Книга Текст предоставлен правообладателем
 Скачать 2.9 Mb.
|
|
* * В пол-одиннадцатого – перерыв на белый чай (так здесь называют чай с молоком) в обязательном сопровождении пирожков «самбуса». Надо отдохнуть, поговорить о политике, о племенных различиях, об ужасном качестве нигерийского кино перемыть косточки нигерийцам, китайцам, сомалий- цам, южноафриканцам. У богоборца Прашанта все разговоры неизменно сворачивают на религию, у меня – на литературу. Нашим кенийским друзьям больше по душе моя тема. Они с удовольствием обсуждают Деколонизацию сознания Нгуги ва Тхионго и приключенческие романы Меджа Мванги. При упоминании Биньяванги Вайнайны лица предсказуемо омрачаются. Воцаряется неловкая тишина. Самое время вернуться к магистральной теме Прашанта, поговорить про опиум для народа. Мучеузи смотрит на часы пора приниматься задело. Мы возвращаемся на рабочее место, но через два часа снова отправляемся в столовку обеденный перерыв. На обед всегда практически одно и тоже. Рис или угали, чапати, жаркое из курицы или козлятины (мясная фаза) плюс какой-нибудь 317 Сборник философских эссе Нгуги ва Тхионго. Главная тема книги – роль языка в истории колониализма ив постколониальном становлении народов Африки вегетарианский гарнир вроде гитери, матоке или ирио 318 Это бесконечное курсирование между рабочим столом и столовкой напоминает мне студенчество как, готовясь к како- му-нибудь важному экзамену, целый день только и делаешь, что наведываешься в холодильник, кусочничаешь дотошно- ты. И правда, от здешних многочасовых занятий ощущение предэкзаменационной зубрежки. В свое время мыс Прашан- том точно также сутра до вечера прогоняли случаи, вместе готовясь к лицензионным экзаменам. И тогда, как сейчас, мы пытались втиснуть всю радиационную онкологию в двухнедельную, последний марш-бросок перед выпуском из ординатуры. В конечном счете наши усилия оказались плодотворными, мы оба удачно выдержали экзамен (после чего мне пришлось сесть на строгую диету регулярные визиты в холодильник не прошли даром. Здесь, в Найроби, в отличие от Мадагаскара, я тоже чувствую, что стараюсь не зря еще несколько недель таких занятий могли бы кардинально изменить положение дел. Мучеузи сотоварищи, видимо, чувствуют также то и дело спрашивают, нет ли у нас с Прашантом возможности задержаться здесь на еще на месяц. «А то, может, тебе вообще перебраться в Найроби – 318 Угали – блюдо из кукурузной муки, нечто среднее между кашей и хлебом; гитери – блюдо из бобов с кукурузой матоке – тушеные восточноафриканские бананы ирио – пюре из батата с кукурузой и крапивой Это выражение часто используется среди американских студентов и означает период безостановочной зубрежки предлагает Мучеузи. – Ты же любишь Африку. Сам знаешь: как только уедешь, начнешь скучать. Это правда, Африка не отпускает. Она ухитряется приковывать к себе даже тогда, когда не прячет от тебя свои неприглядные стороны даже там, где находиться непросто. Приезжая в Африку, ты всякий раз обнаруживаешь в себе какой-то дополнительный источник тепла, о существовании которого раньше не подозревал. На суахили это внутреннее тепло называется «убинада- му». Кения с ее идеальной погодой, развитой инфраструктурой и красотами из National Geographic – это облегченный вариант Африки в нее влюбиться нетрудно. Люди, никогда прежде не бывавшие на Черном континенте, совершают туристический круг почета (Самбуру, Накуру, Найваша, Ма- саи-Мара) и с удивлением обнаруживают, что все это совсем не ужасно и неопасно. Неужели это то, чем их пугали вдет- стве? По пути из одного заповедника в другой им показывают деревню, дающую возможность вздохнуть с облегчением: все-таки здесь нищета. Хижины, пыль, полуголые детина- верняка голодные. Страшная, страшная нищета. Таким образом, картина мира остается практически неизменной. Разумеется, с настоящей Африкой эти визитеры не соприкасаются. Главное, предупреждают туристические веб-сайты, не задерживаться в Найроби типичный африканский город, шумный и грязный, делать там нечего, а шансы быть ограбленным велики. В Африке есть немало городов, по отношению к которым это описание более или менее справедливо. В таких местах есть смысл побывать и задержаться, если цель твоего пребывания – не праздный туризма какое-нибудь занятие, дающее выход к социуму. Туристу же во многих африканских городах и странах действительно делать нечего. В какой-то мере это относится и к Найроби, хотя образ города, возникающий при чтении вышеприведенного описания, не соответствует реальности. В конце концов, подобные характеристики всегда свидетельствуют лишь об ограниченности туристического опыта. Мучеузи оказался прав не успел я уехать, как уже соскучился поэтому городу сего солнечной прохладой, пыльными многоэтажками и огромным количеством зелени. С разноцветными матату, из которых всегда доносится музыка то кенийский хип-хоп, а то песня Пинк Флойд «Wish You Were Here», перекроенная в стиле регги. С пробками и шеренгами идущих на работу людей с сетью кафе Java где принято встречаться после работы. С дымчатой хвоей кипарисов и раскидистыми акациями, чьи цветы издали похожи на кабинки колеса обозрения. С неожиданным стадом коров, неспешно пересекающим Лангата-авеню к вящему неудовольствию автомобилистов. Это коровы масаи. Их пригнали сюда, потому что на масайских землях сейчас засуха. Масаи – единственные, кому разрешается пасти коров в черте города. Делать в Найроби, разумеется, есть чего – даже взыскательному туристу. В свободное от работы и усиленного питания время мыс Прашантом выполнили полагающуюся культурную программу. Побывали в Жираф-центре, в доме-му- зее Карен Бликсен 320 , в предместье, названном в ее честь, у подножия холмов Нгонг, воспетых в ее великой книге. Съездили в национальный парк, занимающий территорию сто квадратных километров, – единственное в мире городское сафари. Возможно, именно это имел ввиду Боб, когда говорил, что в Найроби можно встретить жирафа и зебру. Таки есть саванна в лохматых пятнах кустарника, на переднем плане пасутся жирафы, лев охотится на антилопу, а на заднем плане – небоскребы мегаполиса. Со смотровой площадки открывается панорама города. Рядом – беседка. Несколько подростков, кенийских сомалийцев, принесли в беседку айфон с музыкой и устроили дискотеку, нас не стесняются, приглашающе улыбаются танцуйте снами. Это Найроби. У входа в приют для осиротевших слонят («David Sheldrick Elephant Orphanage») посетителей встречает обязательный масаи. Прыгает, повизгивает. Такая у него работа. В этнодеревне «Bomas of Kenya» толпе зрителей, состоящей наполовину из иностранцев, наполовину из школьных экскурсий, демонстрируют национальные костюмы и традиционные танцы всех сорока с лишним народов Кении, а под Карен Бликсен (1885–1962) – датская писательница, в е по нескольку лет жила в Африке, где у ее семьи была плантация. Трижды номини- ровалась на Нобелевскую премию конец выдают невероятное акробатическое шоу с глотанием факелов и прочими антраша, какие можно увидеть разве что в С du soleil. * * Кроме джентльменского набора достопримечательностей, есть живая культура и речь есть современная арт-сцена, переживающая в Найроби бурный расцвет. Я побывал на литературном утреннике, организованном журналом и издательством. Выступала молодая писательница Маке- на Онджерика, получившая в прошлом году премию Кейна за рассказ «Фанта-смородина». Этот рассказ поразил меня в первую очередь своим языком сленг обитателей гетто, их ломаный английский вперемешку с суахили, берется за основу и используется настолько мастерски, что получается новый литературный язык, косноязычие становится красноречием подобно тому, как это происходит в одесских рассказах Бабеля; новые семантические и синтаксические связи, непривычные валентности преображают мир. Тема рассказа жизнь детей в трущобах Матаре – перекликается с рассказами из книги Увема Акпана Скажи, что ты один из них, которая тоже в свое время произвела на меня сильное впечатление. Мне запомнился рассказ Акпана Рождественский ужин там действие происходит в другом знаменитом кенийском шанти-тауне – Кибере. Персонажи и реалии пересекаются, ноу Акпана, в прошлом католического священника, все жестче и безысходнее, хотя и Онджерика несла- стит пилюлю. Эти дети подземелья знакомы всем, кто бывал в Найроби их видишь вечером, когда выходишь из ресторана в центре города, где-нибудь в окрестностях Мои-авеню. Даже не видишь, а слышишь, как из темноты переулка навстречу тебе поднимается заинтересованное шевеление, тебя окликают низкие голоса нищенок, голоса неотвязные ив тоже время сонные от клея «кабире», которым эти женщины все время дышат. «Кабире» рифмуется с Кибера хибары – с ха- бари». «Хабари, брат Я тебя узнала ты мой лучший друг!» Глаза у нищенки светятся, как у кошки, испуганно-хищ- ным светом. На спине – вечно спящий младенец. Неужели не дашь несколько боб этому сладкому мальчику Тыне видишь мальчика, не видишь и саму женщину, крепко усвоив правило – не смотреть, не встречаться взглядом. Они не должны видеть тебя, а ты их, для того и ночь, чтобы оставались одни силуэты ты – мзунгу, она – чокораа, нищенка, торговка собой и своим одурманенным чадом. Вспоминаешь, что длинноногих проституток в макияже и мини-юбках на местном сленге называют «страусихи», а совсем опустившихся, таких, которых ни один клиент не возьмет, – марабу. Марабу – африканский аист. На озере Найваша эта большая птица с толстым клювом и кожистым мешком на груди – объект туристической фотоохоты, а в Найроби марабу гнездятся на помойках и питаются объедками. Отсюда и прозвище. Тыне испытываешь жалости ник ней, ник ребенку, ничего, кроме омерзения и желания поскорее избавиться от этих лучших друзей. После рабочего дня вон- кологическом отделении ты чувствуешь, что твой источник тепла на исходе и у тебя уже нет возможности видеть и слышать. У тебя нет, ау Акпана и Онджерики есть, и их проза, впечатляющая тебя языковым новаторством и степенью владения материалом, в конечном счете существует только благодаря своему «убинадаму». Полвека назад в предисловиях к романам Нгуги ва Тхи- онго было принято писать, что до его появления Восточная Африка была литературной пустыней по сравнению с Западной и Южной. Это не совсем справедливо в соседней Уганде был первопроходец Окот п’Битек, чья великолепная Песнь Лавино», изначально написанная на языке ачоли, а затем переведенная автором на английский, видится мне чем-то вроде новой Похвалы глупости. Да ив самой Кении была, к примеру, Грейс Огот, чьи первые рассказы вышли в свет в середине шестидесятых, одновременно с первыми рассказами Нгуги; чуть позже, вначале семидесятых, появились Меджа Мванги и Дэвид Мулва. Можно вспомнить и повести Джеймса Джума Мботела, написанные на суахили аж в тридцатые годы, стилизованные под библейские притчи и отличающиеся при этом поразительной точностью описаний. Тем не менее символом восточноафриканской литературы стали посей день остается именно Нгуги ва Тхион- го, пишущий на языке кикуйю. Некоторое время назад моя приятельница Мааза, лично знакомая с кенийским классиком, привела меня навстречу с ним в рамках Бруклинского литературного фестиваля. Вот что я записал тогда у себя в дневнике. «Восьмидесятилетний Нгуги, престарелый профессор в пиджаке поверх традиционной африканской косоворотки, с замедленной и притихшей речью (но голос еще не истончен старостью, читает свой мемуар сорокалетней давности, не мемуар даже, а тюремный дневник, написанный на туалетной бумаге в 1978 году. Название своей страны он произносит на старый лад не Кения, а „Киния“, как будто это существительное класса „ki/vi“, название одного из восточноафриканских языков (кисуахили, кикамба, киконго, ким- бунду, кирунди, киньяруанда и т. д. По-английски он говорит с характерным акцентом кикуйю, заменяя обычные согласные на сдвоенные вместо б – „мб“, вместо д – „нд“, вместо г – „нг“. Эдакая набоковщина: грамматически безупречная речь с вычурным, специально подчеркнутым акцентом (ноне настолько сильным, чтобы это затрудняло понимание. Читает хорошо – спокойно, без актерства. Кажется, главное здесь – разрыв между тем, кто это писали тем, кто это читает. Все события его знаменитой жизни, мытарства и бунтарство, теперь герметично укомплектованы в его облик, отпечатаны на лице прикрытые глаза, припухшие веки, толстые губы, плохие зубы, все черты как бы утрированы возрастом, морщинами, складками, пока лицо не станет маской, но маска все еще живая, подвижная, и это чтение стариком своего молодого тюремного дневника производит сильное впечатление. Яне поклонник его романов. В свое время я пробовал читать Распятого дьявола, Не плачь, дитя“, „Пшеничное зерно, Кровавые лепестки, Реку посередине и ни одну из этих книг, кроме Пшеничного зерна, не смог дочитать до конца. Как прозаик он кажется мне откровенно слабым. Но сама его биография достойна уважения, и мемуары, по-видимому, заслуживают внимания». Интересно сравнить эти впечатления с моими нынешними впечатлениями от утренника Kwani? то есть, конечно, не Нгуги – с Онджерикой, а литературное прошлое (в лице профессора Нгуги) – с настоящим. Дело в том, что с некоторых пор пустыня, где оазисы были наперечет, превратилась в цветущую саванну – вроде той, которую описывала вначале своего мемуара Карен Бликсен. К слову, колониальной Кении сильно повезло на писательниц европейского происхождения Бликсен, Берил Маркхэм 321 , Стефани Цвейг 322 Это они, белые кенийки, первыми воспели щемящую красо- 321 Берил Маркхэм (1902–1986) – кенийская писательница британского происхождения. Известна также, как отважная летчица, первый человек, которому удалось совершить одиночный полет через Атлантику без остановок Стефани Цвейг (1932–2014) – немецкая писательница, автор автобиографического романа Нигде в Африке. Выросла в Кении, куда ее семья бежала из нацистской Германии ту здешних пейзажей и мудрую человечность африканцев. Но все это – и кенийский plaasroman 323 , изобилующий обращениями «бвана» и «мемсахиб», и антиколониальный соцреализм романов Нгуги ва Тхионго – дела давно минувших дней. Теперь в кенийской саванне цветут сто цветов, буйная поросль молодых дарований, для которых главные учителя уже не Нгуги и не Меджа Мванги, а Биньяванга Вайнай- на, Ивонн Адхиамбо Овуор, Билли Кахора, Стэнли Газемба, Парселело Кантаи. Этот круг писателей, связанных многолетней дружбой, появился в самом начале двухтысячных теперь им всем под пятьдесят. Благодаря им, кенийская литература стала активным процессом, организованным вокруг журналов Kwani? и Wasafiri, премий Кейна и Квани-Траст, литературного фестиваля «Стори-Моджа», подкаста Кевина Мвачиро «Нипе стори» итак далее. Новому поколению свойственно более сложное видение истории в центре внимания оказываются малоизвестные факты, идущие вразрез с общепринятым нарративом; повстанцы Мау-Мау уже не предстают однозначными героями-борцами за свободу, как это было у Нгуги, да и сам разговор о колониальном прошлом и борьбе африканцев за независимость отошел назад- ний план. Необязательно все время думать о Европе, есть и другие темы помимо расовых отношений, есть независи- 323 Термин, обозначающий романы первой половины XX века на африкаанс: основное внимание в них уделяется деревенской, агрикультурной жизни, а главный конфликт – переход от деревенского образа жизни к городскому мая история со всеми ее хитросплетениями и разночтениями в этом бы разобраться. Между тем европейское восприятие африканской литературы остается европоцентричным. Читая африканский роман, прогрессивный европеец до сих пор ищет в нем своих – первопроходцев, угнетателей, миссионеров, словом, белых людей, нерадивых предков, чьим расизмом должно возмущаться африканцы же в этой схеме оказываются жертвами, которым должно сострадать. Таковы ожидания, и поэтому главным кенийским писателем для неа- фриканцев посей день оказывается Нгуги ва Тхионго сего топорным стилем и утомительной идеологичностью. Его то и дело выдвигают на Нобелевскую премию, ставят на одну доску с европейскими ровесниками, не в пример более талантливыми, чем он, – это лине ханжество и расизм К счастью, ни Биньяванга Вайнайна, ни Ивонн Адхиамбо Овуор, ни Макена Онджерика в подобных скидках не нуждаются * В последний вечер нас угостили главным кенийским деликатесом «ньяма чома» (козлятина на гриле, к приготовлению которой кенийцы относятся столь же щепетильно, как японцы – к приготовлению суши. Закатили целый банкет. Организовала и оплатила эту роскошь доктор Кэтрин Ки- мани. Три недели назад, после того как главврач Нжугуна умер вовремя утреннего обхода, ее назначили на его место Таким образом, она примкнула к тем, чьи портреты украшают стену больничного конференц-зала. Главные онкологи Кении, начиная с отца-основателя из Швеции. Пятеро строгих мужчин – один швед и четыре кенийца (последний из них – покойный Нжугуна). Кэтрин – шестая в этой династии. У нее пышная шапка волос, которую она обсессивно приминает, несколько раз подряд ударяя по своей шевелюре ладонью странный нервный тик. Крупные черты лица, покатый лоб. Из-за часто лопающихся сосудов кажется, что белки ее глаз всегда налиты кровью это придает лицу немного зверское выражение. Со мной она держится настороженно, а Прашанта как будто вовсе не замечает. Я, наученный мадагаскарским опытом, тоже не спешу поднимать забрало. Кстати, недруг мой Раду Рандзева, главный онколог Мадагаскара, был здесь не далее как в конце прошлого месяца. Мы разминулись всего на несколько дней. Кэтрин – другого типа, хотя определенное сходство между ней и Раду безусловно есть. Например, она тоже служит двум господам»: по утрам заведует отделением онкологии в Кениате, а после обеда обустраивает собственную частную клинику с гордым названием Техасский онкологический центр. Пригласила нас туда. Водила, показывала, трогательно хвастаясь своим детищем. По сравнению стем частным центром в Антананариву, где работает Раду, этот выглядит довольно убого: все обшарпанно, малобюджетно. Один из двух ускорителей не работает. В стенах трещины, крошится цемент. Если же сравнивать с Кениатой, это – ВИП-класс. Хотя бы потому, что здесь нет толп, вечно ждущих своей очереди. Окна клиники выходят в сад, где пациенты могут отдыхать между сеансами. Этим садом Кэтрин особенно гордится, сама ухаживает за растениями, главврач и садовник водном лице. Рассказывает, что открыть собственный центр ей помог приятель, живущий в Техасе. Позже, вовремя ньяма чома, после нескольких виски с колой, она разоткровенничается, и тогда выяснится, что загадочный партнер из Техаса – ее муж. «Это дело веры и плод любви, понимаешь Моя клиника. Деньги дал он, но построила-то я. Все придумала, нашла. Все сама, никто мне не помогал, понимаешь Мать-одиночка. А что, я всегда была матерью-одиночкой, мне не привыкать. Эта клиника – мой ребенок Хочется спросить А онкологическое отделение в Кениате, стало быть, нелюбимый пасынок Но вместо этого я говорю Ты молодец, Кэтрин, просто большой молодец. Иона заказывает нам еще поста- кану виски с колой. У Кэтрин трое детей. Старшей дочери двадцать лет, она живет в Калифорнии, учится на нейробиолога. Младшей дочери тринадцать, а сыну – шесть. Все они от разных отцов. Младшая дочь родилась, когда Кэтрин проходила ординатуру в Йоханнесбурге. Когда выяснилось, что ординатор Кима- ни беременна, ее отослали обратно в Кению. Родные думали, на этом с карьерой врача покончено. Нонет после родов она вернулась в ЮАР с младенцем, а в няньки взяла свою сестру Грейс. Много лет назад, когда Кэтрин была еще студенткой мединститута, у Грейс нашли раковую опухоль, хориокарци- ному (вот что побудило Кэтрин выбрать в качестве специальности онкологию. Это Кэтрин выходила тогда больную Грейс, больше ни от кого помощи не было родители – в деревне, далеко от Найроби, у них кроме Кэтрин и Грейс еще семеро детей. К счастью, все кончилось благополучно, Грейс выздоровела благодаря стараниям Кэтрин. И вот у Грейс тоже появилась возможность помочь сестре – посидеть с ребенком, пока Кэтрин проходит ординатуру. Иными словами, в Йоханнесбург они отправились уже втроем. Младший сын Кэтрин – от нынешнего мужа. Когда они познакомились семь лет назад, муж обещал ей, что вот-вот вернется в Кению. Но прошло семь лета он все еще живет в Техасе, где владеет небольшой сетью аптек. С женой и сыном он видится пару разв год. Счастливым этот брак, конечно, не назовешь, но как-никак с клиникой он ей помог. Дал денег на покупку земли, а на само строительство Кэтрин взяла заем в банке. Нашла подержанный ускоритель, который должны были отправить на слом. Эту рухлядь ей отдали за бесценок. По словам Мучеузи, от пациентов в Техасском центре» нет отбоя у Кэтрин репутация отзывчивого и внимательного врача. Она дает пациентам свой номер телефона, они могут позвонить ей в любое время. Для Кении, где врачи с пациентами не церемонятся, это большое дело. Собственно, ведь не церемонятся не только в Кении. Знакомая сцена пациент приходит на прием, доктор наспех записывает что-то в мед- карту и, ничего не объясняя, отправляет пациента на анализ, на процедуру, на обследование или вовсе к чертовой матери. В такой обстановке врач, который хотя бы смотрит больному в глаза, – это уже находка. Даже если этот врач, как Кэтрин, пытается успеть все и везде ив результате сильно халтурит, как видно из составленных ею планов лечения. Увы тепла- ны, которые случайно попались мне на глаза у нее в клинике (несмотря на данные ею распоряжения ничего мне не показывать, оставляли желать лучшего. Между тем техники-дозиметристы из Кениаты задают очень дельные вопросы, причем не только по дозиметрии. Они в курсе результатов последних клинических исследований, разбираются в классах химиотерапевтических препаратов. Разумеется, никакой дозиметрист в Америке или Европе всего этого не знает. Там – разделение труда. Здесь же им приходится разбираться сразу во всем. А ведь я помню, как сотрудники RAD-AID, которые были здесь в предыдущий раз, подготавливали нас с Прашантом к поездке Имейте ввиду, что вам придется все объяснять на пальцах, на самом элементарном уровне. Вот оно, неискоренимое высокомерие доброхотов |