фвф. 16707646975743_пр 7 + кр Социология культуры. Написать конспект текста на листочке Тема Социология культуры Виды культуры

• Название: Написать конспект текста на листочке Тема Социология культуры Виды культуры
• Дата: 06.01.2023
• Размер: 2.02 Mb.
• Имя файла: 16707646975743_пр 7 + кр Социология культуры.doc
• Тип: Конспект; #874183
• страница: 8 из 25

6. Мода (Г. ЗИММЕЛЬ) 40 стр

Наша жизнь построена на дуализме: мы нуждаемся как в движении, так и в покое, как в продуктивности, так и в рецептивности. В жизни духа дуализм выражен в том, что мы стре­мимся ко всеобщему и единичному. То же происходит и в эмоциональной жизни: мы так же ищем спокойной самоотдачи людям и вещам, как энер­гичного самоутверждения. Вся история общества проходит в борьбе, ком­промиссах, в медленно достигаемых и быстро утрачиваемых примирениях, которые совершаются между растворением в нашей социальной группе и выходом из нее.

Какие бы формы дуализм ни принимал в социальной и культурной жиз­ни, все они — только формы проявления более фундаментальной биологи­ческой противоположности между наследственностью и изменением — пер­вая является основой единства, второе — многообразием, беспокойным развитием индивидуального содержания жизни и перехода его в другое. Каждая существенная форма жизни представляет собой соединение сход­ства и разнообразия.

В социальной жизни указанная противоположность связана с подража­нием. Подражание можно определить как психологическое наследие, как переход от групповой к индивидуальной жизни. Его привлекательность со­стоит прежде всего в том, что представляет нам возможность целенаправ­ленной и осмысленной деятельности и там, где нет ничего личного и твор­ческого. Подражание можно было бы назвать порождением мысли и бес­смыслия. Оно дает индивиду уверенность в том, что он в своих действиях не одинок и возвышается над предшественниками.

Подражание освобождает индивида от мучений, связанных с выбором, и позволяет ему выступать просто в качестве творения группы. Влечение к подражанию как принципу характерно для той стадии развития, когда склонность к целесообразной деятельности жива, но способность обрести для нее или из нее индивидуальные содержания отсутствует.

Эти условия характерны и для моды как постоянного явления в истории нашего рода. Она представляет собой подражание данному образцу и этим удовлетворяет потребности в социальной опоре, приводит отдельного чело­века на колею, по которой следуют все. Однако она в такой же степени удов­летворяет потребность в различии, тенденцию к дифференциации, к изме­нению, к выделению из общей массы. Это удается ей благодаря смене содержаний, которая придает моде сегодняшнего дня индивидуальный от­печаток, отличающий ее от моды вчерашнего и завтрашнего дня.

Еще в большей степени это удается ей потому, что она всегда носит клас­совый характер, и мода высшего сословия всегда обличается от моды низ­шего, причем высшее сословие от нее сразу же отказывается, как только она начинает проникать в низшую сферу. Тем самым мода — не что иное, как одна из многих форм жизни, посредством которых тенденция к социально­му выравниванию соединяется с тенденцией к индивидуальному различию.

Мода означает, с одной стороны, присоединение к равным по положе­нию, единство характеризуемого ею круга и именно этим отъединение этой группы от ниже ее стоящих, определение их как не принадлежащих к ней. Связывать и разъединять — таковы две основные функции, которые здесь неразрывно соединяются.

Пожалуй, ничто убедительнее не доказывает, что мода является просто ре­зультатом социальных или формально психологических потребностей, чем то, что с точки зрения объективных, эстетических или иных факторов целесооб­разности невозможно обнаружить ни малейшей причины для ее форм. Если в общем, например, наша одежда по существу соответствует нашим потребно­стям, то в форме, которую придает ей мода: следует ли носить широкие или уз­кие юбки, взбитые или округлые прически, пестрые или черные галстуки, нет и следа целесообразности. Модным подчас становится столь уродливое и от­вратительное, будто мода хочет проявить свою власть именно в том, что мы готовы принять по ее воле самое несуразное: именно случайность, с которой она предписывает то целесообразное, то бессмысленное, то безразличное, свиде­тельствует о ее индифферентости к объективным нормам жизни.

Нам известно, как в далекие времена каприз или особая потребность от­дельных лиц создавали моду — средневековая обувь с длинным, узким нос­ком возникла вследствие желания знатного господина ввести форму обуви, скрывающую нарост на его ноге, юбки на обручах — по желанию задающей тон дамы скрыть свою беременность и т.д. В противоположность такому про­исхождению моды по чисто личным мотивам, мода в настоящем все больше связывается с объективным характером трудовой деятельности в сфере хозяй­ства. Не только где-нибудь возникает предмет, который затем становится модой, но предметы специально создаются для того, чтобы стать модой. В оп­ределенные периоды новая мода требуется apriori, и тогда находятся изобре­татели и предприятия, залятые исключительно в этой сфере.

Деятельность в области моды является оплачиваемой профессией, занима­ющей на больших предприятиях «положение», которое настолько дифферен­цировалось от личности, как дифференцируется объективная должность от занимающего ее субъекта. Мода может, конечно, иногда получать объективно обоснованное содержание, однако оказывать действие как мода она может лишь тогда, когда ее независимость от всякой другой мотивации становится позитив­но ощущаемой, подобно тому как наши соответствующие долгу действия лишь тогда становятся вполне нравственными, когда нас обязывают к этому не их внешнее содержание и цель, а только тот факт, что это долг.

Общественные формы, одежда, эстетические суждения, весь стиль чело­века находятся в постоянном изменении под действием моды, но мода, т.е. новая мода, находит себе применение лишь в высших сословиях. Как только ее начинают перенимать низшие сословия, тем самым переходя поставлен­ную высшими сословиями границу, прорывают единство их символизирован­ной таким образом сопричастности друг другу, высшие сословия сразу же отказываются от данной моды и принимают новую, которая позволяет им вновь дифференцироваться от широких масс, и игра начинается вновь. Ведь низшие сословия взирают и стремятся вверх, и это удается им более всего в тех областях, где господствует мода, ибо они наиболее доступны внешнему подражанию. Этот же процесс идет между различными слоями высших сосло­вий. Часто можно заметить, — чем ближе различные круги подходят друг к другу, тем безумнее становится внизу стремление к подражанию, а наверху бегство к новому: всепроникающее денежное хозяйство заметно ускоряет этот процесс и делает его зримым, ибо предметы моды, как внешняя сторона жиз­ни, в первую очередь доступны при наличии денег, поэтому в обладании ими легче установить равенство с высшим слоем, чем в других областях, требую­щих индивидуального, не покупаемого за деньги подтверждения.

В какой степени этот момент различения — наряду с моментом подра­жания — составляет сущность моды, показывают ее проявления там, где в общественной структуре отсутствуют находящиеся друг над другом слои; тогда процесс, связанный с модой, охватывает близко друг от друга распо­ложенные слои. О нескольких примитивных народах сообщают, что близ­ко расположенные и живущие в совершенно одинаковых условиях группы часто следуют совершенно различным модам, посредством которых каждая группа выражает свое единение внутри и дифференциацию вовне. Вместе с тем мода охотно привозится извне, и внутри данного круга ее ценят особенно высоко, если она возникла не в нем; уже пророк Софония неодобрительно говорит о знатных, носящих одежду иноплеменниках. В самом деле, созда­ется впечатление, что экзотическое происхождение моды особенно способ­ствует сплочению круга, где она принята; именно то, что она приходит из­вне, создает ту особую и значимую форму социализации, которая устанав­ливается посредством общего отношения к находящемуся вовне пункту.

Иногда кажется, что социальные элементы, подобно осям глаз, лучше всего сходятся в точке, не слишком близко расположенной. Так, роль денег, предмета наибольшего общего интереса у примитивных народов, часто иг­рают завезенные извне предметы; в ряде областей (на Соломоновых остро­вах, в Ибо на Нигере) развилась своего рода промышленность по изготов­лению из раковин или других предметов денежных знаков, которые затем курсируют не в месте их изготовления, а в соседних областях, куда их экс­портируют — совершенно так же, как в Париже часто создаются вещи с тем, чтобы они стали модой где-нибудь в другом месте.

Там, где одна из обеих социальных тенденций, необходимых для установ­ления моды, — а именно, потребности в единении, с одной стороны, и в обо­соблении — с другой, отсутствует, мода не будет установлена, ее царство кон­чится. Поэтому в низших сословиях мода редко бывает разнообразной или спе­цифичной, поэтому моды у примитивных народов значительно стабильнее наших. Опасность смешения и стирания различий, которая заставляет классы культурных народов прибегать к дифференцированию в одежде, поведении, вкусах и т.д., часто отсутствует в примитивных социальных структурах.

Именно посредством дифференциаций держатся вместе части группы, за­интересованные в обособлении: походка, темп, ритм жестов несомненно в зна­чительной степени определяются одеждой, одинаково одетые люди ведут себя сравнительно одинаково. В этом есть еще один момент. Человек, который мо­жет и хочет следовать моде, часто надевает новую одежду. Новая же одежда больше определяет нашу манеру поведения, чем старая, которая в конце кон­цов меняется в сторону наших индивидуальных жестов, следует каждому из них. То, что мы в старой одежде чувствуем себя «уютнее», чем в новой, означает толь­ко, что новая одежда заставляет нас принять закон ее формы, который при дли­тельной носке постепенно переходит в закон наших движений.

У примитивных народов мода менее многообразна, т.е. более стабильна, также и потому, что их потребность в новых впечатлениях и формах жизни значительно меньше. Изменение моды свидетельствует о некоторой утрате нервами остроты раздражаемости; чем более нервна эпоха, тем быстрее ме­няются ее моды, ибо потребность в изменении раздражения — один из су­щественных компонентов моды. Уже это служит причиной того, что мода устанавливается в высших сословиях.

Что касается социальной обусловленности моды, то в качестве примера ее цели могут служить два живущих по соседству примитивных народа. Каф­ры обладают очень расчлененной социальной иерархией, и у них мода, хотя одежда и украшения регулируются законами, достаточно быстро меняется; напротив, у бушменов, у которых вообще нет классов, мода отсутствует, т.е. отсутствует интерес к изменению одежды и украшений. Именно эти отри­цательные причины препятствовали в высоких культурах образованию моды, и совершалось это вполне сознательно. Так, во Флоренции около 1390 г. в мужской одежде вообще отсутствовала мода, так как каждый ста­рался одеваться особым образом. Здесь, следовательно, отсутствует один момент, потребность в соединении, без которого моды быть не может. С дру­гой стороны, у венецианских нобилей не было моды потому, что все они по определенному закону должны были одеваться в черное, чтобы их незначи­тельное число не было замечено массами. Здесь моды не было потому, что отсутствовал ее другой конститутивный момент, — высший слой намерен­но избегал отличия от низших слоев.

Сущность моды состоит в том, что ей следует всегда лишь часть группы. Как только мода принята, т.е. как только то, что первоначально делали толь­ко некоторые, теперь совершается всеми, это больше не называют модой. Каждое дальнейшее распространение моды ведет к ее концу, так как унич­тожает различение. Тем самым она относится к явлениям того типа, стрем­ление которых направлено на все большее распространение, все большую реализацию, — но достижение цели привело бы к уничтожению. Так, цель нравственных стремлений состоит в святости и несовратимости, тогда как подлинная заслуга нравственности состоит, вероятно, только в усилиях для достижения цели и в борьбе с соблазном. Так, труд часто рассматривается лишь как средство достигнуть наслаждения длительным покоем и отдыхом, однако при полном достижении этого пустота и однообразие жизни унич­тожают весь смысл движения к этой цели.

Моде с самого начала свойственно влечение к экспансии, будто ей каж­дый раз надлежит подчинить себе всю группу. Однако как только это удает­ся, мода исчезает.

В современной культуре мода, проникая в самые отдаленные области жизни, усиливает происходящие там изменения. Наш внутренний ритм тре­бует все более коротких периодов в смене впечатлений. Это начинается с незначительных симптомов, например со все более распространяющейся замены сигары папиросой, проявляется в жажде путешествий, которые делят год на множество коротких периодов с резкой акцентировкой прощаний и возвращений. «Нетерпеливый» темп современной жизни свидетельству­ет не только о жажде быстрой смены впечатлений, но и о силе формальной привлекательности границы, начала и конца, прихода и ухода. Мода обре­тает своеобразную привлекательность границы, привлекательность одновре­менного начала и конца, привлекательность новизны и вместе с тем прехо­дящее. Ее проблемой не является бытие и небытие, она есть одновремен­но бытие и небытие, находится всегда на водоразделе между прошлым и будущим и, пока она в расцвете, дает нам такое сильное чувство настояще­го, как немногие другие явления.

Предмет, будучи назван «модным», теряет свое значение только в том случае, когда по другим объективным причинам хотят сделать его отврати­тельным и дискредитировать; тогда мода становится ценностным поняти­ем. Нечто новое и внезапно распространившееся не будет названо модой, если оно вызывает веру в его длительное пребывание. Лишь тот назовет это модой, кто уверен в быстром исчезновении нового явления. Поэтому одним из оснований господства моды в наши дни является также то, что глубокие убеждения все больше теряют свою силу. Арена сиюминутных, изменяю­щихся элементов жизни все расширяется. Разрыв с прошлым, осуществить который культурное человечество беспрерывно старается в течение более ста лет, связывает сознание с настоящим. Это акцентирование настоящего есть одновременно, что очевидно, и акцентирование изменения, и в той мере, в какой сословие является носителем данной культурной тенденции, оно бу­дет во всех областях, отнюдь не только в манере одеваться, следовать моде.

Из того факта, что мода как таковая еще не могла получить всеобщего распространения, отдельный человек извлекает удовлетворение, полагая, что в нем она все еще представляет собой нечто особенное и бросающееся в глаза, хотя вместе с тем он внутренне ощущает общность с другими. Поэто­му отношение к модному несомненно таит в себе благотворное смешение одобрения и зависти. Модный человек вызывает зависть в качестве инди­вида и одобрение в качестве представителя определенного типа. Однако и эта зависть имеет определенную окраску. Существует оттенок зависти, ко­торый отражает своего рода идеальное участие в обладании предметами за­висти. Поучительным примером служит реакция пролетариев, бросивших взгляд на празднества богатых людей: основой является то, что созерцаемое содержание вызывает удовольствие, не связанное с владением им, — при­мерно так, как воспринимается художественное произведение, счастье от созерцания которого не зависит от того, кто им владеет.

Вследстие возможности отделять чистое содержание вещей от проблемы владения ими (соответственно способности познания отделять содержание вещей от их бытия) становится возможным то соучастие во владении, которое осуществляет зависть. Быть может, это не какой-то особый оттенок зависти, он присутствует как элемент повсюду, где существует зависть. Завидуя предмету или человеку, мы уже не абсолютно исключены из него, мы обрели известное отношение к нему. По отношению к тому, чему мы завидуем, мы находимся одновременно ближе и дальше, чем по отношению к тому, что оставляет нас равнодушными. Зависть позволяет измерить дистанцию. Зависть может содер­жать едва заметное владение своим объектом (как счастье в несчастной любви) и тем самым своего рода противоядие, которое иногда препятствует проявлению дурных свойств. Именно мода, поскольку она достижима, представляет особый шанс для такой умиротворяющей окраски зависти.

Из того же соотношения следует, что мода является подлинной ареной для таких индивидов, которые внутренне несамостоятельны, нуждаются в опоре, но которые вместе с тем ощущают потребность в отличии, внимании, особом положении. Это то же самое, когда повторяемые всеми банальности наиболее успешно распространяются, ибо повторение их дает каждому ощущение, будто он особый, возвышающийся над толпой ум.

Мода возвышает незначительного человека тем, что превращает его в осо­бого представителя общности. Она создает возможность социального послу­шания, являющегося одновременно индивидуальной дифференциацией. В щеголе общественные требования моды достигают высоты, в которой он полностью принимает вид индивидуального и особенного. Для щеголя харак­терно, что он выводит тенденцию моды за обычно сохраняемые границы. Если модной стала обувь с узкими носами, то носы его обуви превращаются в по­добие копий, если модными стали высокие воротники, то его воротники до­ходят до ушей, если модным стало слушать научные доклады, то его можно найти только среди слушателей таковых, и т.д. Он опережает других, но в точ­ности следуя их путем. Поскольку он олицетворяет собой вершину вкуса об­щества, кажется, что он марширует во главе всех. В действительности же к нему применимо то, что во многих случаях применимо к отношению между отдельными людьми и группами: ведущий в сущности оказывается ведомым.

Иногда модно быть немодным. Тот, кто сознательно одевается и ведет себя не по моде, обретает, собственно, связанное с этим чувство индивидуа­лизации не посредством своих индивидуальных качеств, а простым отрица­нием социального примера: если следование моде является подражанием социальному примеру, то намеренная немодность — подражанием ему с обратным знаком; и она не менее свидетельствует о власти социальной тен­денции, от которой мы зависим в позитивном или негативном смысле. Че­ловек, намеренно не следующий моде, исходит из того же, что и щеголь.

Как свобода, сломившая тиранию, часто оказывается не менее тирани­ческой и насильственной, чем ее преодоленный враг, так и явление тенден­циозной немодности показывает, насколько человеческие существа готовы вбирать в себя полную противоположность содержаний и демонстрировать их силу и привлекательность на отрицании того, с утверждением чего они, казалось, были неразрывно связаны.

Нежелание следовать моде может происходить из потребности не смеши­ваться с толпой, потребности, в основе которой лежит если не независимость от толпы, то внутренне суверенная позиция по отношению к ней. Но она может быть также проявлением слабости и чувствительности, при которой индивид боится, что ему не удастся сохранить свою не слишком ярко выра­женную индивидуальность, если он будет следовать формам, вкусу, законам общности. Оппозиция далеко не всегда признак силы личности.

Если в моде людей привлекает подражание и отличие, то это, быть может, объясняет особое пристрастие к моде женщин. Дело в том, что слабость со­циального положения, которое женщины преимущественно занимали в ис­тории, вела их к тесной связи с тем, что является «обычаем», что «подобает».

Ибо слабый человек избегает индивидуализации, необходимости опи­раться на самого себя, ответственности и необходимости защищаться только собственными силами. Такому человеку защиту дает только типическая форма жизни, которая сильному человеку препятствует использовать пре­восходящие силы. Однако на почве твердого следования обычаю женщины стремятся к индивидуализации и отличию. Именно эту комбинацию и пре­доставляет им мода: с одной стороны — область всеобщего подражания, воз­можность плыть в широком социальном фарватере, освобождение индиви­да от ответственности за его вкус и действия, с другой — отличие, подчер­кивание своей значимости особой индивидуальностью наряда.

Создается впечатление, будто для каждого класса, вероятно, и для каждого индивида существует определенное количественное отношение между влечением к индивидуализации и влечением раствориться в коллективности, так что если в определенной сфере жизни проявление одного из этих влечений встречает препятствие, индивид ищет другую область, в которой он осуществит требуе­мую ему меру. Исторические данные свидетельствуют о том, что мода служит как бы вентилем, позволяющим женщинам удовлетворить потребность в отли­чии и возвышении в тех случаях, когда в других областях им в этом отказано.

В XIV и XV вв. в Германии наблюдалось чрезвычайно сильное развитие ин­дивидуальности. Свобода личности в значительной степени ломала порядки средних веков. Однако в развитии индивидуальности женщины еще не прини­мали участия, им возбранялась свобода передвижения. Женщины возмещали это самыми экстравагантными и гипертрофированными модами. Напротив, в Италии в ту же эпоху женщинам предоставлялась свобода для индивидуально­го развития. В эпоху Возрождения они обладали такими возможностями обра­зования, деятельности, дифференциации, которых не имели потом на протя­жении столетий; воспитание и свобода передвижения, особенно в высших со­словиях, были почти одинаковы для обоих полов. И у нас нет никаких сведений об экстравагантных женских модах в Италии того времени.

В целом же в истории женщин, в их общей жизни проявляется такое еди­нообразие, что им, по крайней мере, в области моды необходима более живая деятельность, чтобы придать своей жизни известное очарование.

Женщина по сравнению с мужчиной отличается большей верностью, которая выражает равномерность и единообразие душевной жизни, требу­ет для равновесия жизненных тенденций более живого изменения во всех областях. Напротив, мужчина, который по своей природе не обладает такой верностью, меньше нуждается в формах внешнего разнообразия. Отказ от изменений, равнодушие к требованиям моды во внешнем облике характер­ны для мужчины, потому что он более многообразное существо и скорее может обходиться без внешнего разнообразия. Эмансипированная женщи­на, которая стремится уподобиться мужской сущности, ее динамичности, подчеркивает свое равнодушие к моде.

Мода представляла собой для женщин в известном смысле также компен­сацию их профессионального положения. Мужчина, вступивший в круг определенной профессии, оказывается в сфере относительного нивелиро­вания, внутри этого сословия он равен многим другим, он в значительной степени лишь экземпляр для понятия этого сословия или этой профессии. С другой стороны, как бы в компенсацию за это он пользуется всей факти­ческой и социальной силой данного сословия, к его индивидуальной зна­чимости добавляется его принадлежность к сословию, которая часто может скрывать ущербность и недостаточность личного существования.

Если мы попытаемся проследить окрашенные всем этим последние и тонкие движения души, то обнаружим и в них антагонистическую игру ви­тальных принципов, направленную на то, чтобы восстанавливать все время нарушаемое равновесие посредством все новых пропорций. Правда, суще­ственным признаком моды является то, что она стрижет все индивидуаль­ности под одну гребенку, но всегда так, что не охватывает всего человека, и всегда остается для него чем-то внешним, даже в областях вне моды одеж­ды; ведь форма изменяемости, в которой она ему себя предлагает, является при всех обстоятельствах противоположностью устойчивости чувства «Я».

Мода всегда остается на периферии личности. Этим значением моды пользуются тонкие и своеобразные люди как своего рода маской. Слепое по­виновение общим нормам служит средством сохранить свои чувства и свой вкус лишь для самих себя, чтобы не сделать их открытыми и доступными дру­гим. Поэтому некоторые люди прибегают к нивелирующей маскировке, ко­торую представляет мода, из опасения выдать особенностью внешнего вида особенность внутренней сущности. За тривиальностью высказываний и раз­говоров тонко чувствующие и застенчивые люди хотят скрыть свои индиви­дуальные переживания. Всякая застенчивость основана на желании челове­ка выделиться. Она возникает, когда подчеркивается «Я».

Люди часто стыдятся именно самого лучшего и благородного. Если в «об­ществе» банальность определяет хороший тон, то представляется бестакт­ным, когда кто-то выступает с оригинальным изречением, которое не все способны высказать не только из взаимного внимания друг к другу, но и из страха перед чувством стыда за свою попытку выделиться из одинакового для всех, всем одинаково доступного тона и поведения. Мода же вследствие ее своеобразной внутренней структуры дозволяет отличие, всегда восприни­маемое как соответствующее. Сколь ни экстравагантными являются пове­дение или высказывание, они защищены, если они являются модными, от тех мучительных переживаний, которые индивид обычно испытывает, ста­новясь предметом внимания других.

Для всех массовых действий характерна утрата чувства стыда. В качестве элемента массы индивид совершает многое из того, чему бы он решительно воспротивился, если бы ему предложили сделать что-либо подобное, когда он один. Одно из поразительных явлений заключается в том, что некоторые моды требуют бесстыдства, от которого индивид возмущенно отказался бы, если бы ему подобное предложили, но в качестве закона моды беспрекос­ловно принимает такое требование. Чувство стыда в моде, поскольку она — массовое действие, так же полностью отсутствует, как чувство ответствен­ности у участников массового преступления.

Как только индивидуальное выступает сильнее общественного, требуе­мого модой, чувство стыда сразу же ощущается; так многие женщины по­стеснялись бы появиться у себя дома перед одним мужчиной столь деколь­тированными, какими они бывают в обществе, где того требует мода, перед тридцатью или сотней.

Мода — также одна из тех форм, посредством которых люди, жертвую­щие внешней стороной, подчиняясь рабству общего, хотят тем полнее спа­сти внутреннюю свободу. Быть может, самым ярким примером служит Гете в свои поздние годы, когда он своей готовностью следовать условностям общества, достиг максимума внутренней свободы. В таком понимании мода, поскольку она, подобно праву, касается лишь внешней стороны жизни, лишь тех ее сторон, которые обращены к обществу, есть социальная форма уди­вительной целесообразности.

Мы видим, что в моде своеобразно соединяются различные измерения жизни, что мода является сложным образованием, в котором присутствуют все основные, противоположные друг другу направленности души. Из это­го становится понятным, что общий ритм, в котором живут индивиды и группы, определяет и их отношение к моде. С одной стороны, массы низ­ших слоев труднее приходят в движение и медленнее развиваются. С другой стороны, именно высшие сословия, как известно, консервативны, даже час­то архаичны. Они боятся всякого изменения потому, что каждая модифи­кация целого, которое дает им в его данном устройстве преимущественное положение, для них подозрительна и опасна.

Подлинное изменение исторической жизни связано поэтому со средним сословием, и социальное и культурное движение стало идти в совсем ином темпе с той поры как его возглавило третье сословие. С этого времени мода стала быстрее распространяться и меняться. Классы и индивиды, стремящие­ся к постоянному изменению, находят в моде темп собственных душевных движений. Достаточно указать на большие города, которые становятся пи­тательной почвой для моды. Прежде всего быстрому изменению моды дол­жен содействовать экономический подъем низших слоев в том темпе, в ко­тором он происходит в больших городах, так как это изменение позволяет стоящим ниже подражать высшим слоям общества, и тем самым охаракте­ризованный выше процесс, в котором высшие слои отказываются от при­нятой моды в тот момент, когда она распространяется в низших, обретает неведомые ранее широту и живость.

Чем быстрее меняется мода на какой-либо предмет, тем сильнее потреб­ность в дешевых продуктах такого рода. Не только потому, что широкие мас­сы, обладающие меньшим доходом, имеют достаточную покупательную силу, чтобы определить стоимость данного предмета по своим возможнос­тям, и требуют предметы, хотя бы внешне соответствующие моде, но и по­тому, что даже высшие слои общества не могли бы следовать быстроте моды, навязанной им натиском низших слоев, если бы ее объекты не были отно­сительно дешевы. Возникает своеобразный круг: чем быстрее меняется мода, тем дешевле должны становиться вещи; а чем дешевле они становятся, тем к более быстрому изменению моды они приглашают потребителей и при­нуждают производителей.

Мода проявляет удивительное свойство: каждая мода выглядит так, буд­то она будет существовать вечно. Тот, кто сегодня покупает мебель, рассчи­танную на четверть века, будет еще бесчисленное количество раз покупать мебель самой последней моды, а ту, которая считалась подходящей два года тому назад, он вообще уже не принимает во внимание. И все-таки через несколько лет данный предмет потеряет под действием моды свою привле­кательность, которую уже потерял прежний, а нравится или не нравится форма того или другого, будет решаться уже по совсем иным критериям.

Для моды важно только изменение, однако ей свойственна тенденция к сохранению сил. Именно поэтому она — что особенно заметно в моде на женскую одежду — все время возвращается к прежним формам, так что ее путь можно прямо сравнить с круговоротом. Как только прежняя мода не-

сколько забыта, нет никаких причин, препятствующих тому, чтобы вновь оживить ее и почувствовать ее привлекательность.