46,62 и др. (Курсив мой. — Б. К) ³⁵ Уже в 1920 году Ганди прекрасно понимал, что эффективность несотрудни- чества с властями зависит от полноты организации. Gandhi, M., Selected Kapustin.indb 229 Kapustin.indb 229 25.01.2010 20:05:41 25.01.2010 20:05:41 230 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf Конечно, организация позволяла вовлечь в движение массу морально несовершенных, регулировать и направлять их действия и вообще придавать ненасилию (огромный) политический вес. И вместе стем организация как таковая в качестве практического посредника между должными сущим в политике ненасилия представляет собою еще один ее парадокс. Ведь очевидно, что любая организация ³⁶ с неотъемлемо присущими ей принципами субординации, концентрации и распределения власти, фиксации ролей, ограничения участия в соответствии с уровнями принятия решений и т. д. является в известном смысле отрицанием ключевых принципов морали — равенства и автономии каждого, неинструментального отношения человека к человеку и т. д. Организация есть политический капитал, и его накопление, согласно Ганди, несовместимо с политикой ненасилия. Ведь любая организация предполагает демаркацию политического поля, разграничение нас и их, которое противоречит моральному равному отношению ко всем, включая нравственно заблудших, в качестве моральных существ. Фикция здесь заключа- Political Writings, p. 58. «Несотрудничество» (non-co-operation) — термин, которым Ганди обозначал свою политику до принятия более позднего гражданского неповиновения (civil disobedience). Учитывая эту роль организации в политике ненасилия, Рикер считал общей формулой такой политики духовность и технику, подчеркивая тем самым ее несводимость к чистой морали. См. Ricoeur, P., «Non-violent Man and His Presence in History», p. 230. ³⁶ Нет сомнения в том, что конкретные формы организации гандистского движения, даже с учетом той роли, какую играли в нем и для него Индийский национальный конгресс и другие формальные структуры, существенно отличались от тех, какие обычно присущи партиям. Тем не менее есть некоторые общие принципы структурирования устойчивого взаимодействия людей вообще — даже если оно имеет самый гибкий характер, как, к примеру, у так называемых сетевых структур. В этом смысле не может быть никакой деятельности в гражданском обществе, которая не принимала бы какие-то организационные формы. Ahrne, G., «Civil Society and Uncivil Organizations», in Real Civil Societies: Dilemmas of Institutionalization, ed. J. Alexander. L.: Sage Publications, 1998, p. 93. ³⁷ См. Gandhi, M., Hind Swaraj, p. 147. ³⁸ Если уж мы хотим сблизить общественные движения с морально состоятельной моделью интерсубъективных коммуникаций, тонам нужно всячески приглушать момент их организованности. Это очень заметно, к примеру, у Хабер- маса, подчеркивающего, что движения гражданского общества, действующие в логике его публичной сферы, существуют на уровне ниже того порога, за которым организационные цели отделяются от ориентаций и стремлений Kapustin.indb 230 Kapustin.indb 230 25.01.2010 20:05:42 25.01.2010 20:05:42 231 aea][ZbZe p ^XbZ`Z\e ется в том, что организация есть сущее, как бы вытекающее из должного, из утверждения принципа ненасилия, нов действительности она является его отрицанием — уже в силу того, что в любую организацию встроено структурное насилие. В случае же с теми, против кого или на кого направлена политика ненасилия, ее фикция строится на обратном движении от сущего к должному. Отправной точкой ее конструирования служит факт несправедливых отношений (Дюркгейм мог бы назвать его моральным фактом. Описание такого факта теоретиками политики ненасилия уже включает в себя его нормативное объяснение моральным несовершенством тех, из-за кого он возник и сохраняется в качестве такового. Из этого, в свою очередь, вытекает определенная линия практических политических действий, направленных на устранение данного факта несправедливости посредством нравственного преобразования тех, кто несет ответственность за его возникновение и существование. Типичным примером такой фикции может служить понимание Ганди характера земельной проблемы в Индии. Несправедливым фактом в данном случае выступает не институт частной крупной земельной собственности и само существование класса заминдаров, а их нечестное отношение к крестьянам, вследствие которого последние пребывают в нищете и не являются партнерами землевладельцев в собственности, труде и пользовании его плодами. Соответственно, стратегической линией политики ненасилия в данном случае должна быть апелляция к сердцам заминдаров и их обращение в Истину ненасилия. Это должно привести к правильной кооперации капитала и труда. Схожим образом выстраивается и от- членов организации и становятся зависимыми от интересов самосохранения самих организаций. Это логично ведет к заключению о том, что у таких движений способность к действию всегда уступает способности к рефлексии (см. Habermas, J., «The New Obscurity: The Crisis of the Welfare State and the Exhaustion of Utopian Energies», in The New Conservatism: Cultural Criticism and Historians' Debate, ed. S. W. Nicholsen. Cambridge, ma : mit Press, 1989, p. 67). Конечно, организации, не имеющие специфически институциональной логики самовоспроизводства и растворимые в совокупности ориентации и стремлений их членов, организациями не являются. Отсюда и их малая дееспособность, явно несоответствующая гандистскому представлению о силе ненасилия и вообще тем задачам по трансформации общества, которые стояли перед политикой ненасилия, будь тов Индии, будь тов Восточной Европе. ³⁹ См. Gandhi, M., Selected Political Writings, pp. 132 – 133. Kapustin.indb 231 Kapustin.indb 231 25.01.2010 20:05:42 25.01.2010 20:05:42 232 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf ношение к английским колонизаторам целью является не их изгнание из Индии, а их духовное преображение, их «индианизация», как выражался Ганди в своем программном памфлете «Хинд Сварадж» ⁴⁰ Разумеется, вопрос о том, могут ли англичане (имея ввиду и их культурную идентичность, и тот их статус в колониальной Индии, который вошел в содержание этого понятия) оставаться англичанами, пройдя «индианизацию», не может быть даже поставлен в логике политики ненасилия. Аналогичный вопрос неуместен ив случае заминдаров, вступивших в правильную кооперацию с трудом. Ведь фикция политики ненасилия, служащая общим условием возможности тех двух фикций, которые мы рассмотрели выше, в томи заключается, что сознание, будь то последователей политики ненасилия или ее противников, берется как не обусловленное социальными позициями его носителей, институтами и по- литико-экономическими контекстами, к которым они принадлежат. Сознание фиктивно представляется как в принципе независимое от всего этого и потому (потенциально) бесконечно открытое для нравственного преобразования педагогическими эффектами политики ненасилия. Но это та фикция, которая позволяет движениям ненасилия действовать в качестве таковых в реальной политической среде в отношении тех, чье сознание, конечно жене является независимым от занимаемых ими социальных позиций. Рассмотренные нами фикции политики ненасилия приводят к тому, что она не может осмыслить себя в логике политического конфликта, те. противоборства некоторых групп, детерминированных их структурными позициями в данном обществе, и направленного именно на изменение или ликвидацию этих позиций, а вместе сними на изменение или ликвидацию соответствующих групп. Конечно, это совсем другой вопрос, чем физическое уничтожение тех или нанесение физического урона тем индивидам, кто идентифицирует себя в качестве, к примеру, англичан, находящихся в Индии, или заминдаров. Это вопрос об упразднении или изменении тех общественных структур, которые делают заминдаров заминдарами, а англичан в Индии — сословием сахибов. Нов этом смысле речь идет именно о ликвидации или трансформации данных групп, что достигается посредством политического конфликта снимите. принудительно для них и вопреки их структурно обусловленным интересами сознанию. Неспособность политики ненасилия осмыслить себя в логике ⁴⁰ См. Gandhi, M., Hind Swaraj, p. 73. Kapustin.indb 232 Kapustin.indb 232 25.01.2010 20:05:43 25.01.2010 20:05:43 233 aea][ZbZe p ^XbZ`Z\e политического конфликта вкупе с ее реальным, причем во многих случаях эффективным, участием в таких конфликтах образуют ее, так сказать, итоговый парадокс. В собственной логике политики ненасилия как практикуемой морали можно определить ее цели, но крайне трудно, если вообще возможно, установить, между кем и кем происходит борьба. С одной стороны, в соответствии с первой из рассмотренных нами фикций, протагонистами политики ненасилия выступают все нормальные, те. морально сознательные люди — вспомним гандистскую формулировку о неостановимом марше мирных, твердых в своей решимости и благочестивых людей. Тоже представление о протагонистах можно передать понятием народ, более принятым входе событий 1989 – 1991 годов в Восточной Европе. Выражая тоже более философским языком, протагонистов ненасильственной политики можно охарактеризовать в качестве «самоинституционализирующегося гражданского общества, реализующего проект собственного освобождения. Но гражданское общество (в данной его трактовке) — столь же всеохватное понятие, как гандистское всемирных людей, и не менее этого все открытое для присоединения к нему каждого желающего. С другой стороны, с кем ведется борьба Вспомним о недопустимости какого-либо принуждения, не только физического, но иду- ховного, входе политики ненасилия. Коли так, то удовлетворение требований участников ненасильственного движения может иметь место сугубо на добровольной основе Иными словами, либо вчерашние противники становятся единомышленниками сторонников ⁴¹ Стоит, однако, заметить, что если такие цели формулируются позитивно — в категориях того, какие формы общественного устройства ненасильственная политика призвана утвердить, то они непременно обретают более-менее заметные анархистские черты. К примеру, и Ганди, и Гавел завершают свои рассуждения о ненасилии утопиями солидаристского, кооперативного будущего, свободного не только от политических антагонизмов, но и от структур власти в обычном их понимании. Гавел, к примеру, прямо называет такое будущее «постдемокра- тическим». См. Havel, v ., et al., The Power of the Powerless, p. 95. См. также «Gandhi's Political Vision: The Pyramid vs. the Oceanic Circle», in Gandhi, M., Hind Swaraj and Other Writings, ed. A. J. Parel. Cambridge: Cambridge University Press, 1997, pp. 188 – 191. Аполитичность ненасильственной политики выходит в ее позитивном целеполагании на поверхность и обнаруживает себя со всей отчетливостью. ⁴² См. Arato, A., «Interpreting 1989», in Arato, A., Civil Society, Constitution, and Legitimacy, Lanham, md : Rowman & Littlefi eld, 2000, p. 16. Kapustin.indb 233 Kapustin.indb 233 25.01.2010 20:05:44 25.01.2010 20:05:44 234 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf ненасилия, принимая их Истину, сливаясь с народом и присоединяясь к гражданскому обществу, либо политику ненасилия следует считать провалившейся, даже если вызвавшие ее требования будут удовлетворены полностью, но недобровольно. Не только честность, но и строгая логика заставили Ганди буквально накануне провозглашения индийской независимости признать себя банкротом. Он признал себя банкротом потому, что цель была достигнута без добровольного согласия прежних господ и без полного обращения в Истину ненасилия сподвижников, включая руководство # ⁴³ . Что заставляет думать, будто восточноевропейские события 1989 – 1991 годов явили миру — в отличие от освобождения Индии — триумфа не банкротство политики ненасилия Можем ли мы предположить, что носители старой, коммунистической власти в решающий момент претерпели удивительные нравственные метаморфозы и добровольно отказались от защиты своей власти и привилегий Некоторые теоретики славных революций 1989 – 1991 годов предполагают именно это. Как пишет Ульрих Пройсс на примере бывшей $! ), коммунистические властители признали свое моральное (sic!) поражение — их деморализация или даже морализация выразились в нежелании использовать власть. В такой де- или реморализации состоял единственный (sic!) властный ресурс оппозиции, которая представляла безвластную мораль в столкновении с морально нелегитимной властью» ⁴⁴ Но можно ли даже таким путем избежать гандистского заключения о банкротстве политики ненасилия в условиях ее всего лишь политической победы, если оставаться хоть немного теоретически последовательными Возвращение свободы в общество, лишенное морального стержня, — пишет Гавел, — произвело колоссальный и ослепляющий взрыв всех мыслимых видов человеческого порока. Но каким же образом такой взрыв порока мог произойти в обществе, состоявшем из победившей высокоморальной оппозиции, те. народа, и узкой группы власть имущих, которая к тому же ⁴³ Ганди М. Моя жизнь, с. 568. См. также с. 570. ⁴⁴ См. Preuss, U. K., «The Roundtable Talks in the German Democratic Republic», in The Roundtable Talks and the Breakdown of Communism, ed. J. Elster. Chicago: The University of Chicago Press, 1996, pp. 113, 118. ⁴⁵ Havel, V. «Politics, Morality, and Civility», in Summer Meditations on Politics, Morality and Civility in a Time of Transition, tr. P. Wilson. L.: Faber & Faber. 1992. p. 1. ⁴⁶ Одним из ключевых элементов мифологии антикоммунистической оппозиции в A было то, что она представляет весь мы, народ, которому противо- Kapustin.indb 234 Kapustin.indb 234 25.01.2010 20:05:45 25.01.2010 20:05:45 235 aea][ZbZe p ^XbZ`Z\e успела морально перековаться Означает ли посткоммунистический взрыв порока то, что в действительности моральное возрождение народа и (бывших) носителей власти не произошло Или моральное возрождение все же имело место, но только в рамках специфической быстротечной исторической ситуации, и за ее пределами оно улетучилось Если верно первое, то, во всяком случае помер- кам Ганди, ненасильственная политика в Восточной Европе все-та- ки обернулась банкротством. Если верно второе, то мораль как регулятор общественной жизни обнаруживает ту зависимость от политики и истории, которая опровергает универсалистские и абсолютистские моральные основания политики ненасилия. Однако в чудесную нравственную трансформацию коммунистических властителей Восточной Европы столь же трудно поверить, как ив аналогичную метаморфозу британских хозяев колониальной Индии, для которых Ганди был не гуру нравственности, а политический шантажист. Другое дело, что его шантажу они вынуждены были уступать. В политике ненасилие может иметь значение только как характеристика события, а не самих по себе мотивов действий отдельных людей или групп. Эти мотивы могут иметь значение в лучшем случаев качестве моментов определенной стратегии, вынуждающей противника поступать так, чтобы в итоге получалось ненасильственное событие. При этом вынуждать его поступать таким образом могут и расчеты собственных интересов, более надежно обеспечиваемых при ненасильственном развитии событий, асами эти интересы — не иметь ничего общего с бескорыстием, служением нравственной Истине. В таком случае сама ненасильственная стратегия действий со стороны господствующих окажется разновидностью политики насилия, вынужденной протестными движениями и нацеленной на сохранение в новых условиях власти и привилегий в соответствующих этим условиям формах. Сказанное заставляет, во-первых, задуматься над тем, как ненасильственная политика может обладать силой принуждать тех, на кого она не оказывает своих нравственно возвышающих «педа- стоит лишь узкая группа их — коммунистической номенклатуры, более того, что оппозиция и есть мы, народили объединенный фронт общества. См. Markus. M., «Decent Society and / or Civil Society», in Social Research. 2001. vol. 68. no. 4. p. 1015 и др. ⁴⁷ Так аттестовал Ганди один из британских вице-королей Индии. Цит. по Klit- gaard. R. E. «Gandhi's Non-Violence as a Tactic», in Journal of Peace Research, 1971. vol. 8. no. 2. p. 149. Kapustin.indb 235 Kapustin.indb 235 25.01.2010 20:05:45 25.01.2010 20:05:45 236 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf hZbX[XhZZ гогических эффектов, — а это и есть типичный для политики случай. Во-вторых, следует осмыслить то, как политика ненасилия может служить интересам господствующих насильников без какого-либо их морального катарсиса. Рассмотрим эти вопросы, пытаясь проецировать теорию ненасильственной политики со всеми присущими ей парадоксами на славные революции 1989 – 1991 годов aea][ZbZ¹» Z YepXb¿¸ZZ 1989 – 1991 Видный польский политологи бывший диссидент Александр Смоляр назвал события 1989 – 1991 годов восстанием против насилия и угнетения на индивидуальном, социальном и национальном уровнях» ⁴⁸ Будучи теоретически нестрогой, данная формулировка заключает в себе основные ходы мысли, которые лежат в основе представлений об этих событиях как о ненасильственных революциях. Присмотримся к этим ходам мысли. Формулировка Смоляра строится на типичном либеральном противопоставлении насилия и доброй воли. Добрая воля у других авторов может также выступать под именами разума, законов природы, общего блага (интереса или какими-то иными ⁴⁹ Для нас сейчас несущественно, как именно трактуется разум — в качестве «монологичного» или коммуникативного, догматического или критического. Важно то, что насилие в качестве особой сущности противопоставляется своей разумной, благой, нравственной противоположности. Она также выступает особой сущностью, но наделенной свойством универсальности. Поэтому она по определению имеет право подавлять или как-то иначе упразднять насилие в качестве злой агрессии особенного против всеобщего. Этот ход ⁴⁸ Smolar, A., «History and Memory: The Revolutions of 1989 – 91», in Democracy after Communism, ed. L. Diamond and M. F. Planner. Baltimore, md – L.: The Johns Hop- kins University Press, 2002, p. 164. ⁴⁹ В классическом виде эту оппозицию выражает Джон Локк, противопоставляя нас, следующих закону природы, и их, иных, с кем мы не связаны узами общего закона разума, ибо ими руководят только сила и насилие. Поэтому к ним следует соответственно относиться как к диким хищным зверям. Этот последний вывод политика ненасилия, конечно, принять не может. См. Локк, Д. Два трактата оправлении (гл. xvi ) k Локк, Д. Сочинения в трех томах. Т. 3. М Мысль, 1988, смысли можно зафиксировать классическими формулировками Карла Поппера: отношение разумности является единственной альтернативой насилию, асам разум — точной противоположностью инструмента власти и насилия и средством, благодаря которому они могут быть «усмирены» ⁵⁰ Наиболее проблемным в этом ходе либеральной мысли является, конечно же, трактовка насилия в качестве особой сущности со своей специфической природой, происхождением и целью, а не функции самого разума, понятого конкретно исторически как определенный политико-экономический и политико-культурный порядок. Относительно разума насилие может исполнять функцию его внутренней стабилизации (назовем ее обобщенно правоохранительной) и функцию внешней защиты от вызова альтернативного разума, которая проявляется в войнах, революциях и т. п. При отказе от представления насилия в качестве особой сущности формула, с помощью которой Смоляр описывает события годов, должна быть уточнена, по крайней мере, последующим направлениям. Первое: каким именно видам угнетения и насилия бросает вызов описываемое Смоляром восстание По всей вероятности, речь может идти об упразднении им не всех и любых видов угнетения и насилия, которые в то время имели место в Восточной Европе, а лишь тех из них, посредством которых пытались стабилизировать и защитить себя коммунистические ancien regimes. Рассуждение в этом направлении можно развить посредством другого вопроса — каким был, выражаясь фигурально, удельный вес в общем объеме тяготи страданий народов Восточной Европы видов угнетения и насилия, упраздненных событиями 1989 – 1991 годов, в сопоставлении с удельным весом других их видов, оставшихся на месте и, возможно, усугубленных этими событиями (если предположить, что такие оставшиеся виды угнетения и насилия стали необходимыми функциями нового посткоммунистического порядка. Второе какие виды насилия исполняли функции стабилизации и защиты того разума, кото- ⁵⁰ Popper, К, «Utopia and Violence», in Conjectures and Refutations: The Growth of Scientifi c Knowledge. ny : Harper Torchbooks, 1968, pp. 355, 363. ⁵¹ Ясную и лаконичную критику представлений о насилии как особой сущности дает Бернхардт Валденфельс, непосредственно опирающийся на критику разума в работах Фуко и Деррида. См. Waldenfels, В, «Limits on Legitimation and the Question of Violence», in Justice, Law, and Violence, ed. J. B. Brady and N. Carver. Philadelphia: Temple University Press, 1991, особенно pp. 100, 106. Kapustin.indb 237 Kapustin.indb 237 25.01.2010 20:05:46 25.01.2010 20:05:46 238 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf hZbX[XhZZ рый воплотился в восстании и реализовал себя посредством его, если мы поймем этот разум в качестве исторически определенного (пусть находившегося в стадии формирования или оформления) образования, а непросто как абстрактную антитезу насилию (вообще Конечно, данный вопрос заставляет перейти с уровня феноменологии сознания (участников) восстания на уровень его стратегии и тактики и именно в них, а не в имманентно присущей восстанию идее, видеть то, что реально сформировало его характер. От поставленных выше вопросов, ставящих под сомнение чистоту ненасильственности событий 1989 – 1991 годов, можно попытаться уйти, если само восстание против угнетения и насилия отождествить с диалогом (противостоявших до его проведения сторон) как противоположностью угнетения и насилия и даже как отрицанием их. В этом случае восстание предстанет не столкновением одного исторического разума с другим, а их примирением в высшем рациональном единстве дискурса как метода ненасильственного волеобразования» ⁵³ . В таком примирении и возникновении общей рациональной воли к переустройству общества согласно консенсусно принятому плану будет заключаться революционность событий годов. Их суть будет усмотрена в отрицании прежних антагонизмов и угнетения одними (условно — коммунистической номенклатурой) других (столь же условно — народа ⁵² Логика рассуждения здесь та же, как у Вальтера Беньямина в его трактовке чистоты любого явления или вещи. Чистота объясняется им как реляционное, а не субстанциальное понятие. Ошибочно где-либо постулировать чистоту, которая существует в себе и нуждается только в том, чтобы ее сохраняли Чистота любого существования никогда не является безусловной или абсолютной — она всегда обусловлена. Такое условие варьируется в соответствии с характером существования, о котором идет речь, но это условие никогда не принадлежит самому данному существованию. Иными словами, чистота любого (конечного) существования не зависит от него самого. Добавим от себя как и стратегия и тактика действий, в которых и посредством которых чистота или нечистота рассматриваемой политической силы формируются, а не всего лишь проявляются. Benjamin, W., «Letter to Ernst Schoen», in The Correspondence of Walter Benjamin, ed. G. Scholem and T. W. Adorno. Chicago: University of Chicago Press, 1994, p. 138. ⁵³ См. Habermas, J., The Philosophical Discourse of Modernity, tr. F. Lawrence. Cambridge, ma : 9$ Press, 1993, p. 40. На такое примирение и такое «волеобразование» направлен в политическом отношении весь проект хабермасовской дискурсивной этики 238 Kapustin.indb 238 25.01.2010 20:05:47 25.01.2010 20:05:47 239 aea][ZbZe p В теоретической литературе, в особенности — разрабатывающей концепцию дискурсивной этики Юргена Хабермаса, обстоятельно и тщательно описаны параметры, которыми должен обладать свободный от насилия диалог. Не углубляясь в их обсуждение, отметим лишь те из них, которые имеют наиболее прямое отношение к нашей теме и которые признаются в качестве ключевых, кажется, всеми участниками дискуссий о дискурсивной этике». Во-первых, всякая принимаемая в результате такого диалога норма должна получать одобрение всех лиц, чьи интересы могут быть затронуты прямыми или косвенными следствиями, вытекающими из всеобщего применения данной нормы. Из этого следует, во-вто- рых, что все эти лица неограниченно свободно и на равных условиях участвуют в обсуждении такой нормы, сие означает, что никакие иные дифференциалы силы между ними (создаваемые различиями в обладании собственностью, властью, престижем и т. д) помимо силы лучшего аргумента не действуют в рамках этого диалога. Соответственно, в-третьих, в нем не может быть никаких заранее исключенных тем, более того — никаких темпоральных или организационных границ — единственной легитимной его границей может быть только рациональное согласие всех участвующих в нем сторон. Учитывая это, в-четвертых, достижение такого согласия является единственной законной целью ненасильственного диалога — все отличные от нее частные и стратегические цели (увеличения собственной выгоды и удовлетворения собственного интереса за счет других участников диалога) должны быть полностью исключены ⁵⁴ Учитывая ту видную роль, которую сыграли в событиях 1989 – 1991 годов так называемые круглые столы тогдашних коммунистических властей и оппозиции, есть большой соблазн спроецировать описанную выше модель диалога на эти события. Таким образом демонстрировался бы их ненасильственный характер. Однако проблема ⁵⁴ Одну из позднейших версий этого сюжета, предложенную самим Хабермасом, см. в Habermas, J., Between Facts and Norms, tr. W. Rehg. Cambridge, ma : 9it Press, 1996, pp. 305 – 306. Стоит, конечно, иметь ввиду то, что такую модель ненасильственного диалога Хабермас считал в принципе не реализуемой в каких-либо институтах и называл ее лишь безобидным мысленным экспериментом. См. там же, с. 323. ⁵⁵ В наиболее решительных трактовках этой темы речь прямо идет о том, что соответствовавший хабермасовской дискурсивной этике рациональный диалог образовывал «морально-политическое ядро революций 1989 года. См. яркие высказывания такого рода, приведенные Стефаном Ауером, — Auer, S., Kapustin.indb 239 Kapustin.indb 239 25.01.2010 20:05:48 25.01.2010 20:05:48 240 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf заключается в том, что круглые столы в качестве формы и механизма смены режимов непросто не дотягивали до дискурсив- но-этической модели ненасильственного диалога, подобно тому как любое явление не может полностью соответствовать своему понятию, они строились на принципах, прямо противоположных тем, которые фиксирует эта модель. Принципы таких круглых столов получили убедительное отражение как в «транзитологической» литературе, выдвинувшей теоретическую модель договорного перехода (negotiated transition) к демократии, таки в их эмпирических описаниях, причем относящихся к кругу явлений, гораздо более широкому, чем события 1989 – 1991 годов в Восточной Европе. Присмотримся к ключевым принципам таких круглых столов, которые образуют такой же общий знаменатель их «транзитологических» описаний, каким является приведенная ранее характеристика ненасильственного диалога для литературы по дискурсивной этике. Саму возможность проведения круглых столов «транзитологи- ческая» литература связывает с отстранением от участия в них и с политической маргинализацией определенных сил, выступающих против компромисса между властью и оппозицией. Обычно такие силы обозначаются как сторонники твердой линии среди власть имущих и экстремисты в рядах оппозиции. В свете этого говорить об одобрении принимаемых на круглых столах решений всеми лицами, чьи интересы могут быть прямо или косвенно затронуты ими, никак нельзя, даже если круг лицо которых идет речь, ограничить элитами власти и оппозиции Paradoxes of the Revolutions of 1989 in Central Europe», in Critical Horizons, vol. 5 (2005), p. 377. ⁵⁶ См, к примеру, точные формулировки этого принципа у И. Шапиро и К. Янг, хотя, вновь подчеркну, они в этом пункте выражают лишь общую установку «транзитологической» литературы — Jung, С. and i . Shapiro, «South Africa's Nego- tiated Transition: Democracy, Opposition, and the New Constitutional Order», in i . Shapiro, Democracy's Place. Ithaca, ny : Cornell University Press, 1996, p. 187. ⁵⁷ Особую проблему, в которую мы не можем сейчас углубляться, представляет композиция элит, как власти, таки оппозиции, характер отношений внутри их и представленность или непредставленность различных образующих их элементов на форумах типа круглых столов. В качестве общего правила можно зафиксировать то, что чем шире представлены на таких форумах различные силы, образующие власть и оппозицию, и чем равноправнее их участие в них, тем ниже шансы на достижение компромисса, ведущего к смене режима. Ярким примером тому может служить провал первого южноафриканского Kapustin.indb 240 Kapustin.indb 240 25.01.2010 20:05:49 25.01.2010 20:05:49 241 aea][ZbZe p Но сводить проблему демократичности и ненасильственности круг- лостольных» диалогов к отношению к ними их результатам) со стороны различных фракций правящей и оппозиционной элит, конечно же, нельзя. Главными являются вопросы о том, как представлены в таких диалогах массы, поддерживающие оппозицию и власть, и получают ли их одобрение принимаемые благодаря таким диалогам решения. Наиболее общим ответом «транзитологов» на первый вопрос можно считать формулу парадоксальности представительства масс эли- тами, предложенную Стивеном Холмсом: Парадоксальным образом элиты должны одновременно представлять и не представлять свои массовые базы (their constituents). Они должны удерживать лояльность своих последователей, ноне воспроизводить их бескомпромиссность входе общенациональных переговоров. Иными словами, вопрос представительства масс сводится к вопросу об эффективных технологиях удержания их лояльности в условиях отказа от артикуляции их более радикальных, чему элит, политических позиций и устремлений. В свете этого способом решения данного вопроса, как он был описан Арендом Лийпхартом еще задолго до проведения круглых столов в Восточной Европе или Южной Африке, является усиление политической инертности неэлитной общественности и ее почтительного отношения к лидерам соответствующих сегментов [общества]» ⁵⁹ «круглого стола, известного как codesa (функционировал в 1991 – 1992 годах. Он отличался полным представительством всех политических сил @ (за исключением ультраконсервативной группировки африканеров и ультрареволюционного Панафриканского конгресса) и стремлением учесть позиции каждой из них. Провал codesa привел к классическому элитистскому пакту между двумя наиболее мощными политическими игроками при отстранении всех остальных. См. Jung, С. and i . Shapiro, Op cit., p. 213. Манипулирование более слабыми партнерами со стороны более сильных, в станах как оппозиции, таки власти, на круглых столах в Восточной Европе обильно документировано в исторических источниках. Беря примеры из классического польского круглого стола 1989 года, укажем на давление со стороны реформистской верхушки партии ( ) на руководство официальных профсоюзов ( opzz ) или находи исход трений между политиками и профсоюзниками в лагере Солидарности. См. Osiatynski, W., «The Roundtable Talks in Poland», in The Roundtable Talks and the Breakdown of Commu- nism, ed. J. Elster. Chicago: University of Chicago Press, 1996, pp. 34, 38,47, 53 – 55. ⁵⁸ Holmes, S., «Gag Rules or the Politics of Omission», in Constitutionalism and Democra- cy, ed. J. Elster and R. Slagstad. Cambridge: Cambridge University Press, 1988, p. 30. ⁵⁹ Lijphart, A., Democracy in Plural Societies: A Comparative Exploration. New Haven, ct : Yale University Press, 1977, p. 169 (курсив мой. — Б. К 241 Kapustin.indb 241 25.01.2010 20:05:49 25.01.2010 20:05:49 242 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf Такой тип отношений между элитой и массами и такое представление о политическом представительстве соответствуют логике шум- петерианской» демократии. На эту модель демократии ориентировались и ее реализацию готовили «круглостольными» диалогами реформаторы от власти и умеренные от оппозиции. Ключевое условие консенсуса относительно этой модели — отказ (умеренной) оппозиции от более радикальных идей самоуправленческой демократии, вдохновлявших массовые низовые движения типа той же Солидарности. Угасание ив конечном счете развал Солидарности в качестве низового демократического движения объясняется именно этим обстоятельством ⁶¹ . Движениям такого типа нет места в пространстве «шумпетерианской» демократии. Именно «шумпетериан- ская» логика непредставительства масс (вспомним парадоксальную формулу Холмса) позволяет объяснить то, как вообще оказались возможны «круглостольные» диалоги, не одобряемые большинством рядовых сторонников и оппозиции, и власти. С одной стороны, как отмечают наблюдатели, идея пакта с коммунистами противоречила позиции рядовых членов Солидарности, которые продолжали сопротивление. Они считали, что моральная чистота была главным оружием Солидарности. Пакты и переговоры с властями могли разоружить профсоюз. С другой стороны, еще до начала ⁶⁰ Этим понятием обозначают метод конкурентной борьбы политиков за власть в соответствии с избирательными процедурами, содержательно выражающийся в том, что, как писал сам Шумпетер, демократия становится правлением политиков, а не народа (см. Schumpeter, J., Capitalism, Socialism and Democracy. ny : HarperPerennial, 1976, pp. 284 – 285). Сама идея политического представительства как артикуляции и рациональной рефлексии воли народа — в отличие от лоббирования интересов влиятельных групп — в этих условиях теряет смысл см. Schumpeter, J., Op. cit., p. 248, а также с. 250 – 256). Более подробно я разбирал понятие «шумпетерианской» демократии в другом месте. См. Капустин Б. Г. Грядущие выборы и правила шумпетерианскои демократии. В кн. Капустин Б. Г. Идеология и политика в посткоммунистической России. М , 2000. ⁶¹ Политическая логика и исторические обстоятельства отказа оппозиционных элит от идей самоуправленческой демократии, выражавших собственное понимание рабочим движением своих политических задач (скажем, в Польше периода 1979 – 1981 годов, отказа, произошедшего еще до «круглостольного» диалога с коммунистической властью, обстоятельно описаны Давидом Остом. См. Ost, D., The Defeat of Solidarity: Anger and Politics in Postcommunist Europe. Ithaca, ny : Cornell University Press, 2005, глава 2. ⁶² Osiatynski, W., Op. cit., p. 27. Kapustin.indb 242 Kapustin.indb 242 25.01.2010 20:05:50 25.01.2010 20:05:50 243 aea][ZbZe p ^XbZ`Z\e «круглостольных» переговоров — 39 из 51 областной (воеводской) организации правившей тогда партии направили в A# письма протеста против встреч шефа польского 9! генерала Кищака и лидера Солидарности Леха Валенсы, на которых готовился будущий компромисс власти и оппозиции ⁶³ С позиции высокой Истины, претендующей на отражение объективных законов истории, если в такую Истину еще можно верить, допустимо заявить, что и оппозиционное, и коммунистическое рядовое большинство было неправо, и элиты обоснованно (в логике этой Истины) игнорировали мнение большинства. Однако никак нельзя сказать, что такое игнорирование является демократическим — в любой логике, кроме «шумпетерианской», и тем более нельзя сказать, что оно может служить основанием ненасильственного диалога всех, кого прямо или косвенно касаются его результаты. И разве неправы были — в логике политики ненасилия — рядовые члены Солидарности в том, что организованные таким образом сделки власти и оппозиции лишают последнюю ее морального оружия А какое еще оружие может быть у ненасильственной политики»? Да, утрата морального оружия не обернулась политическим поражением Солидарности. Но она обернулась перерождением Солидарности ив этом смысле таким же моральным банкротством, какое зафиксировал Ганди относительно национально-освободитель- ного движения в Индии накануне его политической победы. В данной статье мы оставим за кадром оценку такого морального банкротства в логике политической целесообразности, те. оценку его сточки зрения целей демонтажа структур британского владычества в Индии или коммунистического господства в Восточной Европе. Отметим лишь то, что для ненасильственной политики и то и другое не может быть целями как таковыми. Ее целями, совпадающими с ее средствами, практикуемыми здесь и сейчас, выступает только нравственная ре ⁶³ Там же, с. 29. ⁶⁴ Так, Ганди прямо писало том, что изгнание англичан не должно быть непременно нашей целью (Gandhi, M., Hind Swaraj.., p. 73). Равным образом, Гавел подчеркивал, что целью является не борьба против лиц, связанных со старым режимом или его представителями. В первую очередь, на повестке дня стоит борьба с привычками рядовых граждан («The Strange Epoch of Post- Communism», in Michnik, A., Letters from Freedom, ed. G. Gross. Berkeley, ca : University of California Press, 1998, p. 225). Эта формулировка связана с центральной программной идеей сопротивления коммунизму во имя восстановления аутентичного существования (жизни по правде) для всех, т. к. все Kapustin.indb 243 Kapustin.indb 243 25.01.2010 20:05:50 25.01.2010 20:05:50 244 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf генерация людей — по обе стороны политического барьера. В свете этих целей, те. по ее собственным меркам, ненасильственная политика обанкротилась ив Индии, ив Восточной Европе. Но, вероятно, самым разительным контрастом между дискур- сивно-этической моделью ненасильственного диалога и круглыми столами в Восточной Европе являются соответствующие способы формирования их тематики — принципиальное отсутствие запретных тем в первом случае и тщательная селекция тем — во втором. При этом важнейшим критерием отбора тем, из которых формировалась повестка дня круглых столов, являлась отнюдь не их значимость для масс сторонников власти и оппозиции. Напротив, таким критерием служила политически рассчитываемая вероятность согласия по ним оппозиционной и властной элит, говоря проще, общий знаменатель их интересов. Жесткое ограничение тематики круглых столов, ведущих к смене режима, является своего рода аксиомой «транзитологической» теории. Из этой тематики должны быть исключены все вопросы, публичное обсуждение которых и принятие решений по которым может нанести урон существенным интересам какой-либо из сторон, участвующих в переговорах. Конечно, в первую очередь это относится к вопросам собственности и политики перераспределения доходов. Из этого Адам Пжеворский делает вполне логичный вывод о том, что переговорный переход к демократии имеет в качестве своей необходимой цены социальный и экономический консерватизм, который политически обеспечивается разоружением или даже само- разоружением левых партий и группировок. Классической иллюстрацией этого положения выступает испанский пакт Монклоа». Он привел к трансформации политической системы страны без измене- были порабощены ложью коммунистического строя (см. Havel, V., Power of the Powerless, pp. 29, 37 ff). ⁶⁵ См. O'Donnell, G. and P. Schmitter, Transitions from Authoritarian Rule: Tentative Conclusions about Uncertain Democracies. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1986, pp. 41,69; Linz, J. and A. Stepan, Problems of Democratic Transition and Consolidation: Southern Europe, South America, and Post-Communist Europe. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1996, p. 17; Przeworski, A., «Some Problems in the Study of Transition to Democracy», in Transitions from Authoritarian Rule: Comparative Perspectives, ed. G. O'Donnell, et al. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1986, p. 63 и т. д. ⁶⁶ См. Przeworski, A., «Democracy as a Contingent Outcome of Confl icts», in Constitutionalism and Democracy, pp. 74, 80. Kapustin.indb 244 Kapustin.indb 244 25.01.2010 20:05:51 25.01.2010 20:05:51 245 aea][ZbZe p ^XbZ`Z\e ния экономических отношений и даже без сколько-нибудь заметного перераспределения доходов между основными группами общества. Тезис о неизбежном социально-экономическом консерватизме переговорных переходов к демократии нуждается как минимум в существенном уточнении при его применении к соответствующим процессам в Восточной Европе. Действительно, они ознаменовались не сохранением отношений собственности, а их радикальным преобразованием, известным как приватизация и денационализация государственной собственности, не неизменностью схем распределения доходов различных общественных группа кардинальным их перераспределением в пользу имущих ив ущерб не- и малоимущим, которое вызвало обвальное падение уровня жизни основных слоев трудящихся практически во всех бывших социалистических странах хотя глубина этого падения варьировалась от страны к стране. Смо- ляр, с чьей характеристики событий 1989 – 1991 годов как восстания против насилия мы начали этот раздел эссе, совершенно верно заметил, что кардинальные реформы всегда предполагают перераспределение издержек и выгод между различными общественными группами и индивидами, ив случае посткоммунистических реформ очевиден выигрыш высших и средних классов и проигрыш низших ⁶⁷ То уточнение, которое, вероятно, нужно внести в тезис Пжевор- ского о социально-экономическом консерватизме переговорных переходов к демократии при его применении к Восточной Европе, состоит в указании на радикальность этого консерватизма и объяснении того, в чем именно он радикален, оставаясь консерватизмом. Первое достаточно очевидно. Переходы к демократии в Восточной Европе радикальны в том, как они разрешили центральное противоречие коммунистических режимов, существовавших в этом регионе мира. Это противоречие лучше всего зафиксировать при помощи понятия дуальной функции, которое в своем классическом эссе о политическом компромиссе разработал Отто Кирхаймер ⁶⁷ См. Smolar, A., «From Opposition to Atomization», in Journal of Democracy, 1996, vol. 7, no. 1, p. 37. Приведенное рассуждение Смоляра завершается историко-оптими- стическим утешением низших классов, весьма напоминающим коммунистические посулы светлого будущего грядущим поколениям трудящихся, в том духе, что, в конце концов, и они выиграют от присоединения к современному миру. Сокрытие того, что жертвы современного мира столь же необходимым образом принадлежат ему, как и его хозяева, узурпирующие право считаться современными для упрочения своего идеологического господства, само по себе работает на консолидацию существующих структур господства. Kapustin.indb 245 Kapustin.indb 245 25.01.2010 20:05:51 25.01.2010 20:05:51 246 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf применительно к нацистскому режиму в Германии. Дуальная функция национал-социализма заключалась в том, что, с одной стороны, он был системой господства над массами, нос другой стороны, эта система возникла из массового движения. До его подавления оно противостояло другим партиям, в том числе левыми победило их, отчасти перенимая на себя их обязательства перед массами и их тип отношений с массами. В этом плане национал-социализм был наследником этих побежденных левых партий. Он был повязан собственным прошлым как массового движения, был вынужден стараться удовлетворять экономические потребности своей массовой базы и неким образом инкорпорировать их в структуру нового порядка, каким бы угнетательским по отношению к массами даже смертоносным для них этот порядок ни был в другой своей ипостаси. Степень остроты данного противоречия была в коммунистических режимах, вероятно, даже выше, учитывая и их прямое происхождение из левых движений и идеологий, и беспощадность превращения трудящихся классов в трудовые армии, включая армии заключенных концлагерей, на службе номенклатуры. Иными словами, более грубая и варварски расточительная система господства над трудом сочеталась с более высокими обязательствами власти передним. Эти обязательства можно назвать фикциями, но опять же в смысле, придаваемом этому понятию Деррида (см. сноску 28). Повторим, речь идет непросто о пропагандистских выдумках, а о политике, материализующейся во вполне осязаемых институтах, таких как бесплатное образование и здравоохранение, отсутствие безработицы, привязка зарплат к очень скромной, но обеспечивающей сносное существование потребительской корзине и т. д. Наконец, эти фикции обусловили идеологическую безоружность коммунистической власти, правившей от имени рабочих в первую очередь, перед протестами именно рабочих. Постсталинская трансформация реального социализма может быть в решающей мере понята в качестве движения этого противоречия. С одной стороны, происходит, пусть все более медленный и прерываемый спадами, рост благосостояния народа в большинстве стран региона и развитие социалистической версии welfare state вплоть до середины х годов. С другой стороны, наблюдается то, что можно назвать деволюцией госсобственности, ее нарастающая ⁶⁸ См. Kirchheimer, О, «Changes in the Structure of Political Compromise», in The Essential Frankfurt School Reader, ed. A. Arato and E. Gebhardt. ny : Continuum, 1987, p. 66. Kapustin.indb 246 Kapustin.indb 246 25.01.2010 20:05:52 25.01.2010 20:05:52 247 aea][ZbZe p ^XbZ`Z\e де-факто приватизация различными коалициями и кликами производственных управленцев, партийных аппаратчиков, государственных чиновников, начальства армии, полиции и служб безопасности, стремящихся таким путем более эффективно и непосредственно, чем через классические, плановые механизмы управления экономикой, удовлетворить свои частные (частно-групповые) интересы ⁶⁹ Разумеется, движение этого противоречия было конфликтным процессом, в котором формировались и переформировывались материальные интересы и идейно-политические позиции различных общественных сил на уровне как элит, таки масс. Выступления рабочих типа тех, которые явила Солидарность в 1980 – 1981 годах или шахтерские забастовки в в период перестройки, засвидетельствовали протест против присущих реальному социализму форм господства над трудом со стороны низовых групп, обретавших политическую субъектность и выдвигавших свою демократическую версию разрешения указанного противоречия. На уровне элит происходило размежевание между теми, кто отождествлял свои интересы с сохранением старой системы привилегий, и другими, оказавшимися впоследствии реформаторами, кто делали ставку на де-факто приватизацию госсобственности и являвшуюся ее ключевым условием приватизацию рычагов государственного управления. Для этой второй группы элит формулой разрешения противоречия дуальной функции реального социализма стало отречение от коммунизма без отречения от власти. Оно с необходимостью предполагало изменение форм и инструментов осуществления их власти. В этой логике происходила замена преимущественно публичных партийно- идеологических механизмов власти на преимущественно приватные и часто неформальные механизмы патронажно-клиентельной зависимости, присущие явлению власти-собственности ⁷¹ . Разрешение ⁶⁹ Мансур Олсон дает весьма убедительное теоретическое описание этой де-фак- то приватизации социалистической госсобственности в соответствии со своей теорией коллективного действия. См. Olson, M., Power and Prosperity: Outgrowing Communist and Capitalist Dictatorships. ny : Basic Books, 2000, особенно си далее. ⁷⁰ С помощью этой формулы Давид Ловелл и объясняет мирный коллапс коммунизма. См. Lovell, D. W., «Introduction: Making Sense of the Transition from Communism», in The Transition: Evaluating the Postcommunist Experience, ed. D. W. Lovell. Aldershot, uk : Ashgate Publishing, 2002, p. 3. ⁷¹ Наиболее убедительно преемственность роли неформальных политико-эко- номических отношений в советской и постсоветской системах показана Але- Kapustin.indb 247 Kapustin.indb 247 25.01.2010 20:05:52 25.01.2010 20:05:52 248 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf указанного противоречия достигалось посредством сбрасывания тех обязательств власть имущих перед трудящимися, которые вытекали из фикций социализма, таких как общенародное государство, служение трудовому народу и т. п. Тем самым реальные отношения господства доводились до уровня их соответствия, как выражался Ге- гель, своему понятию. Для реализации этого проекта коммунистическим реформаторам действительно нужны были политические союзники. Одних благоприятных обстоятельств, таких как растущая финансовая зависимость бывших социалистических стран от центров мирового капитализма, отказ от доктрины Брежнева», неоконсервативная политическая революция на Западе и глобальное наступление идеологии экономического либерализма, общая дискредитация социалистической идеи прежде всего политической и экономической практикой самих стран реального социализма, для этого было недостаточно. В этом пункте нам следует вернуться к политике круглых столов как формы ненасильственного и переговорного перехода от авторитаризма к демократии. Два момента, характеризующие работу круглых столов, вернее, связь между ними нуждаются в объяснении. Первый момент. ной Леденевой. См. Ledeneva, A, «Continuity and Change of Blat Practices in Soviet and Post-Soviet Russia», in Bribery and Blat in Russia: Negotiating Reciprocity from the Middle Ages to the Present, ed. S. Lovell, et al. Houndmills -L.: Macmillan, 2000. Джон Уиллертон показывает роль патронажно-клиентельных отношений в системах советского типа в том числе за пределами России. См. Willerton, J., Patronage and Politics in the USSR ny : Cambridge University Press, 1992, главы 5 – 7. ⁷² Рассуждая округлых столах в Восточной Европе, мы сохраним польский круглый стол в качестве нашего основного «case study». Причина тому — не только в том, что он был первым, поворотным, модельным для остальных круглых столов. Не менее важно для нас — в соответствии с темой данной работы — то, что польский круглый стол, как никакой другой, имеет схожесть с образом диалога общественности или даже объединенного фронта общества Мария Маркус, см. сноску 46) с властью, образом, канонизированным адептами теорий ненасильственных революций 1989 – 1991 годов. Применимость этого образа ко многим другим круглым столам, если мы неготовы полностью игнорировать исторические факты, сомнительна изначально. К примеру, в Венгрии оппозиционные силы, участвовавшие в круглом столе, были скорее всего лишь клубами интеллектуалов, относительно изолированными от масс и малочисленными. Как пишет венгерский летописец местного «круглостольного» процесса, на собраниях # [Ellenzeki Kerekasztal — аморф- Kapustin.indb 248 Kapustin.indb 248 25.01.2010 20:05:52 25.01.2010 20:05:52 249 aea][ZbZe p Экономическая тематика, относя к ней и то, что касается материальных интересов труда и форм его защиты, оказалась отодвинута на далекую периферию «круглостольного процесса. При первом приближении это выглядит очень странно. Ведь, в конце концов, Солидарность прежде всего профсоюз рабочих, не говоря уже о том, что изначально переговоры власти и оппозиции мыслились обеими сторонами как посвященные в первую очередь экономике и нацеленные на выработку того, что Б. Геремек еще в 1988 году назвал антикризисным пактом. Второй момент. Переговоры, сконцентрированные на политическом устройстве общества и потому неизбежно подрывавшие основу основ господства номенклатуры в виде монополии на государственную власть, не только проходили в целом в конструктивном духе. Они ознаменовались феноменальной и по сути дела односторонней уступчивостью коммунистов. Каким образом это согласуется с аксиомой «транзитологии» о том, что сама возможность переговорного перехода к демократии обусловлена ненанесением ущерба существенным интересам договаривающихся сторон Или политико-идеологическая монополия на власть (уже) не входила вкруг существенных интересов коммунистов-«реформаторов», и потому они были готовы пожертвовать ей ради того, что в дейст- ном объединении, представлявшем опппозицию на переговорах с коммунистами присутствовало общее ощущение того, что движение являлось всего лишь марионеткой в таинственной игре, в конце которой решения будут приняты другими ее участниками, хотя было неясно, кто именно выступит в этой роли. Sajo, A., «The Roundtable Talks in Hungary», in The Roundtable Talks and the Breakdown of Communism, p. 77. ⁷³ По существу рассмотрение экономической тематики было ограничено на польском круглом столе рамками периферийного малого стола (sub-table) по угольной промышленности, на котором к тому жене удалось достичь никаких ощутимых результатов, поскольку оппозиция была представлена в основном профсоюзниками, прямо ответственными перед рабочими, а не политиками. Компромисс был достигнут позднее поверх их голов участников на одной из неформальных встреч высшего руководства Солидарности и представителей власти на вилле 9! Польши Магдаленка. См. Osiarynski, W., Op. cit., p. 38. См. также Ost, D., Op. cit., pp. 47, 53. ⁷⁴ Дело не только в том, что оппозиция получила в результате переговоров много больше того, на что рассчитывала, а в том, что со своей стороны она четко обозначила пределы компромисса, тогда как у коммунистов таких пределов не было, если не говорить о размытой установке на сохранение их влияния на польскую политику. См. Osiatynski, W., Op. cit., pp. 52, 55. Kapustin.indb 249 Kapustin.indb 249 25.01.2010 20:05:53 25.01.2010 20:05:53 |