мартин. Мартин Хайдеггер Ницше Том I
 Скачать 2.72 Mb.
|
|
Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей». Ницше сам выделил заголовок задуманного произведения жирным шрифтом. 15 сентября 1887 года, Петеру Гасту: «Честно говоря, я колеблюсь между Венецией и Лейпцигом: последний нужен мне для ученых целей, ибо в связи с главным уроком моей жизни, который отныне я должен усвоить, мне надо еще многому выучиться, о многом спросить, прочитать. Поэтому в Германии воцарилась бы не „осень", а самая настоящая зима, и, ввиду всего этого, мое здоровье настоятельно советует мне в этом году не подвергать себя такому опасному эксперименту. Таким образом, все кончится Венецией и Ниццей, теперь мне прежде всего надо не столько вникать во множество отдельных проблем и разузнавать о них, сколько совершенно уединиться». 20 декабря 1887 года — Карлу фон Герсдорфу: «Как раз теперь моя жизнь решающим образом оказалась в самом полудне: одна дверь затворяется, другая отворяется. В последние годы я сделал лишь одно: свел счеты с прошлым, покончил с ним, подбил итог, в конце концов, покончил с человеком и вещью и подвел под ними черту. Кто и что у меня остается, теперь, когда я должен приступить к подлинно главному делу моей жизни (обречен приступить...) — вот вопрос вопросов. Ведь, между нами говоря то напряжение, в которому я живу, бремя великой задачи и страсти, слишком велико, чтобы теперь ко мне приступали какие-то новые люди. Пустыня вокруг меня ужасная; по сути дела, я еще могу терпеть людей случайных и совершенно чужих, а также связанных со мною с давних пор или с детства. Все прочие отсеяны или даже отринуты (при этом было много резкого и мучительного)». О «главном произведении» как таковом здесь речь уже не идет. Близится последний год его мыслительной работы, когда все вокруг пронизывается ослепительным сиянием и в то же время издалека начинает надвигаться безмерное. В 1888 году рабочий план меняется полностью. В первые январские дни 1889 года им овладевает безумие, и 4 января он в знак прощания посылает своему другу и помощнику, композитору Петеру Гасту такую почтовую открытку: «Моему maestro Pietro. Воспой мне новую песнь: мир преобразился и все небеса преисполнились радости. Распятый». Несмотря на то, что в этих немногих свидетельствах Ницше выражает самое сокровенное, для нас они в первую очередь являются лишь внешним признаком того глубинного настроя, в котором движутся замыслы главного труда и наброски к нему. 8 Однако попутно надо указать на сами планы и изменения в них, причем тоже имея в виду лишь внешнюю сторону дела. Планы и наброски напечатаны в XVI томе, на 413-467 страницах. Просматривая их в их последовательности, можно различить три основные позиции: первая приходится на период от 1882 до 1883 годов («Так говорил Заратустра»), вторая — на период с 1885 по 1887 годы («По ту сторону добра и зла», «Генеалогия морали»), третья вбирает в себя период с 1887 по 1888 годы («Сумерки идолов», «Ессе homo», «Антихрист»). Однако это не ступени какого-то развития. Кроме того, все три позиции не отличаются друг от друга и по степени внутреннего содержания; каждая подразумевает целое философии и в каждой скрыто соприсутствуют две другие, но соприсутствуют в своем собственном способе внутреннего оформления и со своим расположением формообразующего средоточия. Именно вопрос об этом средоточии и «терзал» Ницше. После соответствующего обобщения имеющегося рукописного материала этот вопрос не был внешним, он был, хотя Ницше, правда, этого не осознал и не продвинулся в этом направлении, вопросом самообоснования философии. Что есть философия и как она в том или ином случае есть (а речь идет именно об этом), определяется лишь из нее самой, однако это самоопределение возможно лишь тогда, когда она сама уже обосновала себя. Ее самобытная сущность всегда обращается против нее самой, и чем исконнее философия, тем подлиннее в этом обращении она вращается вокруг себя самой, тем шире становится окружность этого круга, достигая до края ничто. Теперь, присмотревшись внимательнее, мы увидим, что каждая из трех позиций характеризуется главенствующим заголовком. Не случайно два другие, которые в каждом случае не становятся главными, все-таки появляются под соответствующим основным заглавием. Первая основная позиция определяется заголовком «Философия вечного возвращения» с подзаголовком «Опыт переоценки всех ценностей (XVI , 415). В относящемся к этому плане (S. 414) венцом является заключительная, пятая, глава: „Учение о вечном возвращении как молот в руке могущественнейшего". Мы видим, что мысль о власти, то есть всегда о воле к власти, пронизывает целое от основания до вершины. Вторую основную позицию характеризует заголовок «Воля к власти» с подзаголовком «Опыт переоценки всех ценностей». Относящийся к этому план (S. 424, Nr. 7) в качестве четвертой части труда содержит «Вечное возвращение». Третья позиция делает главным заголовком тот, который в двух предыдущих был лишь подзаголовком (S. 435): «Переоценка всех ценностей». В относящихся к этому планах в качестве четвертой части выступает «Философия вечного возвращения», а в качестве еще одной, меняющей свое местоположение части, "Приемлющий". Вечное возвращение, воля к власти, переоценка - таковы три ключевых слова, в качестве заголовков вбирающие в себя всю полноту задуманного главного произведения с ее разнящимися между собой пристанищами. Если теперь мы не сумеем поставить вопрос так, чтобы учение о вечном возвращении уже бывшего, учение о воли к власти, а также оба эти учения в их сокровеннейшей взаимосвязи единым образом были постигнуть, как переоценка, если мы вдобавок не осмыслим эту принципиальную постановку вопроса как необходимую в движении западноевропейской метафизики, мы никогда не постигнем философии Ницше, ничего не поймем в XX и будущих веках, совершенно не поймем, в чем заключается наша метафизическая задача. Единство воли к власти, вечного возвращения и переоценки 9 Учение о вечном возвращении того же самого и учение о воле к власти образуют глубочайшее единство. В плане истории единое этого учения осмысляет самое себя как переоценка всех прежних ценностей. Но в какой мере учение о вечном возвращении того же самого и учение о воле к власти сущностно едины? Этот вопрос, будучи вопросом решающим, впоследствии заставит нас разобраться с ним более обстоятельно, и потому теперь мы даем на него ответ, который выглядит лишь как некое предыстолкование. Выражение «воля к власти» характеризует основную особенность сущего; всякое сущее, которое есть, есть, поскольку оно есть, воля к власти. Тем самым говорится о том, какой характер имеет сущее как сущее. Однако это вовсе не дает ответа на первый и настоящий вопрос философии, но отвечает только на последний предвопрос. Для того, кто, присутствуя при завершении западноевропейской философии, вообще еще может и должен задаваться философским вопрошанием, решающим вопросом уже оказывается не вопрос о том, как себя являет сущее и каким образом характеризуется бытие сущего, но вопрос о том, что есть само это бытие? Это вопрос о «смысле бытия», а не только о бытии сущего, и при этом «смысл» в своем понятии точно очерчивается как то, из чего и на основании чего является и вступает в истину вообще бытие как таковое. То, что сегодня предлагают в качестве онтологии, не имеет ничего общего с подлинным вопросом о бытии. Мы имеем дело с весьма ученым и весьма проницательным членением и противопоставлением унаследованных в истории философии понятий. Что такое сама воля к власти и как она проявляется? Ответ: это вечное возвращение того же самого. Случайно ли это учение пронизывает все планы главного философского произведения и в решающий момент заявляет о себе? Что имел в виду Ницше, когда в одном из своих планов, озаглавленных просто как «Вечное возвращение» (XVI, 414), первую часть начал с заголовка «Тяжелейшая мысль»? Да, вопрос о бытии — тяжелейшая мысль философии, потому что оно в одно и то же время и максимально открыто ей, и предельно удалено от нее, это мысль, перед которой философия стоит или падает. Мы слышали: основная особенность сущего есть воля к власти, воление и потому становление. И все-таки как раз на этом Ницше и не останавливается, как обычно думают, когда сравнивают его с Гераклитом. Напротив, в том месте, которое недвусмысленно выделено как резюме, он говорит («Wille zur Macht», n. 617): «Рекапитуляция: впечатать в становление черты бытия — вот в чем высшая воля к власти». Это значит, что становление есть только тогда, когда оно укоренено в бытии как бытии: «...Что все возвращается, это есть предельная степень приближения мира становления к миру бытия: — вершина созерцания». С помощью своего учения о вечном возвращении Ницше на свой лад продумывает лишь одну мысль, которая, будучи сокрытой, но все-таки оставаясь подлинно движущей, пронизывает своей неодолимостью всю западноевропейскую философию. Продумывая эту мысль, Ницше вместе со своей метафизикой возвращается к началу западноевропейской философии или, точнее говоря, к началу как его привыкла видеть западноевропейская философия в ходе своей истории, и этому привыканию содействует и сам Ницше, несмотря на свое, как правило, исконное понимание досократовской философии. В расхожем общественном сознании Ницше предстает как революционер, который отрицает, разрушает и пророчествует,— и действительно, всего этого нельзя у него отнять; это не просто роль, которую он играет, но сокровенная необходимость его эпохи. Однако главное в революционере — не преобразование как таковое, а то, что, преобразуя, он тем самым выявляет решающее и существенное. В философии это всякий раз немногие великие вопросы. Ницше мыслит и созерцает, когда он на «вершине созерцания» продумывает «тяжелейшую мысль», продумывает бытие, то есть волю к власти, как вечное возвращение. Но что это означает — во всей широте и сути? Вечность не как останавливающееся «теперь» и не как истечение этого «теперь» в некое бесконечное, но 10 как «теперь», возвратно ввергающееся в самое себя — что это как не потаенная сущность времени? Мыслить бытие, волю к власти как вечное возвращение, продумывать эту тяжелейшую мысль философии значит мыслить бытие как время. Ницше продумывал эту мысль, но продумывал не как вопрос о бытии и времени. Эту мысль продумывали также Платон и Аристотель, когда постигали бытие как ούσία (присутствие), но так же мало, как и Ницше, усматривали в ней вопрос. Задавая этот вопрос, мы не мним себя умнее Ницше и всей западноевропейской философии, которую он «лишь» продумывает до конца. Мы знаем, что тяжелейшая мысль философии стала лишь еще тяжелее, что восхождение на вершину созерцания еще не совершено и, быть может, эта вершина вообще не найдена. Если мы включаем ницшевскую волю к власти, то есть его вопрос о бытии сущего, в орбиту вопроса о «бытии и времени», это, конечно, не означает, что труд Ницше соотносится с книгой, которая тоже озаглавлена как «Бытие и время», и истолковывается и соразмеряется с тем, что в данной книге сказано. Саму эту книгу можно оценивать лишь по тому, насколько она справляется или не справляется с поставленным ею вопросом. Нет никакого иного мерила, кроме самого вопроса, лишь этот вопрос существенен, а не книга, которая к тому же только подводит к этому вопросу, но не вводит в него самого. Тот, кто не считает, что подлинно философское осмысление вечного возвращения возможно только в едином его осмыслении с вопросом воли к власти, не понимает метафизического содержания учения о воле к власти во всей его значимости и полноте. Правда, нельзя сказать, что связь между вечным возвращением как высшим определением бытия и волей к власти как основной чертой всего сущего лежит на поверхности. Поэтому Ницше и говорит о «тяжелейшей мысли» и «вершине созерцания». Все это, однако, нисколько не мешает сегодняшним толкователям учения о вечном возвращении лишать это учение его подлинно философского смысла и тем самым не давать самим себе возможности окончательно разобраться во всем богатстве ницшевской метафизики. В качестве примера такого подхода к данному учению приведем двух не зависящих друг от друга свидетелей — А. Боймлера и К. Ясперса: A. Baeumler, «Nietzsche. Der Philosoph und Politiker», 1931; K. Jaspers, «Nietzsche, Einführung in das Verständnis seines Philosophierens», 1936. Оба автора по-разному и по разным причинам придерживаются отрицательной, то есть, по нашему мнению, неверной точки зрения на учение о вечном возвращении. То, что Ницше называет тяжелейшей мыслью и вершиной созерцания, Боймлер определяет как всецело личное «религиозное» убеждение Ницше и далее говорит: «Это может означать только одно: или учение о вечном возвращении, или учение о воле к власти» (S. 80). Такой вывод, наверное, обосновывается следующим рассуждением: воля к власти есть становление, бытие постигается как становление; перед нами старое учение Гераклита о том, что все течет, и об этом же учит Ницше; с другой стороны, мысль о вечном возвращении отвергает безграничное течение становления и тем самым привносит противоречие в метафизику Ницше. Таким образом, философию Ницше может определять или как учение о воле к власти, или как учение о вечном возвращении. Боймлер говорит (S. 80): «Эта мысль, рассмотренная из системы Ницше, поистине не имеет значения». Далее на 82 странице он продолжает: «Теперь основоположник религии Ницше совершает египтизацию Гераклитова мира». Таким образом, получается, что учение о вечном возвращении якобы означает прекращение становления. Принимая такое решение, Боймлер исходит из того предположения, что Гераклит учил о вечном течении вещей в смысле непрестанного движения вперед. С некоторых пор, однако, мы знаем, что такое понимание Гераклитова учения негреческое. Однако такой же спорной, как данное толкование Гераклита, является и мысль о том, что ницшевскую волю к власти тоже можно безоговорочно понимать как становление в смысле течения вперед. В конце концов, такое понимание становления настолько поверхностно, что мы не можем тотчас приписать его Ницше. Отсюда следует, что вовсе не обязательно тезис «бытие есть становление» противоречит тезису «становление есть бытие». Именно это и есть учение 11 Гераклита. Однако даже если допустить, что между двумя учениями — учением о воле к власти и учением о вечном возвращении — существует противоречие, можно вспомнить, что со времен Гегеля наличие противоречия не обязательно упраздняет истину метафизического положения, но, напротив, доказывает ее. Таким образом, если вечное возвращение и воля к власти противоречат друг другу, быть может, это противоречие как раз является вызовом, заставляющим нас продумать эту тяжелейшую мысль, вместо того, чтобы бежать во что-то «религиозное». Однако даже если допустить, что неустранимое противоречие действительно есть и заставляет выбирать что-то одно, или волю к власти, или вечное возвращение, то почему в таком случае Боймлер восстает против тяжелейшей мысли Ницше и вершины созерцания и делает выбор в пользу воли к власти? Ответ прост: его размышления о связи между двумя учениями никак не соотносятся с областью действительного вопрошания, учение о вечном возвращении, в котором он с опаской усматривает «египтизацию», не согласуется с его пониманием воли к власти, которую он, несмотря на разговоры о метафизике, не постигает метафизически, а толкует политически. Учение Ницше о вечном возвращении противоречит тому, как Боймлер понимает политику. Поэтому данное учение и «не имеет значения» для системы Ницше. Такое толкование тем более примечательно, что Боймлер принадлежит к тем немногим, кто выступает против психолого-биологического истолкования, предпринятого Клагесом. Второй вариант осмысления вечного возвращения принадлежит Карлу Ясперсу. Хотя Ясперс глубже вникает в учение Ницше и видит, что здесь сокрыта его решающая мысль, он, несмотря на разговоры о бытии, не привносит эту мысль в сферу основного вопроса западноевропейской философии и тем самым не устанавливает действительной связи с учением о воле к власти. Если Боймлер не может соединить учение о вечном возвращении с политическим толкованием Ницше, то Ясперс не может всерьез воспринять это учение как нечто стоящее, потому что с его точки зрения в философии не существует понятийной истины и понятийного знания. Если все-таки допустить, что у Ницше учение о вечном возвращении является сокровенным средоточием его метафизического мышления, то, быть может, издатель продемонстрировал неверный или односторонний подход, предпослав своду набросков к главному философскому произведению тот план, который определяющим заголовком делает «Волю к власти»? На самом деле издатель показывает большую проницательность, выбирая среднюю из трех намеченных основных позиций внутри общего плана, так как самому Ницше сразу же пришлось сделать решительное усилие для того, чтобы через всю целокупность сущего выявить его основную черту как волю к власти. Это решение никогда не было для него чем-то окончательным, но если Ницше действительно был таким мыслителем, каков он есть, раскрытие воли к власти должно было непрестанно давать о себе знать в его осмыслении бытия сущего, то есть, для него, в осмыслении вечного возвращения того же самого. Издание набросков к главному труду, выполненное в ракурсе воли к власти, является, наверное, наилучшим из возможных, но благодаря ему мы получаем еще кое- что. Никто не знает, что стало бы с этими набросками, если бы Ницше сам претворил их в задуманный им главный труд, однако то, чем мы сегодня располагаем, столь существенно, полно и (будучи рассмотренным в русле философии Ницше) окончательно, что создаются предпосылки для того, о чем, собственно, и идет речь: по-настоящему осмыслить подлинную философскую мысль Ницше. Это нам удастся еще лучше, если мы не станем придерживаться той последовательности, в которой отдельные отрывки предстают в позднейшем своде, ибо такое упорядочение отдельных фрагментов и афоризмов в рамках классификации, восходящей к самому Ницше, произвольно и несущественно. Речь идет о том, чтобы продумать эти отрывки в контексте подлинного вопрошания. Поэтому мы — учитывая порядок, предложенный в данном тексте — будем перескакивать с одного места на другое внутри того или иного раздела. Здесь в какой-то мере нам тоже не удастся 12 избежать произвола, но при всем том наша главная задача остается неизменной: слушать самого Ницше и вместе с ним, через него и, таким образом, тут же вопреки ему, но в соотнесении со всем ходом западноевропейской философии, вопрошать о ее единственном и общем глубочайшем деле. Такую работу можно совершать только через ограничение, но для нас важно решить, где мы такое ограничение полагаем. Оно все равно предполагает и требует, чтобы все то, что в этой лекции не будет рассмотрено исчерпывающим образом, вы, взяв в руки «Волю к власти», со временем проработали сами в ракурсе того подхода, который здесь применяется. |