Книга Текст предоставлен правообладателем
 Скачать 2.9 Mb.
|
|
* * На финальном отрезке пути (теперь снами едут тетка из Брикавиля, волонтерка из Корпуса мира и чудом влезший в багажник велосипед) Том предлагает включить музыку. Оказывается, у него в машине есть ископаемый кассетник. Поставь нам что-нибудь малагасийское, Том. Мивалáн арка ни гитара Ту’изáни ка ни феý Ка ок’си́ка сáми хайн’ цара Фа из’ти́ тц’ангáн’на тантара Фа микáс’ка нь фэйнанци́к’ этý Мадагаскара… Пусть расстроена гитара, Да и голос не ахти, Ты послушай, мимо песни не пройди, Не для красного словца, не растабары, А про жизнь людей с Мадагаскара… Это знаменитая фолк-группа «Махалеу», малагасийский ответ Бобу Дилану и Жоржу Брассенсу вкупе с Саймоном и Гарфанкелом. Они выступают с го, уже почти полвека служат символом социального протеста и совестью поколения, вернее нескольких поколений. Поэты и борцы за справедливость. Кроме того, четверо из семерых участников группы – мои коллеги, то бишь врачи, и всю жизнь проработали врачами, считая медицину своей профессией, а музыку хобби. Вот с кем хотелось бы познакомиться. К сожалению, двоих из них уже нет в живых. Но один, известный под сценическим псевдонимом Дада, все еще продолжает работать нейрохирургом в госпитале Равуаханги Андрианавалу- на. Как знать, может, если бы я догадался связаться сними смог заручиться его поддержкой, мое собственное врачебное начинание на Мадагаскаре было бы более успешным… Но – увы. По возвращении в Нью-Йорк я, как и планировал, представил отчет администрации нашего университета. Мой начальник, чьего согласия на поездку я добился не вполне честным способом, теперь сам неожиданно загорелся идеей лечить рак на Мадагаскаре. Будучи человеком набожным, доктор Ли принадлежал к корейской пресвитерианской церкви, где миссионерство поощрялось. Он, как и Майкл Толл, надеялся на поддержку со стороны декана, который сам недавно вернулся из Таны. Все университетские брошюры пестрели фотографиями декана в обнимку с малагасий- скими детьми, которых он, надо полагать, собирался облагодетельствовать. Но за закрытыми дверьми своего кабинета он обрисовал нам с Ли совсем другую картину Мыс вами коллеги, намнет смысла морочить друг другу голову. Нам, как и любому университету, надо рекламировать свой бренд. В наши дни это вопрос выживания. Ноя надеюсь, мне ненужно вам объяснять, что реклама – это одно, а денежные обязательства – совсем другое. Лишние деньги на помощь Мадагаскару у нас не завалялись. Майкл Толл был куда более медоточив, но и от него удалось получить не больше, чем от декана. «Денег нет, зато есть телекоммуникационные средства, не унывал доктор Ли. – Можно начать с веб-занятий, а там посмотрим. Я составил список лекций для дистанционного обучения и послал его Раду. Тот ответил, что идея безусловно хорошая, однако с занятиями придется повременить, так как в Тане сейчас бушует эпидемия чумы, все образовательные учреждения закрыты и ординаторы, которых я собираюсь обучать, сидят по домам. Тем не менее он уже разрекламировал наши лекции высокопоставленным лицам из министерства здравоохранения, и те возлагают большие надежды вовремя чумы. Некоторое время мыс Раду продолжали совместный прием пациентов с консультацией от американского коллеги» через скайп. Но Интернет в Тане работал плохо, связь то и дело прерывалась, и у меня не было ни малейшей уверенности, что рекомендации американского доктора были услышаны и, уж тем более, приняты во внимание. Зато я ни на секунду не сомневался, что Раду снова ввел налог за мнение американского эксперта. Незадолго до Нового года мне написала Нурусуа. Не забыл ли многоуважаемый профессор о своем намерении попытаться устроить ей стажировку в Нью-Йорке? Нет, конечно, не забыл. Тогда у Нурусуа есть идея. Дело в том, что Международное агентство по атомной энергии оплачивает мадагаскарским онкологам годичную стажировку за рубежом. Раньше их посылали во Францию (там стажировались Раду и Рафарамину), а теперь – в Марокко. Сейчас подошла очередь Нурусуа. Так вот почему бы им вместо Марокко не послать ее в Нью-Йорк? Действительно, почему бы и нет? Я поговорил с Лион с администрацией госпиталя. Те дали добро. Рокривер будет рад принять ординатора с Мадагаскара. Я написал обстоятельное письмо в МАГАТЭ. Ответ пришел на удивление быстро вообще-то у них уже есть договоренность с Марокко, но они готовы рассмотреть нашу просьбу. Чтобы запустить процесс, им нужно официальное заявление от руководителя Нурусуа, то бишь от Раду. Надо сказать, все это время Раду как мог отговаривал ее от этой затеи, мотивируя это тем, что Нуру почти не знает английского, а главное – тем, что МАГАТЭ никогда не согласится. Теперь же, когда из МАГАТЭ пришел неожиданно обнадеживающий ответ, Раду уже не стал выдумывать отговорок: «Не подпишу, и всё. Тебе туда не надо. Поедешь в Марокко или вообще никуда не поедешь». Чем объяснить такой отпор со стороны Раду? Страхом конкуренции Нежеланием иметь рядом специалиста более образованного, чем он сам (особенно если этот специалист женщина Рыдающая Нуру звонила мне по скайпу, клялась что будет бороться до конца Я пашу на него, покрываю дежурства в госпитале, а он мне вот чем отплачивает Ноя неготова сдаться. Речь идет омоем будущем и, если уж на то пошло, о будущем мадагаскарской медицины Раду писал ей гневные СМС, в которых требовал немедленно прекратить все контакты со мной Ты просто-напросто решила устроить себе американские каникулы. Ноты не понимаешь, во что ты ввязываешься Нуру тут же передавала его слова мне. Можно было подумать, что у нас любовный треугольник. Чушь какая Вот уж чего никак не мог предположить, когда собирался заниматься онкологией на Мадагаскаре что окажусь участником эдакой мыльной оперы. Излишне говорить, что наше сотрудничество с Раду на этом закончилось. В качестве последнего драматического жеста я расфрендил его в Фейсбуке. Мадагаскарский проект накрылся медным тазом. Надо же, я уж было поверил, что из моей завиральной идеи действительно может выйти толк. Ведь благое дело, почему же так трудно все устроить Как поется в песне, «we all want to change the world». Иначе говоря, не ты первый, не ты последний. Тоже мне Альберт Швейцер нашелся. Чай не мальчик уже, пора бы оставить свое прожектерство. И заодно понять, что любое путешествие, даже с такой вроде бы похвальной целью, как медицинская благотворительность, превращается в бегство, сулящее удобную резиньяцию: убежать нельзя, что и требовалось доказать. А если так, остается только благодарить – за лучший из возможных миров, за стечение обстоятельств (которые в малагасийском языке обозначаются с помощью релятивной формы глагола – странной конструкции, не имеющей аналогов в других языках). За приоткрывшуюся завесу нового языка. За стихии маслята на Мадагаскаре. Этого никто не отнимет * К пяти часам вечера мы наконец добираемся до пункта назначения, о чем недвусмысленно свидетельствует название конечной станции на бездействующей железной дороге. От станции отходит пыльная тропинка, помеченная уличным указателем С elysee». Написали бы уж сразу shanty elysee» 285 , – острю я, но мой каламбур никого не веселит. Тропинка ведет к реке, вернее к каналу. Тот самый канал Пангалан. От Индийского океана его отделяет намывная коса, на которой стоят несколько заброшенных, полуразвалившихся хижин. Это и есть отель Нирвана. Не совсем то, о чем мечтали Марвин с Алисой. Зато с паромом дела обстоят лучше, чем можно было ожидать паром есть. Обыкновенный бревенчатый плот. Двое парней из соседней деревни помогают завезти на него наш джип, подкладывают Правильная орфография «Champs-Élysées» (Елисейские поля (песнопения) тут ни причем, как и «shanty» (халупа, но последнее, по крайней мере, отражало бы действительность под колеса булыжники (деревенский вариант противооткатных упоров) и за скромную плату переправляют нас на другой берег. Там нас ждут заброшенные хижины, перевернутые долбленки под сенью кокосовых пальм, километры пустынного пляжа. Ни души. Но вот, как в каком-нибудь сказании из эпоса «Андриамбаука», появляются три прекрасные островитянки – хозяйки этой пустоши. Виду них крайне удивленный, нона наши сбивчивые расспросы отвечают утвердительно отель Нирвана открыт для посетителей. Он открыт уже много лет – может, двадцать, а может, все пятьдесят (по логике сказки, наши хозяйки должны быть теми же двадцатипятилетними девушками, какими были полвека назад. И вот наконец мы приехали, их первые посетители. Тунга суа эту Нирвана На заднем плане призрачно мелькают и другие обитатели жутковатой идиллии маль- чик-пастух, погоняющий двух черных зебу (на пляже они, что ли, пасутся то-то и оно, что на пляже беззубая старуха с младенцем на спине. Появляются и исчезают. После некоторого замешательства девушки находят ключи от наших номеров (тех самых полусгнивших халуп, отпирают двери (проще было бы снять их с петель. Внутри темно, сыро, над трухлявой лавкой, выполняющей функцию кровати, висит многолетняя паутина. При ближайшем рассмотрении она оказывается противомоскитной сеткой (здесь много малярии. Электричества и водопровода, к сожалению, нет, за Добро пожаловать в Нирвану то каждому из нас предоставлена в распоряжение отдельная хижина. Устраивают ли нас такие условия В целом устраивают. Только вот седой как быть А что выедите спрашивает старшая из девушек. – Курицу Овощи Интересно, где они все это раздобудут Я говорю у меня есть грибы, я собрал их в джунглях и уверен, что они пригодны в пищу. Если хотите, я могу их приготовить. Будем ужинать вместе. Девушки смеются почему бы и нет Грибы так грибы. Они в свою очередь могут зарезать курицу и нарвать съедобных листьев, которые можно потушить на гарнир. Будет пир навесь мир. Пока они сбегают в деревню и поймают там курицу, у насесть возможность искупаться. Я сбрасываю одежду и лезу вводу в чем мать родила. Вода теплая, акул не видать (как в том анекдоте, который мне когда-то рассказали в Гане А вы уверены, что здесь нет акул – Конечно, уверен. В местах с таким количеством крокодилов акулы не водятся. Теперь могу похвастаться, что купался в четырех океанах. Еще одна зарубка на мемориальной стене иллюзий. Когда я прихожу на кухню, там уже вовсю идет готовка. Съедобные листья тушатся в казане, а мои маслята аккуратно выложены на разделочной доске. Пока я их чищу, одна из девушек приносит только что зарезанную курицу, принимается ощипывать. Другая девушка достает бутылку с ромовой настойкой, предлагает всем выпить аперитива. После нескольких рюмок у Тома, заглянувшего на кухню, чтобы тоже поучаствовать в процессе и поболтать с миловидными хозяйками, развязывается язык. Он рассказывает мне о дочке: она у него учится на медсестру о том, как Линни Уайт всегда привозила ему из Америки дефицитные запчасти для джипа (качественные, не китайщину!»). Интересуется, не могли бы мы в следующий раз привезти ему манометр. Сетует: «Вот вы там в госпитале им помогаете, обучаете, собираетесь дать бесплатное оборудование. И они вам небось обещают, что теперь будут всех бесплатно лечить. А как только уедете, они начнут, как всегда, драть с нас деньги. Уж они сумеют извлечь из вашей благотворительности максимальную выгоду. Это очень по-малагасийски…» Жалобы Тома прерывает призыв «Исакафу исик!» 287 . Все садятся за стол, одна из девушек подталкивает ко мне своего четырехлетнего сына: «Садись рядом с дядей, не бойся. Кроме курицы, зелени и маслят на тарелках лежат обязательные горки риса и нарезанные цветочками помидоры. В центре стола горят две свечи, между ними поблескивает бутылка рома «Нуси-бе». Не хуже, чем в каком-нибудь «Сакаманга». Снова вспоминается Гана как мы готовили ужин вместе с хозяйкой Люси Обенг. Там я тоже все порывался состряпать русскую еду, но из‐за отсутствия необходимых ингредиентов мне пришлось ограничиться котлетами (то ли дело на Мадагаскаре, где есть и оладьи со сгущенкой, и квашеная капуста, не говоря уже о маслятах. И та плохо освещенная кухня в Эльмине, как и эта в Амбиле, была счастьем Просим к столу уютом, драгоценным здесь и сейчас, где нет ни смерти, ни страха смерти. Ограниченность и защищенность настоящего времени от всего, о чем следует молчать, как в языке индейцев пирахан. Живая точка бытия. Ночью в хижине все скрипит и стучит от ветра, за хлипкими стенами шумит океан. Я ворочаюсь под паутиной, не могу уснуть. Достаю из рюкзака тетрадь и фонарик, чтобы повозиться с переводами. Еженочный ритуал, без которого я теперь не засыпаю. Но сегодня вместо Рабеаривелу в голове крутятся собственные стихи, написанные, когда Соня только родилась: И включается монитор, и скучающий лаборант обживает, как минотавр, виртуальный свой лабиринт. Или, как человек-паук, новый дом из себя плетет. Завтра дому его каюк. Завтра, верится, не придет away, o human child», заунывно поет А пришедшие в чат молчат; мы, как рыбы вводе, в сети. И пока на плаву держусь проникает еще, сочась в отчужденье ночных дежурств, свет из комнаты, где сейчас ты просматриваешь Фейсбук, цедишь чай из целебных трав, пеленаешь детский испуг в материнский надежный страх. Октябрь, 2017 – март, 2018 Кениата 1. Сафари В Найроби прилетели поздно вечером. Из гостиницы за нами прислали микроавтобус. Водитель Мозес, упитанный, плутовато-радушный, сразу принялся выуживать и предлагать. Кто мы такие, откуда приехали Не желаем ли прогуляться на сафари Мы – делегация волонтеров от медицинской организации «RAD-AID»: врачи-онкологи и техни- ки-дозиметристы. Дозиметристов зовут Тереза и Ганс она из Бостона, он – из Канады. А врачи – это мыс дружком и всегдашним попутчиком Прашантом. Глава организации, наш приятель Шилпен, уже несколько лет сотрудничает с Национальным госпиталем Кениаты 288 , помогая им внедрять современные методы лечения раковых заболеваний. Собственно, это ровно то, чем я пытался заниматься на Мадагаскаре. Но из моих усилий в итоге ничего не вышло, а у Шилпена, похоже, все получается. Некоторое время назад он подключил меня к своему проекту. Я, в свою очередь, привел Прашанта. С этого все и началось Джомо Кениата – лидер национального освободительного движения, первый президент Кении (1964–1978), считается отцом нации. Госпиталь назван в его честь Хотя, если рассказывать по порядку, правильней было бы начать со стихов: садись дружок не егози там печален будет мой рассказ о том как в кению с визитом не съездил стесин как-то раз не выточил себе пирогу не смазал туком тетиву и даже не сушил в дорогу кассавы вкусную ботву не взял с собой невесту аллу свой пробковый не чистил шлем и мало стало быть помалу не съездил в кению совсем сидишь тут медленно икая и тупо щуришься а жаль я расскажу тебе какая отсюда следует мораль там экзотические звери жуя свой грустный ананас на этом пагубном примере составят мнение о нас объяты гневного протеста совместным пламенем одним что мы совсем в другое место с невестой ездим а не к ними то что он на этой алле в конце концов женился сам есть компенсация едва ли кенийским пандами лосям нам ближе грелка или клизма чем в джунглях рысь или сурок увы вот колониализма неутешительный урок Эти стихи сочинил Алексей Цветков они были частью капустника, который друзья-поэты подарили нам с Аллой на свадьбу. Ситуация, породившая цветковскую оду, и впрямь довольно комична. Дело в том, что я несколько раз собирался в Кению – сперва в рамках литературной программы Михаила Йосселя 289 , затем просто туристом. Я даже планировал провести там медовый месяц (о чем и пишет Цветков). Но всякий раз какой-нибудь форс-мажор заставлял меня изменить свои планы в последний момент. И вот я наконец попал в Найроби в качестве врача-волонтера. Основная часть моих африканских путешествий так или иначе связана с ме- 289 Профессор университета Конкордия (Монреаль, организатор писательской программы «Summer Literary Seminars» (1998–2019). Семинары SLS проводились в Монреале, Санкт-Петербурге, Вильнюсе, Тбилиси и Найроби дициной. Нона сей разя вознамерился кропать не повесть на основе врачебного опыта, а просто дневник. Никакого оли- тературивания. Что вижу, то пою. Итак, начиная со следующего понедельника мы будем преподавать коллегам из Кениаты азы IMRT (лучевая терапия с модулированной интенсивностью. А до понедельника (сегодня среда) мы планируем – Мозес не ошибся – глазеть на животных в Масаи-Мара. За все время, проведенное в Африке, я ни разу не побывал на сафари пора уже поставить эту галочку. Тем более что мы в Кении, а посетить Кению без сафари – все равно что поехать в Грузию и не пить там вина. Словом, я решил навестить кенийских панд и лосей, нанести визит местной рыси и сурку * Первые впечатления по выходе из самолета а) идеальная погода, б) все работает (паспортный контроль, таможня, выдача багажа – без сучка без задоринки, как будто и не в Африке вовсе, нов) пахнет Африкой. Особенный африканский запах – тропической влаги, латеритной почвы, малярийной лихорадки – испугал меня, когда я впервые ступил на этот континент почти десять лет назад, а теперь радует щемящее узнавание. Крикнуть «Ндугу на дада, ниме- руди!» 290 И услышать в ответ «Мзунгу, дже, умеенда уази- му?» 291 Нечего, иными словами, корчить из себя африканца. Тем более что, кроме этого родного запаха, здесь все совсем иначе, чем в знакомой мне Западной Африке. Пересекая континент с запада на восток, видишь, как меняются ландшафты (там – пустыни и джунгли, здесь – зеленые холмы, саванна, фенотипы (среди кенийцев, даже тех, кто причисляет себя к банту, не говоря уже о нилотах, куда больше худых и длинноногих, с точеными лицами). Живя в Гане, я учил язык ашанти-чви, который принадлежит к языковой группе ква нигеро-конголезской мак- росемьи. Чви – язык изолирующий и тональный. Слова короткие, суффиксов и префиксов мало, главное – правильно улавливать и воспроизводить мелодический рисунок (в этом смысле чви похож на китайский. В Восточной же Африке главный язык – суахили. Тонов в нем нет, фонетика очень простая. Зато есть огромное количество морфем (если чви изолирующий, то суахили, наоборот, агглютинативный. Одна из главных грамматических особенностей суахили и других языков банту – это наличие классов существительных. В суахили их насчитывается от одиннадцати до восемнадцати (в зависимости от критериев классификации, причем интересно смысловое распределение класс «m/wa» – 290 Братья и сестры, я вернулся (Здесь и далее в этой повести – суахили. Переводы с других языков оговариваются особо Белый человек, ты свихнулся, что ли люди класс «m/mi» – явления природы и части тела класс – продукты питания и предметы, которые можно собирать класс «ki/vi» – орудия труда, некоторые абстрактные понятия, особенно те, что означают какой-нибудь изъян или недостаток, и названия языков класс «n» – животные, формы родства, слова, заимствованные из иностранных языков; класс «u» – предметы, являющиеся продолжением чего-ли- бо или состоящие из множества частиц. Итак далее. В зависимости оттого, к какому классу принадлежит существительное, меняются суффиксы – не только в самом существительном, но ив относящихся к нему прилагательных и местоимениях. Все эти бесконечные пермутации суффиксов оказались для меня непреодолимой сложностью. Яде- лал несколько подступов к суахили, исправно учил язык по несколько месяцев кряду. Но, увы, так толком и не выучил. И все же, если строить теории, мне интересно, насколько язык влияет на поведение человека. В свой второй приезд в Найроби я ехал по городу в битком набитом автобусе. Передо мной сидели двое в подпитии, и, хотя я старался не обращать на них внимания, меня не покидало ощущение, что тут «что-то не тов Кении так не гогочут, не взвизгивают, не жестикулируют. Прислушался к их разговору, и все сразу прояснилось они говорили на языке йоруба. Да, конечно, так ведут себя нигерийцы. Громкие, экспансивные, заполняющие собой все пространство. Кенийцы гораздо сдержаннее, у них не принято повышать голос. Насколько это связано с фонетическими различиями между йоруба и суахили? Кстати, самым громким языком в мире специалисты по фонетике вроде бы считают вышеупомянутый ашанти-чви. Итак, все меняется. Там, в Западной Африке, остались руины могущественных средневековых империй – Гана, Мали, Сонгаи, Волоф; песочные мечети Дженне и Тимбукту, королевские церемонии ашанти, театральные действа йоруба, астрономия догонов. Здесь, в Восточной Африке, главные чудеса – природные Великая рифтовая долина, заповедники Масаи-Мара и Серенгети, кратер Нгоронгоро, горы Кения и Килиманджаро, озеро Виктория, озера Накуру и Наиваша. Есть такая известная присказка дескать, в Западной Африке стоит побывать, чтобы посмотреть на людей, а в Восточной чтобы посмотреть на животных. Оно верно, животных в Западной Африке маловато. Но вот стем, что Восточная Африка не представляет интереса в этнографическом плане, можно поспорить. Как-никак, самые красочные племена эфиопские мурси, кенийские масаи, намибийские химба живут на востоке континента. Там, на западе, в связи с трудным для белого человека климатом существовали только колонии-протектораты. Белые никогда не горели желанием жить в Западной Африке их главной задачей было вывезти как можно больше рабов и золота. В Кении же, как известно, климат идеальный. Здесь, как ив Родезии, были устроены колонии-посе- ления. Рабов не вывозили, а заставляли служить белым пришельцам прямо на месте. Неудивительно, что независимость в колониях-поселениях давалась куда большей кровью карательные отряды, политзаключенные, чрезвычайное положение и даже концлагеря (например, после восстания Мау- Мау 292 ). Возможно, с различием между протекторатами и поселениями связано и то, что Кения далеко не такая воцер- ковленная страна, как Гана. Отношение к христианству тут неоднозначное. Толи белые поселенцы не так уж стремились обращать аборигенов в свою веру, то ли сама вера, никак не вязавшаяся с поступками тех, кто ее насаждал, порядком об- рыдла коренному населению. Вся ирония в том, что ив наши дни белые туристы ездят отдыхать не в Западную, а в Восточную Африку, то есть туда, где от них только и мечтали избавиться. К чести кенийцев надо заметить, что к туристам здесь относятся куда лучше, чем можно было бы ожидать * Утром едем по Кениата-авеню мимо парка Ухуру, из Ки- лимани в центр. В семь утра начинаются пробки, колонны матату на Ривер-роуд. Той самой Ривер-роуд, давшей название известному роману Меджа Мванги. Вниз по Ривер-ро- уд» – одно из моих любимых произведений африканской ли Восстание нескольких кенийских народов против англичан, началось в 1952 году и длилось восемь лет. Подавлялось с исключительной жестокостью тературы. Надо сказать, первый роман Мванги, Убей меня скорее, написан довольно неумело. Более поздние, начиная со Следопытов, сворачивают в сторону коммерческой литературы это триллеры, написанные словно бы только ради того, чтобы по ним снимали голливудские боевики. А вот романы об обитателях городских трущоб, Вниз по Ривер-роуд» и Тараканий танец, хороши. Здесь Мванги не морализирует и не гонится за голливудской остросюжетностью. Он точен, подробен, остроумен. У него живые, трогательные диалоги. В свое время мэтр Нгуги ва Тхионго отечески похлопывал по плечу младшего товарища Из этого человека может выйти настоящий африканский писатель. Но, разумеется, настоящий африканский писатель – это сам Нгуги сего политической ангажированностью и приверженностью идеям Фанона 293 , с полемичностью, чем дальше, тем больше наступающей на пятки его прозе (если Пшеничное зерно местами увлекательно, то Распятого дьявола просто невозможно читать. А Мванги в своих лучших вещах просто хороший писатель. В последнее время он, кажется, переключился на книги для детей, что само по себе вполне симпатично и нехарактерно для серьезного африканского прозаика». Смотрю в окно я и не предполагал, что Найроби – такой зеленый город, по крайней мере в центре. Всюду деревья – 293 Франц Омар Фанон (1925–1961) – вест-индский революционер, политический философ, психиатр, борец с колониализмом хвоя, эвкалипты. Чего не видать, так это палаток, из‐за которых африканские города имеют обыкновение превращаться в одну нескончаемую барахолку. Может быть, их убрали из соображений гигиены Запретили вместе с пластиковыми пакетами Нонет, стоит выехать на окраину города, и мы видим обычную Африку – с палатками, лачугами, хламом. Впрочем, и эта Африка не столь ужасная видал гораздо хуже. Все-таки недавний запрет на пластиковые пакеты и прочие меры, предпринятые в Кении в целях улучшения экологии, делают свое дело. Таковы первые впечатления. То, что Найроби – по любимому выражению советской прессы – город контрастов, понимаешь не сразу. Для этого надо заглянуть в районы вроде Киберы, Матаре и Корогочо, где обитает примерно треть городского населения. Надо, иными словами, сделать крюк многомилионные трущобы без электричества и водопровода надежно скрыты от посторонних глаз, и в этом есть какая-то угодливость чуть лине колониального пошиба. По выезде из города довольно скоро начинается живописнейшая дорога-серпантин. Великая рифтовая долина бескрайнее пространство внизу – кудрявится, как овечья шерсть, и все время меняет цвета, переходит из зеленого в серебристый, из серебристого в рыжий, раскидистые деревья похожи сверху на головки брокколи. По краям дороги жирафья пятнистость стволов, приплюснутые, как будто осевшие подвесом африканского неба, кроны акаций, са- латово-зеленые стволы. Кипарисы, цинхоны, канделябровый молочай. Наш водитель Бонифаций знает латинские названия всей эндогенной флоры. Бонифаций – это для клиентов, вообще-то его имя – Бонайя. Но иностранцам трудно произнести «Бонайя», поэтому он представляется Бонифацием. Он – с побережья, из Момбасы. По его словам, в Момбасе на суахили говорят чисто, не то что здесь. В Найроби язык коверкают, употребляют неправильные обороты. Собственно, это не суахили даже, а «шенг» – местный суржик с примесью английского, кикуйю, камба, лухья, луо и других племенных наречий. Сленг, ломаный и обедненный язык. Поначалу пуристу Бонайе это очень резало слух, потом привык. Он здесь уже семь лет. Устроился работать сафари-гидом сразу по окончании университета (по образованию он – инже- нер-механик). Его жена и пятилетний сын до сих пор живут в Момбасе, он видится сними разв неделю. Остальное время проводит в пути из Момбасы – в Найроби, из Найроби в Масаи-Мара, озеро Накуру, озеро Найваша. Я спрашиваю, почему бы ему не устроиться на офисную, более оседлую работу, на что Бонайя отвечает, что сошел бы сума, если бы ему пришлось сидеть на одном месте. Нет, нет, ему нравится так – крутить баранку, возить туристов на сафари. Сафари это свобода. А я-то думал, что свобода на суахили ух- уру», а сафари означает путешествие. Бонайя смеется своим фальцетным смехом, одобряя мою шутку и познания в области суахили На краю дороги, у самого обрыва, расположилось семейство павианов. Длинноногие люди в накидках шука несут, точно факелы, жареную кукурузу, разносится вкусный запах дыма. Перевалочный пункт. Здесь продают сувениры пастушьи шапки из овечьей шерсти и коровьи шкуры, от которых приятно пахнет навозом. В столовке-фургоне – термос с горячим молоком, которым заливают растворимый кофе. Самоса, чапати и кофе – что еще нужно для полного счастья Все сидят за одним столом, говорят на ломаном суахили (в моем случае – на очень ломаном. Эта страна куда более приспособлена для туризма, выстроена вокруг него, даже детина обочине не кричат «мзунгу», настолько привыкли. Дороги асфальтированные, в хорошем состоянии. Остановились в городке Нарок, где бóльшая часть жителей – масаи. Масайские женщины ходят по городу в традиционных нарядах, с оттянутыми мочками ушей и бритыми головами. Я купил в лавке шука, продавщица тут же мне ее повязала. Мимо проходил пожилой масаи, подошел, похлопал по плечу Ты откуда будешь, масаи?» После Нарока нам предстоит много часов езды по масай- ской территории, мимо их пастбищ и деревень. Традиционные жилища, корали с живой изгородью. Скотоводы масаи не едят дичи, поэтому в Масаи-Мара такое количество диких животных. Из всех антилоп они употребляют в пищу только канну, так как верят, что это – корова, давным-давно заблудившаяся в буше. Кур тоже не признают заеду, да и вообще считают птиц несъедобными. Традиционное блюдо масаи напиток из коровьей крови с молоком. Продегустировать его я не отважился. Бонайя рассказывал, что в его родной деревне излюбленное кушанье – жирное и сочное мясо бегемота. Сафари начинается столпы масайских женщин, атакующих джип в надежде продать мзунгу свои безделушки на въезде в заповедник Масаи-Мара. Впрочем, если быть совсем точным, оно началось гораздо раньше – на борту самолета компании Kenya Airways. Пилот, как водится, произнес прощальную речь сначала на суахили, потом по-англий- ски. В монологе на суахили то и дело мелькало слово сафари. Что это он все про сафари лопочет – поинтересовался Прашант. И я, не упуская случая блеснуть своим рудиментарным знанием суахили, объяснил другу, что капитан всего лишь желает пассажирам приятной поездки (на сафари нзури на салама») и что слово сафари происходит от глагола «сафири» (путешествовать. Нинасафири, унасафи- ри, хусафири (я путешествую, ты путешествуешь, он путешествует. Мсафири/васафири (путешественник/путешествен- ники). Существительное класса «m/wa». Причастная форма ванаосафири (путешествующие. Я бы мог продолжать и дальше, но Прашант предостерег если я немедленно не заткнусь, мое сафари закончится прямо здесь. Как сказать на суахили убийство по уважительным причинам»? Сафари – это и путешествие, и много чего еще. Это цветистая речь туземцев, коей напичканы приключенческие романы колониальной эпохи, экзотичная образность африканских фразеологизмов. Помните Не заснуть, а отправить глаза в темноту не затосковать, а впустить в сердце соль»; не просто слушать музыку, а давать напиться ушам. Разумеется, это речь смоделированная. Подозреваю, что африканская прислуга, которой приписывался сей эзопов язык, на самом деле никогда так не говорила. Но как литературный прием – очень эффектно. Вот где пригодилось центральное для языка и мировоззрения суахили слово сафари, вот он, неиссякаемый источник красочных идиом. О замечтавшемся человеке можно сказать, что он отправил глаза на сафари о командированном – что он отбыл на бизнес-са- фари»; об умирающем – что он готовится к большому сафари. При желании слово сафари можно использовать в качестве эвфемизма для чего угодно. Стоит писателю вставить сафари в речь какого-нибудь персонажа (желательно, чтобы у персонажа было подобающее имя, как то Ньо- роге, Гиконьо, Вамбуи), как эта речь преисполнится глубокого, безошибочно африканского смысла. Что-нибудь вроде: «Вы должны пойти к своему отцу, бвана. Когда отец готовится к большому сафари, его сын должен быть с ним, вынести его из дома на руках и усадить перед домом Излишне говорить, что в языке суахили есть много других, не менее интересных слов. Есть слово «дхоруба», означающее надвигающуюся бурю с апокалиптическим оттенком это слово как нельзя лучше выражает экзистенциальную тревогу. Есть «убинадаму», не имеющее точного эквивалента в европейских языках приблизительно оно переводится как человечность. Но все эти слова остались достоянием породившего их языка. И лишь слово сафари было отправлено на экспорт (в дальнее сафари) и разошлось по всему свету * * Когда-нибудь я дорасту до природы, научусь как следует вглядываться в нее, вернусь к любимой в детстве книге Се- тона-Томпсона о повадках животных. И мои травелоги обогатятся новыми персонажами жирафами, зебрами, антилопами гну, импалами, каннами, буйволами, водяными козлами, бубалами конгони и топи, дикдиками, газелями Томп- сона, гепардами и леопардами, черными и белыми носорогами, шакалами, гиенами, павианами, страусами, африканскими журавлями, цесарками, аистами марабу. Там же будет и птица-секретарь, которая никогда не стоит на месте, и беспрестанно кивающая сине-красная ящерица агама, и смертоносная муха цеце, и муравей сиафу, пожирающий все на своем пути, и налетчица-саранча. И пусть это будет не новый Киплинг и не Майн Рид сего картонно-дидактичны- ми дебрями Южной Африки, а книга-наблюдение, сочетающая пристальность и пристрастность, наполненная метафоричными описаниями и удивительными фактами из ком- пендиума эволюционной биологии, заставляющими лишний раз изумиться целесообразности мироустройства (согласно Канту, самый веский из аргументов в пользу существования Творца). Мне бы хотелось написать такую книгу, и, хотя я отдаю себе отчет, что этот проект мне не по зубам, сама мысль о том, что такая книга могла бы быть написана, делает многочасовую тряску в экскурсионном джипе более выносимой. И в руках у меня блокнот, и, возомнив себя натуралистом, я строчу свои впечатления, как это делали бесчисленные туристы до меня и как будут делать бесчисленные после. Невозможно представить себе размеры этого заповедника. Вот они, огромные пространства, о которых, по мнению Биньяванги Вайнайны, непременно напишет любой мзунгу, взявшийся строчить об Африке. Напишу и я эта саванна с ее редкими раскидистыми деревьями (зонтичная акация, египетский баланитес, смоковница, колбасное дерево) простирается так далеко, что там, где все охвачено синей дымкой у линии горизонта, мозг, не привыкший к такому размаху суши и земного кругозора, додумывает моря. Засыпая от автомобильной качки, я уже вижу кромку берега и бескрайнюю морскую синь. Но вот на горизонте показываются холмы с барашками кустарника, мигом выправляя восприятие. Стадо слонов движется как в замедленной съемке слоненок, на минуту отставший, вдруг обнаруживает, что остался один, и опрометью несется к слонихе, которая в это время принимает грязевую ванну. Львиный прайд – две львицы и восемь львят – лежат на камнях, вылизывают друг дружку. Подъезжаешь вплотную, они сначала не реагируют, потом один из львят подходит к машине и ложится прямо возле двери машина отбрасывает тень, львенку тут приятней лежать. Их разморило от полуденной жары кажется, они едва могут пошевелиться. Наконец одна из львиц поднимается на ноги, и импалы, пасущиеся неподалеку, застывают как вкопанные кому‐то из них быть съеденным. Самцы импа- лы проводят жизнь в брачных боях без правил. Одно правило все-таки есть победитель уводит самку и детенышей побежденного. Последнему остается только надеяться, что рано или поздно его недруга сожрет лев и тогда семья вернется к нему, неудачнику, за неимением лучшего. Невдалеке от импал и львов трусят на своих коротеньких лапах бородавочники уродливые, суетливо-пугливые, беззащитные зверьки. Их особенно жалко Создатель наделил их не только короткими лапами, но и короткой памятью. При виде льва плюшевый уродец пускается наутек, но уже через минуту напрочь забывает, что силился убежать от опасности, и останавливается пощипать травку тут-то его и настигает хищник. И вот в трех метрах от нас львица уже с хрустом пожирает упитанного бородавочника. Вгрызается в брюхо, вытягивает зубами кишки и нутряной жир. Вторая львица как нив чем не бывало лежит рядом, полуспит. Бонайя беспрестанно переговаривается по рации с другими водителями сообщают друг другу, кто где видел каких животных. Только и слышишь «Мботи-Мботи». Мботи, так зовут одного из других водителей, отзывается сквозь помехи «Бонайя-Бонайя». Фотоохота в саванне как поход в лес по грибы – стой разницей, что здесь никто ничего не присваивает, поэтому все охотно выдают грибные места. Вообще выручают друг друга если кто застрял, помогают, подвозят. Любо-дорого смотреть. Чем больше общаешься с Бонайей, тем больше он импонирует умный, образованный, все знает про флору-фауну и не только. Обсуждали с ним африканскую литературу – тоже знает. Сафари – квинтэссенция опыта белого туриста в Африке увлекательнейшая экзотика, люкс и покой, если только не выходить из машины. Тоже самое ив городе, среди людей. Можно сказать итак сафари – тот же зоопарк, только в клетке не животные, а ты сам. Клетка на колесах. Белым людям сафари рекламируют как невероятное африканское приключение на самом же деле это идеальный отдых для пенсионеров. Безопасное, приятно-скучноватое занятие, не требующее от участника ничего, кроме как глазеть в окно и щелкать фотоаппаратом. В машине укачивает в основном трясешься по бескрайней и монотонной саванне в поисках большой пятерки. Первые несколько часов интересно, потом начинает бросать в сон. Мы поехали на полтора дня, и этого оказалось больше чем достаточно. А ведь люди покупают путевки на две недели, платят много тысяч долларов. И, вернувшись, описывают как нечто головокружительное, полное неожиданных сюжетных поворотов и виражей. Принцип марк-твеновского Королевского жирафа. К слову, жираф, которого я кормил с руки в «Giraffe Centre» в Найроби (тоже часть обязательной программы, был великолепен и даже, пожалуй, изыскан. Еще была ночная партитура, какой никогда прежде не слыхал рев, хохот гиен, завывание, кваканье, уханье, хрюканье всей видимой-невидимой фауны саванны, всей книги джунглей, которых здесь нет (а ведь это Киплинг в детстве сбил столку, и тына всю жизнь усвоил, что все эти звери живут в джунглях, а не в саванне, и даже нынешнее опытное знание не перечеркивает того, детско-книжного). Спать совершенно не хочется, а хочется слушать эту невероятную какофонию. Служащий пансионата – человек, которого зовут, например, Кариуки или Камау, нона бейджике написано другое, английское имя, которое можно встретить только здесь, Кеннеди, или Дункан, или Мозес – приносит мне грелку в постель (по ночам здесь холодно) и, узнав, что я врач, тут же обращается за медицинским советом. Я ссыпаю ему какое-то количество таблеток из своей аптечки от артроза, от несварения желудка. Он просит добавки А для жены еще можно Ей тоже нездоровится Наконец, набив карманы пилюлями, складывает руки лодочкой и уходит. Сна ни Спектакль, который дают проходимцы Король и Герцог в «Гекльберри Финне. В первый вечер в театр приходит полгорода. Спектакль оказывается бессовестным надувательством. Но зрители не желают признать, что их одурачили, и, вернувшись домой, принимаются расхваливать Королевского жирафа знакомым. Таким образом, на второй и третий вечер в театре – снова аншлаг водном глазу. Смотрю в окно отлогий берег реки, деревья выглядят так, будто их заставили застыть в момент движения («фигура, замри. Густые кроны растут прямо из пушистого подлеска. Завтрак – на веранде с видом нареку, в которой плавают бегемоты. Гляжу, как они поднимают свои грузные эбеновые головы, фыркают, хрюкают, видны их огромные зевающие пасти * Едем дальше, и Ганс, трогательно серьезный и несколько эксцентричный волонтер из Канады, умиляется ассоциациям с юношеским чтением вот они, те самые места, которые Хемингуэй описывал в своих Зеленых холмах Африки». Читали ли мы когда-нибудь эту упоительную книгу, спрашивает нас Ганс. Все мычат что-то невразумительное. Если бы я был поклонником творчества Хемингуэя, я мог бы гордиться тем, что когда-то неплохо знал его внучатого племянника, Пола Хемингуэя: в университете мы были с ним водной компании. Но Хемингуэй-старший никогда не был моим кумиром. Что же касается Зеленых холмов Африки, это на редкость глупая книга. Хемингуэй любит Африку, обожает Африку, ее людей, из которых получаются идеальные слуги, и ее животных, на которых так приятно охотиться Трудно поверить, что вся эта галиматья написана всерьез. Она – воплощение того, что высмеивал кениец Биньяванга Вайнайна в своем блестящем сатирическом эссе Как писать об Африке Прозу Вайнайны я люблю куда больше, чем прозу Хемин- гуэя. Люблю его эссеистику и рад тому, что в своей оценке я далеко не оригинален. В современной кенийской литературе он занимает примерно такое же место, как Бродский в русской поэзии конца прошлого столетия. В 2002 году он получил престижную премию Кейна (Африканский Бу- кер») и пожертвовал премиальные деньги на создание журнала ставшего впоследствии главным литературным журналом Африканского континента. Биньяванга Вайнай- на – точка отсчета, организующий центр литературной вселенной. В какой-то момент журнал Time даже включил его в сотню самых влиятельных умов современности. Но большинству кенийцев он известен прежде всего как человек, открыто говорящий о том, что он – гей. При упоминании его имени даже такие вроде бы образованные и мыслящие люди, как Бонайя или мои коллеги из госпиталя Кениаты, стыдливо отводят глаза. Спрашиваю у Бонайи: А ты читал его книги Не в книгах дело, – отвечает Бонайя. – У нас все помнят телепередачу, где он появился в розовой тюлевой юбочке. Может быть, дело в нашей кенийской отсталости. Мы ведь не такие продвинутые, как американцы. Номы такого не понимаем». Семь или восемь лет назад я познакомился с Вайнайной благодаря Михаилу Йосселю. Я был под огромным впечатлением от дебютного романа Биньяванги и хотел перевести его на русский, но такая затея предполагает сотрудничество между переводчиком и автором. Бинья же в тот момент работал над новым проектом и предложил вернуться к разговору о переводе через полгода. Но, разумеется, через полгода я был занят чем-то еще, да ион, вероятно, забыло нашем уговоре. А еще через некоторое время ему стало и вовсе не до того Биньяванга перенес инсульт, после которого едва мог говорить и двигаться. Наша общая приятельница Мааза Менгисте рассказывала, как они с Хелоном Хаби- лой и Мукомой Ва Нгуги, еще ни о чем не подозревая, пришли к нему в гости, звонили по домофону как услышали его заплетающуюся речь. «Бинья? Бинж? Ты что, пьяный – «Н-н-нсульт…» В этот момент Мааза поняла, что теперь это его ежедневная реальность звонки, вопросы, почему он так странно говорит, необходимость выдавливать одно и тоже всеопределяющее слово И как потом они сидели в баре и Биньяванга раскачивался всем телом, пытаясь выдавить из себя другие слова, все еще надеясь разразиться, как он это любил, филиппикой в адрес какого-нибудь великого зла или блеснуть своим молниеносным остроумием Ничего не выходило. Потом он перебрался в Йоханнесбург. Писал, что рассчитывает полностью восстановиться под благоприятным воздействием южноафриканского климата. В мае 2019 года Биньяванги не стало. Ему было всего сорок восемь лет. Где-то за полгода до его смерти мыс Ма- азой говорили о нем, сидя в нью-йоркском баре, и я сказал, что считаю его лучшим кенийским писателем. На что Мааза ответила Почему только кенийским В Африке вообще, по-видимому, никогда не было такого писателя, как Бинж». Возможно, она права. Во всяком случае, это, несомненно, один из лучших писателей африканского происхождения. Его книга «Когда-нибудь я напишу об этих местах – мемуар, травелог, просто дневник, от которого не оторваться, настолько блестяще написано, и каким-то невероятным образом выстраивается целая панорама, объемная картина времени и места, в которую вмещаются и Кения, и вся современная Африка вообще * После завтрака мы доехали до границы с Танзанией. Здесь кончается Масаи-Мара и начинается Серенгети. Граница между странами представляет собой булыжник, на котором выведены две буквы Т. (стрелка указывает в одну сторону) и К. (стрелка в другую сторону. Мыто еще в Кении, – говорит Бонайя, – а вон тот слон, видишь его – Показывает на слона, пасущегося в ста метрах от нас. – Тот слон уже в Танзании. Я посмотрел, куда он показывал. Отсюда существенных различий между Т. и К. не разглядеть. Вспомнил, как моя знакомая Асона, уроженка Южного Судана, рассказывала, что ее отец, ныне преуспевающий хирург в Алабаме некогда учился водном классе с братом людоеда Иди Амина и даже приятельствовал с самим Иди Амином, на тот момент еще не людоедом, а просто школьником, воспитанником частной школы-интерната. Намой вопрос, где все это происходило, в Уганде или Судане, Асона пожала плечами: границы в Африке – понятие растяжимое. Область, откуда происходит ее семья, – территория нилотского народа как- ва – столько раз переходила от Уганды к Судану, от Судана к Заиру и от Заира обратно к Уганде, что сами жители уже давно перестали задаваться вопросом, к какому государству они в данный момент принадлежат. Даже американские власти и те махнули рукой в паспорте у отца Асоны в графе «место рождения написано попросту Восточная Африка». Хозяевам земли, людям из племени масаи, разрешается беспрепятственно пересекать государственную границу. Эта поблажка сохранилась еще с колониальных времен. Танзанийские масаи ходят в гости к кенийскими наоборот. При этом масаи – не кочевники. Да и вообще в Восточной Африке гораздо меньше кочевых народов, чем в Западной. Почему это так, становится ясно, если сравнить засушливую саванну в Буркина-Фасо или в южной части Мали с плодородной Великой рифтовой долиной, где почти не бывает засух. Для восточноафриканских народов земля испокон веков имела совсем иное значение, чем, например, для западноафриканских фульбе. У последних она была предназначена для временного пользования и потому, строго говоря, не могла быть никем отнята территория как таковая не представляла ценности. В Кении же у каждого племени были свои «бо- ма» и прилегающие к ним угодья племенные владения были основой социальной организации. Стало быть, отняв самое ценное, белые пришельцы прочертили свои произвольные границы ив качестве компенсации предоставили африканцам право невозбранно пересекать эти границы – слабое утешение. Бонайя говорит Масаи – гордые, но мирные. В отличие от туркана, покот и сумбуру, которым они приходятся близкими родственниками. Вообще, с этими нилотами – беда. Да и с кушитами тоже. В Кении подобные заявления слышишь сплошь и рядом. Так коллеги из госпиталя Кениаты сообщили мне, что в трущобах Киберы почти нет преступности, потому что там селятся в основном лухья и луо, а вот в Матаре грабят и убивают средь бела дня там живут кикуйю, они такие. Излишне объяснять, что мои информанты сами принадлежали к народам лухья и луо. Кикуйю – самый многочисленный народ в Кении. Следующие по численности – лухья, луо, камба и календжин. Этническая вражда – константа кенийской жизни. Даже вождь нации, Джомо Кениата, чей призыв к единству («Харамбе!») высечен на скрижалях национальной истории, не был лишен трайбализма. Отчасти дело в колониальной политике, в той же произвольности государственных границ. Но только отчасти. Расизм, по-видимо- му, существовал здесь задолго до прихода белых. Сорок три народности, составляющие население Кении, принадлежат к трем расовым типам банту (кикуйю, лухья, гусии и т. д.), нилоты (луо, календжин, масаи, кушиты (сомалийцы). Четвертая раса – индийцы, зачисленные с некоторых пор в официальный список племен Кении. Вот недаром я сразу почувствовал себя здесь как дома – возрадовался Прашант. Эрудированный Бонайя уточнил вообще-то индийцев изначально привезли в Кению на строительство колониальной железной дороги. Когда полторы тысячи километров дороги были сооружены, тысячи индийских кули, привезенных на трудовые работы, остались без дела. И тогда колониальные власти, куда более гуманные по отношению к индийцам, чем к африканцам, любезно предоставили первым льготы для занятия торговлей. Выходцы из Гуджарата, известные своими способностями к предпринимательской деятельности, преуспели в коммерции и обосновались в Восточной Африке уже более или менее прочно. Индийские «дука» 296 стали обязательной частью жизни в каждой деревне. Среди народов Кении гуджаратцы посей день занимают привилегированное положение. Хотя не такое, конечно, как кикуйю. Даже в колониальную эпоху кикуйю были кикуйю, а лухья, луо, кисии и другие племена назывались собирательно-пре- 295 Наемные рабочие из Индии и Китая, вывозившиеся европейцами на работы в Америку и Африку с XVIII по XX век. Их положение было почти бесправным, мало отличалось от рабского Лавки небрежительным этнонимом «кавирондо». Что уж там говорить о нынешней ситуации Кикуйю, жаловался Бонайя, вот главные узурпаторы власти в постколониальной Кении. Джо- мо Кениата был кикуйю, и Мваи Кибаки был кикуйю, и нынешний президент, сын Джомо Кениаты, разумеется, тоже. Дэниэл арап Мои, тот был из племени календжин, но он был диктатором и форменной скотиной, не меньшей, чем кикуйю. Если ты принадлежишь к одному из основных племен лухья, луо, камба, гусии, календжин, – у тебя еще есть шанс пробиться. Если же твое племя малочисленно, надеяться тебе не на что. Некому тебя подсадить, все тянут своих. Сам Бонайя принадлежит к народу покомо, живущему по течению реки Тана и на побережье Индийского океана, между Момбасой и Ламу. У покомо нет власти, их мало. А как же масаи Масаи сами по себе, они как-то умудряются оставаться вне племенных распрей. Впрочем, ни малочисленными, ни бесправными их не назовешь. В Кении их насчитывается чуть меньше миллиона, и примерно столько же в Танзании. Есть у них и влиятельные политики например, бывший премьер-министр Танзании Эдвард Сокой- не, или министр внутренних дел Кении Джозеф Оле Ленку, или спикер Национальной ассамблеи Францис Оле Капаро. Эдвард Лоуасса, лидер танзанийской оппозиции, – тоже масаи. Есть, словом, кому похлопотать за их народ в эмпире- 297 Президенты Кении Джомо Кениата (1964–1978), Дэниал арап Мои (1979– 2002), Мваи Кибаки (2002–2013), Ухуру Кениата (с 2013 года ях власти. Да и вообще они – молодцы, смогли раскрутить свой бренд, про них весь мир знает. А может, это и не они сами, а опять-таки европейцы, которых всегда впечатляли их прыжки, копья, бусы, оттянутые мочки. Так или иначе, масаи сумели монетизировать свой колоритный облик, и правильно сделали. Бонайя их уважает. К своим традициям они относятся со всей серьезностью, живут, как жили веками. Вот, например. По всей Африке дети клянчат у белых туристов конфеты, шоколадки и прочие сладости. Вазунгу 298 к этому привыкли и, приезжая в Масаи-Ма- расами норовят всучить каждому масайскому ребенку по конфете. Но масаи конфет не берут – не из гордости, а просто потому, что они их не любят. Они вообще ничего едят, кроме своей традиционной пищи. А традиционная пища у них это кукурузная каша, жареная козлятина да коровья кровь с молоком. Или суп из козлятины с молоком, кровью, жиром и кореньями. Или зелень, например листья паслена или амаранта, отваренные в молоке. От всего остального они отказываются, считают непригодным для еды. Они до недавнего времени даже от современных лекарств отказывались, предпочитая целебные травы. Деревенский быт, одним словом. Разумеется, в городах тоже можно встретить масаи. В Найроби они часто работают охранниками и ночными сторожами («аскари-я-усику»). В этом качестве они востребованы, во- первых, потому, что масаи – народ благонадежный, на них Множественное число от «мзунгу» (белый человек можно положиться, а во-вторых, потому, что затраты на них нулевые сторож масаи готов жить на улице, рядом сохраняемым объектом. Спать он может прямо на земле. Ему не привыкать. Нов последнее время участились случаи, когда разные мошенники (вероятно, кикуйю) выдают себя зама- саи, нанимаются на работу, а затем грабят своих работодателей подчистую. Старейшины масаи даже обратились к городским властям с просьбой, чтобы те ввели обязательную «племенную проверку при приеме на работу. Прежде чем человека, представляющегося как масаи, возьмут на работу, его надлежит привести к старейшинам, чтобы те определили, настоящий он масаи или самозванец. В масайской деревне, где нам предстояло провести следующие два дня, нас встретил юноша в головном уборе из львиной гривы. Затем показался другой юноша – в шапке из меха обезьяны колобус; в руках у него был рог куду (масаи используют этот рог в качестве музыкального инструмента: дуют в него, как евреи – в шофар). Вскоре вокруг нас собралась целая толпа, и нас, как полагается, приветствовали традиционным танцем, тем самым, который всегда показывают в передачах National Geographic: с повизгиванием и урчанием, отдаленно напоминающим горловое пение с хороводом и знаменитыми масайскими прыжками. Под конец нас с Прашантом тоже втянули в хоровод, заставляли прыгать и смеялись над нашей непрыгучестью. Один из воинов до того разошелся, что решил продемонстрировать нам масай- ский рэп. Это было, пожалуй, даже интересней, чем пляски. О чем это он так лихо рифмует Я попытался придумать псевдоперевод, нов голову лезла только белиберда про бома (рифмуется с «дóма»), нгома и красного гнома. Вот они, европейские предрассудки. Что, если передо мной был великий масайский артист, мастер художественной декламации, а я, невежда, принял егоза обычного площадного шута? На веб-сайтах, посвященных путешествиям, любят рассказывать про местный обряд посвящения дескать, чтобы стать мужчиной, масайский юноша обязан убить льва, и непросто убить, а задушить голыми руками, победив его в схватке один на один. Армянское радио отвечает все таки есть, нос некоторыми поправками. На львов масаи охотятся большими группами местонахождение львиного логова определяют по поведению птиц. Подкрадываются сзади, нападают на спящего льва и убивают, конечно, не голыми руками, ас помощью копья и кинжала «арлалем», который каждый масаи всегда носит с собой. Юноше, проходящему обряд посвящения, полагается первым метнуть в спящего льва копье. Если уж говорить о страшных обрядах посвящения в мужчины, ничто не впечатляет так, как масайский ритуал мужского обрезания. Когда мальчик достигает переходного возраста, его отправляют на год в другую деревню. Живя вда- 299 Бома – традиционное селение в Кении нгома – деревенский праздник красный гном – одно из проявлений божества Энгаи в дохристианской религии масаи ли от семьи, он посвящает большую часть времени охоте на птиц. Как уже говорилось, ни птицу, ни рыбу масаи не едят. На пернатых охотятся только ради перьев в подготовительный период, ведущий к обряду посвящения, юноша должен убить достаточно птиц, чтобы из их перьев можно было сделать головной убор. Когда он выполнит эту норму, старейшина благословит его с помощью специальной травы и пшенного пива. Благословляя воспитанника, старейшина покрывает ладони юноши плевками, и тот размазывает слюну учителя по всему телу. Сам обряд обрезания проводится разв году всю возрастную группу обрезают в один присест, иногда одними тем же ножом. Единственное обезболивающее, которое признают масаи, – это холодная вода. Главная задача будущего воина – стерпеть боль, не проронив ни звука. Если он закричит, это будет позором для его семьи. Юноше, успешно прошедшему инициацию, надевают на шею обруч, сделанный из продольно разрезанного полового органа козла или барана. Когда все полностью заживет (обычно это занимает несколько месяцев, юноше выбьют передние нижние зубы, ион получит статус воина («моран»). Женское обрезание у масаи тоже практикуется, хотя в современной Кении оно запрещено законом. Девочке, готовящейся пройти обряд женской инициации, надевают головной убор из бус и оттягивают ушные мочки, а после инициации бреют голову. У масайского мужчины, как правило, несколько жену масайской женщины – один мужи несколько любовников Всякий масаи знает, что у его жен есть любовники, это в порядке вещей. Но если он застанет ее в постели с одним из них, он вправе отколотить обоих. Человека, ставшего нашим проводником в масайской деревне, звали Олешаргеги Лолорторирой (уменьшительное: Олорторирой). Белым туристам, неспособным произнести и уж тем более запомнить его настоящее имя, он представлялся как Джонсон. Он водил нас по боме, рассказывали показывал. Когда требовалось разъяснить нечто концептуально сложное, Джонсон выписывал буквы и цифры веточкой на руке. На его черной коже след от веточки выглядел точно мел на школьной доске. Кроме того, когда вход шла арифметика, он начинал усиленно жестикулировать как выяснилось, у масаи существует специальная система жестов для обозначения чисел от одного до ста. Демонстрировал калебас, рог, колчан со стрелами, масайский нож, копье и многоцелевую дубинку «рунгу», которой можно и спину чесать, и от врагов обороняться, и использовать как жезл говорящего вовремя деревенского собрания. Собрания эти проходят под специально выбранными деревьями и могут длиться целый день. Обсуждаются вопросы общественного значения, заключаются брачные договоры. Для поддержания тонуса вовремя длительных заседаний рекомендуется жевать угоро высушенный табак, перетертый с солью, маслом и специями, местный эквивалент индийского паана. Селение масаи – это пространство, огороженное изгородью из тхабаи 300 , с площадкой для скота в центре и домами по периметру. Традиционные жилища строятся так из веток и жердей плетется каркас, который обмазывают смесью глины с навозом крышу кроют сухой травой. В каждом доме по несколько комнат одна – для родителей, другая – для детей, третья – для скота. Кровать – из веток и коровьих шкур, очень крепкая, комоды и очаг – из навоза и глины. Есть и гостевая комната по обычаю всех гостей необходимо приютить. В былые времена для освещения комнат использовали только очаги свечи. Огонь масаи разводят без спичек: растирают лучину травой и слоновьим навозом. Но освещение домов с помощью лучины – дело прошлое, теперь у всех есть фонарики, а на некоторых домах даже установлены солнечные батареи. Это для детей, – пояснил Джонсон, – чтобы они могли вечером делать уроки. Десять лет назад кенийские власти ввели ряд новых законов, поставивших под угрозу традиционный уклад жизни в масайской деревне. Детей принудили посещать школу, а убивать львов для обряда инициации запретили. Неудивительно, что у нынешней молодежи все идет вкривь и вкось, сетует Джонсон. При таких законах достойную смену не вырастить. Масайские дети учатся в церковно-приходской школе до восьмого класса; старшие классы заканчивают уже в Нароке. Школы платные. Чтобы оплачивать детям образование, семьи продают коров. Есть, конечно, и государственные, бесплатные, но это интер- 300 Колючий кустарник наты, а кому охота посылать своих детей в интернат К тому же даже государственная школа стоит восемьсот шиллингов (Джонсон рисует веточкой на руке 800). Обучение в школах ведется на английском и суахили. Масайский язык эти грамотеи не признают, только передразнивают звучание масай- ской речи «пошо-кошо» 301 Сидя в масайской мазанке, слушая излияния Джонсона, ты чувствуешь себя первопроходцем, героем какого-нибудь фильма или книги, пока не вспомнишь, что эти задушевные беседы – его работа что ты – один из многих его клиентов, но он как истинный профессионал позволяет тебе почувствовать свою уникальность. Все дома в масайской деревне строят женщины. Они же носят из колодца воду, готовят пищу, пасут овец и коз (дети, начиная с шестилетнего возраста, тоже занимаются выпасом мелкого скота. Считается, что все это не мужские дела. Мужчина должен пасти коров и прыгать в высоту. У каждой масайской семьи должно быть свое стадо коров. У бедняка их может быть около сотни, у масаи среднего достатка от стадо пятисот, ау богачей бывает и по несколько тысяч. На каждую корову надевают по колокольчику. Самых дойных приглашают в дом как членов семьи. Для традиционного напитка кровь с молоком у коровы берут кровь из яремной вены, после чего рану заклеивают навозом. Молоко принято хранить в калебасе, мясо – сушить на дереве. Когда Пошо или угали – густая кукурузная каша встречаются два воина, их разговор начинается так Коровы в порядке А жены и дети Чем больше коров, тем больше жен. Приданое исчисляется в коровах, наказание за любое преступление, включая убийство, – тоже. Браки заключаются по договоренности между семьями, причем невеста в момент сговора может быть еще ребенком. Замужние женщины носят обручальные кольца на пальцах ног. После родов женщине полагается выпить три рога коровьей крови. По воскресеньям женщины ходят в церковь (мужчины никогда. На церковную службу принято надевать все чистое, поэтому по субботам обычно устраивают большие стирки. Пока мы общаемся с Джонсоном, из церкви, расположенной на холме неподалеку отселения, доносится женский гомон. Он поднимается со дна дневной тишины, точно пузырьки со дна кастрюли при закипании воды – первые робкие возгласы торопливо перерастают в бурлящий хор прихожанок, охваченных религиозным экстазом. Когда масайский мужчина не пасет коров, не прыгает в высоту, не ждет другого воина, стоя на одной ноге, и нежу- ет угоро на деревенском совете, он, как правило, занят туалетом. Своему облику он придает большое значение. Масай- ские юноши – здоровые, поджарые, с сильным запахом пота. Интересно, вселив их красочной внешности регламентировано (скажем, такая-то прическа отражает принадлежность человека к определенной возрастной группе итак далее Много ли остается места для личных предпочтений Кажется, больше, чем можно было бы предположить. Одним нравятся парики и бусы, другим – головные уборы из меха обезьяны. Прихорашиваться нравится всем. Масайские детине попрошайничают, но довольно агрессивно суют нам свои поделки. Не могу, простите, я у вас уже много купил, – говорю я с нервным смешком, и парень, вкрадчиво предлагавший то одно, то другое, передразнивает этот мой смешок. Потом, провожая меня, изображает стариковскую поступь. Должно быть, по меркам масаи я уже старик Зелень саванны постепенно переходит в засушливый ландшафт. Искромсанные временем пласты латеритной почвы, кое-где отвесно обрубленные и походящие издалека на стены какого-нибудь южноиндийского храма. Как будто индийское влияние проникло так глубоко, что сказалось даже в этом. Ботаник Бонайя снова щеголяет своим знанием местной флоры. Правда, на сей раз он сыплет не латинскими, а местными названиями дерево подо, трава «кигомбе», трава «мудхангари», дерево «мварики», дерево «муири», дерево «мвули», из которого делают мебель Этот список мне никогда и ни для чего не пригодится. Ноя зачем-то упорно записываю названия. Вероятно, затем же, зачем люди, живущие в эпоху цифровой фотографии, делают тысячи снимков к которым никогда потом не вернутся. Итак, лихорадочное дерево, камфорное дерево, колбасное дерево, плосковерхие заросли зонтичного терновника, слоновья трава… И все же главный цвет – не зеленый, а красный красная земля, красные накидки масаи. Охра, розовый мел. Но вот территория масаи кончается, и начинается земля кикуйю. Кикуйю одеваются и выглядят по-другому. Женское платье у них называется «китенге». Коричневая ткань, собранная у шеи в складки. Кисти вязаного кушака из белой шерсти достают до земли. На ногах – сандалии из леопардовой шкуры, на шее – ожерелье из разноцветного бисера, в ушах серьги из сухих початков кукурузы. Казалось бы, все другое, но, пока мы гостили в масайской деревне, я то и дело вспоминал мемуар Нгуги ва Тхионго Сны вовремя войны». Там описывается его детство в деревне кикуйю. Все-таки общего у соседствующих народов не так уж мало, пусть они и принадлежат к разным расовым фенотипам. Особенно это наглядно в музее под открытым небом «Бомы Кении, где представлены селения всех сорока с лишним племен. Все они, и бома масаи, и манаятта кикуйю, выглядят очень похоже. Хижины-мазанки из травы и глины, устремившие свои опорные колья к небесам, островерхие складские постройки, коровьи загоны. У каждого кикуйю – несколько жену каждой жены – своя хижина (сравнить с городскими трущобами Матаре, где семья в десять человек ютится водной конуре. Запомнилось, как толпа коротко остриженных кенийских школьниц брала штурмом эти хижины, а одинокий китайский турист по имени Чи просил их сфотографироваться с ним на память. Школьницы давали согласие, ион восторженно щелкал селфи за селфи. |