Мертвые души. Николай Васильевич ГогольМертвые души
 Скачать 1.56 Mb.
|
|
Глава вторая Уже более недели приезжий господин жил в горо- де, разъезжая по вечеринкам и обедам и таким обра- зом проводя, как говорится, очень приятно время. На- конец он решился перенести свои визиты за город и навестить помещиков Манилова и Собакевича, кото- рым дал слово. Может быть, к сему побудила его дру- гая, более существенная причина, дело более серьез- ное, близшее к сердцу… Но обо всем этом читатель узнает постепенно и в свое время, если только бу- дет иметь терпение прочесть предлагаемую повесть, очень длинную, имеющую после раздвинуться шире и просторнее по мере приближения к концу, венчаю- щему дело. Кучеру Селифану отдано было приказа- ние рано поутру заложить лошадей в известную брич- ку; Петрушке приказано было оставаться дома, смот- реть за комнатой и чемоданом. Для читателя будет не лишним познакомиться с сими двумя крепостны- ми людьми нашего героя. Хотя, конечно, они лица не так заметные, и то, что называют второстепенные или даже третьестепенные, хотя главные ходы и пружи- ны поэмы не на них утверждены и разве кое-где каса- ются и легко зацепляют их, – но автор любит чрезвы- чайно быть обстоятельным во всем и с этой стороны, несмотря на то что сам человек русский, хочет быть аккуратен, как немец. Это займет, впрочем, не много времени и места, потому что не много нужно приба- вить к тому, что уже читатель знает, то есть что Пет- рушка ходил в несколько широком коричневом сюрту- ке с барского плеча и имел, по обычаю людей своего звания, крупный нос и губы. Характера он был боль- ше молчаливого, чем разговорчивого; имел даже бла- городное побуждение к просвещению, то есть чтению книг, содержанием которых не затруднялся: ему бы- ло совершенно все равно, похождение ли влюблен- ного героя, просто букварь или молитвенник, – он всё читал с равным вниманием; если бы ему подверну- ли химию, он и от нее бы не отказался. Ему нрави- лось не то, о чем читал он, но больше самое чтение, или, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот- де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз черт знает что и значит. Это чтение соверша- лось более в лежачем положении в передней, на кро- вати и на тюфяке, сделавшемся от такого обстоятель- ства убитым и тоненьким, как лепешка. Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составляв- шие две другие его характерические черты: спать не раздеваясь, так, как есть, в том же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, свое- го собственного запаха, отзывавшийся несколько жи- лым покоем, так что достаточно было ему только при- строить где-нибудь свою кровать, хоть даже в необи- таемой дотоле комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что в этой комнате лет де- сять жили люди. Чичиков, будучи человек весьма ще- котливый и даже в некоторых случаях привередли- вый, потянувши к себе воздух на свежий нос поутру, только помарщивался да встряхивал головою, приго- варивая: «Ты, брат, черт тебя знает, потеешь, что ли. Сходил бы ты хоть в баню». На что Петрушка ничего не отвечал и старался тут же заняться каким-нибудь делом; или подходил с щеткой к висевшему барско- му фраку, или просто прибирал что-нибудь. Что ду- мал он в то время, когда молчал, – может быть, он говорил про себя: «И ты, однако ж, хорош, не надое- ло тебе сорок раз повторять одно и то же», – Бог ве- дает, трудно знать, что думает дворовый крепостной человек в то время, когда барин ему дает наставле- ние. Итак, вот что на первый раз можно сказать о Пет- рушке. Кучер Селифан был совершенно другой чело- век… Но автор весьма совестится занимать так дол- го читателей людьми низкого класса, зная по опыту, как неохотно они знакомятся с низкими сословиями. Таков уже русский человек: страсть сильная зазнать- ся с тем, который бы хотя одним чином был его по- выше, и шапочное знакомство с графом или князем для него лучше всяких тесных дружеских отношений. Автор даже опасается за своего героя, который толь- ко коллежский советник. Надворные советники, может быть, и познакомятся с ним, но те, которые подобра- лись уже к чинам генеральским, те, бог весть, может быть, даже бросят один из тех презрительных взгля- дов, которые бросаются гордо человеком на все, что ни пресмыкается у ног его, или, что еще хуже, мо- жет быть, пройдут убийственным для автора невни- манием. Но как ни прискорбно то и другое, а все, од- нако ж, нужно возвратиться к герою. Итак, отдавши нужные приказания еще с вечера, проснувшись поут- ру очень рано, вымывшись, вытершись с ног до голо- вы мокрою губкой, что делалось только по воскрес- ным дням, – а в тот день случись воскресенье, – вы- брившись таким образом, что щеки сделались насто- ящий атлас в рассуждении гладкости и лоска, надев- ши фрак брусничного цвета с искрой и потом шинель на больших медведях, он сошел с лестницы, поддер- живаемый под руку то с одной, то с другой стороны трактирным слугою, и сел в бричку. С громом выеха- ла бричка из-под ворот гостиницы на улицу. Прохо- дивший поп снял шляпу, несколько мальчишек в зама- ранных рубашках протянули руки, приговаривая: «Ба- рин, подай сиротинке!» Кучер, заметивши, что один из них был большой охотник становиться на запят- ки, хлыснул его кнутом, и бричка пошла прыгать по камням. Не без радости был вдали узрет полосатый шлагбаум, дававший знать, что мостовой, как и вся- кой другой муке, будет скоро конец; и еще несколько раз ударившись довольно крепко головою в кузов, Чи- чиков понесся наконец по мягкой земле. Едва только ушел назад город, как уже пошли писать, по нашему обычаю, чушь и дичь по обеим сторонам дороги: коч- ки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подоб- ный вздор. Попадались вытянутые по снурку дерев- ни, постройкою похожие на старые складенные дро- ва, покрытые серыми крышами с резными деревян- ными под ними украшениями в виде висячих шитых узорами утиральников. Несколько мужиков, по обык- новению, зевали, сидя на лавках перед воротами в своих овчинных тулупах. Бабы с толстыми лицами и перевязанными грудями смотрели из верхних окон; из нижних глядел теленок или высовывала слепую мор- ду свою свинья. Словом, виды известные. Проехавши пятнадцатую версту, он вспомнил, что здесь, по сло- вам Манилова, должна быть его деревня, но и шест- надцатая верста пролетела мимо, а деревни все не было видно, и если бы не два мужика, попавшиеся навстречу, то вряд ли бы довелось им потрафить на лад. На вопрос, далеко ли деревня Заманиловка, му- жики сняли шляпы, и один из них, бывший поумнее и носивший бороду клином, отвечал: – Маниловка, может быть, а не Заманиловка? – Ну да, Маниловка. – Маниловка! а как проедешь еще одну версту, так вот тебе, то есть, так прямо направо. – Направо? – отозвался кучер. – Направо, – сказал мужик. – Это будет тебе дорога в Маниловку; а Заманиловки никакой нет. Она зовется так, то есть ее прозвание Маниловка, а Заманиловки тут вовсе нет. Там прямо на горе увидишь дом, камен- ный, в два этажа, господский дом, в котором, то есть, живет сам господин. Вот это тебе и есть Маниловка, а Заманиловки совсем нет никакой здесь и не было. Поехали отыскивать Маниловку. Проехавши две версты, встретили поворот на проселочную дорогу, но уже и две, и три, и четыре версты, кажется, сделали, а каменного дома в два этажа все еще не было вид- но. Тут Чичиков вспомнил, что если приятель пригла- шает к себе в деревню за пятнадцать верст, то зна- чит, что к ней есть верных тридцать. Деревня Мани- ловка немногих могла заманить своим местоположе- нием. Дом господский стоял одиночкой на юру, то есть на возвышении, открытом всем ветрам, каким только вздумается подуть; покатость горы, на которой он сто- ял, была одета подстриженным дерном. На ней были разбросаны по-английски две-три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций; пять-шесть берез неболь- шими купами кое-где возносили свои мелколистные жиденькие вершины. Под двумя из них видна была беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью: «Храм уединенно- го размышления»; пониже пруд, покрытый зеленью, что, впрочем, не в диковинку в аглицких садах рус- ских помещиков. У подошвы этого возвышения, и ча- стию по самому скату, темнели вдоль и поперек се- ренькие бревенчатые избы, которые герой наш, неиз- вестно по каким причинам, в ту же минуту принялся считать и насчитал более двухсот; нигде между ни- ми растущего деревца или какой-нибудь зелени; вез- де глядело только одно бревно. Вид оживляли две ба- бы, которые, картинно подобравши платья и подты- кавшись со всех сторон, брели по колени в пруде, вла- ча за два деревянные кляча изорванный бредень, где видны были два запутавшиеся рака и блестела по- павшаяся плотва; бабы, казалось, были между собою в ссоре и за что-то перебранивались. Поодаль в сто- роне темнел каким-то скучно-синеватым цветом сос- новый лес. Даже самая погода весьма кстати прислу- жилась: день был не то ясный, не то мрачный, а ка- кого-то светло-серого цвета, какой бывает только на старых мундирах гарнизонных солдат, этого, впрочем, мирного войска, но отчасти нетрезвого по воскрес- ным дням. Для пополнения картины не было недо- статка в петухе, предвозвестнике переменчивой пого- ды, который, несмотря на то что голова продолбле- на была до самого мозгу носами других петухов по известным делам волокитства, горланил очень гром- ко и даже похлопывал крыльями, обдерганными, как старые рогожки. Подъезжая ко двору, Чичиков заме- тил на крыльце самого хозяина, который стоял в зеле- ном шалоновом сюртуке, приставив руку ко лбу в ви- де зонтика над глазами, чтобы рассмотреть получше подъезжавший экипаж. По мере того как бричка бли- зилась к крыльцу, глаза его делались веселее и улыб- ка раздвигалась более и более. – Павел Иванович! – вскричал он наконец, когда Чи- чиков вылезал из брички. – Насилу вы таки нас вспом- нили! Оба приятеля очень крепко поцеловались, и Мани- лов увел своего гостя в комнату. Хотя время, в про- должение которого они будут проходить сени, перед- нюю и столовую, несколько коротковато, но попробу- ем, не успеем ли как-нибудь им воспользоваться и сказать кое-что о хозяине дома. Но тут автор должен признаться, что подобное предприятие очень трудно. Гораздо легче изображать характеры большого раз- мера: там просто бросай краски со всей руки на по- лотно, черные палящие глаза, нависшие брови, пе- ререзанный морщиною лоб, перекинутый через пле- чо черный или алый, как огонь, плащ – и портрет го- тов; но вот эти все господа, которых много на свете, которые с вида очень похожи между собою, а между тем как приглядишься, увидишь много самых неуло- вимых особенностей, – эти господа страшно трудны для портретов. Тут придется сильно напрягать внима- ние, пока заставишь перед собою выступить все тон- кие, почти невидимые черты, и вообще далеко при- дется углублять уже изощренный в науке выпытыва- ния взгляд. Один Бог разве мог сказать, какой был характер Манилова. Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан, по словам пословицы. Может быть, к ним следует примкнуть и Манилова. На взгляд он был человек видный; черты лица его были не лише- ны приятности, но в эту приятность, казалось, черес- чур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то заискивающее расположения и знаком- ства. Он улыбался заманчиво, был белокур, с голу- быми глазами. В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: «Какой приятный и добрый чело- век!» В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: «Черт знает что такое!» – и отой- дешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь скуку смертельную. От него не дождешься никакого живого или хоть даже заносчивого слова, какое мо- жешь услышать почти от всякого, если коснешься за- дирающего его предмета. У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удиви- тельно чувствует все глубокие места в ней; третий ма- стер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть од- ним вершком повыше той, которая ему назначена; пя- тый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъ- ютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и да- же незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, ко- торая чувствует желание сверхъестественное зало- мить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-ни- будь порядок, подобраться поближе к личности стан- ционного смотрителя или ямщиков, – словом, у вся- кого есть свое, но у Манилова ничего не было. Дома он говорил очень мало и большею частию размыш- лял и думал, но о чем он думал, тоже разве Богу было известно. Хозяйством нельзя сказать чтобы он зани- мался, он даже никогда не ездил на поля, хозяйство шло как-то само собою. Когда приказчик говорил: «Хо- рошо бы, барин, то и то сделать», – «Да, недурно», – отвечал он обыкновенно, куря трубку, которую курить сделал привычку, когда еще служил в армии, где счи- тался скромнейшим, деликатнейшим и образованней- шим офицером. «Да, именно недурно», – повторял он. Когда приходил к нему мужик и, почесавши рукою за- тылок, говорил: «Барин, позволь отлучиться на рабо- ту, пóдать заработать», – «Ступай», – говорил он, куря трубку, и ему даже в голову не приходило, что мужик шел пьянствовать. Иногда, глядя с крыльца на двор и на пруд, говорил он о том, как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или чрез пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели куп- цы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян. При этом глаза его делались чрезвычайно сладкими и лицо принимало самое довольное выра- жение; впрочем, все эти прожекты так и оканчивались только одними словами. В его кабинете всегда лежа- ла какая-то книжка, заложенная закладкою на четыр- надцатой странице, которую он постоянно читал уже два года. В доме его чего-нибудь вечно недоставало: в гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая ще- гольской шелковой материей, которая, верно, стоила весьма недешево; но на два кресла ее недостало, и кресла стояли обтянуты просто рогожею; впрочем, хо- зяин в продолжение нескольких лет всякий раз предо- стерегал своего гостя словами: «Не садитесь на эти кресла, они еще не готовы». В иной комнате и вовсе не было мебели, хотя и было говорено в первые дни после женитьбы: «Душенька, нужно будет завтра по- хлопотать, чтобы в эту комнату хоть на время поста- вить мебель». Ввечеру подавался на стол очень ще- гольской подсвечник из темной бронзы с тремя антич- ными грациями, с перламутным щегольским щитом, и рядом с ним ставился какой-то просто медный инва- лид, хромой, свернувшийся на сторону и весь в сале, хотя этого не замечал ни хозяин, ни хозяйка, ни слуги. Жена его… впрочем, они были совершенно довольны друг другом. Несмотря на то что минуло более вось- ми лет их супружеству, из них все еще каждый прино- сил другому или кусочек яблочка, или конфетку, или орешек и говорил трогательно-нежным голосом, вы- ражавшим совершенную любовь: «Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек». Само собою разумеется, что ротик раскрывался при этом случае очень грациозно. Ко дню рождения приготовляемы были сюрпризы: какой-нибудь бисерный чехольчик на зубочистку. И весьма часто, сидя на диване, вдруг, со- вершенно неизвестно из каких причин, один, оставив- ши свою трубку, а другая работу, если только она дер- жалась на ту пору в руках, они напечатлевали друг другу такой томный и длинный поцелуй, что в продол- жение его можно бы легко выкурить маленькую со- ломенную сигарку. Словом, они были, то что говорит- ся, счастливы. Конечно, можно бы заметить, что в до- ме есть много других занятий, кроме продолжитель- ных поцелуев и сюрпризов, и много бы можно сделать разных запросов. Зачем, например, глупо и без тол- ку готовится на кухне? зачем довольно пусто в кладо- вой? зачем воровка ключница? зачем нечистоплотны и пьяницы слуги? зачем вся дворня спит немилосерд- ным образом и повесничает все остальное время? Но все это предметы низкие, а Манилова воспитана хо- рошо. А хорошее воспитание, как известно, получает- ся в пансионах. А в пансионах, как известно, три глав- ные предмета составляют основу человеческих доб- родетелей: французский язык, необходимый для сча- стия семейственной жизни, фортепьяно, для достав- ления приятных минут супругу, и, наконец, собствен- но хозяйственная часть: вязание кошельков и других сюрпризов. Впрочем, бывают разные усовершенство- вания и изменения в метóдах, особенно в нынешнее время; все это более зависит от благоразумия и спо- собностей самих содержательниц пансиона. В других пансионах бывает таким образом, что прежде фор- тепьяно, потом французский язык, а там уже хозяй- ственная часть. А иногда бывает и так, что прежде хо- зяйственная часть, то есть вязание сюрпризов, потом французский язык, а там уже фортепьяно. Разные бы- вают метóды. Не мешает сделать еще замечание, что Манилова… но, признаюсь, о дамах я очень боюсь го- ворить, да притом мне пора возвратиться к нашим ге- роям, которые стояли уже несколько минут перед две- рями гостиной, взаимно упрашивая друг друга пройти вперед. – Сделайте милость, не беспокойтесь так для меня, я пройду после, – говорил Чичиков. – Нет, Павел Иванович, нет, вы гость, – говорил Ма- нилов, показывая ему рукою на дверь. – Не затрудняйтесь, пожалуйста, не затрудняйтесь. Пожалуйста, проходите, – говорил Чичиков. – Нет уж извините, не допущу пройти позади такому приятному, образованному гостю. – Почему ж образованному?.. Пожалуйста, прохо- дите. – Ну да уж извольте проходить вы. – Да отчего ж? – Ну да уж оттого! – сказал с приятною улыбкою Ма- нилов. Наконец оба приятеля вошли в дверь боком и несколько притиснули друг друга. – Позвольте мне вам представить жену мою, – ска- зал Манилов. – Душенька! Павел Иванович! Чичиков, точно, увидел даму, которую он совершен- но было не приметил, раскланиваясь в дверях с Ма- ниловым. Она была недурна, одета к лицу. На ней хорошо сидел матерчатый шелковый капот бледного цвета; тонкая небольшая кисть руки ее что-то бросила поспешно на стол и сжала батистовый платок с выши- тыми уголками. Она поднялась с дивана, на котором сидела; Чичиков не без удовольствия подошел к ее ручке. Манилова проговорила, несколько даже карта- вя, что он очень обрадовал их своим приездом и что муж ее не проходило дня, чтобы не вспоминал о нем. – Да, – примолвил Манилов, – уж она, бывало, все спрашивает меня: «Да что же твой приятель не едет?» – «Погоди, душенька, приедет». А вот вы наконец и удостоили нас своим посещением. Уж такое, право, доставили наслаждение… майский день… именины сердца… Чичиков, услышавши, что дело уже дошло до име- нин сердца, несколько даже смутился и отвечал скромно, что ни громкого имени не имеет, ни даже ран- га заметного. – Вы всё имеете, – прервал Манилов с такою же приятною улыбкою, – всё имеете, даже еще более. – Как вам показался наш город? – примолвила Ма- нилова. – Приятно ли провели там время? – Очень хороший город, прекрасный город, – отве- чал Чичиков, – и время провел очень приятно: обще- ство самое обходительное. – А как вы нашли нашего губернатора? – сказала Манилова. – Не правда ли, что препочтеннейший и прелюбез- нейший человек? – прибавил Манилов. – Совершенная правда, – сказал Чичиков, – пре- почтеннейший человек. И как он вошел в свою долж- ность, как понимает ее! Нужно желать побольше та- ких людей. – Как он может этак, знаете, принять всякого, на- блюсти деликатность в своих поступках, – присовоку- пил Манилов с улыбкою и от удовольствия почти со- всем зажмурил глаза, как кот, у которого слегка поще- котали за ушами пальцем. – Очень обходительный и приятный человек, – про- должал Чичиков, – и какой искусник! я даже никак не мог предполагать этого. Как хорошо вышивает разные домашние узоры! Он мне показывал своей работы ко- шелек: редкая дама может так искусно вышить. – А вице-губернатор, не правда ли, какой милый че- ловек? – сказал Манилов, опять несколько прищурив глаза. – Очень, очень достойный человек, – отвечал Чи- чиков. – Ну, позвольте, а как вам показался полицеймей- стер? Не правда ли, что очень приятный человек? – Чрезвычайно приятный, и какой умный, какой на- читанный человек! Мы у него проиграли в вист вме- сте с прокурором и председателем палаты до самых поздних петухов; очень, очень достойный человек. – Ну, а какого вы мнения о жене полицеймейсте- ра? – прибавила Манилова. – Не правда ли, прелю- безная женщина? – О, это одна из достойнейших женщин, каких толь- ко я знаю, – отвечал Чичиков. Засим не пропустили председателя палаты, почт- мейстера и таким образом перебрали почти всех чи- новников города, которые все оказались самыми до- стойными людьми. – Вы всегда в деревне проводите время? – сделал наконец, в свою очередь, вопрос Чичиков. – Больше в деревне, – отвечал Манилов. – Иногда, впрочем, приезжаем в город для того только, чтобы увидеться с образованными людьми. Одичаешь, зна- ете, если будешь все время жить взаперти. – Правда, правда, – сказал Чичиков. – Конечно, – продолжал Манилов, – другое дело, если бы соседство было хорошее, если бы, напри- мер, такой человек, с которым бы в некотором роде можно было поговорить о любезности, о хорошем об- ращении, следить какую-нибудь этакую науку, чтобы этак расшевелило душу, дало бы, так сказать, паре- нье этакое… – Здесь он еще что-то хотел выразить, но, заметивши, что несколько зарапортовался, ковыр- нул только рукою в воздухе и продолжал: – Тогда, ко- нечно, деревня и уединение имели бы очень много приятностей. Но решительно нет никого… Вот только иногда почитаешь «Сын отечества». Чичиков согласился с этим совершенно, прибавив- ши, что ничего не может быть приятнее, как жить в уединенье, наслаждаться зрелищем природы и почи- тать иногда какую-нибудь книгу… – Но знаете ли, – прибавил Манилов, – все если нет друга, с которым бы можно поделиться… – О, это справедливо, это совершенно справедли- во! – прервал Чичиков. – Что все сокровища тогда в мире! «Не имей денег, имей хороших людей для об- ращения», – сказал один мудрец. – И знаете, Павел Иванович! – сказал Манилов, явя в лице своем выражение не только сладкое, но да- же приторное, подобное той микстуре, которую лов- кий светский доктор засластил немилосердно, вооб- ражая ею обрадовать пациента. – Тогда чувствуешь какое-то, в некотором роде, духовное наслаждение… Вот как, например, теперь, когда случай мне доставил счастие, можно сказать образцовое, говорить с вами и наслаждаться приятным вашим разговором… – Помилуйте, что ж за приятный разговор?.. Ни- чтожный человек, и больше ничего, – отвечал Чичи- ков. – О! Павел Иванович, позвольте мне быть откровен- ным: я бы с радостию отдал половину всего моего со- стояния, чтобы иметь часть тех достоинств, которые имеете вы!.. – Напротив, я бы почел с своей стороны за вели- чайшее… Неизвестно, до чего бы дошло взаимное излияние чувств обоих приятелей, если бы вошедший слуга не доложил, что кушанье готово. – Прошу покорнейше, – сказал Манилов. – Вы из- вините, если у нас нет такого обеда, какой на паркетах и в столицах, у нас просто, по русскому обычаю, щи, но от чистого сердца. Покорнейше прошу. Тут они еще несколько времени поспорили о том, кому первому войти, и наконец Чичиков вошел боком в столовую. В столовой уже стояли два мальчика, сыновья Ма- нилова, которые были в тех летах, когда сажают уже детей за стол, но еще на высоких стульях. При них стоял учитель, поклонившийся вежливо и с улыбкою. Хозяйка села за свою суповую чашку; гость был поса- жен между хозяином и хозяйкою, слуга завязал детям на шею салфетки. – Какие миленькие дети, – сказал Чичиков, посмот- рев на них, – а который год? – Старшему осьмой, а меньшему вчера только ми- нуло шесть, – сказала Манилова. – Фемистоклюс! – сказал Манилов, обратившись к старшему, который старался освободить свой подбо- родок, завязанный лакеем в салфетку. Чичиков поднял несколько бровь, услышав такое отчасти греческое имя, которому, неизвестно почему, Манилов дал окончание на «юс», но постарался тот же час привесть лицо в обыкновенное положение. – Фемистоклюс, скажи мне, какой лучший город во Франции? Здесь учитель обратил все внимание на Фемисто- клюса и, казалось, хотел ему вскочить в глаза, но на- конец совершенно успокоился и кивнул головою, ко- гда Фемистоклюс сказал: «Париж». – А у нас какой лучший город? – спросил опять Ма- нилов. Учитель опять настроил внимание. – Петербург, – отвечал Фемистоклюс. – А еще какой? – Москва, – отвечал Фемистоклюс. – Умница, душенька! – сказал на это Чичиков. – Ска- жите, однако ж… – продолжал он, обратившись тут же с некоторым видом изумления к Маниловым, – в та- кие лета и уже такие сведения! Я должен вам сказать, что в этом ребенке будут большие способности. – О, вы еще не знаете его, – отвечал Манилов, – у него чрезвычайно много остроумия. Вот меньшой, Алкид, тот не так быстр, а этот сейчас, если что-ни- будь встретит, букашку, козявку, так уж у него вдруг глазенки и забегают; побежит за ней следом и тотчас обратит внимание. Я его прочу по дипломатической части. Фемистоклюс, – продолжал он, снова обратясь к нему, – хочешь быть посланником? – Хочу, – отвечал Фемистоклюс, жуя хлеб и болтая головой направо и налево. В это время стоявший позади лакей утер посланни- ку нос, и очень хорошо сделал, иначе бы канула в суп препорядочная посторонняя капля. Разговор начался за столом об удовольствии спокойной жизни, преры- ваемый замечаниями хозяйки о городском театре и об актерах. Учитель очень внимательно глядел на разго- варивающих и, как только замечал, что они были го- товы усмехнуться, в ту же минуту открывал рот и сме- ялся с усердием. Вероятно, он был человек призна- тельный и хотел заплатить этим хозяину за хорошее обращение. Один раз, впрочем, лицо его приняло су- ровый вид, и он строго застучал по столу, устремив глаза на сидевших насупротив его детей. Это было у места, потому что Фемистоклюс укусил за ухо Алки- да, и Алкид, зажмурив глаза и открыв рот, готов был зарыдать самым жалким образом, но, почувствовав, что за это легко можно было лишиться блюда, привел рот в прежнее положение и начал со слезами грызть баранью кость, от которой у него обе щеки лоснились жиром. Хозяйка очень часто обращалась к Чичикову с словами: «Вы ничего не кушаете, вы очень мало взя- ли». На что Чичиков отвечал всякий раз: «Покорней- ше благодарю, я сыт, приятный разговор лучше вся- кого блюда». Уже встали из-за стола. Манилов был доволен чрезвычайно и, поддерживая рукою спину своего го- стя, готовился таким образом препроводить его в го- стиную, как вдруг гость объявил с весьма значитель- ным видом, что он намерен с ним поговорить об од- ном очень нужном деле. – В таком случае позвольте мне вас попросить в мой кабинет, – сказал Манилов и повел в небольшую комнату, обращенную окном на синевший лес. – Вот мой уголок, – сказал Манилов. – Приятная комнатка, – сказал Чичиков, окинувши ее глазами. Комната была, точно, не без приятности: стены бы- ли выкрашены какой-то голубенькой краской вроде серенькой, четыре стула, одно кресло, стол, на кото- ром лежала книжка с заложенною закладкою, о кото- рой мы уже имели случай упомянуть, несколько испи- санных бумаг, но больше всего было табаку. Он был в разных видах: в картузах и в табачнице, и, нако- нец, насыпан был просто кучею на столе. На обоих окнах тоже помещены были горки выбитой из трубки золы, расставленные не без старания очень красивы- ми рядками. Заметно было, что это иногда доставля- ло хозяину препровождение времени. – Позвольте вас попросить расположиться в этих креслах, – сказал Манилов. – Здесь вам будет попо- койнее. – Позвольте, я сяду на стуле. – Позвольте вам этого не позволить, – сказал Ма- нилов с улыбкою. – Это кресло у меня уж ассигновано для гостя: ради или не ради, но должны сесть. Чичиков сел. – Позвольте мне вас попотчевать трубочкою. – Нет, не курю, – отвечал Чичиков ласково и как бы с видом сожаления. – Отчего? – сказал Манилов тоже ласково и с видом сожаления. – Не сделал привычки, боюсь; говорят, трубка су- шит. – Позвольте мне вам заметить, что это предубежде- ние. Я полагаю даже, что курить трубку гораздо здо- ровее, нежели нюхать табак. В нашем полку был пору- чик, прекраснейший и образованнейший человек, ко- торый не выпускал изо рта трубки не только за сто- лом, но даже, с позволения сказать, во всех прочих местах. И вот ему теперь уже сорок с лишком лет, но, благодаря Бога, до сих пор так здоров, как нельзя луч- ше. Чичиков заметил, что это, точно, случается и что в натуре находится много вещей, неизъяснимых даже для обширного ума. – Но позвольте прежде одну просьбу… – прогово- рил он голосом, в котором отдалось какое-то стран- ное или почти странное выражение, и вслед за тем неизвестно отчего оглянулся назад. Манилов тоже неизвестно отчего оглянулся назад. – Как давно вы изволили подавать ревизскую сказку? 1 – Да уж давно; а лучше сказать, не припомню. – Как с того времени много у вас умерло крестьян? – А не могу знать; об этом, я полагаю, нужно спро- сить приказчика. Эй, человек! позови приказчика, он должен быть сегодня здесь. Приказчик явился. Это был человек лет под сорок, бривший бороду, ходивший в сюртуке и, по-видимому, проводивший очень покойную жизнь, потому что ли- цо его глядело какою-то пухлою полнотою, а желтова- тый цвет кожи и маленькие глаза показывали, что он 1 Ревизская сказка – список крепостных крестьян, составлявшийся при переписи (ревизии). знал слишком хорошо, что такое пуховики и перины. Можно было видеть тотчас, что он совершил свое по- прище, как совершают его все господские приказчики: был прежде просто грамотным мальчишкой в доме, потом женился на какой-нибудь Агашке-ключнице, ба- рыниной фаворитке, сделался сам ключником, а там и приказчиком. А сделавшись приказчиком, поступал, разумеется, как все приказчики: водился и кумился с теми, которые на деревне были побогаче, подбавлял на тягла 2 победнее, проснувшись в девятом часу утра, поджидал самовара и пил чай. – Послушай, любезный! сколько у нас умерло кре- стьян с тех пор, как подавали ревизию? – Да как сколько? Многие умирали с тех пор, – ска- зал приказчик и при этом икнул, заслонив рот слегка рукою, наподобие щитка. – Да, признаюсь, я сам так думал, – подхватил Ма- нилов, – именно, очень многие умирали! – Тут он обо- ротился к Чичикову и прибавил еще: – Точно, очень многие. – А как, например, числом? – спросил Чичиков. – Да, сколько числом? – подхватил Манилов. – Да как сказать числом? Ведь неизвестно, сколько умирало, их никто не считал. 2 Тягло – крестьянская семья, составляющая хозяйственную единицу. Раскладка податей и повинностей производилась по тяглам. – Да, именно, – сказал Манилов, обратясь к Чичи- кову, – я тоже предполагал, большая смертность; со- всем неизвестно, сколько умерло. – Ты, пожалуйста, их перечти, – сказал Чичиков, – и сделай подробный реестрик всех поименно. – Да, всех поименно, – сказал Манилов. Приказчик сказал: «Слушаю!» – и ушел. – А для каких причин вам это нужно? – спросил по уходе приказчика Манилов. Этот вопрос, казалось, затруднил гостя, в лице его показалось какое-то напряженное выражение, от ко- торого он даже покраснел, – напряжение что-то вы- разить, не совсем покорное словам. И в самом деле, Манилов наконец услышал такие странные и необык- новенные вещи, каких еще никогда не слыхали чело- веческие уши. – Вы спрашиваете, для каких причин? причины вот какие: я хотел бы купить крестьян… – сказал Чичиков, заикнулся и не кончил речи. – Но позвольте спросить вас, – сказал Манилов, – как желаете вы купить крестьян: с землею или просто на вывод, то есть без земли? – Нет, я не то чтобы совершенно крестьян, – сказал Чичиков, – я желаю иметь мертвых… – Как-с? извините… я несколько туг на ухо, мне по- слышалось престранное слово… – Я полагаю приобресть мертвых, которые, впро- чем, значились бы по ревизии как живые, – сказал Чи- чиков. Манилов выронил тут же чубук с трубкою на пол и как разинул рот, так и остался с разинутым ртом в продолжение нескольких минут. Оба приятеля, рас- суждавшие о приятностях дружеской жизни, остались недвижимы, вперя друг в друга глаза, как те портреты, которые вешались в старину один против другого по обеим сторонам зеркала. Наконец Манилов поднял трубку с чубуком и поглядел снизу ему в лицо, стара- ясь высмотреть, не видно ли какой усмешки на губах его, не пошутил ли он; но ничего не было видно та- кого, напротив, лицо даже казалось степеннее обык- новенного; потом подумал, не спятил ли гость как-ни- будь невзначай с ума, и со страхом посмотрел на него пристально; но глаза гостя были совершенно ясны, не было в них дикого, беспокойного огня, какой бегает в глазах сумасшедшего человека, все было прилично и в порядке. Как ни придумывал Манилов, как ему быть и что ему сделать, но ничего другого не мог приду- мать, как только выпустить изо рта оставшийся дым очень тонкою струею. – Итак, я бы желал знать, можете ли вы мне тако- вых, не живых в действительности, но живых относи- тельно законной формы, передать, уступить или как вам заблагорассудится лучше? Но Манилов так сконфузился и смешался, что толь- ко смотрел на него. – Мне кажется, вы затрудняетесь?.. – заметил Чи- чиков. – Я?.. нет, я не то, – сказал Манилов, – но я не могу постичь… извините… я, конечно, не мог получить та- кого блестящего образования, какое, так сказать, вид- но во всяком вашем движении; не имею высокого ис- кусства выражаться… Может быть, здесь… в этом, вами сейчас выраженном изъяснении… скрыто дру- гое… Может быть, вы изволили выразиться так для красоты слога? – Нет, – подхватил Чичиков, – нет, я разумею пред- мет таков как есть, то есть те души, которые, точно, уже умерли. Манилов совершенно растерялся. Он чувствовал, что ему нужно что-то сделать, предложить вопрос, а какой вопрос – черт его знает. Кончил он наконец тем, что выпустил опять дым, но только уже не ртом, а чрез носовые ноздри. – Итак, если нет препятствий, то с Богом можно бы приступить к совершению купчей крепости, – сказал Чичиков. – Как, на мертвые души купчую? – А, нет! – сказал Чичиков. – Мы напишем, что они живы, так, как стоит действительно в ревизской сказ- ке. Я привык ни в чем не отступать от гражданских за- конов, хотя за это и потерпел на службе, но уж изви- ните: обязанность для меня дело священное, закон – я немею пред законом. Последние слова понравились Манилову, но в толк самого дела он все-таки никак не вник и вместо ответа принялся насасывать свой чубук так сильно, что тот начал наконец хрипеть, как фагот. Казалось, как будто он хотел вытянуть из него мнение относительно тако- го неслыханного обстоятельства; но чубук хрипел, и больше ничего. – Может быть, вы имеете какие-нибудь сомнения? – О! помилуйте, ничуть. Я не насчет того говорю, чтобы имел какое-нибудь, то есть, критическое предо- суждение о вас. Но позвольте доложить, не будет ли это предприятие или, чтоб еще более, так сказать, вы- разиться, негоция, 3 – так не будет ли эта негоция несо- ответствующею гражданским постановлениям и даль- нейшим видам России? Здесь Манилов, сделавши некоторое движение го- ловою, посмотрел очень значительно в лицо Чичико- ва, показав во всех чертах лица своего и в сжатых гу- бах такое глубокое выражение, какого, может быть, и не видано было на человеческом лице, разве только 3 Негоция – коммерческая сделка. у какого-нибудь слишком умного министра, да и то в минуту самого головоломного дела. Но Чичиков сказал просто, что подобное предприя- тие, или негоция, никак не будет несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России, а чрез минуту потом прибавил, что казна по- лучит даже выгоды, ибо получит законные пошлины. – Так вы полагаете?.. – Я полагаю, что это будет хорошо. – А, если хорошо, это другое дело: я против этого ничего, – сказал Манилов и совершенно успокоился. – Теперь остается условиться в цене. – Как в цене? – сказал опять Манилов и остановил- ся. – Неужели вы полагаете, что я стану брать день- ги за души, которые в некотором роде окончили свое существование? Если уж вам пришло этакое, так ска- зать, фантастическое желание, то с своей стороны я передаю их вам безынтересно и купчую беру на себя. Великий упрек был бы историку предлагаемых со- бытий, если бы он упустил сказать, что удовольствие одолело гостя после таких слов, произнесенных Ма- ниловым. Как он ни был степенен и рассудителен, но тут чуть не произвел даже скачок по образцу козла, что, как известно, производится только в самых силь- ных порывах радости. Он поворотился так сильно в креслах, что лопнула шерстяная материя, обтягивав- шая подушку; сам Манилов посмотрел на него в неко- тором недоумении. Побужденный признательностью, он наговорил тут же столько благодарностей, что тот смешался, весь покраснел, производил головою от- рицательный жест и наконец уже выразился, что это сущее ничего, что он, точно, хотел бы доказать чем- нибудь сердечное влечение, магнетизм души, а умер- шие души в некотором роде совершенная дрянь. – Очень не дрянь, – сказал Чичиков, пожав ему руку. Здесь был испущен очень глубокий вздох. Казалось, он был настроен к сердечным излияниям; не без чув- ства и выражения произнес он наконец следующие слова: – Если б вы знали, какую услугу оказали сей, по-видимому, дрянью человеку без племени и роду! Да и действительно, чего не потерпел я? как барка ка- кая-нибудь среди свирепых волн… Каких гонений, ка- ких преследований не испытал, какого горя не вкусил, а за что? за то, что соблюдал правду, что был чист на своей совести, что подавал руку и вдовице беспомощ- ной, и сироте-горемыке!.. – Тут даже он отер платком выкатившуюся слезу. Манилов был совершенно растроган. Оба прияте- ля долго жали друг другу руку и долго смотрели молча один другому в глаза, в которых видны были навер- нувшиеся слезы. Манилов никак не хотел выпустить руки нашего героя и продолжал жать ее так горячо, что тот уже не знал, как ее выручить. Наконец, выдер- нувши ее потихоньку, он сказал, что не худо бы куп- чую совершить поскорее и хорошо бы, если бы он сам понаведался в город. Потом взял шляпу и стал откла- ниваться. – Как? вы уже хотите ехать? – сказал Манилов, вдруг очнувшись и почти испугавшись. В это время вошла в кабинет Манилова. – Лизанька, – сказал Манилов с несколько жалост- ливым видом, – Павел Иванович оставляет нас! – Потому что мы надоели Павлу Ивановичу, – отве- чала Манилова. – Сударыня! здесь, – сказал Чичиков, – здесь, вот где, – тут он положил руку на сердце, – да, здесь пре- будет приятность времени, проведенного с вами! и по- верьте, не было бы для меня большего блаженства, как жить с вами если не в одном доме, то, по крайней мере, в самом ближайшем соседстве. – А знаете, Павел Иванович, – сказал Манилов, ко- торому очень понравилась такая мысль, – как было бы в самом деле хорошо, если бы жить этак вместе, под одною кровлею, или под тенью какого-нибудь вя- за пофилософствовать о чем-нибудь, углубиться!.. – О! это была бы райская жизнь! – сказал Чичиков, вздохнувши. – Прощайте, сударыня! – продолжал он, подходя к ручке Маниловой. – Прощайте, почтенней- ший друг! Не позабудьте просьбы! – О, будьте уверены! – отвечал Манилов. – Я с вами расстаюсь не долее как на два дни. Все вышли в столовую. – Прощайте, миленькие малютки! – сказал Чичиков, увидевши Алкида и Фемистоклюса, которые занима- лись каким-то деревянным гусаром, у которого уже не было ни руки, ни носа. – Прощайте, мои крошки. Вы извините меня, что я не привез вам гостинца, потому что, признаюсь, не знал даже, живете ли вы на свете, но теперь, как приеду, непременно привезу. Тебе при- везу саблю; хочешь саблю? – Хочу, – отвечал Фемистоклюс. – А тебе барабан; не правда ли, тебе барабан? – продолжал он, наклонившись к Алкиду. – Парапан, – отвечал шепотом и потупив голову Ал- кид. – Хорошо, я тебе привезу барабан. Такой славный барабан, этак все будет: туррр… ру… тра-та-та, та-та- та… Прощай, душенька! прощай! – Тут поцеловал он его в голову и обратился к Манилову и его супруге с небольшим смехом, с каким обыкновенно обращают- ся к родителям, давая им знать о невинности желаний их детей. – Право, останьтесь, Павел Иванович! – сказал Ма- нилов, когда уже все вышли на крыльцо. – Посмотри- те, какие тучи. – Это маленькие тучки, – отвечал Чичиков. – Да знаете ли вы дорогу к Собакевичу? – Об этом хочу спросить вас. – Позвольте, я сейчас расскажу вашему кучеру. – Тут Манилов с такою же любезностью рассказал дело кучеру и сказал ему даже один раз «вы». Кучер, услышав, что нужно пропустить два поворо- та и поворотить на третий, сказал: «Потрафим, ва- ше благородие», – и Чичиков уехал, сопровождаемый долго поклонами и маханьями платка приподымав- шихся на цыпочках хозяев. Манилов долго стоял на крыльце, провожая глаза- ми удалявшуюся бричку, и когда она уже совершен- но стала не видна, он все еще стоял, куря трубку. На- конец вошел он в комнату, сел на стуле и предался размышлению, душевно радуясь, что доставил гостю своему небольшое удовольствие. Потом мысли его перенеслись незаметно к другим предметам и нако- нец занеслись бог знает куда. Он думал о благополу- чии дружеской жизни, о том, как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, 4 что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай на откры- 4 Бельведер – буквально: прекрасный вид; здесь: башня на здании. том воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах. Потом, что они вместе с Чичиковым прие- хали в какое-то общество в хороших каретах, где об- ворожают всех приятностию обращения, и что будто бы государь, узнавши о такой их дружбе, пожаловал их генералами, и далее, наконец, бог знает что такое, чего уже он и сам никак не мог разобрать. Странная просьба Чичикова прервала вдруг все его мечтания. Мысль о ней как-то особенно не варилась в его голо- ве: как ни переворачивал он ее, но никак не мог изъ- яснить себе, и все время сидел он и курил трубку, что тянулось до самого ужина. |