Мертвые души. Николай Васильевич ГогольМертвые души
 Скачать 1.56 Mb.
|
|
Глава четвертая На другой день все обделалось как нельзя лучше. Костанжогло дал с радостью десять тысяч без про- центов, без поручительства – просто под одну распис- ку. Так был он готов помогать всякому на пути к при- обретенью. Этого мало: он сам взялся сопровождать Чичикова к Хлобуеву, с тем чтобы осмотреть вместе с ним имение. После сытного завтрака все они от- правились, севши все трое в коляску Павла Иванови- ча; пролетки хозяина следовали порожняком за ними. Ярб бежал впереди, сгоняя с дороги птиц. В полтора часа с небольшим сделали они восемнадцать верст и увидели деревушку с двумя домами. Один боль- шой и новый, недостроенный и остававшийся вчерне несколько лет, другой маленький и старенький. Хозя- ина нашли они растрепанного, заспанного, недавно проснувшегося; на сюртуке у него была заплата, а на сапоге дырка. Приезду гостей он обрадовался, как бог весть чему. Точно как бы увидел он братьев, с которыми надолго расстался. – Константин Федорович! Платон Михайлович! – вскрикнул он. – Отцы родные! вот одолжили приез- дом! Дайте протереть глаза! Я уж, право, думал, что ко мне никто не заедет. Всяк бегает меня, как чумы: ду- мает – попрошу взаймы. Ох, трудно, трудно, Констан- тин Федорович! Вижу – сам всему виной! Что делать? свинья свиньей зажил. Извините, господа, что прини- маю вас в таком наряде: сапоги, как видите, с дыра- ми. Да чем вас потчевать, скажите? – Пожалуйста, без околичностей. Мы к вам приеха- ли за делом, – сказал Костанжогло. – Вот вам покуп- щик, Павел Иванович Чичиков. – Душевно рад познакомиться. Дайте прижать мне вашу руку. Чичиков дал ему обе. – Хотел бы очень, почтеннейший Павел Иванович, показать вам имение, стоящее внимания… Да что, господа, позвольте спросить, вы обедали? – Обедали, обедали, – сказал Костанжогло, желая отделаться. – Не будем и мешкать и пойдем теперь же. – В таком случае пойдем. Хлобуев взял в руки картуз. Гости надели на голо- вы картузы, и все отправились пешком осматривать деревню. – Пойдем осматривать беспорядки и беспутство мое, – говорил Хлобуев. – Конечно, вы сделали хоро- шо, что пообедали. Поверите ли, Константин Федоро- вич, курицы нет в доме, – до того дожил. Свиньей се- бя веду, просто свиньей! Он, глубоко вздохнув и как бы чувствуя, что мало будет участия со стороны Константина Федоровича и жестковато его сердце, подхватил под руку Платоно- ва и пошел с ним вперед, прижимая крепко его к гру- ди своей. Костанжогло и Чичиков остались позади и, взявшись под руки, следовали за ними в отдалении. – Трудно, Платон Михалыч, трудно! – говорил Хло- буев Платонову. – Не можете вообразить, как трудно! Безденежье, бесхлебье, бессапожье! Трын-трава бы это было все, если бы был молод и один. Но когда все эти невзгоды станут тебя ломать под старость, а под боком жена, пятеро детей, – сгрустнется, понево- ле сгрустнется… Платонову стало жалко. – Ну, а если вы продадите деревню, это вас попра- вит? – спросил он. – Какое поправит! – сказал Хлобуев, махнувши ру- кой. – Все пойдет на уплату необходимейших долгов, а затем для себя не останется и тысячи. – Так что ж вы будете делать? – А бог знает, – говорил Хлобуев, пожимая плечами. Платонов удивился. – Как же вы ничего не предпринимаете, чтобы вы- путаться из таких обстоятельств? – Что ж предпринять? – Будто нет уже средств? – Никаких. – Ну, ищите должности, возьмите какое-нибудь ме- сто. – Ведь я губернский секретарь. Какое ж мне могут дать выгодное место? Жалованье дадут ничтожное, а ведь у меня жена, пятеро детей. – Ну, частную какую-нибудь должность. Пойдите в управляющие. – Да кто ж мне поверит имение! я промотал свое. – Ну, да если голод и смерть грозят, нужно же что- нибудь предпринимать. Я спрошу, не может ли брат мой через кого-либо в городе выхлопотать какую-ни- будь должность. – Нет, Платон Михайлович, – сказал Хлобуев, вздохнувши и сжавши крепко его руку, – не гожусь я те- перь никуды. Одряхлел прежде старости своей, и по- ясница болит от прежних грехов, и ревматизм в плече. Куды мне! Что разорять казну! И без того теперь заве- лось много служащих ради доходных мест. Храни бог, чтобы из-за меня, из-за доставки мне жалованья при- бавлены были подати на бедное сословие: и без того ему трудно при этом множестве сосущих. Нет, Платон Михайлович, бог с ним. «Вот положение! – думал Платонов. – Это хуже мо- ей спячки». Тем временем Костанжогло и Чичиков, идя позади их на порядочном расстоянии, так между собою гово- рили: – Вон запустил как все! – говорил Костанжогло, ука- зывая пальцем. – Довел мужика до какой бедности! Когда случился падеж, так уж тут нечего глядеть на свое добро. Тут все свое продай, да снабди мужика скотиной, чтобы он не оставался и одного дни без средств производить работу. А ведь теперь и годами не поправишь: и мужик уже изленился, и загулял, и стал пьяница. – Так, стало быть, теперь не совсем выгодно и по- купать эдакое имение? – спросил Чичиков. Тут Костанжогло взглянул на него так, как бы хотел ему сказать: «Ты что за невежа! С азбуки, что ли, нуж- но с тобой начинать?» – Невыгодно! да через три года я буду получать два- дцать тысяч годового дохода с этого именья. Вот оно как невыгодно! В пятнадцати верстах. Безделица! А земля-то какова? разглядите землю! Всё поемные ме- ста. Да я засею льну, да тысяч на пять одного льну от- пущу; репой засею – на репе выручу тысячи четыре. А вон смотрите – по косогору рожь поднялась; ведь это все падаль. Он хлеба не сеял – я это знаю. Да этому именью полтораста тысяч, а не сорок. Чичиков стал опасаться, чтобы Хлобуев не услы- шал, и потому отстал еще подальше. – Вон сколько земли оставил впусте! – говорил, на- чиная сердиться, Костанжогло. – Хоть бы повестил вперед, так набрели бы охотники. Ну, уж если нечем пахать, так копай под огород. Огородом бы взял. Му- жика заставил пробыть четыре года без труда. Безде- лица! Да ведь этим одним ты уже его развратил и на- веки погубил. Уж он успел привыкнуть к лохмотью и бродяжничеству! Это стало уже жизнью его. – И, ска- завши это, плюнул Костанжогло, и желчное располо- жение осенило сумрачным облаком его чело… – Я не могу здесь больше оставаться: мне смерть глядеть на этот беспорядок и запустенье! Вы теперь можете с ним покончить и без меня. Отберите у это- го дурака поскорее сокровище. Он только бесчестит Божий дар! И, сказавши это, Костанжогло простился с Чичико- вым и, нагнавши хозяина, стал также прощаться. – Помилуйте, Константин Федорович, – говорил удивленный хозяин, – только что приехали – и назад! – Не могу. Мне крайняя надобность быть дома, – сказал Костанжогло, простился, сел и уехал на своих пролетках. Казалось, как будто Хлобуев понял причину его отъезда. – Не выдержал Константин Федорович, – сказал он. – Чувствую, что не весело такому хозяину, каков он, глядеть на эдакое беспутное управленье. Верите ли, что не могу, не могу, Павел Иванович… что почти вовсе не сеял хлеба в этом году! Как честный человек. Семян не было, не говоря уже о том, что нечем па- хать. Ваш братец, Платон Михайлыч, говорят, необык- новенный хозяин; о Константине Федоровиче что уж говорить – это Наполеон своего рода. Часто, право, думаю: «Ну, зачем столько ума дается в одну голову? ну, что бы хоть каплю его в мою глупую, хоть бы на то, чтобы сумел дом свой держать! Ничего не умею, ничего не могу». Ах, Павел Иванович, <возьмите> в свое распоряжение! Жаль больше всего мне мужич- ков бедных. Чувствую, что не умел быть… 97 что при- кажете делать, не могу быть взыскательным и стро- гим. Да и как мог приучить их к порядку, когда сам бес- порядочен! Я бы их отпустил сейчас же на волю, да как-то устроен русский человек, как-то не может без понукателя… Так и задремлет, так и заплеснет. – Ведь это, точно, странно, – сказал Платонов, – от- чего это у нас так, что если не смотришь во все глаза за простым человеком, сделается и пьяницей и него- дяем? – От недостатка просвещения, – заметил Чичиков. – Ну, бог весть отчего. Вот мы и просветились, а 97 Одно слово в рукописи не прочтено. ведь как живем? Я и в университете был, и слушал лекции по всем частям, а искусству и порядку жить не только не выучился, а еще как бы больше выучил- ся искусству побольше издерживать деньги на всякие новые утонченности да комфорты, больше познако- мился с такими предметами, на которые нужны день- ги. Оттого ли, что я бестолково учился? Только нет: ведь так и другие товарищи. Может быть, два-три че- ловека извлекли себе настоящую пользу, да и то от- того, может, что и без того были умны, а прочие ведь только и стараются узнать то, что портит здоровье, да и выманивает деньги. Ей-богу! Ведь учиться приходи- ли только затем, чтобы аплодировать профессорам, раздавать им награды, а не самим от них получать. Так из просвещенья-то мы все-таки выберем то, что погаже; наружность его схватим, а его самого <не> возьмем. Нет, Павел Иванович, не умеем мы жить от- чего-то другого, а отчего, ей-богу, я не знаю. – Причины должны быть, – сказал Чичиков. Вздохнул глубоко бедный Хлобуев и сказал так: – Иной раз, право, мне кажется, что будто русский человек – какой-то пропащий человек. Нет силы во- ли, нет отваги на постоянство. Хочешь все сделать – и ничего не можешь. Все думаешь – с завтрашнего дни начнешь новую жизнь, с завтрашнего дни примешься за все как следует, с завтрашнего дни сядешь на дие- ту, – ничуть не бывало: к вечеру того же дни так объ- ешься, что только хлопаешь глазами и язык не воро- чается, как сова, сидишь, глядя на всех, – право и эдак все. – Нужно в запасе держать благоразумие, – сказал Чичиков, – ежеминутно совещаться с благоразумием, вести с ним дружескую беседу. – Да что! – сказал Хлобуев. – Право, мне кажется, мы совсем не для благоразумия рождены. Я не верю, чтобы из нас был кто-нибудь благоразумным. Если я вижу, что иной даже и порядочно живет, собирает и ко- пит деньгу, – не верю я и тому! На старости и его черт попутает – спустит потом всё вдруг! И все у нас так: и благородные, и мужики, и просвещенные, и непро- свещенные. Вон какой был умный мужик: из ничего нажил сто тысяч, а как нажил сто тысяч, пришла в го- лову дурь сделать ванну из шампанского, и выкупал- ся в шампанском. Но вот мы, кажется, и все обсмот- рели. Больше ничего нет. Хотите разве взглянуть на мельницу? Впрочем, в ней нет колеса, да и строенье никуда не годится. – Что ж и рассматривать ее! – сказал Чичиков. – В таком случае пойдем домой. – И они все напра- вили шаги к дому. На возвратном пути были виды те же. Неопрят- ный беспорядок так и выказывал отовсюду безобраз- ную свою наружность. Все было опущено и запущено. Прибавилась только новая лужа посреди улицы. Сер- дитая баба, в замасленной дерюге, прибила до полу- смерти бедную девчонку и ругала на все бока всех чертей. Поодаль два мужика глядели с равнодушием стоическим на гнев пьяной бабы. Один чесал у себя пониже спины, другой зевал. Зевота видна была на строениях. Крыши тоже зевали. Платонов, глядя на них, зевнул. «Мое-то будущее достоянье – мужики, – подумал Чичиков, – дыра на дыре и заплата на запла- те!» И точно, на одной избе, вместо крыши, лежали целиком ворота; провалившиеся окна подперты были жердями, стащенными с господского амбара. Словом, в хозяйство введена была, кажется, система Тришки- на кафтана: отрезывались обшлага и фалды на за- плату локтей. Они вошли в комнаты. Чичикова несколько порази- ло смешение нищеты с некоторыми блестящими без- делушками позднейшей роскоши. Посреди изорван- ной утвари и мебели – новенькие бронзы. Какой-то Шекспир сидел на чернильнице; на столе лежала ще- гольская ручка слоновой кости для почесыванья себе самому спины. Хлобуев отрекомендовал им хозяйку жену. Она была хоть куда. В Москве не ударила бы ли- цом в <грязь>. Платье на ней было со вкусом, по мо- де. Говорить любила больше о городе да о театре, ко- торый там завелся. По всему было видно, что дерев- ню она любила еще меньше, чем муж, и что зевала она больше Платонова, когда оставалась одна. Скоро комната наполнилась детьми, девочками и мальчика- ми. Их было пятеро. Шестое принеслось на руках. Все были прекрасны. Мальчики и девочки – загляденье. Они были одеты мило и со вкусом, были резвы и весе- лы. И от этого было еще грустнее глядеть на них. Луч- ше бы одеты они были дурно, в простых пестрядевых юбках и рубашках, бегали себе по двору и ничем не отличались от простых крестьянских детей! К хозяйке приехала гостья. Дамы ушли на свою половину. Дети убежали вслед за ними. Мужчины остались одни. Чичиков приступил к покупке. По обычаю всех по- купщиков, сначала он охаял покупаемое имение. И, охаявши его со всех сторон, сказал: – Какая же будет ваша цена? – Видите ли что? – сказал Хлобуев. – Запрашивать с вас дорого не буду, да и не люблю: это было бы с моей стороны и бессовестно. Я от вас не скрою также и того, что в деревне моей из ста душ, числящихся по ревизии, и пятидесяти нет налицо: прочие или помер- ли от эпидемической болезни, или отлучились бес- паспортно, так что вы почитайте их как бы умершими. Поэтому-то я и прошу с вас всего только тридцать ты- сяч. – Ну вот – тридцать тысяч! Именье запущено, лю- ди мертвы, и тридцать тысяч! Возьмите двадцать пять тысяч. – Павел Иванович! Я могу его заложить в ломбард в двадцать пять тысяч, понимаете ли это? Тогда я по- лучаю двадцать пять тысяч и имение при мне. Про- даю я единственно затем, что мне нужны скоро день- ги, а при закладке была бы проволочка, надобно бы платить приказным, а платить нечем. – Ну, да все-таки возьмите двадцать пять тысяч. Платонову сделалось совестно за Чичикова. – Покупайте, Павел Иванович, – сказал он. – За именье можно всегда дать эту <цену>. Если вы не да- дите за него тридцать тысяч, мы с братом складыва- емся и покупаем. Чичиков испугался… – Хорошо! – сказал он. – Даю тридцать тысяч. Вот две тысячи задатку дам вам теперь, восемь тысяч че- рез неделю, а остальные двадцать тысяч через ме- сяц. – Нет, Павел Иванович, только на том условии, что- бы деньги как можно скорее. Теперь вы мне дайте пят- надцать тысяч, по крайней мере, а остальные никак не дальше, как через две недели. – Да нет пятнадцати тысяч! Десять у меня всего те- перь. Дайте соберу. То есть Чичиков лгал: у него было двадцать тысяч. – Нет, пожалуйста, Павел Иванович! я говорю, что необходимо мне нужны пятнадцать тысяч. – Да, право, недостает пяти тысяч. Не знаю сам от- куда взять. – Я вам займу, – подхватил Платонов. – Разве эдак! – сказал Чичиков и подумал про себя: «А это, однако же, кстати, что он дает взаймы: в таком случае завтра можно будет привезти». Из коляски бы- ла принесена шкатулка, и тут же было из нее выну- то десять тысяч Хлобуеву; остальные же пять тысяч обещано было привезти ему завтра: то есть обещано; предполагалось же привезти три; другие потом, день- ка через два или три, а если можно, то и еще несколь- ко просрочить. Павел Иванович как-то особенно не любил выпускать из рук денег. Если ж настояла край- няя необходимость, то все-таки казалось ему, лучше выдать деньги завтра, а не сегодня. То есть он посту- пал как все мы! Ведь нам приятно же поводить проси- теля. Пусть его натрет себе спину в передней! Будто уж и нельзя подождать ему! Какое нам дело до того, что, может быть, всякий час ему дорог и терпят отто- го дела его! «Приходи, братец, завтра, а сегодня мне как-то некогда». – Где ж вы после этого будете жить? – спросил Пла- тонов Хлобуева. – Есть у вас другая деревушка? – Деревушки нет, а я перееду в город. Все же равно это было нужно сделать не для себя, а для детей. Им нужны будут учителя закону божию, музыке, танцева- нью. Ведь в деревне нельзя достать. «Куска хлеба нет, а детей хочет учить танцеванью!» – подумал Чичиков. «Странно!» – подумал Платонов. – Что ж, нужно нам чем-нибудь вспрыснуть сдел- ку, – сказал Хлобуев. – Эй, Кирюшка, принеси, брат, бутылку шампанского. «Куска хлеба нет, а шампанское есть!» – подумал Чичиков. Платонов не знал, что и думать. Шампанское было принесено. Они выпили по три бокала и развеселились. Хлобуев развязался, стал умен и мил. Остроты и анекдоты сыпались у него бес- прерывно. В речах его оказалось столько познанья людей и света! Так хорошо и верно видел он многие вещи, так метко и ловко очерчивал в немногих сло- вах соседей помещиков, так видел ясно недостатки и ошибки всех, так хорошо знал историю разоривших- ся бар – и почему, и как, и отчего они разорились, так оригинально и метко умел передавать малейшие их привычки, что они оба были совершенно обворожены его речами и готовы были признать его за умнейшего человека. – Послушайте, – сказал Платонов, схвативши его за руку, – как вам, при таком уме, опытности и познани- ях житейских, не найти средств выпутаться из вашего затруднительного положения? – Средства-то есть, – сказал Хлобуев и вслед за тем выгрузил им целую кучу прожектов. Все они бы- ли до того нелепы, так странны, так мало истекали из познанья людей и света, что оставалось только по- жимать плечами да говорить: «Господи боже! какое необъятное расстояние между знаньем света и уме- ньем пользоваться этим знаньем!» Почти все прожек- ты основывались на потребности вдруг достать отку- да-нибудь сто или двести тысяч. Тогда, казалось ему, все бы устроилось как следует, и хозяйство бы пошло, и прорехи все бы заплатались, и доходы можно учет- верить, и себя привести в возможность выплатить все долги. И оканчивал он речь свою: – Но что прикаже- те делать? Нет да и нет такого благодетеля, который бы решился дать двести или хоть сто тысяч взаймы! Видно, уж Бог не хочет. «Еще бы, – подумал Чичиков, – эдакому дураку по- слал Бог двести тысяч!» – Есть у меня, пожалуй, трехмиллионная тетушка, – сказал Хлобуев, – старушка богомольная: на церкви и монастыри дает, но помогать ближнему тугенька. А старушка очень замечательная. Прежних времен те- тушка, на которую бы взглянуть стоило. У ней одних канареек сотни четыре. Моськи, и приживалки, и слу- ги, каких уж теперь нет. Меньшому из слуг будет лет шестьдесят, хоть она и зовет его: «Эй, малый!» Если гость как-нибудь себя не так поведет, так она за обе- дом прикажет обнести его блюдом. И обнесут, право. Платонов усмехнулся. – А как ее фамилия и где она проживает? – спросил Чичиков. – Живет она у нас же в городе – Александра Ива- новна Ханасарова. – Отчего ж вы не обратитесь к ней? – сказал с уча- стьем Платонов. – Мне кажется, если бы она только поближе вошла в положенье вашего семейства, она бы не в силах была отказать вам, как бы ни была туга. – Ну нет, в силах! У тетушки натура крепковата. Это старушка – кремень, Платон Михайлыч! Да к тому ж есть и без меня угодники, которые около нее увивают- ся. Там есть один, который метит в губернаторы, при- плелся ей в родню… бог с ним! может быть, и успеет! Бог с ними со всеми! Я подъезжать и прежде не умел, а теперь и подавно: спина уж не гнется. «Дурак! – подумал Чичиков. – Да я бы за этакой те- тушкой ухаживал, как нянька за ребенком!» – Что ж, ведь этак разговаривать сухо, – сказал Хло- буев. – Эй, Кирюшка! принеси-ка еще другую бутылку шампанского. – Нет, нет, я больше не буду пить, – сказал Плато- нов. – Я также, – сказал Чичиков. И оба отказались они решительно. – Ну, так, по крайней мере, дайте мне слово побы- вать у меня в городе: восьмого июня я даю обед на- шим городским сановникам. – Помилуйте! – воскликнул Платонов. – В таком со- стоянии, разорившись совершенно, – и еще обед? – Что же делать? нельзя. Это долг, – сказал Хлобу- ев. – Они меня также угощали. «Что с ним делать?» – подумал Платонов. Он еще не знал того, что на Руси, на Москве и других горо- дах, водятся такие мудрецы, которых жизнь – необъ- яснимая загадка. Все, кажется, прожил, кругом в дол- гах, ниоткуда никаких средств, и обед, который зада- ется, кажется, последний; и думают обедающие, что завтра же хозяина потащут в тюрьму. Проходит после того десять лет – мудрец все еще держится на свете, еще больше прежнего кругом в долгах и так же зада- ет обед, и все думают, что он последний, и все увере- ны, что завтра же потащут хозяина в тюрьму. Такой же мудрец был Хлобуев. Только на одной Руси можно было существовать таким образом. Не имея ничего, он угощал и хлебосольничал, и даже оказывал покро- вительство, поощрял всяких артистов, приезжавших в город, давал им у себя приют и квартиру. Если <бы> кто заглянул в дом его, находившийся в городе, он бы никак не узнал, кто в нем хозяин. Сегодня поп в ризе служил там молебен, завтра давали репетицию фран- цузские актеры. В иной день какой-нибудь, не извест- ный никому почти в дому, поселялся в самой гостиной с бумагами и заводил там кабинет, и это не смуща- ло, не беспокоило никого в доме, как бы было житей- ское дело. Иногда по целым дням не бывало крохи в доме, иногда же задавали в нем такой обед, который удовлетворил бы вкусу утонченнейшего гастронома. Хозяин являлся праздничный, веселый, с осанкой бо- гатого барина, с походкой человека, которого жизнь протекает в избытке и довольстве. Зато временами бывали такие тяжелые минуты, что другой давно бы на его месте повесился или застрелился. Но его спа- сало религиозное настроение, которое странным об- разом совмещалось в нем с беспутною его жизнью. В эти горькие, тяжелые минуты развертывал он книгу и читал жития страдальцев и тружеников, воспитывав- ших дух свой быть превыше страданий и несчастий. Душа его в это время вся размягчалась, умилялся дух и слезами исполнялись глаза его. И – странное де- ло! – почти всегда приходила к нему в то время от- куда-нибудь неожиданная помощь. Или кто-нибудь из старых друзей его вспоминал о нем и присылал ему деньги; или какая-нибудь проезжая незнакомка, неча- янно услышав о нем историю, с стремительным ве- ликодушьем женского сердца присылала ему богатую подачу; или выигрывалось где-нибудь в пользу его де- ло, о котором он никогда и не слышал. Благоговейно, благодарно признавал он тогда необъятное милосер- дье провиденья, служил благодарственный молебен и – вновь начинал беспутную жизнь свою. – Жалок он мне, право, жалок! – сказал Чичикову Платонов, когда они, простившись с ним, выехали от него. – Блудный сын! – сказал Чичиков. – О таких людях и жалеть нечего. И скоро они оба перестали о нем думать: Плато- нов – потому, что лениво и полусонно смотрел на по- ложенья людей, так же как и на все в мире. Сердце его сострадало и щемило при виде страданий дру- гих, но впечатленья как-то не впечатлевались глубо- ко в его душе. Он потому не думал о Хлобуеве, что и о себе самом не думал. Чичиков потому не думал о Хлобуеве, что все мысли были заняты приобретен- ною покупкою. Он исчислял, рассчитывал и сообра- жал все выгоды купленного имения. И как ни рассмат- ривал, на какую сторону ни оборачивал дело, видел, что во всяком случае покупка была выгодна. Можно было поступить и так, чтобы заложить именье в лом- бард. Можно было поступить и так, чтобы заложить одних только мертвецов и беглых. Можно было посту- пить и так, чтобы прежде выпродать по частям все лучшие земли, а потом уже заложить в ломбард. Мож- но было распорядиться и так, чтобы заняться само- му хозяйством и сделаться помещиком, по образцу Костанжогла, пользуясь его советами, как соседа и благодетеля. Можно было поступить даже и так, что- бы перепродать в частные <руки> имение (разумеет- ся, если не захочется самому хозяйничать), оставив- ши при себе беглых и мертвецов. Тогда представля- лась и другая выгода: можно было вовсе улизнуть из этих мест и не заплатить Костанжогле денег, взятых у него взаймы. Словом, всячески, как ни оборачивал он это дело, видел, что во всяком случае покупка была выгодна. Он почувствовал удовольствие, – удоволь- ствие оттого, что стал теперь помещиком, помещиком не фантастическим, но действительным, помещиком, у которого есть уже и земли, и угодья, и люди – лю- ди не мечтательные, не в воображенье пребываемые, но существующие. И понемногу начал он и подпрыги- вать, и потирать себе руки, и подпевать, и приговари- вать, и вытрубил на кулаке, приставивши его себе ко рту, как бы на трубе, какой-то марш, и даже выговорил вслух несколько поощрительных слов и названий се- бе самому, вроде мордашки и каплунчика. Но потом, вспомнивши, что он не один, притихнул вдруг, поста- рался кое-как замять неумеренный порыв восторгно- венья, и когда Платонов, принявши кое-какие из этих звуков за обращенную к нему речь, спросил у него: «Чего?» – он отвечал: «Ничего». Тут только, оглянувшись вокруг себя, он заметил, что они ехали прекрасною рощей; миловидная бере- зовая ограда тянулась у них справа и слева. Меж- ду дерев мелькала белая каменная церковь. В конце улицы показался господин, шедший к ним навстречу, в картузе, с суковатой палкой в руке. Облизанный аглицкий пес на высоких ножках бежал перед ним. – Стой! – сказал Платонов кучеру и выскочил из ко- ляски. Чичиков вышел вслед за ним также из коляски. Они пошли пешком навстречу господину. Ярб уже успел облобызаться с аглицким псом, с которым, как вид- но, был знаком уже давно, потому что принял равно- душно в свою толстую морду живое лобызанье Азо- ра (так назывался аглицкий пес). Проворный пес, име- нем Азор, облобызавши Ярба, подбежал к Платонову, лизнул проворным языком ему руки, вскочил на грудь Чичикова с намереньем лизнуть его в губы, но не до- стал и, оттолкнутый им, побежал снова к Платонову, пробуя лизнуть его хоть в ухо. Платон и господин, шедший навстречу, в это время сошлись и обнялись. – Помилуй, брат Платон! что это ты со мною дела- ешь? – живо спросил господин. – Как что? – равнодушно отвечал Платонов. – Да как же в самом деле: три дни от тебя ни слу- ху ни духу! Конюх от Петуха привел твоего жеребца. «Поехал, говорит, с каким-то барином». Ну, хоть бы слово сказал: куды, зачем, на сколько времени? По- милуй, братец, как же можно этак поступать? А я бог знает чего не передумал в эти дни! – Ну что ж делать? позабыл, – сказал Платонов. – Мы заехали к Константину Федоровичу… Он тебе кла- няется, сестра также. Рекомендую тебе Павла Ивано- вича Чичикова. Павел Иванович, – брат Василий. Про- шу полюбить его так же, как и меня. Брат Василий и Чичиков, снявши картузы, поцело- вались. «Кто бы такой был этот Чичиков? – думал брат Ва- силий. – Брат Платон на знакомства неразборчив и, верно, не узнал, что он за человек». И оглянул он Чи- чикова, насколько позволяло приличие, и увидел, что он стоял, несколько наклонивши голову и сохранив приятное выраженье в лице. Со своей стороны Чичиков оглянул также, насколь- ко позволяло приличие, брата Василия. Он был ро- стом пониже Платона, волосом темней его и лицом далеко не так красив; но в чертах его лица было много жизни и одушевленья. Видно было, что он не пребы- вал в дремоте и спячке. – Знаешь ли, Василий, что я придумал? – сказал брат Платон. – Что? – спросил Василий. – Проездиться по святой Руси, вот именно с Павлом Ивановичем: авось-либо это размычет и растеребит хандру мою. – Как же так вдруг решился?.. – начал было гово- рить Василий, озадаченный не на шутку таким реше- ньем, и чуть было не прибавил: «И еще замыслил ехать с человеком, которого видишь в первый раз, ко- торый, может быть, и дрянь, и черт знает что!» И, пол- ный недоверия, стал он рассматривать искоса Чичи- кова и увидел, что он держался необыкновенно при- лично, сохраняя все то же приятное наклоненье го- ловы несколько набок и почтительно-приветное выра- жение в лице, так что никак нельзя было узнать, како- го роду был Чичиков. В молчанье они пошли все трое по дороге, по левую руку которой находилась мелькавшая промеж дерев белая каменная церковь, по правую – начинавшие по- казываться, также промеж дерев, строенья господско- го двора. Наконец показались и ворота. Они вступили на двор, где был старинный господский дом под вы- сокой крышей. Две огромные липы, росшие посреди двора, покрывали почти половину его своею тенью. Сквозь опущенные вниз развесистые их ветви едва сквозили стены дома, находившегося позади их. Под липами стояло несколько длинных скамеек. Брат Ва- силий пригласил Чичикова садиться. Чичиков сел, и Платонов сел. По всему двору разливалось благоуха- нье цветущих сиреней и черемух, которые, нависши отовсюду из саду в двор через миловидную березо- вую ограду, кругом его обходившую, казалися цвету- щею цепью или бисерным ожерельем, его короновав- шим. Ухватливый и ловкий детина лет семнадцати, в кра- сивой рубашке розовой ксандрейки, принес и поста- вил перед ними графины с водой и разноцветными квасами всех сортов, шипевшими, как газовые лимо- нады. Поставивши пред ними графины, он подошел к дереву и, взявши прислоненный к нему заступ, отпра- вился в сад. У братьев Платоновых вся дворня рабо- тала в саду, все слуги были садовники, или лучше ска- зать, слуг не было, но садовники исправляли иногда эту должность. Брат Василий все утверждал, что без слуг можно обойтись. Подать что-нибудь может вся- кий, и для этого не стоит заводить особого сословья; что будто русский человек по тех пор только хорош, и расторопен, и красив, и развязен, и много работает, покуда он ходит в рубашке и зипуне, но что, как толь- ко заберется в немецкий сертук – станет и неуклюж, и некрасив, и нерасторопен, и лентяй. Он утверждал, что и чистоплотность у него содержится по тех пор, покуда он еще носит рубашку и зипун, и что, как толь- ко заберется в немецкий сертук – и рубашки не пере- меняет, и в баню не ходит, и спит в сертуке, и заведут- ся у него под сертуком и клопы, и блохи, и черт знает что. В этом, может быть, он был и прав. В деревне их народ одевался как-то особенно щеголевато и опрят- но, и таких красивых рубашек и зипунов нужно было далеко поискать. – Не угодно ли вам прохладиться? – сказал брат Василий Чичикову, указывая на графины. – Это квасы нашей фабрики; ими издавна славится дом наш. Чичиков налил стакан из первого графина – точно липец, который он некогда пивал в Польше: игра как у шампанского, а газ так и шибнул приятным кручком изо рта в нос. – Нектар! – сказал Чичиков. Выпил стакан от друго- го графина – еще лучше. – В какую же сторону и в какие места предполагаете преимущественно ехать? – спросил брат Василий. – Еду я, – сказал Чичиков, потирая себе рукой по ко- лену, в сопровожденье легкого покачиванья всего ту- ловища и наклоняя голову набок, – не столько по сво- ей нужде, сколько по нужде другого. Генерал Бетри- щев, близкий приятель и, можно сказать, благотвори- тель, просил навестить родственников. Родственни- ки, конечно, родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя, ибо, – не говоря уже о пользе в ге- морроидальном отношении, – видеть свет и коловра- щенье людей – есть уже само по себе, так сказать, живая книга и вторая наука. Брат Василий задумался. «Говорит этот человек несколько витиевато, но в словах его есть правда, – думал <он>. – Брату моему Платону недостает позна- ния людей, света и жизни». Несколько помолчав, ска- зал так вслух: – Я начинаю думать, Платон, что путешествие мо- жет, точно, расшевелить тебя. У тебя душевная спяч- ка. Ты просто заснул, и заснул не от пресыщения или усталости, но от недостатка живых впечатлений и ощущений. Вот я совершенно напротив. Я бы очень желал не так живо чувствовать и не так близко прини- мать к сердцу все, что ни случается. – Вольно ж принимать все близко к сердцу! – сказал Платон. – Ты выискиваешь себе беспокойства и сам сочиняешь себе тревоги. – Как сочинять, когда и без того на всяком шагу неприятность? – сказал Василий. – Слышал ты, какую без тебя сыграл с нами штуку Леницын? Захватил пу- стошь, где у нас празднуют Красную горку. – Не знает, потому и захватил, – сказал Платон, – человек новый, только что приехал из Петербурга. Ему нужно объяснить, растолковать. – Знает, очень знает. Я посылал ему сказать, но он отвечал грубостью. – Тебе нужно было съездить самому растолковать. Переговори с ним сам. – Ну нет. Он чересчур уже заважничал. Я к нему не поеду. Поезжай, если хочешь, ты. – Я бы поехал, но ведь я не мешаюсь. Он может меня и провести и обмануть. – Да если угодно, так я поеду, – сказал Чичиков. Василий взглянул на него и подумал: «Экой охотник ездить!» – Вы мне подайте только понятие, какого рода он человек, – сказал Чичиков, – и в чем дело. – Мне совестно наложить на вас такую неприятную комиссию, потому что одно изъяснение с таким чело- веком для меня уже неприятная комиссия. Надобно вам сказать, что он из простых, мелкопоместных дво- рян нашей губернии, выслужился в Петербурге, вы- шел кое-как в люди, женившись там на чьей-то побоч- ной дочери, и заважничал. Задает здесь тоны. Да у нас в губернии, слава богу, народ живет не глупый: мода нам не указ, а Петербург – не церковь. – Конечно, – сказал Чичиков, – а дело в чем? – А дело, по-настоящему, вздор. У него нет доста- точно земли, – ну, он и захватил чужую пустошь, то есть он рассчитывал, что она не нужна, и о ней хо- зяева <забыли>, а у нас, как нарочно, уже испокон века собираются крестьяне праздновать там Красную горку. По этому-то поводу я готов пожертвовать луч- ше другими лучшими землями, чем отдать ее. Обы- чай для меня – святыня. – Стало быть, вы готовы уступить ему другие зем- ли? – То есть, если бы он не так со мной поступил; но он хочет, как я вижу, знаться судом. Пожалуй, посмот- рим, кто выиграет. Хоть на плане и не так ясно, но есть свидетели – старики еще живы и помнят. «Гм! – подумал Чичиков. – Оба-то, как вижу, с душ- ком». И сказал вслух: – А мне кажется, что это дело обделать можно ми- ролюбно. Все зависит от посредника. Письмен… 98 …что и для вас самих будет очень выгодно пере- 98 В рукописи отсутствуют две страницы. В первом издании второго тома «Мертвых душ» (1855) примечание: «Здесь пропуск, в котором, ве- роятно, содержался рассказ о том, как Чичиков отправился к помещику Леницыну». весть, например, на мое имя всех умерших душ, ка- кие по сказкам последней ревизии числятся в имени- ях ваших, так, чтобы я за них платил подати. А чтобы не подать какого соблазна, то передачу эту вы совер- шите посредством купчей крепости, как бы эти души были живые. «Вот тебе на! – подумал Леницын. – Это что-то пре- странное». И несколько даже отодвинулся со стулом назад, потому что совершенно озадачился. – Я никак в том не сомневаюсь, что вы на это де- ло совершенно будете согласны, – сказал Чичиков, – потому что это дело совершенно в том роде, как мы сейчас говорили. Совершено оно будет между солид- ными людьми втайне, и соблазна никому. Что тут делать? Леницын очутился в затруднитель- ном положении. Он никак не мог предвидеть, чтобы мнение, им незадолго изъявленное, привело его к та- кому быстрому осуществленью на деле. Предложе- ние было до крайности неожиданно. Конечно, ничего вредоносного ни для кого не могло быть в этом по- ступке: помещики все равно заложили бы также эти души наравне с живыми, стало быть, казне убытку не может быть никакого; разница в том, что они были бы в одних руках, а тогда были бы в разных. Но тем не менее он затруднился. Он был законник и делец, и делец в хорошую сторону: неправо не решил бы он дела ни за какие подкупы. Но тут он остановился, не зная, какое имя дать этому действию – правое ли оно или неправое. Если бы кто-нибудь другой обратился к нему с таким предложением, он мог бы сказать: «Это вздор! пустяки! Я не хочу играть в куклы или дура- читься». Но гость уже так ему понравился, так они со- шлись во многом насчет успехов просвещенья и на- ук, – как отказать? Леницын находился в презатруд- нительном положении. Но в это время, точно как будто затем, чтобы по- мочь горю, вошла в комнату молодая курносенькая хозяйка, супруга Леницына, и бледная, и худенькая, и низенькая, и одетая со вкусом, как все петербургские дамы. За нею был вынесен мамкой на руках ребе- нок-первенец, плод нежной любви недавно бракосо- четавшихся супругов. Чичиков, разумеется, подошел тот же час к даме и, не говоря уже о приличном при- ветствии, одним приятным наклоненьем головы набок много расположил ее в свою пользу. Затем подбежал к ребенку. Тот было разревелся; но, однако же, Чичи- кову удалось словами: «Агу, агу, душенька!» – пощел- киваньем пальцев и сердоликовой печаткой от часов переманить его на руки к себе. Взявши его к себе на руки, начал он приподымать его кверху и тем возбу- дил в ребенке приятную усмешку, которая очень об- радовала обоих родителей. Но от удовольствия ли или от чего-нибудь другого, ребенок вдруг повел себя нехорошо. Жена Леницына закричала: – Ах, боже мой! он вам испортил весь фрак! Чичиков посмотрел: рукав новешенького фрака был весь испорчен. «Пострел бы тебя побрал, черте- нок проклятый!» – пробормотал он в сердцах про се- бя. Хозяин, и хозяйка, и мамка – все побежали за оде- колоном; со всех сторон принялись его вытирать. – Ничего, ничего, совершенно ничего, – говорил Чи- чиков. – Может ли что-нибудь невинный ребенок? – И в то же время думал про себя: «Да ведь как метко об- делал, канальчонок проклятый!» – Золотой возраст! – сказал он, когда уже его совершенно вытерли и при- ятное выражение возвратилось на его лицо. – А ведь точно, – сказал хозяин, обратившись к Чи- чикову, тоже с приятной улыбкой, – что может быть завидней ребяческого возраста: никаких забот, ника- ких мыслей о будущем… – Состоянье, на которое можно сей же час поме- няться, – сказал Чичиков. – За глаза, – сказал Леницын. Но, кажется, оба соврали: предложи им такой об- мен, они бы тут же на попятный двор. Да и что за ра- дость сидеть у мамки на руках да портить фраки! Молодая хозяйка и первенец удалились с мамкой, потому что и на нем требовалось кое-что поправить: наградив Чичикова, он и себя не позабыл. Это, по-видимому, незначительное обстоятельство совершенно преклонило хозяина к удовлетворению Чичикова. Как, в самом деле, отказать такому го- стю, который столько ласк оказал его малютке и ве- ликодушно поплатился за то собственным фраком? Леницын думал так: «Почему ж, в самом деле, не исполнить его просьбы, если уж такое его жела- ние?» 99 ……………………………………………… 99 Окончание главы в рукописи отсутствует. |