Мертвые души. Николай Васильевич ГогольМертвые души

• Название: Николай Васильевич ГогольМертвые души
• Дата: 13.10.2022
• Размер: 1.56 Mb.
• Имя файла: Мертвые души.pdf
• Тип: Книга; #731422
• страница: 14 из 18

Глава третья
«Нет, я не так, – говорил Чичиков, очутившись опять посреди открытых полей и пространств, – нет, я не так распоряжусь. Как только, даст Бог, все покончу бла- гополучно и сделаюсь действительно состоятельным,
зажиточным человеком, я поступлю тогда совсем ина- че: будет у меня и повар, и дом, как полная чаша, но будет и хозяйственная часть в порядке. Концы сведут- ся с концами, да понемножку всякий год будет откла- дываться сумма и для потомства, если только Бог по- шлет жене плодородье…» – Эй ты – дурачина!
Селифан и Петрушка оглянулись оба с козел.
– А куда ты едешь?
– Да так изволили приказывать, Павел Иванович, –
к полковнику Кошкареву, – сказал Селифан.
– А дорогу расспросил?
– Я, Павел Иванович, изволите видеть, так как все хлопотал около коляски, так оно-с… генеральского ко- нюха только видел… А Петрушка расспрашивал у ку- чера.
– Вот и дурак! На Петрушку, сказано, не полагаться:
Петрушка бревно.
– Ведь тут не мудрость какая, – сказал Петруш- ка, глядя искоса, – окроме того, что, спустясь с горы,

взять попрямей, ничего больше и нет.
– А ты, окроме сивухи, ничего больше, чай, и в рот не брал? Чай, и теперь налимонился?
Увидя, что речь повернула вона в какую сторону,
Петрушка закрутил только носом. Хотел он было ска- зать, что даже и не пробовал, да уж как-то и самому стало стыдно.
– В коляске-с хорошо-с ехать, – сказал Селифан,
оборотившись.
– Что?
– Говорю, Павел Иванович, что в коляске-де вашей милости хорошо-с ехать, получше-с, как в бричке – не трясет.
– Пошел, пошел! Тебя ведь не спрашивают об этом.
Селифан хлыснул слегка бичом по крутым бокам лошадей и поворотил речь к Петрушке:
– Слышь, мужика Кошкарев барин одел, говорят,
как немца: поодаль и не распознаешь, – выступает по- журавлиному, как немец. И на бабе не то чтобы пла- ток, как бывает, пирогом или кокошник на голове, а немецкий капор такой, как немки ходят, знашь, в капо- рах, – так капор называется, знашь, капор. Немецкий такой капор.
– А тебя как бы нарядить немцем да в капор! – ска- зал Петрушка, острясь над Селифаном и ухмыльнув- шись. Но что за рожа вышла из этой усмешки! И по-

добья не было на усмешку, а точно как бы человек,
доставши себе в нос насморк и силясь при насморке чихнуть, не чихнул, но так и остался в положенье че- ловека, собирающегося чихнуть.
Чичиков заглянул из-под низа ему в рожу, желая знать, что там делается, и сказал: «Хорош! а еще во- ображает, что красавец!» Надобно сказать, что Павел
Иванович был сурьезно уверен в том, что Петрушка влюблен в красоту свою, тогда как последний време- нами позабывал, есть ли у него даже вовсе рожа.
– Вот как бы догадались было, Павел Иванович, –
сказал Селифан, оборотившись с козел, – чтобы вы- просить у Андрея Ивановича другого коня, в обмен на чубарого; он бы, по дружественному расположению к вам, не отказал бы, а это конь-с, право, подлец-ло- шадь и помеха.
– Пошел, пошел, не болтай! – сказал Чичиков и про себя подумал: «В самом деле, напрасно я не догадал- ся».
Легким ходом неслась тем временем легкая на хо- ду коляска. Легко подымалась и вверх, хотя подчас и неровна была дорога; легко опускалась и под гору,
хотя и беспокойны были спуски проселочных дорог. С
горы спустились. Дорога шла лугами через извивы ре- ки, мимо мельниц. Вдали мелькали пески, выступали картинно одна из-за другой осиновые рощи; быстро

пролетали мимо их кусты лоз, тонкие ольхи и сереб- ристые тополи, ударявшие ветвями сидевших на коз- лах Селифана и Петрушку. С последнего ежеминутно сбрасывали они картуз. Суровый служитель соскаки- вал с козел, бранил глупое дерево и хозяина, который насадил его, но привязать картуза или даже придер- жать рукою не догадался, все надеясь на то, что авось дальше не случится. Деревья же становились гуще:
к осинам и ольхам начала присоединяться береза, и скоро образовалась вокруг лесная гущина. Свет солн- ца сокрылся. Затемнели сосны и ели. Непробудный мрак бесконечного леса сгущался и, казалось, гото- вился превратиться в ночь. И вдруг промеж дерев –
свет, там и там промеж ветвей и пней, точно живое серебро или зеркала. Лес стал освещаться, деревья редеть, послышались крики – и вдруг перед ними озе- ро. Водная равнина версты четыре в поперечнике, во- круг деревá, позади их избы. Человек двадцать, по по- яс, по плеча и по горло в воде, тянули к супротивному берегу невод. Посреди их плавал проворно, кричал и хлопотал за всех человек, почти такой же меры в вы- шину, как и в толщину, круглый кругом, точный арбуз.
По причине толщины, он уже не мог ни в каком случае потонуть и как бы ни кувыркался, желая нырнуть, вода бы его все выносила наверх; и если бы село к нему на спину еще двое человек, он бы, как упрямый пузырь,

остался с ними на верхушке воды, слегка только под ними покряхтывал да пускал носом и ртом пузыри.
– Этот, Павел Иванович, – сказал Селифан, оборо- тясь с козел, – должен быть барин, полковник Кошка- рев.
– Отчего?
– Оттого, что тело у него, изволите видеть, побелей,
чем у других, и дородство почтительное, как у барина.
Крики между тем становились явственней. Скоро- говоркой и звонко выкрикивал барин-арбуз:
– Передавай, передавай, Денис, Козьме! Козьма,
бери хвост у Дениса! Фома Большой, напирай туды же, где и Фома Меньшой! Заходи справа, справа захо- ди! Стой, стой, черт вас побери обоих! Запутали меня самого в невод! Зацепили, говорю, проклятые, заце- пили за пуп.
Влачители правого крыла остановились, увидя,
что действительно случилась непредвиденная ока- зия: барин запутался в сети.
– Вишь ты, – сказал Селифан Петрушке, – потащи- ли барина, как рыбу.
Барин барахтался и, желая выпутаться, перевер- нулся на спину, брюхом вверх, запутавшись еще в сет- ку. Боясь оборвать сеть, плыл он вместе с пойманною рыбою, приказавши себя перехватить только впопе- рек веревкой. Перевязавши его веревкой, бросили ко-

нец ее на берег. Человек с двадцать рыбаков, стояв- ших на берегу, подхватили конец и стали бережно та- щить его. Добравшись до мелкого места, барин стал на ноги, покрытый клетками сети, как в летнее вре- мя дамская ручка под сквозной перчаткой, – взглянул вверх и увидел гостя, в коляске въезжавшего на пло- тину. Увидя гостя, кивнул он головой. Чичиков снял картуз и учтиво раскланялся с коляски.
– Обедали? – закричал барин, подходя с пойман- ною рыбою на берег, держа одну руку над глазами ко- зырьком в защиту от солнца, другую же пониже – на манер Венеры Медицейской, выходящей из бани.
– Нет, – сказал Чичиков.
– Ну, так благодарите же Бога.
– А что? – спросил Чичиков любопытно, держа над головою картуз.
– А вот что! – сказал барин, очутившийся на бере- гу вместе с коропами и карасями, которые бились у ног его и прыгали на аршин от земли. – Это ничего, на это не глядите; а вот штука, вон где!.. А покажите-ка,
Фома Большой, осетра. – Два здоровых мужика выта- щили из кадушки какое-то чудовище. – Каков князек?
из реки зашел!
– Да это целый князь! – сказал Чичиков.
– Вот то-то же. Поезжайте-ка вы теперь вперед, а я за вами. Кучер, ты, братец, возьми дорогу пониже,

через огород. Побеги, телепень Фома Меньшой, снять перегородку. А я за вами – как тут, прежде чем успеете оглянуться.
«Полковник чудаковат», – подумал <Чичиков>, про- ехавши наконец бесконечную плотину и подъезжая к избам, из которых одни, подобно стаду уток, рассыпа- лись по косогору возвышенья, а другие стояли внизу на сваях, как цапли. Сети, невода, бредни развеша- ны были повсюду. Фома Меньшой снял перегородку,
коляска проехала огородом и очутилась на площади возле устаревшей деревянной церкви. За церковью,
подальше, видны были крыши господских строений.
– А вот я и здесь! – раздался голос сбоку. Чичи- ков оглянулся. Барин уже ехал возле него, одетый, на дрожках – травяно-зеленый нанковый сюртук, желтые штаны и шея без галстука, на манер купидона! Боком сидел он на дрожках, занявши собою все дрожки. Чи- чиков хотел было что-то сказать ему, но толстяк уже исчез. Дрожки показались на другой стороне и только слышался голос: «Щуку и семь карасей отнесите по- вару-телепню, а осетра подавай сюда: я его свезу сам на дрожках». Раздались снова голоса: «Фома Боль- шой да Фома Меньшой! Козьма да Денис!» Когда же подъехал он к крыльцу дома, к величайшему изумле- нью его, толстый барин был уже на крыльце и при- нял его в свои объятья. Как он успел так слетать, бы-

ло непостижимо. Они поцеловались троекратно нав- крест.
– Я привез вам поклон от его превосходительства, –
сказал Чичиков.
– От какого превосходительства?
– От родственника вашего, от генерала Александра
Дмитриевича.
– Кто это Александр Дмитриевич?
– Генерал Бетрищев, – отвечал Чичиков с некото- рым изумлением.
– Не знаю-с, незнаком.
Чичиков пришел еще в большее изумление.
– Как же это?.. Я надеюсь, по крайней мере, что имею удовольствие говорить с полковником Кошкаре- вым?
– Петр Петрович Петух, Петух Петр Петрович! –
подхватил хозяин.
Чичиков остолбенел.
– Вот тебе на! Как же вы, дураки, – сказал он, оборо- тившись к Селифану и Петрушке, которые оба рази- нули рты и выпучили глаза, один сидя на козлах, дру- гой стоя у дверец коляски, – как же вы, дураки? Ведь вам сказано – к полковнику Кошкареву… А ведь это
Петр Петрович Петух…
– Ребята сделали отлично! – сказал Петр Петро- вич. – За это вам по чапорухе водки и кулебяка в при-

дачу. Откладывайте коней и ступайте сей же час в людскую!
– Я совещусь, – говорил Чичиков, раскланиваясь, –
такая неожиданная ошибка…
– Не ошибка, – живо проговорил Петр Петрович Пе- тух, – не ошибка. Вы прежде попробуйте, каков обед,
да потом скажете: ошибка ли это? Покорнейше про- шу, – сказал <он>, взявши Чичикова под руку и вводя его во внутренние покои.
Чичиков, чинясь, проходил в дверь боком, чтоб дать и хозяину пройти с ним вместе; но это было напрасно:
хозяин бы не прошел, да его уж и не было. Слышно было только, как раздавались его речи по двору: «Да что ж Фома Большой? Зачем он до сих пор не здесь?
Ротозей Емельян, беги к повару-телепню, чтобы по- трошил поскорей осетра. Молоки, икру, потроха и ле- щей в уху, а карасей – в соус. Да раки, раки! Ротозей
Фома Меньшой, где же раки? раки, говорю, раки?!» И
долго раздавалися всё – раки да раки.
– Ну, хозяин захлопотался, – сказал Чичиков, са- дясь в кресла и осматривая углы и стены.
– А вот я и здесь, – сказал, входя, хозяин и ведя за собой двух юношей, в летних сюртуках. Тонкие, точно ивовые хлысты, выгнало их вверх почти на целый ар- шин выше Петра Петровича.
– Сыны мои, гимназисты. Приехали на праздники.

Николаша, ты побудь с гостем, а ты, Алексаша, ступай за мной.
И снова исчезнул Петр Петрович Петух.
Чичиков занялся с Николашей. Николаша был го- ворлив. Он рассказал, что у них в гимназии не очень хорошо учат, что больше благоволят к тем, которых маменьки шлют побогаче подарки, что в городе сто- ит Ингерманландский гусарский полк; что у ротмистра
Ветвицкого лучше лошадь, нежели у самого полков- ника, хотя поручик Взъемцев ездит гораздо его почи- ще.
– А что, в каком состоянье имение вашего батюш- ки? – спросил Чичиков.
– Заложено, – сказал на это сам батюшка, снова очутившийся в гостиной, – заложено.
Чичикову осталось сделать то же самое движенье губами, которое делает человек, как дело идет на нуль и оканчивается ничем.
– Зачем же вы заложили? – спросил он.
– Да так. Все пошли закладывать, так зачем же от- ставать от других? Говорят, выгодно. Притом же все жил здесь, дай-ка еще попробую прожить в Москве.
«Дурак, дурак! – думал Чичиков, – промотает все,
да и детей сделает мотишками. Оставался бы себе,
кулебяка, в деревне».
– А ведь я знаю, что вы думаете, – сказал Петух.

– Что? – спросил Чичиков, смутившись.
– Вы думаете: «Дурак, дурак этот Петух! зазвал обе- дать, а обеда до сих пор нет». Будет готов, почтенней- ший. Не успеет стриженая девка косы заплесть, как он поспеет.
– Батюшка, Платон Михалыч едет! – сказал Алек- саша, глядя в окно.
– Верхом на гнедой лошади! – подхватил Никола- ша, нагибаясь к окну. – Ты думаешь, Алексаша, наш чагравый хуже его?
– Хуже не хуже, но выступка не такая.
Между ними завязался спор о гнедом и чагравом.
Между тем вошел в комнату красавец – стройного роста, светло-русые блестящие кудри и темные гла- за. Гремя медным ошейником, мордатый пес, соба- ка-страшилище, вошел вослед за ним.
– Обедали? – спросил Петр Петрович Петух.
– Обедал, – сказал гость.
– Что ж вы, смеяться, что ли, надо мной приеха- ли? – сказал, сердясь, Петух. – Что мне в вас после обеда?
– Впрочем, Петр Петрович, – сказал гость, усмех- нувшись, – могу вас утешить тем, что ничего не ел за обедом: совсем нет аппетита.
– А каков был улов, если б вы видели! Какой осет- рище пожаловал! Карасей и не считали.

– Даже завидно вас слушать, – сказал гость. – На- учите меня быть так же веселым, как вы.
– Да от <чего> же скучать? помилуйте! – сказал хо- зяин.
– Как отчего скучать? – оттого, что скучно.
– Мало едите, вот и все. Попробуйте-ка хорошень- ко пообедать. Ведь это в последнее время выдумали скуку. Прежде никто не скучал.
– Да полно хвастать! Будто уж вы никогда не скуча- ли?
– Никогда! Да и не знаю, даже и времени нет для скучанья. Поутру проснешься – ведь нужно пить чай,
и тут ведь приказчик, а тут и на рыбную ловлю, а тут и обед. После обеда не успеешь всхрапнуть, а тут и ужин, а после пришел повар – заказывать нужно на завтра обед. Когда же скучать?
Во все время разговора Чичиков рассматривал го- стя.
Платон Михалыч Платонов был Ахиллес и Па- рид
92
вместе: стройное сложение, картинный рост,
свежесть – все было собрано в нем. Приятная усмеш- ка с легким выраженьем иронии как бы еще усилива- ла его красоту. Но, несмотря на все это, было в нем что-то неоживленное и сонное. Страсти, печали и по- трясения не навели морщины на девственное, свежее
92
Так в рукописи. Следует: Парис.

его лицо, но с тем вместе и не оживили его.
– Признаюсь, я тоже, – произнес Чичиков, – не могу понять, если позволите так заметить, не могу понять,
как при такой наружности, как ваша, скучать. Конеч- но, могут быть причины другие: недостача денег, при- тесненья от каких-нибудь злоумышленников, как есть иногда такие, которые готовы покуситься даже на са- мую жизнь.
– В том-то <и дело>, что ничего этого нет, – сказал
Платонов. – Поверите ли, что иной раз я бы хотел, что- бы это было, чтобы была какая-нибудь тревога и вол- ненья. Ну, хоть бы просто рассердил меня кто-нибудь.
Но нет! Скучно – да и только.
– Не понимаю. Но, может быть, именье у вас недо- статочное, малое количество душ?
– Ничуть, у нас с братом земли на десять тысяч де- сятин и при них тысяча душ крестьян.
– И при этом скучать. Непонятно! Но, может быть,
именье в беспорядке? были неурожаи, много людей вымерло?
– Напротив, всё в наилучшем порядке, и брат мой отличнейший хозяин.
– Не понимаю! – сказал Чичиков и пожал плечами.
– А вот мы скуку сейчас прогоним, – сказал хозя- ин. – Бежи, Алексаша, проворней на кухню и скажи повару, чтобы поскорей прислал нам расстегайчиков.

Да где ж ротозей Емельян и вор Антошка? Зачем не дают закуски?
Но дверь растворилась. Ротозей Емельян и вор Ан- тошка явились с салфетками, накрыли стол, поста- вили поднос с шестью графинами разноцветных на- стоек. Скоро вокруг подносов и графинов обстанови- лось ожерелье тарелок – икра, сыры, соленые груз- ди, опенки, да новые приносы из кухни чего-то в за- крытых тарелках, сквозь которые слышно было вор- чавшее масло. Ротозей Емельян и вор Антошка были народ хороший и расторопный. Названья эти хозяин давал только потому, что без прозвищ все как-то вы- ходило пресно, а он пресного не любил; сам был добр душой, но словцо любил пряное. Впрочем, и люди за это не сердились.
Закуске последовал обед. Здесь добродушный хо- зяин сделался совершенным разбойником. Чуть за- мечал у кого один кусок, подкладывал ему тут же дру- гой, приговаривая: «Без пары ни человек, ни птица не могут жить на свете». Съедал гость два – подваливал ему третий, приговаривая: «Что ж за число два? Бог любит троицу». Съедал гость три – он ему: «Где ж бы- вает телега о трех колесах? Кто ж строит избу о трех углах?» На четыре у него была опять поговорка, на пять – тоже. Чичиков съел чего-то чуть ли не двена- дцать ломтей и думал: «Ну, теперь ничего не прибе-

рет больше хозяин». Не тут-то было: хозяин, не гово- ря ни слова, положил ему на тарелку хребтовую часть теленка, жаренного на вертеле, лучшую часть, какая ни была, с почками, да и какого теленка!
– Два года воспитывал на молоке, – сказал хозя- ин, – ухаживал, как за сыном!
– Не могу! – сказал Чичиков.
– Да вы попробуйте, да потом скажите: не могу!
– Не взойдет. Нет места.
– Да ведь и в церкви не было места. Взошел город- ничий – нашлось. А ведь была такая давка, что и яб- локу негде было упасть. Вы только попробуйте: этот кусок – тот же городничий.
Попробовал Чичиков – действительно, кусок был вроде городничего. Нашлось ему место, а казалось,
ничего нельзя было поместить.
С винами была тоже история. Получивши деньги из ломбарда, Петр Петрович запасся провизией на де- сять лет вперед. Он то и дело подливал да подливал;
чего ж не допивали гости, давал допить Алексаше и
Николаше, которые так и хлопали рюмка за рюмкой, а встали из-за стола – как бы ни в чем не бывали, точно выпили по стакану воды. С гостьми было не то: в си- лу, в силу перетащились они на балкон и в силу поме- стились в креслах. Хозяин как сел в свое, какое-то че- тырехместное, так тут же и заснул. Тучная собствен-

ность его превратилась в кузнецкий мех. Через откры- тый рот и носовые ноздри начала она издавать ка- кие-то звуки, какие не бывают и в новой музыке. Тут было все – и барабан, и флейта, и какой-то отрыви- стый звук, точно собачий лай.
– Эк его насвистывает! – сказал Платонов.
Чичиков рассмеялся.
– Разумеется, если этак пообедать, – заговорил
Платонов, – как тут прийти скуке! тут сон придет.
– Да, – говорил Чичиков лениво. Глазки стали у него необыкновенно маленькие. – А все-таки, однако ж, из- вините, не могу понять, как можно скучать. Против скуки есть так много средств.
– Какие же?
– Да мало ли для молодого человека! Можно тан- цевать, играть на каком-нибудь инструменте… а не то
– жениться.
– На ком? скажите.
– Да будто в окружности нет хороших и богатых невест?
– Да нет.
– Ну, поискать в других местах, поездить. – Тут бо- гатая мысль сверкнула в голове Чичикова, глаза его стали побольше. – Да вот прекрасное средство! – ска- зал он, глядя в глаза Платонову.
– Какое?

– Путешествие.
– Куды ж ехать?
– Да если вам свободно, так поедем со мной, – ска- зал Чичиков и подумал про себя, глядя на Платонова:
«А это было бы хорошо: тогда бы можно издержки по- полам, а подчинку коляски отнести вовсе на его счет».
– А вы куда едете?
– Да как сказать – куда? Еду я покуда не столько по своей надобности, сколько по надобности друго- го. Генерал Бетрищев, близкий приятель и, можно ска- зать, благотворитель, просил навестить родственни- ков… Конечно, родственники родственниками, но от- части, так сказать, и для самого себя; ибо видеть свет,
коловращенье людей – кто что ни говори, есть как бы живая книга, вторая наука.
Платонов задумался.
Чичиков между тем так помышлял: «Право, было
<бы> хорошо! Можно даже и так, что все издержки бу- дут на его счет. Можно даже сделать и так, чтобы от- правиться на его лошадях, а мои покормятся у него в деревне. Для сбереженья можно и коляску оставить у него в деревне, а в дорогу взять его коляску».
«Что ж? почему ж не проездиться? – думал между тем Платонов. – Авось-либо будет повеселее. Дома же мне делать нечего, хозяйство и без того на руках у брата; стало быть, расстройства никакого. Почему ж,

в самом деле, не проездиться?»
– А согласны ли вы, – сказал он вслух, – погостить у брата денька два? Иначе он меня не отпустит.
– С большим удовольствием! Хоть три.
– Ну, если так – по рукам! Едем! – сказал, оживля- ясь, Платонов.
– Браво! – сказал Чичиков, хлопнув по руке его. –
Едем!
– Куда? куда? – воскликнул хозяин, проснувшись и выпуча на них глаза. – Нет, государи, и колеса прика- зано снять с вашей коляски, а ваш жеребец, Платон
Михайлыч, отсюда теперь за пятнадцать верст. Нет,
вот вы сегодня переночуйте, а завтра после раннего обеда и поезжайте себе.
«Вот тебе на!» – подумал Чичиков. Платонов ничего на это не сказал, зная, что Петух держался обычаев своих крепко. Нужно было остаться.
Зато награждены они были удивительным весен- ним вечером. Хозяин устроил гулянье на реке. Две- надцать гребцов, в двадцать четыре весла, с песня- ми, понесли их по гладкому хребту зеркального озе- ра. Из озера они пронеслись в реку, беспредельную,
с пологими берегами по обе стороны. Хоть бы струй- кой шевельнулись воды. На катере они пили с кала- чами чай, подходя ежеминутно под протянутые впо- перек реки канаты для ловли рыбы снастью. Еще до

чаю <хозяин> успел раздеться и выпрыгнуть в реку,
где барахтался и шумел с полчаса с рыбаками, покри- кивая на Фому Большого и Кузьму, и, накричавшись,
нахлопотавшись, намерзнувшись в воде, очутился на катере с аппетитом и так пил чай, что было завидно.
Тем временем солнце зашло. Осталась небесная яс- ность. Крики отдавались звонче. Наместо рыбаков по- казались повсюду у берегов группы купающихся ре- бятишек: хлопанье по воде, смех отдавались дале- че. Гребцы, хвативши разом в двадцать четыре весла,
подымали вдруг все весла вверх, и катер сам собой,
как легкая птица, стремился по недвижной зеркаль- ной поверхности. Здоровый, свежий, как девка, дети- на, третий от руля, запевал звонко один, вырабаты- вая чистым голосом; пятеро подхватывало, шестеро выносило – и разливалась беспредельная, как Русь,
песня; и, заслонивши ухо рукой, как бы терялись са- ми певцы в ее беспредельности. Становилося как-то льготно, и думал Чичиков: «Эх, право, заведу себе ко- гда-нибудь деревеньку!» – «Ну, что тут хорошего, – ду- мал Платонов, – в этой заунывной песне? от ней еще большая тоска находит на душу».
Возвращались назад уже сумерками. Весла ударя- ли впотьмах по водам, уже не отражавшим неба. Едва видны были по берегам озера огоньки. Месяц поды- мался, когда они пристали к берегу. Повсюду на тре-

ногах варили рыбаки уху, все из ершей да из живо- трепещущей рыбы. Все уже было дома. Гуси, коровы,
козы давно уже были пригнаны, и самая пыль от них уже давно улеглась, и пастухи, пригнавшие их, стояли у ворот, ожидая крынки молока и приглашенья к ухе.
Там и там слышались говор и гомон людской, громкое лаянье собак своей деревни и отдаленное – чужих де- ревень. Месяц подымался, стали озаряться потемки;
и все наконец озарилось – и озеро и избы; побледне- ли огни; стал виден дым из труб, осеребренный лу- чами. Николаша и Алексаша пронеслись в это время перед ними на двух лихих жеребцах, в обгонку друг друга; пыль за ними поднялась, как от стада баранов.
«Эх, право, заведу себе когда-нибудь деревеньку!» –
думал Чичиков. Бабенка и маленькие Чичонки начали ему снова представляться. Кого ж не разогреет такой вечер?
А за ужином опять объелись. Когда вошел Павел
Иванович в отведенную комнату для спанья и, ложась в постель, пощупал животик свой: «Барабан! – ска- зал, – никакой городничий не взойдет!» Надобно же было такому стеченью обстоятельств: за стеной был кабинет хозяина. Стена была тонкая, и слышалось все, что там ни говорилось. Хозяин заказывал пова- ру, под видом раннего завтрака, на завтрашний день,
решительный обед. И как заказывал! У мертвого ро-

дился бы аппетит. И губами подсасывал, и причмоки- вал. Раздавалось только: «Да поджарь, да дай взо- преть хорошенько!» А повар приговаривал тоненькой фистулой: «Слушаю-с. Можно-с. Можно-с и такой».
– Да кулебяку сделай на четыре угла. В один угол положи ты мне щеки осетра да вязигу, в другой запу- сти гречневой кашицы, да грибочков с лучком, да мо- лок сладких, да мозгов, да еще чего знаешь там эта- кого…
– Слушаю-с. Можно будет и так.
– Да чтобы с одного боку она, понимаешь – зару- мянилась бы, а с другого пусти ее полегче. Да испод- ку-то, исподку-то, понимаешь, пропеки ее так, чтобы рассыпáлась, чтобы всю ее проняло, знаешь, соком,
чтобы и не услышал ее во рту – как снег бы растаяла.
«Черт побери! – думал Чичиков, ворочаясь. – Про- сто не даст спать!»
– Да сделай ты мне свиной сычуг. Положи в серед- ку кусочек льду, чтобы он взбухнул хорошенько. Да чтобы к осетру обкладка, гарнир-то, гарнир-то чтобы был побогаче! Обложи его раками, да поджаренной маленькой рыбкой, да проложи фаршецом из снеточ- ков, да подбавь мелкой сечки, хренку, да груздочков,
да репушки, да морковки, да бобков, да нет ли еще там какого коренья?
– Можно будет подпустить брюкву или свеклу звез-

дочкой, – сказал повар.
– Подпусти и брюкву, и свеклу. А к жаркому ты сде- лай мне вот какую обкладку…
– Пропал совершенно сон! – сказал Чичиков, пере- ворачиваясь на другую сторону, закутал голову в по- душки и закрыл себя всего одеялом, чтобы не слы- шать ничего. Но сквозь одеяло слышалось беспре- станно: «Да поджарь, да подпеки, да дай взопреть хо- рошенько». Заснул он уже на каком-то индюке.
На другой день до того объелись гости, что Плато- нов уже не мог ехать верхом; жеребец был отправлен с конюхом Петуха. Они сели в коляску. Мордатый пес лениво пошел за коляской: он тоже объелся.
– Нет, это уже слишком, – сказал Чичиков, когда вы- ехали они со двора. – Это даже по-свински. Не беспо- койно ли вам, Платон Михалыч? Препокойная была коляска, и вдруг стало беспокойно. Петрушка, ты, вер- но, по глупости, стал перекладывать? отовсюду тор- чат какие-то коробки!
Платон усмехнулся.
– Это, я вам объясню, – сказал он, – Петр Петрович насовал в дорогу.
– Точно так, – сказал Петрушка, оборотясь с козел, –
приказано было все поставить в коляску – пашкеты и пироги.
– Точно-с, Павел Иванович, – сказал Селифан, обо-

ротясь с козел, веселый, – очень почтенный барин.
Угостительный помещик! По рюмке шампанского вы- слал. Точно-с, и приказал от стола отпустить блюда
– оченно хорошего блюда, деликатного скусу. Такого почтительного господина еще и не было.
– Видите ли? он всех удовлетворил, – сказал Пла- тонов. – Однако же, скажите просто: есть ли у вас вре- мя, что<бы> заехать в одну деревню, отсюда верст десять? Мне бы хотелось проститься с сестрой и зя- тем.
– С большим удовольствием, – сказал Чичиков.
– От этого вы не будете внакладе: зять мой – весь- ма замечательный человек.
– По какой части? – спросил Чичиков.
– Это первый хозяин, какой когда-либо бывал на
Руси. Он в десять лет с небольшим, купивши расстро- енное имение, едва дававшее двадцать тысяч, воз- вел его до того, что теперь он получает двести тысяч.
– А, почтенный человек! Вот этакого человека жизнь стоит того, чтобы быть переданной в поученье людям! Очень, очень будет приятно познакомиться. А
как по фамилии?
– Костанжогло.
93 93
В ранней редакции – Скудронжогло. В дальнейшем Гоголь изменил эту фамилию на Костанжогло. Так печаталось во всех изданиях второго тома «Мертвых душ».

– А имя и отчество?
– Константин Федорович.
– Константин Федорович Костанжогло. Очень при- ятно познакомиться. Поучительно узнать этакого че- ловека. – И Чичиков пустился в расспросы о Костан- жогле, и все, что он узнал о нем от Платонова, было,
точно, изумительно.
– Вот смотрите, в этом месте уже начинаются его земли, – говорил Платонов, указывая на поля. – Вы увидите тотчас отличье от других. Кучер, здесь возь- мешь дорогу налево. Видите ли этот молодник-лес?
Это – сеяный. У другого в пятнадцать лет не поднялся
<бы> так, а у него в восемь вырос. Смотрите, вот лес и кончился. Начались уже хлеба; а через пятьдесят десятин опять будет лес, тоже сеяный, а там опять.
Смотрите на хлеба, во сколько раз они гуще, чем у другого.
– Вижу. Да как же он это делает?
– Ну, расспросите у него, вы увидите, что…
94
Это всезнай, такой всезнай, какого вы нигде не найдете.
Он мало того что знает, какую почву что любит, зна- ет, какое соседство для кого нужно, поблизости какого леса нужно сеять какой хлеб. У нас у всех земля трес- кается от засух, а у него нет. Он рассчитает, насколько нужно влажности, столько и дерева разведет; у него
94
В рукописи четыре слова не разобрано.

все играет две-три роли: лес лесом, а полю удобренье от листьев да от тени. И это во всем так.
– Изумительный человек! – сказал Чичиков и с лю- бопытством посматривал на поля.
Все было в порядке необыкновенном. Леса были загороженные; повсюду попадались скотные дворы,
тоже не без причины обстроенные, завидно содер- жимые; хлебные клади росту великанского. Обильно и хлебно было повсюду. Видно было вдруг, что жи- вет туз-хозяин. Поднявшись на небольшую возвышен- ность, <увидели> на супротивной стороне большую деревню, рассыпавшуюся на трех горных возвышени- ях. Все тут было богато: торные улицы, крепкие избы;
стояла ли где телега – телега была крепкая и нове- шенькая; попадался ли конь – конь был откормлен- ный и добрый; рогатый скот – как на отбор. Даже му- жичья свинья глядела дворянином. Так и видно, что здесь именно живут те мужики, которые гребут, как по- ется в песне, серебро лопатой. Не было тут аглицких парков, беседок и мостов с затеями и разных проспек- тов перед домом. От изб до господского двора потя- нулись рабочьи дворы. На крыше большой фонарь,
не для видов, но для рассматривания, где и в каком месте и как производились работы.
Они подъехали к дому. Хозяина не было; встрети- ла их жена, родная сестра Платонова, белокурая, бе-

лоликая, с прямо русским выраженьем, так же краса- вица, но так же полусонная, как он. Кажется, как буд- то ее мало заботило то, о чем заботятся, или оттого,
что всепоглощающая деятельность мужа ничего не оставила на ее долю, или оттого, что она принадле- жала, по самому сложению своему, к тому философи- ческому разряду людей, которые, имея и чувства, и мысли, и ум, живут как-то вполовину, на жизнь глядят вполглаза и, видя возмутительные тревоги и борьбы,
говорят: «<Пусть> их, дураки, бесятся! Им же хуже».
– Здравствуй, сестра! – сказал Платонов. – Где же
Константин?
– Не знаю. Ему следовало быть давно уже здесь.
Верно, захлопотался.
Чичиков на хозяйку не обратил <внимания>. Ему было интересно рассмотреть жилище этого необык- новенного человека. Он думал отыскать в нем свой- ства самого хозяина, – как по раковине можно судить,
какого рода сидела в ней устрица или улитка. Но это- го-то и не было. Комнаты были бесхарактерны совер- шенно – просторны, и ничего больше. Ни фресков, ни картин по стенам, ни бронзы по столам, ни этажерок с фарфором или чашками, ни ваз, ни цветов, ни стату- ек, – словом, как-то голо. Простая обыкновенная ме- бель да рояль стоял в стороне, и тот покрыт был пы- лью: как видно, хозяйка редко за него садилась. Из

гостиной отворена <была дверь в кабинет хозяина>;
95
но и там было так же – просто и голо. Видно было, что хозяин приходил в дом только отдохнуть, а не то что- бы жить в нем; что для обдумыванья своих планов и мыслей ему не надобно было кабинета с пружинны- ми креслами и всякими покойными удобствами и что жизнь его заключалась не в очаровательных грезах у пылающего камина, но прямо в деле. Мысль исходи- ла вдруг из обстоятельств, в ту минуту, как они пред- ставлялись, и обращалась вдруг в дело, не имея ни- какой надобности в том, чтобы быть записанной.
– А! вот он! Идет, идет! – сказал Платонов.
Чичиков тоже устремился к окну. К крыльцу подхо- дил лет сорока человек, живой, смуглой наружности.
На нем был триповый картуз. По обеим сторонам его,
сняв шапки, шли двое нижнего сословия, – шли, раз- говаривая и о чем-то с <ним> толкуя. Один, казалось,
был простой мужик; другой, в синей сибирке, какой-то заезжий кулак и пройдоха.
– Так уж прикажите, батюшка, принять! – говорил мужик, кланяясь.
– Да нет, братец, я уж двадцать раз вам повторял:
не возите больше. У меня материалу столько накопи- лось, что девать некуда.
95
В рукописи фраза не дописана. Стоящие в скобках слова прибавле- ны П. Кулишом в издании «Сочинения и письма Н.В. Гоголя». СПб. 1857.

– Да у вас, батюшка Константин Федорович, весь пойдет в дело. Уж эдакого умного человека во всем свете нельзя сыскать. Ваше здоровье всяку вещь в место поставит. Так уж прикажите принять.
– Мне, братец, руки нужны; мне работников достав- ляй, а не материал.
– Да уж в работниках не будете иметь недостатку.
У нас целые деревни пойдут в работы: бесхлебье та- кое, что и не запомним. Уж вот беда-то, что не хотите нас совсем взять, а отслужили бы верою вам, ей-богу,
отслужили. У вас всякому уму научишься, Константин
Федорович. Так прикажите принять в последний раз.
– Да ведь ты и тогда говорил: в последний раз, а ведь вот опять привез.
– Уж в последний раз, Константин Федорович. Если вы не возьмете, то у меня никто не возьмет. Так уж прикажите, батюшка, принять.
– Ну, слушай, этот раз возьму, и то из сожаления только, чтобы не провозился напрасно. Но если ты привезешь в другой раз, хоть три недели канючь – не возьму.
– Слушаю-с, Константин Федорович; уж будьте по- койны, в другой раз уж никак не привезу. Покорнейше благодарю. – Мужик отошел, довольный. Врет, однако же, привезет: авось – великое словцо.
– Так уж того-с, Константин Федорович, уж сделай-

те милость… посбавьте, – говорил шедший по другую сторону заезжий кулак в синей сибирке.
– Ведь я тебе на первых порах объявил. Торговать- ся я не охотник. Я тебе говорю опять: я не то, что другой помещик, к которому ты подъедешь под самый срок уплаты в ломбард. Ведь я вас знаю всех. У вас есть списки всех, кому когда следует уплачивать. Что ж тут мудреного? Ему приспичит, он тебе и отдаст за полцены. А мне что твои деньги? У меня вещь хоть три года лежи! Мне в ломбард не нужно уплачивать…
– Настоящее дело, Константин Федорович. Да ведь я того-с… оттого только, чтобы и впредь иметь с вами касательство, а не ради какого корыстья. Три тысячи задаточку извольте принять.
Кулак вынул из-за пазухи пук засаленных ассигна- ций. Костанжогло прехладнокровно взял их и, не счи- тая, сунул в задний карман своего сюртука.
«Гм, – подумал Чичиков, – точно как бы носовой платок!»
Минуту спустя Костанжогло показался в дверях го- стиной.
– Ба, брат, ты здесь! – сказал он, увидев Платонова.
Они обнялись и поцеловались. Платонов рекомендо- вал Чичикова. Чичиков благоговейно подступил к хо- зяину, лобызнул его в щеку, принявши и от него впе- чатленье поцелуя.

Лицо Костанжогло было очень замечательно. В нем было заметно южное происхожденье. Волосы на голо- ве и на бровях темны и густы, глаза говорящие, блес- ку сильного. Ум сверкал во всяком выраженье лица, и уж ничего не было в нем сонного. Но заметна, однако же, была примесь чего-то желчного и озлобленного.
Какой, собственно, был он нации? Есть много на Ру- си русских нерусского происхожденья, в душе, однако же, русские. Костанжогло не занимался своим проис- хожденьем, находя, что это в строку нейдет и в хозяй- стве вещь лишняя. Притом не знал и другого языка,
кроме русского.
– Знаешь ли, Константин, что я выдумал? – сказал
Платонов.
– А что?
– Выдумал я проездиться по разным губерниям;
авось-либо это вылечит от хандры.
– Что ж? это очень может быть.
– Вот вместе с Павлом Ивановичем.
– Прекрасно! В какие же места, – спросил Костан- жогло, приветливо обращаясь к Чичикову, – предпо- лагаете теперь ехать?
– Признаюсь, – сказал Чичиков, наклоня голову на- бок и взявшись рукою за ручку кресел, – еду я, пока- мест, не столько по своей нужде, сколько по нужде другого. Генерал Бетрищев, близкий приятель и, мож-

но сказать, благотворитель, просил навестить род- ственников. Родственники, конечно, родственниками,
но отчасти, так сказать, и для самого себя; потому что,
точно, не говоря уже о пользе, которая может быть в геморроидальном отношенье, одно уже то, чтоб уви- дать свет, коловращенье людей… кто что ни говори,
есть, так сказать, живая книга, та же наука.
– Да, заглянуть в иные уголки не мешает.
– Превосходно изволили заметить, – отнесся Чичи- ков, – точно, не мешает. Видишь вещи, которых бы не видел; встречаешь людей, которых бы не встретил.
Разговор с иным тот же червонец. Научите, почтен- нейший Константин Федорович, научите, к вам прибе- гаю. Жду, как манны, сладких слов ваших.
Костанжогло смутился.
– Чему же, однако?.. чему научить? Я и сам учился на медные деньги.
– Мудрости, почтеннейший, мудрости! мудрости управлять хозяйством, подобно вам; подобно вам уметь извлекать доходы верные; приобресть, подоб- но вам, имущество не мечтательное, а существенное,
и тем исполнить долг гражданина, заслужить уваже- нье соотечественников.
– Знаете ли что? – сказал Костанжогло, – остань- тесь денек у меня. Я покажу вам все управление и расскажу обо всем. Мудрости тут, как вы увидите, ни-

какой нет.
– Брат, оставайся этот день, – сказала хозяйка, об- ращаясь к Платонову.
– Пожалуй, мне все равно, – произнес тот равно- душно, – как Павел Иванович?
– Я тоже, я с большим удовольствием… Но вот об- стоятельство – нужно посетить родственника генера- ла Бетрищева. Есть некто полковник Кошкарев…
– Да ведь он… знаете ли вы это? Ведь он дурак и помешан.
– Об этом я уже слышал. Мне к нему и дела нет. Но так как генерал Бетрищев – близкий приятель и, даже так сказать, благотворитель… так уж как-то и неловко.
– В таком случае знаете ли что, – сказал <Костан- жогло>, – поезжайте к нему теперь же. У меня стоят готовые пролетки. К нему и десяти верст <нет>, так вы слетаете духом. Вы даже раньше ужина возвратитесь назад.
Чичиков с радостью воспользовался предложе- ньем. Пролетки были поданы, и он поехал тот же час к полковнику, который изумил его так, как еще нико- гда ему не случалось изумляться. Все было у полков- ника необыкновенно. Вся деревня была вразброску:
постройки, перестройки, кучи извести, кирпичу и бре- вен по всем улицам. Выстроены были какие-то до- ма вроде присутственных мест. На одном было напи-

сано золотыми буквами: «Депо земледельческих ору- дий», на другом: «Главная счетная экспедиция», на третьем: «Комитет сельских дел»; «Школа нормаль- ного просвещенья поселян», – словом, черт знает, че- го не было! Он думал, не въехал ли в губернский го- род. Сам полковник был какой-то чопорный. Лицо ка- кое-то чинное в виде треугольника. Бакенбарды по щекам его были протянуты в струнку; волосы, причес- ка, нос, губы, подбородок – все как бы лежало дото- ле под прессом. Начал он говорить, как бы и дельный человек. С первых начал нáчал он ему жаловаться на необразованность окружающих помещиков, на вели- кие труды, которые ему предстоят. Принял он Чичи- кова отменно ласково и радушно, ввел его совершен- но в доверенность и рассказал с самоуслажденьем,
скольких и скольких стоило ему трудов возвесть име- нье до нынешнего благосостояния; как трудно было дать понять простому мужику, что есть высшие побуж- дения, которые доставляют человеку просвещенная роскошь, искусство и художества; сколько нужно бы- ло бороться с невежеством русского мужика, чтобы одеть его в немецкие штаны и заставить почувство- вать, хотя сколько-нибудь, высшее достоинство чело- века; что баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор>
не мог заставить надеть корсет, тогда как в Германии,
где он стоял с полком в 14-м году, дочь мельника уме-

ла играть даже на фортепиано, говорила по-француз- ски и делала книксен. С соболезнованием рассказы- вал он, как велика необразованность соседей поме- щиков; как мало думают они о своих подвластных;
как они даже смеялись, когда он старался изъяснить,
как необходимо для хозяйства устроенье письменной конторы, контор комиссии и даже комитетов, чтобы тем предохранить всякие кражи и всякая вещь бы- ла бы известна, чтобы писарь, управитель и бухгал- тер образовались бы не как-нибудь, но оканчивали бы университетское воспитанье; как, несмотря на все убеждения, он не мог убедить помещиков в том, что какая бы выгода была их имениям, если бы каждый крестьянин был воспитан так, чтобы, идя за плугом,
мог читать в то же время книгу о громовых отводах.
На это Чичиков <подумал>: «Ну, вряд ли выберется такое время. Вот я выучился грамоте, а „Графиня Ла- вальер“ до сих пор еще не прочитана».
– Ужасное невежество! – сказал в заключенье пол- ковник Кошкарев. – Тьма средних веков, и нет средств помочь… Поверьте, нет! А я бы мог всему помочь; я знаю одно средство, вернейшее средство.
– Какое?
– Одеть всех до одного в России, как ходят в Гер- мании. Ничего больше, как только это, и я вам руча- юсь, что все пойдет как по маслу: науки возвысятся,

торговля подымется, золотой век настанет в России.
Чичиков глядел на него пристально и думал: «Что ж? с этим, кажется, чиниться нечего». Не отлагая дела в дальний ящик, он объяснил полковнику тут же, что так и так: имеется надобность вот в каких душах, с совершеньем таких-то крепостей.
– Сколько могу видеть из слов ваших, – сказал пол- ковник, нимало не смутясь, – это просьба; не так ли?
– Так точно.
– В таком случае, изложите ее письменно. Она пой- дет в комиссию всяких прошений. Комиссия всяких прошений, пометивши, препроводит ее ко мне. От ме- ня поступит она в комитет сельских дел, там сдела- ют всякие справки и выправки по этому делу. Глав- ноуправляющий вместе с конторою в самоскорейшем времени положит свою резолюцию, и дело будет сде- лано.
Чичиков оторопел.
– Позвольте, – сказал <он>, – этак дело затянется.
– А! – сказал с улыбкой полковник, – вот тут-то и выгода бумажного производства! Оно, точно, несколь- ко затянется, но зато уже ничто не ускользнет: всякая мелочь будет видна.
– Но позвольте… Как же трактовать об этом пись- менно? Ведь это такого рода дело… Души ведь неко- торым образом… мертвые.

– Очень хорошо. Вы так и напишите, что души неко- торым образом… мертвые.
– Но ведь как же – мертвые? Ведь этак же нельзя написать. Они хотя и мертвые, но нужно, чтобы каза- лись как бы были живые.
– Хорошо. Вы так и напишите: «но нужно, или тре- буется, чтобы казалось, как бы живые».
Что было делать с полковником? Чичиков решился отправиться сам поглядеть, что это за комиссии и ко- митеты; и что нашел он там, то было не только изу- мительно, но превышало решительно всякое поня- тье. Комиссия всяких прошений существовала толь- ко на вывеске. Председатель ее, прежний камерди- нер, был переведен во вновь образовавшийся коми- тет сельских построек. Место его заступил конторщик
Тимошка, откомандированный на следствие – разби- рать пьяницу приказчика с старостой, мошенником и плутом. Чиновника – нигде.
– Да где ж тут?.. да как добиться какого-нибудь
<толку>? – сказал Чичиков своему сопутнику, чинов- нику по особенным поручениям, которого полковник дал ему в проводники.
– Да никакого толку не добьетесь, – сказал провод- ник, – у нас бестолковщина. У нас всем, изволите ви- деть, распоряжается комиссия построения, отрывает всех от дела, посылает куды угодно. Только и выгод-

но у нас, что в комиссии построения. – Он, как видно,
был недоволен на комиссию построенья. – У нас так заведено, что все водят за нос барина. Он думает, что всё-с как следует, а ведь это названье только одно.
«Это, однако же, нужно ему сказать», – подумал Чи- чиков и, пришедши к полковнику, объявил, что у него каша и никакого толку нельзя добиться, и комиссия построений ворует напропалую.
Полковник воскипел благородным негодованьем.
Тут же, схвативши бумагу и перо, написал восемь строжайших запросов: на каком основании комиссия построений самоуправно распорядилась с неподве- домственными ей чиновниками? Как мог допустить главноуправляющий, чтобы председатель, не сдавши своего поста, отправился на следствие? и как мог ви- деть равнодушно комитет сельских дел, что даже не существует комиссии прошений?
«Ну, пойдет кутерьма», – подумал Чичиков и начал раскланиваться.
– Нет, я вас не отпущу. В два часа, не более, вы бу- дете удовлетворены во всем. Дело ваше я поручу те- перь особенному человеку, который только что окон- чил университетский курс. Посидите у меня в библио- теке. Тут все, что для вас нужно: книги, бумага, перья,
карандаши – все. Пользуйтесь, пользуйтесь всем – вы господин.

Так говорил Кошкарев, введя его в книгохранили- ще. Это был огромный зал, снизу доверху уставлен- ный книгами. Были там даже и чучела животных. Кни- ги по всем частям – по части лесоводства, скотовод- ства, свиноводства, садоводства, тысячи всяких жур- налов, руководств и множество журналов, представ- лявших самые позднейшие развития и усовершен- ствования и по коннозаводству, и естественным нау- кам. Были и такие названия: «Свиноводство как на- ука». Видя, что здесь вещи не приятного препровож- дения <времени>, он обратился к другому шкафу. Из огня – в полымя. Тут были всё книги философии. На одной было заглавие: «Философия, в смысле науки»;
шесть томов в ряд под названием: «Предуготовитель- ное вступление к теории мышления в их общности,
совокупности, сущности и во применении к уразуме- нию органических начал обоюдного раздвоения об- щественной производительности». Что ни разворачи- вал Чичиков книгу, на всякой странице – проявленье,
развитье, абстракт, замкнутость и сомкнутость, и черт знает, чего там не было. «Нет, это все не по мне», –
сказал Чичиков и оборотился к третьему шкафу, где были книги всё по части искусств. Тут вытащил он какую-то огромную книгу с нескромными мифологи- ческими картинками и начал их рассматривать. Это было по его вкусу. Такого рода картинки нравятся хо-

лостякам средних <лет>. Говорят, что в последнее время стали они нравиться даже и старичкам, изощ- рившим вкус на балетах. Что ж делать, человечество нашего века пряные коренья любит. Окончивши рас- сматриванье этой книги, Чичиков вытащил уже было и другую в том же роде, как вдруг появился полковник
Кошкарев, с сияющим видом и бумагою.
– Все сделано, и сделано отлично. Человек этот ре- шительно понимает один за всех. За это я его постав- лю выше всех: заведу особенное, высшее управление и поставлю его президентом. Вот что он пишет…
«Ну слава те господи», – подумал Чичиков и приго- товился слушать. Полковник стал читать:
– «Приступая к обдумыванью возложенного на ме- ня вашим высокородием поручения, честь имею сим донести на оное: 1) В самой просьбе господина кол- лежского советника и кавалера Павла Ивановича Чи- чикова есть уже некоторое недоразумение: в изъяс- ненье того, что требуются ревизские души, постигну- тые всякими внезапностями, вставлены и умершие.
Под сим, вероятно, они изволили разуметь близкие к смерти, а не умершие; ибо умершие не приобре- таются. Что ж и приобретать, если ничего нет? Об этом говорит и самая логика. Да и в словесных на- уках они, как видно, не далеко уходили…» – Тут на минуту Кошкарев остановился и сказал: – В этом ме-

сте, плут… он немножко кольнул вас. Но судите, од- нако же, какое бойкое перо – статс-секретарский слог;
а ведь всего три года побыл в университете, даже не кончил курса. – Кошкарев продолжал: – «…в словес- ных науках, как видно, не далеко… ибо выразились о душах умершие, тогда как всякому, изучавшему курс познаний человеческих, известно заподлинно, что ду- ша бессмертна. 2) Оных упомянутых ревижских душ,
пришлых, или прибылых, или, как они неправильно изволили выразиться, умерших, нет налицо таковых,
которые бы не были в залоге, ибо все в совокупно- сти не только заложены без изъятия, но и перезало- жены, с прибавкой по полутораста рублей на душу,
кроме небольшой деревни Гурмайловка, находящей- ся в спорном положении по случаю тяжбы с помещи- ком Предищевым, и потому ни в продажу, ни в залог поступить не может».
– Так зачем же вы мне этого не объявили прежде?
Зачем из пустяков держали? – сказал с сердцем Чи- чиков.
– Да ведь как же я мог знать об этом сначала? В
этом-то и выгода бумажного производства, что вот те- перь все, как на ладони, оказалось ясно.
«Дурак ты, глупая скотина! – думал про себя Чичи- ков. – В книгах копался, а чему выучился?» Мимо вся- ких учтивств и приличий, схватил он шапку – из дома.

Кучер стоял, пролетки наготове и лошадей не откла- дывал: о корме пошла бы письменная просьба, и ре- золюция – выдать овес лошадям – вышла бы только на другой день. Как ни был Чичиков груб и неучтив, но
Кошкарев, несмотря на все, был с ним необыкновен- но учтив и деликатен. Он насильно пожал ему руку, и прижал ее к сердцу, и благодарил его за то, что он дал ему случай увидеть на деле ход производства; что пе- редрягу и гонку нужно дать необходимо, потому что способно все задремать и пружины сельского управ- ленья заржавеют и ослабеют; что вследствие этого события пришла ему счастливая мысль: устроить но- вую комиссию, которая будет называться комиссией наблюдения за комиссиею построения, так что уже то- гда никто не осмелится украсть.
«Осел! дурак!» – думал Чичиков, сердитый и недо- вольный во всю дорогу. Ехал он уже при звездах. Ночь была на небе. В деревнях были огни. Подъезжая к крыльцу, он увидел в окнах, что уже стол был накрыт для ужина.
– Что это вы так запоздали? – сказал Костанжогло,
когда он показался в дверях.
– О чем вы это так долго с ним толковали? – сказал
Платонов.
– Уморил! – сказал Чичиков. – Этакого дурака я еще отроду не видывал.

– Это еще ничего! – сказал Костанжогло. – Кошка- рев – утешительное явление. Он нужен затем, что в нем отражаются карикатурно и видней глупости ум- ных людей. Завели конторы и присутствия, и управи- телей, и мануфактуры, и фабрики, и школы, и комис- сию, и черт их знает что такое. Точно как будто бы у них государство какое! Как вам это нравится? я спра- шиваю. Помещик, у которого пахотные земли и недо- стает крестьян обработывать, а он завел свечной за- вод, из Лондона мастеров выписал свечных, торга- шом сделался! Вон другой дурак еще лучше: фабрику шелковых материй завел!
– Да ведь и у тебя же есть фабрики, – заметил Пла- тонов.
– А кто их заводил? Сами завелись: накопилось шерсти, сбыть некуды, я и начал ткать сукна, да и сук- на толстые, простые; по дешевой цене их тут же на рынках у меня и разбирают. Рыбью шелуху, например,
сбрасывали на мой берег шесть лет сряду; ну, куды ее девать? я начал с нее варить клей, да сорок тысяч и взял. Ведь у меня всё так.
«Экой черт! – думал Чичиков, глядя на него в оба глаза, – загребистая какая лапа!»
– Да я и строений для этого не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопа-

шества ни за что не оторву. На фабриках у меня рабо- тают только в голодный год, всё пришлые, из-за кус- ка хлеба. Этаких фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство, то увидишь –
всякая тряпка пойдет в дело, всякая дрянь даст до- ход, так что после отталкиваешь только да говоришь:
не нужно.
– Это изумительно! Изумительнее же всего то, что всякая дрянь даст доход! – сказал Чичиков.
– Гм! да не только это!.. – Речи Костанжогло не кон- чил: желчь в нем пробудилась, и ему хотелось побра- нить соседей помещиков. – Вон опять один умник –
что вы думаете у себя завел? Богоугодные заведе- ния, каменное строение в деревне! Христолюбивое дело!.. Уж хочешь помогать, так ты помогай всякому исполнить этот долг, а не отрывай его от христианско- го долга. Помоги сыну пригреть у себя больного отца,
а не давай ему возможности сбросить его с плеч сво- их. Дай лучше ему средства приютить у себя в дому ближнего и брата, дай ему на это денег, помоги всеми силами, а не отлучай его: он совсем отстанет от вся- ких христианских обязанностей. Дон-Кишоты просто по всем частям!.. Двести рублей выходит на человека в год в богоугодном заведении!.. Да я на эти деньги буду у себя в деревне десять человек содержать! –
Костанжогло рассердился и плюнул.

Чичиков не интересовался богоугодным заведе- ньем: он хотел повести речь о том, как всякая дрянь дает доход. Но Костанжогло уже рассердился, желчь в нем закипела, и слова полились.
– А вот другой Дон-Кишот просвещенья: завел шко- лы! Ну, что, например, полезнее человеку, как знанье грамоты? А ведь как распорядился? Ведь ко мне при- ходят мужики из его деревни. «Что это, говорят, ба- тюшка, такое? сыновья наши совсем от рук отбились,
помогать в работах не хотят, все в писаря хотят, а ведь писарь нужен один». Ведь вот что вышло!
Чичикову тоже не было надобности до школ, но
Платонов подхватил этот предмет:
– Да ведь этим нечего останавливаться, что теперь не надобны писаря: после будет надобность. Рабо- тать нужно для потомства.
– Да будь, братец, хоть ты умен! Ну, что вам далось это потомство? Все думают, что они какие-то Петры
Великие. Да ты смотри себе под ноги, а не гляди в потомство; хлопочи о том, чтобы мужика сделать до- статочным да богатым, да чтобы было у него время учиться по охоте своей, а не то что с палкой в руке говорить: «Учись!» Черт знает, с которого конца начи- нают!.. Ну, послушайте: ну, вот я вам на суд… – Тут
Костанжогло подвинулся ближе к Чичикову и, чтобы заставить его получше вникнуть в дело, взял его на

абордаж, другими словами – засунул палец в петлю его фрака. – Ну, что может быть яснее? У тебя кре- стьяне затем, чтобы ты им покровительствовал в их крестьянском быту. В чем же быт? в чем же занятия крестьянина? В хлебопашестве? Так старайся, чтобы он был хорошим хлебопашцем. Ясно? Нет, нашлись умники, говорят: «Из этого состоянья его нужно выве- сти. Он ведет слишком грубую, простую жизнь: нуж- но познакомить его с предметами роскоши». Что сами благодаря этой роскоши стали тряпки, а не люди, и бо- лезней черт знает каких понабрались, и уж нет осьм- надцатилетнего мальчишки, который бы не испробо- вал всего: и зубов у него нет, и плешив, – так хотят теперь и этих заразить. Да слава богу, что у нас оста- лось хотя одно еще здоровое сословие, которое не познакомилось с этими прихотями! За это мы просто должны благодарить Бога. Да, хлебопашцы для меня всех почтеннее. Дай Бог, чтобы все были хлебопаш- цы!
– Так вы полагаете, что хлебопашеством всего вы- годнее заниматься? – спросил Чичиков.
– Законнее, а не то, что выгоднее. Возделывай зем- лю в поте лица своего. Это нам всем сказано; это недаром сказано. Опытом веков уже это доказано,
что в земледельческом звании человек чище нрава- ми. Где хлебопашество легло в основанье быта обще-

ственного, там изобилье и довольство; бедности нет,
роскоши нет, а есть довольство. Возделывай землю –
сказано человеку, трудись… что тут хитрить! Я гово- рю мужику: «Кому бы ты ни трудился, мне ли, себе ли,
соседу ли, только трудись. В деятельности я твой пер- вый помощник. Нет у тебя скотины, вот тебе лошадь,
вот тебе корова, вот тебе телега… Всем, что нужно,
готов тебя снабдить, но трудись. Для меня смерть, ес- ли хозяйство у тебя не в устройстве и вижу у тебя бес- порядок и бедность. Не потерплю праздности. Я затем над тобой, чтобы ты трудился». Гм! думают увеличить доходы заведеньями да фабриками! Да ты подумай прежде о том, чтобы всякий мужик был у тебя богат,
так тогда ты и сам будешь богат без фабрик, и без за- водов, и без глупых <затей>.
– Чем больше слушаешь вас, почтеннейший Кон- стантин Федорович, – сказал Чичиков, – тем большее получаешь желание слушать. Скажите, досточтимый мною: если бы, например, я возымел намерение сде- латься помещиком, положим, здешней губернии, на что преимущественно обратить внимание? как быть,
как поступить, чтобы в непродолжительное <время>
разбогатеть, чтобы тем, так сказать, исполнить суще- ственную обязанность гражданина?
– Как поступить, чтобы разбогатеть? А вот как… –
сказал Костанжогло.

– Пойдем ужинать! – сказала хозяйка, поднявшись с дивана, и выступила на середину комнаты, закуты- вая в шаль молодые продрогнувшие свои члены.
Чичиков схватился со стула с ловкостью почти во- енного человека, подлетел к хозяйке с мягким выра- женьем в улыбке деликатного штатского человека, ко- ромыслом подставил ей руку и повел ее парадно че- рез две комнаты в столовую, сохраняя во все время приятное наклоненье головы несколько набок. Слу- житель снял крышку с суповой чашки; все со стулья- ми придвинулись ближе к столу, и началось хлебанье супа.
Отделавши суп и запивши рюмкой наливки (налив- ка была отличная), Чичиков сказал так Костанжоглу:
– Позвольте, почтеннейший, вновь обратить вас к предмету прекращенного разговора. Я спрашивал вас о том, как быть, как поступить, как лучше принять- ся…
96
– Именье, за которое если бы он запросил и сорок тысяч, я б ему тут же отсчитал.
– Гм! – Чичиков задумался. – А отчего же вы сами, –
96
Далее в рукописи отсутствуют две страницы. В первом издании второго тома «Мертвых душ» (1855) примечание: «Здесь в разговоре
Костанжогло с Чичиковым пропуск. Должно полагать, что Костанжогло предложил Чичикову приобрести покупкою именье соседа его, помещи- ка Хлобуева».

проговорил он с некоторою робостью, – не покупаете его?
– Да нужно знать наконец пределы. У меня и без того много хлопот около своих имений. Притом у нас дворяне и без того уже кричат на меня, будто я, поль- зуясь крайностями и разоренными их положеньями,
скупаю земли за бесценок. Это мне уж наконец надо- ело.
– Дворянство способно к злословью! – сказал Чи- чиков.
– А уж у нас, в нашей губернии… Вы не можете себе представить, что они говорят обо мне. Они меня ина- че и не называют, как сквалыгой и скупердяем первой степени. Себя они во всем извиняют. «Я, говорит, ко- нечно, промотался, но потому, что жил высшими по- требностями жизни. Мне нужны книги, я должен жить роскошно, чтобы промышленность поощрять; а этак,
пожалуй, можно прожить и не разорившись, если бы жить такой свиньею, как Костанжогло». Ведь вот как!
– Желал бы я быть этакой свиньей! – сказал Чичи- ков.
– И ведь это всё оттого, что не задаю обедов да не занимаю им денег. Обедов я потому не даю, что ме- ня бы тяготило, я к этому не привык. А приезжай ко мне есть то, что я ем, – милости просим! Не даю де- нег взаймы – это вздор. Приезжай ко мне в самом де-

ле нуждающийся да расскажи мне обстоятельно, как ты распорядишься с моими деньгами. Если я увижу из твоих слов, что ты употребишь их умно и деньги принесут тебе явную прибыль, – я тебе не откажу и не возьму даже процентов. Но бросать денег на ве- тер я не стану. Уж пусть меня в этом извинят. Он зате- вает какой-нибудь обед своей любовнице или на су- масшедшую ногу убирает мебелями дом, а ему давай деньги взаймы!..
Здесь Костанжогло плюнул и чуть-чуть не выгово- рил несколько неприличных и бранных слов в при- сутствии супруги. Суровая тень темной ипохондрии омрачила его живое лицо. Вздоль лба и впоперек его собрались морщины, обличители гневного движенья взволнованной желчи.
Чичиков выпил рюмку малиновки и сказал так:
– Позвольте мне, досточтимый мною, обратить вас вновь к предмету прекращенного разговора. Если бы,
положим, я приобрел то самое имение, о котором вы изволили упомянуть, то во сколько времени и как ско- ро можно разбогатеть в такой степени…
– Если вы хотите, – подхватил сурово и отрывисто
Костанжогло, еще полный нерасположенья духа, –
разбогатеть скоро, так вы никогда не разбогатеете; ес- ли же хотите разбогатеть, не спрашивая о времени, то разбогатеете скоро.

– Вот оно как! – сказал Чичиков.
– Да, – сказал Костанжогло отрывисто, точно как бы он сердился на самого Чичикова. – Надобно иметь любовь к труду; без этого ничего нельзя сделать. На- добно полюбить хозяйство, да! И, поверьте, это вовсе не скучно. Выдумали, что в деревне тоска… да я бы умер от тоски, если бы хотя один день провел в городе так, как проводят они! Хозяину нет времени скучать.
В жизни его нет пустоты – все полнота. Нужно толь- ко рассмотреть весь этот многообразный круг годовых занятий – и каких занятий! занятий, истинно возвыша- ющих дух, не говоря уже о разнообразии. Тут человек идет рядом с природой, с временами года, соучастник и собеседник всему, что совершается в творенье. Еще не появилась весна, а уж зачинаются работы: подво- зы и дров, и всего на время распутицы; подготовка семян; переборка, перемерка по амбарам хлеба и пе- ресушка; установленье новых тягол. Прошли снега и реки, – работы так вдруг и закипят: там погрузки на суда, здесь расчистка дерев по лесам, пересадка де- рев по садам, и пошли взрывать повсюду землю. В
огородах работает заступ, в полях – соха и борона.
И начинаются посевы. Безделица! Грядущий урожай сеют! Наступило лето – покосы, первейший праздник хлебопашца. Безделица! Пойдут жатва за жатвой: за рожью пшеница, за ячменем овес, а тут и дерганье

конопли. Мечут стога, кладут клади. А тут и август пе- ревалил за половину – пошла свозка всего на гумны.
Наступила осень – запашки и посевы озимых хлебов,
чинка амбаров, риг, скотных дворов, хлебный опыт и первый умолот. Наступит зима – и тут не дремлют ра- боты: первые подвозы в город, молотьба по всем гум- нам, перевозка перемолотого хлеба из риг в амбары,
по лесам рубка и пиленье дров, подвоз кирпичу и ма- териалу для весенних построек. Да просто я и обнять всего не в состоянье. Какое разнообразие работ! Сю- да и туда взглянуть идешь: и на мельницу, и на рабо- чий двор, и на фабрики, и на гумна! Идешь и к мужи- ку взглянуть, как он на себя работает. Безделица! Да для меня праздник, если плотник хорошо владеет то- пором; я два часа готов пред ним простоять: так ве- селит меня работа. А если видишь еще, с какой це- лью все это творится, как вокруг тебя все множится да множится, принося плод да доход. Да я и расска- зать вам не могу, какое удовольствие. И не потому,
что растут деньги, – деньги деньгами, – но потому, что все это – дело рук твоих; потому, что видишь, как ты всему причина и творец всего, и от тебя, как от како- го-нибудь мага, сыплется изобилье и добро на все. Да где вы найдете мне равное наслажденье? – сказал Ко- станжогло, и лицо его поднялось кверху, все морщи- ны исчезнули. Как царь в день торжественного венча-

нья своего, сиял он. – Да в целом мире не отыщете вы подобного наслажденья! Здесь, именно здесь подра- жает Богу человек: Бог предоставил себе дело творе- нья, как высшее наслажденье, и требует от человека также, чтобы он был творцом благоденствия и строй- ного теченья дел. И это называют скучным делом!
Как пенья райской птички, заслушался Чичиков сладкозвучных хозяйских речей. Глотали слюнку его уста. Глаза умаслились и выражали сладость, и все бы он слушал.
– Константин! пора вставать, – сказала хозяйка,
приподнявшись со стула. Платонов приподнялся, Ко- станжогло приподнялся, Чичиков приподнялся, хотя хотелось ему все сидеть да слушать. Подставив ру- ку коромыслом, повел он обратно хозяйку. Но голова его не была склонена приветливо набок, недоставало ловкости в его оборотах, потому что мысли были за- няты существенными оборотами и соображениями.
– Что ни рассказывай, а все, однако же, скучно, –
говорил, идя позади их, Платонов.
«Гость, кажется, очень неглупый человек, – думал хозяин, – степенен в словах и не щелкопер». И, по- думавши так, стал он еще веселее, точно как бы сам разогрелся от своего разговора и как бы празднуя, что нашел человека, готового слушать умные советы.
Когда потом поместились они все в маленькой, уют-

ной комнатке, озаренной свечками, насупротив бал- конной стеклянной двери наместо окна, Чичикову сде- лалось так приютно, как не бывало давно. Точно как бы после долгих странствований приняла уже его род- ная крыша и, по совершенье всего, он уже получил все желаемое и бросил скитальческий посох, сказав- ши: «Довольно!» Такое обаятельное расположенье навел ему на душу разумный разговор хозяина. Есть для всякого человека такие речи, которые как бы бли- же и родственней ему других речей. И часто неожи- данно, в глухом, забытом захолустье, на безлюдье безлюдном, встретишь человека, которого греющая беседа заставит позабыть тебя и бездорожье дороги,
и бесприютность ночлегов, и современный свет, пол- ный глупостей людских, обманов, обманывающих че- ловека. И живо потом навсегда и навеки останется проведенный таким образом вечер, и все, что тогда случилось и было, удержит верная память: и кто со- присутствовал, и кто на каком месте стоял, и что было в руках его, – стены, углы и всякую безделушку.
Так и Чичикову заметилось все в тот вечер: и эта ма- лая, неприхотливо убранная комнатка, и добродуш- ное выраженье, воцарившееся в лице хозяина, и по- данная Платонову трубка с янтарным мундштуком, и дым, который он стал пускать в толстую морду Ярбу,
и фырканье Ярба, и смех миловидной хозяйки, пре-

рываемый словами: «Полно, не мучь его», – и весе- лые свечки, и сверчок в углу, и стеклянная дверь, и ве- сенняя ночь, которая оттоле на них глядела, облоко- тясь на вершины дерев, из чащи которых высвисты- вали весенние соловьи.
– Сладки мне ваши речи, досточтимый мною Кон- стантин Федорович, – произнес Чичиков. – Могу ска- зать, что не встречал во всей России человека, подоб- ного вам по уму.
Он улыбнулся.
– Нет, Павел Иванович, – сказал он, – уж если хо- тите знать умного человека, так у нас, действительно,
есть один, о котором, точно, можно сказать: «умный человек», которого я и подметки не стою.
– Кто это? – с изумленьем спросил Чичиков.
– Это наш откупщик Муразов.
– В другой уже раз про него слышу! – вскрикнул Чи- чиков.
– Это человек, который не то что именьем помещи- ка, – целым государством управит. Будь у меня госу- дарство, я бы его сей же час сделал министром фи- нансов.
– Слышал. Говорят, человек, превосходящий меру всякого вероятия, десять миллионов, говорят, нажил.
– Какое десять! перевалило за сорок. Скоро поло- вина России будет в его руках.

– Что вы говорите! – вскрикнул Чичиков, оторопев.
– Всенепременно. У него теперь приращенье долж- но идти с быстротой невероятной. Это ясно. Медлен- но богатеет только тот, у кого какие-нибудь сотни ты- сяч; а у кого миллионы, у того радиус велик: что ни захватит, так вдвое и втрое противу самого себя. По- ле-то, поприще слишком просторно. Тут уж и сопер- ников нет. С ним некому тягаться. Какую цену чему ни назначит, такая и останется: некому перебить.
Вытаращив глаза и разинувши рот, как вкопанный,
смотрел Чичиков в глаза Костанжогло. Захватило дух в груди ему.
– Уму непостижимо! – сказал он, приходя немно- го в себя. – Каменеет мысль от страха. Изумляются мудрости промысла в рассматриванье букашки; для меня более изумительно то, что в руках смертного могут обращаться такие громадные суммы! Позволь- те предложить вам вопрос насчет одного обстоятель- ства; скажите, ведь это, разумеется, вначале приоб- ретено не без греха?
– Самым безукоризненным путем и самыми спра- ведливыми средствами.
– Не поверю, почтеннейший, извините, не поверю.
Если б это были тысячи, еще бы так, но миллионы…
извините, не поверю.
– Напротив, тысячи – трудно без греха, а миллионы

наживаются легко. Миллионщику нечего прибегать к кривым путям. Прямой таки дорогой так и ступай, все бери, что ни лежит перед тобой! Другой не подымет.
– Уму непостижимо! И что всего непостижимей, это то, что дело ведь началось из копейки!
– Да иначе и не бывает. Это законный порядок ве- щей, – сказал Костанжогло. – Кто родился с тысяча- ми, воспитался на тысячах, тот уже не приобретет: у того уже завелись и прихоти, и мало ли чего нет! На- чинать нужно с начала, а не с середины. Снизу, сни- зу нужно начинать. Тут только узнаешь хорошо люд и быт, среди которых придется потом изворачиваться.
Как вытерпишь на собственной коже то да другое, да как узнаешь, что всякая копейка алтынным гвоздем прибита, да как перейдешь все мытарства, тогда тебя умудрит и вышколит <так>, что уж не дашь промаха ни в каком предприятье и не оборвешься. Поверьте,
это правда. С начала нужно начинать, а не с середи- ны. Кто говорит мне: «Дайте мне сто тысяч, я сейчас разбогатею», – я тому не поверю: он бьет наудачу, а не наверняка. С копейки нужно начинать!
– В таком случае я разбогатею, – сказал Чичиков, –
потому что начинаю почти, так сказать, с ничего.
Он разумел мертвые души.
– Константин, пора дать Павлу Ивановичу отдох- нуть и поспать, – сказала хозяйка, – а ты все болта-

ешь.
– И непременно разбогатеете, – сказал Костанжог- ло, не слушая хозяйки. – К вам потекут реки, реки зо- лота. Не будете знать, куда девать доходы.
Как очарованный, сидел Павел Иванович, и в золо- той области возрастающих грез и мечтаний закружи- лися его мысли.
– Право, Константин, Павлу Ивановичу пора спать.
– Да что ж тебе? Ну, и ступай, если захотелось! –
сказал хозяин и остановился: громко, по всей ком- нате раздалось храпенье Платонова, а вслед за ним
Ярб захрапел еще громче. Уже давно слышался отда- ленный стук в чугунные доски. Дело потянуло за пол- ночь. Костанжогло заметил, что в самом деле пора на покой. Все разбрелись, пожелав спокойного сна друг другу, и не замедлили им воспользоваться.
Одному Чичикову только не спалось. Его мысли бодрствовали. Он обдумывал, как сделаться помещи- ком, подобным Костанжогло. После разговора с хозя- ином все становилося так ясно; возможность разбо- гатеть казалась так очевидной. Трудное дело хозяй- ства становилось теперь так легко и понятно и так ка- залось свойственно самой его натуре, что начал по- мышлять он сурьезно о приобретении не воображае- мого, но действительного поместья; он определил тут же на деньги, которые будут выданы ему из ломбарда

за фантастические души, приобресть поместье уже не фантастическое. Уже он видел себя действующим и правящим именно так, как поучал Костанжогло, –
расторопно, осмотрительно, ничего не заводя ново- го, не узнавши насквозь всего старого, все высмот- ревши собственными глазами, всех мужиков узнавши,
все излишества от себя оттолкнувши, отдавши себя только труду да хозяйству. Уже заранее предвкушал он то удовольствие, которое будет он чувствовать, ко- гда заведется стройный порядок и бойким ходом двиг- нутся все пружины хозяйства, деятельно толкая друг друга. Труд закипит, и, подобно тому <как> в ходкой мельнице шибко вымалывается из зерна мука, пойдет вымалываться изо всякого дрязгу и хламу чистоган да чистоган. Чудный хозяин так и стоял перед ним еже- минутно. Это был первый человек во всей России, к которому почувствовал он уважение личное. Доселе уважал он человека или за хороший чин, или за боль- шие достатки! Собственно за ум он не уважал еще ни одного человека. Костанжогло был первый. Чичиков понял и то, что с этаким нечего толковать о мертвых душах и самая речь об этом будет неуместна. Его за- нимал теперь другой прожект – купить именье Хло- буева. Десять тысяч у него было: другие десять ты- сяч предполагал он призанять у Костанжогло, так как он сам объявил уже, что готов помочь всякому, жела-

ющему разбогатеть и заняться хозяйством. Осталь- ные десять тысяч можно было обязаться потом, по за- ложении душ. Заложить все накупленные души еще нельзя было, потому что не было еще земель, на ко- торые следовало переселить их. Хотя <уверял> он,
что в Херсонской губернии есть у него земли, но они существовали больше в предположенье. Предполага- лось еще и скупить их в Херсонской губернии, пото- му что они там продавались за бесценок и даже отда- вались даром, лишь бы только на них селились. Ду- мал он также и о том, что надобно торопиться заку- пать, у кого какие еще находятся беглецы и мертве- цы, ибо помещики друг перед другом спешат заклады- вать имения и скоро во всей России может не остать- ся и угла, не заложенного в казну. Все эти мысли по- переменно наполняли его голову и мешали сну. Нако- нец сон, который уже целые четыре часа держал весь дом, как говорится, в объятиях, принял наконец и Чи- чикова в свои объятия. Он заснул крепко.