Мертвые души. Николай Васильевич ГогольМертвые души
 Скачать 1.56 Mb.
|
|
Глава восьмая Покупки Чичикова сделались предметом разгово- ров. В городе пошли толки, мнения, рассуждения о том, выгодно ли покупать на вывод крестьян. Из прений многие отзывались совершенным познанием предмета. «Конечно, – говорили иные, – это так, про- тив этого и спору нет: земли в южных губерниях, точ- но, хороши и плодородны; но каково будет крестья- нам Чичикова без воды? реки ведь нет никакой». – «Это бы еще ничего, что нет воды, это бы ничего, Степан Дмитриевич, но переселение-то ненадежная вещь. Дело известное, что мужик: на новой земле, да заняться еще хлебопашеством, да ничего у него нет, ни избы, ни двора, – убежит, как дважды два, навост- рит так лыжи, что и следа не отыщешь». – «Нет, Алек- сей Иванович, позвольте, позвольте, я не согласен с тем, что вы говорите, что мужик Чичикова убежит. Рус- ский человек способен ко всему и привыкает ко всяко- му климату. Пошли его хоть в Камчатку, да дай толь- ко теплые рукавицы, он похлопает руками, топор в руки, и пошел рубить себе новую избу». – «Но, Иван Григорьевич, ты упустил из виду важное дело: ты не спросил еще, каков мужик у Чичикова. Позабыл то, что ведь хорошего человека не продаст помещик; я готов голову положить, если мужик Чичикова не вор и не пьяница в последней степени, праздношатайка и буйного поведения». – «Так, так, на это я согласен, это правда, никто не продаст хороших людей, и мужи- ки Чичикова пьяницы, но нужно принять во внимание, что вот тут-то и есть мораль, тут-то и заключена мо- раль: они теперь негодяи, а, переселившись на новую землю, вдруг могут сделаться отличными подданны- ми. Уж было немало таких примеров: просто в мире, да и по истории тоже». – «Никогда, никогда, – гово- рил управляющий казенными фабриками, – поверьте, никогда это не может быть. Ибо у крестьян Чичико- ва будут теперь два сильные врага. Первый враг есть близость губерний малороссийских, где, как известно, свободная продажа вина. Я вас уверяю: в две неде- ли они изопьются и будут стельки. Другой враг есть уже самая привычка к бродяжнической жизни, кото- рая необходимо приобретется крестьянами во время переселения. Нужно разве, чтобы они вечно были пе- ред глазами Чичикова и чтоб он держал их в ежовых рукавицах, гонял бы их за всякий вздор, да и не то чтобы полагаясь на другого, а чтобы сам таки лично, где следует, дал бы и зуботычину и подзатыльника». – «Зачем же Чичикову возиться самому и давать подза- тыльники, он может найти и управителя». – «Да, най- дете управителя: все мошенники!» – «Мошенники по- тому, что господа не занимаются делом». – «Это прав- да, – подхватили многие. – Знай господин сам хотя сколько-нибудь толку в хозяйстве да умей различать людей – у него будет всегда хороший управитель». Но управляющий сказал, что меньше как за пять тысяч нельзя найти хорошего управителя. Но председатель сказал, что можно и за три тысячи сыскать. Но управ- ляющий сказал: «Где же вы его сыщете? разве у себя в носу?» Но председатель сказал: «Нет, не в носу, а в здешнем же уезде, именно: Петр Петрович Самой- лов: вот управитель, какой нужен для мужиков Чичи- кова!» Многие сильно входили в положение Чичико- ва, и трудность переселения такого огромного количе- ства крестьян их чрезвычайно устрашала; стали силь- но опасаться, чтобы не произошло даже бунта меж- ду таким беспокойным народом, каковы крестьяне Чи- чикова. На это полицеймейстер заметил, что бунта нечего опасаться, что в отвращение его существует власть капитана-исправника, что капитан-исправник хоть сам и не езди, а пошли только на место себя один картуз свой, то один этот картуз погонит крестьян до самого места их жительства. Многие предложили свои мнения насчет того, как искоренить буйный дух, обуревавший крестьян Чичикова. Мнения были вся- кого рода: были такие, которые уже чересчур отзыва- лись военною жестокостью и строгостию, едва ли не излишнею; были, однако же, и такие, которые дышали кротостию. Почтмейстер заметил, что Чичикову пред- стоит священная обязанность, что он может сделать- ся среди своих крестьян некоторого рода отцом, по его выражению, ввести даже благодетельное просве- щение, и при этом случае отозвался с большою похва- лою об Ланкастеровой школе 53 взаимного обученья. Таким образом рассуждали и говорили в городе, и многие, побуждаемые участием, сообщили даже Чи- чикову лично некоторые из сих советов, предлагали даже конвой для безопасного препровожденья кре- стьян до места жительства. За советы Чичиков благо- дарил, говоря, что при случае не преминет ими вос- пользоваться, а от конвоя отказался решительно, го- воря, что он совершенно не нужен, что купленные им крестьяне отменно смирного характера, чувствуют са- ми добровольное расположение к переселению и что бунта ни в каком случае между ними быть не может. Все эти толки и рассуждения произвели, однако ж, самые благоприятные следствия, каких только мог 53 Ланкастерова школа – обучение по системе английского педаго- га Ланкастера (1778–1838), по которой педагог обучает только лучших учеников, а те, в свою очередь, обучают других учеников. Метод Лан- кастера применялся декабристами при преподавании солдатам грамо- ты. Тем, что почтмейстер хвалит «Ланкастерову школу», Гоголь подчер- кивает некоторое его «вольнодумство», проявляющееся и в рассказе о капитане Копейкине. ожидать Чичиков. Именно, пронеслись слухи, что он не более, не менее как миллионщик. Жители города и без того, как уже мы видели в первой главе, душевно полюбили Чичикова, а теперь, после таких слухов, по- любили еще душевнее. Впрочем, если сказать прав- ду, они всё были народ добрый, жили между собою в ладу, обращались совершенно по-приятельски, и бе- седы их носили печать какого-то особенного просто- душия и короткости: «Любезный друг Илья Ильич», «Послушай, брат, Антипатор Захарьевич!», «Ты за- врался, мамочка, Иван Григорьевич». К почтмейстеру, которого звали Иван Андреевич, всегда прибавляли: «Шпрехен зи дейч, Иван Андрейч?» – словом, все бы- ло очень семейственно. Многие были не без образо- вания: председатель палаты знал наизусть «Людми- лу» Жуковского, которая еще была тогда непростыв- шею новостию, и мастерски читал многие места, осо- бенно: «Бор заснул, долина спит», и слово «чу!» так, что в самом деле виделось, как будто долина спит; для большего сходства он даже в это время зажмури- вал глаза. Почтмейстер вдался более в философию и читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы «Ночи» и «Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузе- на, 54 из которых делал весьма длинные выписки, но 54 Юнговы «Ночи» – поэма английского поэта Э. Юнга (1683–1765) «Жалобы, или Ночные думы о жизни, смерти и бессмертии» (1742– какого рода они были, это никому не было известно; впрочем, он был остряк, цветист в словах и любил, как сам выражался, уснастить речь. А уснащивал он речь множеством разных частиц, как-то: «судырь ты мой, эдакой какой-нибудь, знаете, понимаете, можете себе представить, относительно так сказать, некото- рым образом», и прочими, которые сыпал он мешка- ми; уснащивал он речь тоже довольно удачно подмар- гиванием, прищуриванием одного глаза, что все при- давало весьма едкое выражение многим его сатири- ческим намекам. Прочие тоже были более или менее люди просвещенные: кто читал Карамзина, кто «Мос- ковские ведомости», кто даже и совсем ничего не чи- тал. Кто был то, что называют тюрюк, то есть чело- век, которого нужно было подымать пинком на что- нибудь; кто был просто байбак, лежавший, как гово- рится, весь век на боку, которого даже напрасно бы- ло подымать: не встанет ни в каком случае. Насчет благовидности уже известно, все они были люди на- дежные, чахоточного между ними никого не было. Все были такого рода, которым жены в нежных разгово- рах, происходящих в уединении, давали названия: ку- бышки, толстунчика, пузантика, чернушки, кики, жужу и проч. Но вообще они были народ добрый, полны го- 1745); «Ключ к таинствам натуры» (1804) – религиозно-мистическое сочинение немецкого писателя К. Эккартсгаузена (1752–1803). степриимства, и человек, вкусивший с ними хлеба-со- ли или просидевший вечер за вистом, уже становил- ся чем-то близким, тем более Чичиков с своими об- ворожительными качествами и приемами, знавший в самом деле великую тайну нравиться. Они так полю- били его, что он не видел средств, как вырваться из города; только и слышал он: «Ну, недельку, еще одну недельку поживите с нами, Павел Иванович!» – сло- вом, он был носим, как говорится, на руках. Но несрав- ненно замечательнее было впечатление (совершен- ный предмет изумления!), которое произвел Чичиков на дам. Чтоб это сколько-нибудь изъяснить, следова- ло бы сказать многое о самих дамах, об их обществе, описать, как говорится, живыми красками их душев- ные качества; но для автора это очень трудно. С од- ной стороны, останавливает его неограниченное по- чтение к супругам сановников, а с другой стороны… с другой стороны – просто трудно. Дамы города N. бы- ли… нет, никаким образом не могу: чувствуется точ- но робость. В дамах города N. больше всего замеча- тельно было то… Даже странно, совсем не подыма- ется перо, точно будто свинец какой-нибудь сидит в нем. Так и быть: о характерах их, видно, нужно предо- ставить сказать тому, у которого поживее краски и по- больше их на палитре, а нам придется разве слова два о наружности да о том, что поповерхностней. Да- мы города N. были то, что называют презентабель- ны, и в этом отношении их можно было смело поста- вить в пример всем другим. Что до того, как вести се- бя, соблюсти тон, поддержать этикет, множество при- личий самых тонких, а особенно наблюсти моду в са- мых последних мелочах, то в этом они опередили да- же дам петербургских и московских. Одевались они с большим вкусом, разъезжали по городу в колясках, как предписывала последняя мода, сзади покачивал- ся лакей, и ливрея в золотых позументах. Визитная карточка, будь она писана хоть на трефовой двой- ке или бубновом тузе, но вещь была очень священ- ная. Из-за нее две дамы, большие приятельницы и да- же родственницы, перессорились совершенно, имен- но за то, что одна из них как-то манкировала контр- визитом. И уж как ни старались потом мужья и род- ственники примирить их, но нет, оказалось, что все можно сделать на свете, одного только нельзя: при- мирить двух дам, поссорившихся за манкировку визи- та. Так обе дамы и остались во взаимном нерасполо- жении, по выражению городского света. Насчет заня- тия первых мест происходило тоже множество весь- ма сильных сцен, внушавших мужьям иногда совер- шенно рыцарские, великодушные понятия о заступни- честве. Дуэли, конечно, между ними не происходило, потому что все были гражданские чиновники, но за- то один другому старался напакостить, где было мож- но, что, как известно, подчас бывает тяжелее всякой дуэли. В нравах дамы города N. были строги, испол- нены благородного негодования противу всего пороч- ного и всяких соблазнов, казнили без всякой пощады всякие слабости. Если же между ими и происходило какое-нибудь то, что называют другое-третье, то оно происходило втайне, так что не было подаваемо ни- какого вида, что происходило; сохранялось все досто- инство, и самый муж так был приготовлен, что если и видел другое-третье или слышал о нем, то отве- чал коротко и благоразумно пословицею: «Кому какое дело, что кума с кумом сидела». Еще нужно сказать, что дамы города N. отличались, подобно многим да- мам петербургским, необыкновенною осторожностию и приличием в словах и выражениях. Никогда не гово- рили они: «я высморкалась», «я вспотела», «я плюну- ла», а говорили: «я облегчила себе нос», «я обошлась посредством платка». Ни в каком случае нельзя бы- ло сказать: «этот стакан или эта тарелка воняет». И даже нельзя было сказать ничего такого, что бы по- дало намек на это, а говорили вместо того: «этот ста- кан нехорошо ведет себя» или что-нибудь вроде это- го. Чтоб еще более облагородить русский язык, поло- вина почти слов была выброшена вовсе из разговора и потому весьма часто было нужно прибегать к фран- цузскому языку, зато уж там, по-французски, другое дело: там позволялись такие слова, которые были го- раздо пожестче упомянутых. Итак, вот что можно ска- зать о дамах города, говоря поповерхностней. Но ес- ли заглянуть поглубже, то, конечно, откроется много иных вещей; но весьма опасно заглядывать поглуб- же в дамские сердца. Итак, ограничась поверхностью, будем продолжать. До сих пор все дамы как-то ма- ло говорили о Чичикове, отдавая, впрочем, ему пол- ную справедливость в приятности светского обраще- ния; но с тех пор как пронеслись слухи об его милли- онстве, отыскались и другие качества. Впрочем, да- мы были вовсе не интересанки; виною всему слово «миллионщик», – не сам миллионщик, а именно одно слово; ибо в одном звуке этого слова, мимо всякого денежного мешка, заключается что-то такое, которое действует и на людей подлецов, и на людей ни се ни то, и на людей хороших, – словом, на всех действует. Миллионщик имеет ту выгоду, что может видеть под- лость, совершенно бескорыстную, чистую подлость, не основанную ни на каких расчетах: многие очень хо- рошо знают, что ничего не получат от него и не име- ют никакого права получить, но непременно хоть за- бегут ему вперед, хоть засмеются, хоть снимут шля- пу, хоть напросятся насильно на тот обед, куда узна- ют, что приглашен миллионщик. Нельзя сказать, что- бы это нежное расположение к подлости было почув- ствовано дамами; однако же в многих гостиных стали говорить, что, конечно, Чичиков не первый красавец, но зато таков, как следует быть мужчине, что будь он немного толще или полнее, уж это было бы нехорошо. При этом было сказано как-то даже несколько обид- но насчет тоненького мужчины: что он больше ничего, как что-то вроде зубочистки, а не человек. В дамских нарядах оказались многие разные прибавления. В го- стином дворе сделалась толкотня, чуть не давка; об- разовалось даже гулянье, до такой степени наехало экипажей. Купцы изумились, увидя, как несколько кус- ков материй, привезенных ими с ярмарки и не сходив- ших с рук по причине цены, показавшейся высокою, пошли вдруг в ход и были раскуплены нарасхват. Во время обедни у одной из дам заметили внизу платья такое руло, 55 которое растопырило его на полцеркви, так что частный пристав, находившийся тут же, дал приказание подвинуться народу подалее, то есть по- ближе к паперти, чтоб как-нибудь не измялся туалет ее высокоблагородия. Сам даже Чичиков не мог от- части не заметить такого необыкновенного внимания. Один раз, возвратясь к себе домой, он нашел на столе у себя письмо; откуда и кто принес его, ничего нель- зя было узнать; трактирный слуга отозвался, что при- 55 Рулó – обруч из китового уса, вшитый в юбку. несли-де и не велели сказывать от кого. Письмо начи- налось очень решительно, именно так: «Нет, я должна к тебе писать!» Потом говорено было о том, что есть тайное сочувствие между душами; эта истина скреп- лена была несколькими точками, занявшими почти полстроки; потом следовало несколько мыслей, весь- ма замечательных по своей справедливости, так что считаем почти необходимым их выписать: «Что жизнь наша? – Долина, где поселились горести. Что свет? – Толпа людей, которая не чувствует». Затем писавшая упоминала, что омочает слезами строки нежной ма- тери, которая, протекло двадцать пять лет, как уже не существует на свете; приглашали Чичикова в пусты- ню, оставить навсегда город, где люди в душных огра- дах не пользуются воздухом; окончание письма отзы- валось даже решительным отчаяньем и заключалось такими стихами: Две горлицы покажут Тебе мой хладный прах. Воркуя томно, скажут, Что она умерла во слезах. В последней строке не было размера, но это, впро- чем, ничего: письмо было написано в духе тогдашне- го времени. Никакой подписи тоже не было: ни имени, ни фамилии, ни даже месяца и числа. В postscriptum 56 было только прибавлено, что его собственное сердце должно отгадать писавшую и что на бале у губернато- ра, имеющем быть завтра, будет присутствовать сам оригинал. Это очень его заинтересовало. В анониме было так много заманчивого и подстрекающего любопытство, что он перечел и в другой и в третий раз письмо и на- конец сказал: «Любопытно бы, однако ж, знать, кто бы такая была писавшая!» Словом, дело, как видно, сде- лалось сурьезно; более часу он все думал об этом, наконец, расставив руки и наклоня голову, сказал: «А письмо очень, очень кудряво написано!» Потом, само собой разумеется, письмо было свернуто и уложено в шкатулку, в соседстве с какою-то афишею и пригла- сительным свадебным билетом, семь лет сохраняв- шимся в том же положении и на том же месте. Немно- го спустя принесли к нему, точно, приглашенье на бал к губернатору, – дело весьма обыкновенное в губерн- ских городах: где губернатор, там и бал, иначе никак не будет надлежащей любви и уважения со стороны дворянства. Все постороннее было в ту же минуту оставлено и отстранено прочь, и все было устремлено на при- готовление к балу; ибо, точно, было много побуди- 56 В приписке (лат.). тельных и задирающих причин. Зато, может быть, от самого созданья света не было употреблено столь- ко времени на туалет. Целый час был посвящен толь- ко на одно рассматривание лица в зеркале. Пробова- лось сообщить ему множество разных выражений: то важное и степенное, то почтительное, но с некоторою улыбкою, то просто почтительное без улыбки; отпуще- но было в зеркало несколько поклонов в сопровожде- нии неясных звуков, отчасти похожих на французские, хотя по-французски Чичиков не знал вовсе. Он сде- лал даже самому себе множество приятных сюрпри- зов, подмигнул бровью и губами и сделал кое-что да- же языком; словом, мало ли чего не делаешь, остав- шись один, чувствуя притом, что хорош, да к тому же будучи уверен, что никто не заглядывает в щелку. На- конец он слегка трепнул себя по подбородку, сказав- ши: «Ах ты мордашка эдакой!» – и стал одеваться. Са- мое довольное расположение сопровождало его во все время одевания: надевая подтяжки или повязы- вая галстук, он расшаркивался и кланялся с особен- ною ловкостию и хотя никогда не танцевал, но сделал антраша. Это антраша произвело маленькое невин- ное следствие: задрожал комод, и упала со стола щет- ка. Появление его на бале произвело необыкновенное действие. Все, что ни было, обратилось к нему на- встречу, кто с картами в руках, кто на самом инте- ресном пункте разговора произнесши: «а нижний зем- ский суд отвечает на это…», но что такое отвечает земский суд, уж это он бросил в сторону и спешил с приветствием к нашему герою. «Павел Иванович! Ах боже мой, Павел Иванович! Любезный Павел Ивано- вич! Почтеннейший Павел Иванович! Душа моя, Па- вел Иванович! Вот вы где, Павел Иванович! Вот он, наш Павел Иванович! Позвольте прижать вас, Павел Иванович! Давайте-ка его сюда, вот я его поцелую по- крепче, моего дорогого Павла Ивановича!» Чичиков разом почувствовал себя в нескольких объятиях. Не успел совершенно выкарабкаться из объятий пред- седателя, как очутился уже в объятиях полицеймей- стера; полицеймейстер сдал его инспектору врачеб- ной управы; инспектор врачебной управы – откупщи- ку, откупщик – архитектору… Губернатор, который в это время стоял возле дам и держал в одной руке кон- фектный билет, а в другой болонку, увидя его, бросил на пол и билет и болонку, – только завизжала соба- чонка; словом, распространил он радость и веселье необыкновенное. Не было лица, на котором бы не вы- разилось удовольствие или, по крайней мере, отра- жение всеобщего удовольствия. Так бывает на лицах чиновников во время осмотра приехавшим начальни- ком вверенных управлению их мест: после того как уже первый страх прошел, они увидели, что многое ему нравится, и он сам изволил наконец пошутить, то есть произнести с приятною усмешкой несколько слов. Смеются вдвое в ответ на это обступившие его приближенные чиновники; смеются от души те, кото- рые, впрочем, несколько плохо услыхали произнесен- ные им слова, и, наконец, стоящий далеко у дверей у самого выхода какой-нибудь полицейский, отроду не смеявшийся во всю жизнь свою и только что показав- ший перед тем народу кулак, и тот по неизменным за- конам отражения выражает на лице своем какую-то улыбку, хотя эта улыбка более похожа на то, как бы кто-нибудь собирался чихнуть после крепкого таба- ку. Герой наш отвечал всем и каждому и чувствовал какую-то ловкость необыкновенную: раскланивался направо и налево, по обыкновению своему несколь- ко набок, но совершенно свободно, так что очаровал всех. Дамы тут же обступили его блистающею гирлян- дою и нанесли с собой целые облака всякого рода благоуханий: одна дышала розами, от другой несло весной и фиалками, третья вся насквозь была проду- шена резедой; Чичиков подымал только нос кверху да нюхал. В нарядах их вкусу было пропасть: мусли- ны, атласы, кисеи были таких бледных модных цве- тов, каким даже и названья нельзя было прибрать (до такой степени дошла тонкость вкуса). Ленточные бан- ты и цветочные букеты порхали там и там по платьям в самом картинном беспорядке, хотя над этим бес- порядком трудилась много порядочная голова. Лег- кий головной убор держался только на одних ушах и, казалось, говорил: «Эй, улечу, жаль только, что не подыму с собой красавицу!» Талии были обтянуты и имели самые крепкие и приятные для глаз формы (нужно заметить, что вообще все дамы города N. бы- ли несколько полны, но шнуровались так искусно и имели такое приятное обращение, что толщины никак нельзя было приметить). Все было у них придумано и предусмотрено с необыкновенною осмотрительно- стию; шея, плечи были открыты именно настолько, на- сколько нужно, и никак не дальше; каждая обнажила свои владения до тех пор, пока чувствовала по соб- ственному убеждению, что они способны погубить че- ловека; остальное все было припрятано с необыкно- венным вкусом: или какой-нибудь легонький галсту- чек из ленты, или шарф легче пирожного, известно- го под именем «поцелуя», эфирно обнимал шею, или выпущены были из-за плеч, из-под платья, малень- кие зубчатые стенки из тонкого батиста, известные под именем «скромностей». Эти «скромности» скры- вали напереди и сзади то, что уже не могло нанести гибели человеку, а между тем заставляли подозре- вать, что там-то именно и была самая погибель. Длин- ные перчатки были надеты не вплоть до рукавов, но обдуманно оставляли обнаженными возбудительные части рук повыше локтя, которые у многих дышали завидною полнотою; у иных даже лопнули лайковые перчатки, побужденные надвинуться далее, – словом, кажется, как будто на всем было написано: нет, это не губерния, это столица, это сам Париж! Только ме- стами вдруг высовывался какой-нибудь не виданный землею чепец или даже какое-то чуть не павлиное пе- ро в противность всем модам, по собственному вкусу. Но уж без этого нельзя, таково свойство губернского города: где-нибудь уж он непременно оборвется. Чи- чиков, стоя перед ними, думал: «Которая, однако же, сочинительница письма?» – и высунул было вперед нос; но по самому носу дернул его целый ряд локтей, обшлагов, рукавов, концов лент, душистых шемизе- ток и платьев. Галопад летел во всю пропалую: почт- мейстерша, капитан-исправник, дама с голубым пе- ром, дама с белым пером, грузинский князь Чипхайхи- лидзев, чиновник из Петербурга, чиновник из Москвы, француз Куку, Перхуновский, Беребендовский – все поднялось и понеслось… – Вона! пошла писать губерния! – проговорил Чи- чиков, попятившись назад, и как только дамы рассе- лись по местам, он вновь начал выглядывать: нельзя ли по выражению в лице и в глазах узнать, которая была сочинительница; но никак нельзя было узнать ни по выражению в лице, ни по выражению в глазах, которая была сочинительница. Везде было заметно такое чуть-чуть обнаруженное, такое неуловимо-тон- кое, у! какое тонкое!.. «Нет, – сказал сам в себе Чи- чиков, – женщины, это такой предмет… – Здесь он и рукой махнул: – просто и говорить нечего! Поди-ка по- пробуй рассказать или передать все то, что бегает на их лицах, все те излучинки, намеки, – а вот просто ни- чего не передашь. Одни глаза их такое бесконечное государство, в которое заехал человек – и поминай как звали! Уж его оттуда ни крючком, ничем не выта- щишь. Ну попробуй, например, рассказать один блеск их: влажный, бархатный, сахарный. Бог их знает како- го нет еще! и жесткий, и мягкий, и даже совсем том- ный, или, как иные говорят, в неге, или без неги, но пуще, нежели в неге – так вот зацепит за сердце, да и поведет по всей душе, как будто смычком. Нет, просто не приберешь слова: галантёрная половина челове- ческого рода, да и ничего больше!» Виноват! Кажется, из уст нашего героя излетело словцо, подмеченное на улице. Что ж делать? Тако- во на Руси положение писателя! Впрочем, если слово из улицы попало в книгу, не писатель виноват, вино- ваты читатели, и прежде всего читатели высшего об- щества: от них первых не услышишь ни одного поря- дочного русского слова, а французскими, немецкими и английскими они, пожалуй, наделят в таком количе- стве, что и не захочешь, и наделят даже с сохране- нием всех возможных произношений: по-французски в нос и картавя, по-английски произнесут, как следу- ет птице, и даже физиономию сделают птичью, и да- же посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии; а вот только русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят для себя на даче из- бу в русском вкусе. Вот каковы читатели высшего со- словия, а за ними и все причитающие себя к высшему сословию! А между тем какая взыскательность! Хотят непременно, чтобы все было написано языком самым строгим, очищенным и благородным, – словом, хотят, чтобы русский язык сам собою опустился вдруг с об- лаков, обработанный как следует, и сел бы им прямо на язык, а им бы больше ничего, как только разинуть рты да выставить его. Конечно, мудрена женская по- ловина человеческого рода; но почтенные читатели, надо признаться, бывают еще мудренее. А Чичиков приходил между тем в совершенное недоумение решить, которая из дам была сочини- тельница письма. Попробовавши устремить внима- тельнее взор, он увидел, что с дамской стороны тоже выражалось что-то такое, ниспосылающее вместе и надежду, и сладкие муки в сердце бедного смертного, что он наконец сказал: «Нет, никак нельзя угадать!» Это, однако же, никак не уменьшило веселого рас- положения духа, в котором он находился. Он непри- нужденно и ловко разменялся с некоторыми из дам приятными словами, подходил к той и другой дроб- ным, мелким шагом, или, как говорят, семенил нож- ками, как обыкновенно делают маленькие старички щеголи на высоких каблуках, называемые мышины- ми жеребчиками, забегающие весьма проворно око- ло дам. Посеменивши с довольно ловкими поворо- тами направо и налево, он подшаркнул тут же нож- кой в виде коротенького хвостика или наподобие за- пятой. Дамы были очень довольны и не только отыс- кали в нем кучу приятностей и любезностей, но даже стали находить величественное выражение в лице, что-то даже марсовское и военное, что, как известно, очень нравится женщинам. Даже из-за него уже начи- нали несколько ссориться: заметивши, что он стано- вился обыкновенно около дверей, некоторые напере- рыв спешили занять стул поближе к дверям, и когда одной посчастливилось сделать это прежде, то едва не произошла пренеприятная история, и многим, же- лавшим себе сделать то же, показалась уже чересчур отвратительною подобная наглость. Чичиков так занялся разговорами с дамами, или, лучше, дамы так заняли и закружили его своими раз- говорами, подсыпая кучу самых замысловатых и тон- ких аллегорий, которые все нужно было разгадывать, отчего даже выступил у него на лбу пот, – что он поза- был исполнить долг приличия и подойти прежде все- го к хозяйке. Вспомнил он об этом уже тогда, когда услышал голос самой губернаторши, стоявшей перед ним уже несколько минут. Губернаторша произнесла несколько ласковым и лукавым голосом с приятным потряхиванием головы: «А, Павел Иванович, так вот как вы!..» В точности не могу передать слов губерна- торши, но было сказано что-то исполненное большой любезности, в том духе, в котором изъясняются да- мы и кавалеры в повестях наших светских писателей, охотников описывать гостиные и похвалиться знани- ем высшего тона, в духе того, что «неужели овладе- ли так вашим сердцем, что в нем нет более ни места, ни самого тесного уголка для безжалостно позабытых вами». Герой наш поворотился в ту ж минуту к губер- наторше и уже готов был отпустить ей ответ, вероят- но ничем не хуже тех, какие отпускают в модных по- вестях Звонские, Линские, Лидины, Гремины и всякие ловкие военные люди, как, невзначай поднявши гла- за, остановился вдруг, будто оглушенный ударом. Перед ним стояла не одна губернаторша: она дер- жала под руку молоденькую шестнадцатилетнюю де- вушку, свеженькую блондинку с тоненькими и строй- ными чертами лица, с остреньким подбородком, с очаровательно круглившимся овалом лица, какое ху- дожник взял бы в образец для Мадонны и какое толь- ко редким случаем попадается на Руси, где любит все оказаться в широком размере, всё что ни есть: и го- ры и леса и степи, и лица и губы и ноги; ту самую блондинку, которую он встретил на дороге, ехавши от Ноздрева, когда, по глупости кучеров или лошадей, их экипажи так странно столкнулись, перепутавшись упряжью, и дядя Митяй с дядею Миняем взялись рас- путывать дело. Чичиков так смешался, что не мог про- изнести ни одного толкового слова, и пробормотал черт знает что такое, чего бы уж никак не сказал ни Гремин, ни Звонский, ни Лидин. – Вы не знаете еще моей дочери? – сказала губер- наторша, – институтка, только что выпущена. Он отвечал, что уже имел счастие нечаянным об- разом познакомиться; попробовал еще кое-что приба- вить, но кое-что совсем не вышло. Губернаторша, ска- зав два-три слова, наконец отошла с дочерью в дру- гой конец залы к другим гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно на одном и том же месте, как че- ловек, который весело вышел на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что поза- был он, – не платок ли? но платок в кармане; не день- ги ли? но деньги тоже в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему в уши, что он позабыл что-то. И вот уже глядит он рас- терянно и смутно на движущуюся толпу перед ним, на летающие экипажи, на кивера и ружья проходяще- го полка, на вывеску – и ничего хорошо не видит. Так и Чичиков вдруг сделался чуждым всему, что ни про- исходило вокруг него. В это время из дамских благо- вонных уст к нему устремилось множество намеков и вопросов, проникнутых насквозь тонкостию и любез- ностию. «Позволено ли нам, бедным жителям земли, быть так дерзкими, чтобы спросить вас, о чем мечтае- те?» – «Где находятся те счастливые места, в которых порхает мысль ваша?» – «Можно ли знать имя той, которая погрузила вас в эту сладкую долину задум- чивости?» Но он отвечал на все решительным невни- манием, и приятные фразы канули, как в воду. Он да- же до того был неучтив, что скоро ушел от них в дру- гую сторону, желая повысмотреть, куда ушла губерна- торша с своей дочкой. Но дамы, кажется, не хотели оставить его так скоро; каждая внутренне решилась употребить всевозможные орудия, столь опасные для сердец наших, и пустить в ход все, что было лучше- го. Нужно заметить, что у некоторых дам, – я говорю у некоторых, это не то, что у всех, – есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особен- но хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмот- рите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», – а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут, то как на что-то постороннее. Таким обра- зом думают иные дамы. Каждая дама дала себе внут- ренний обет быть как можно очаровательней в тан- цах и показать во всем блеске превосходство того, что у нее было самого превосходного. Почтмейстер- ша, вальсируя, с такой томностию опустила набок го- лову, что слышалось в самом деле что-то неземное. Одна очень любезная дама, – которая приехала во- все не с тем чтобы танцевать, по причине приключив- шегося, как сама выразилась, небольшого инкомоди- те 57 в виде горошинки на правой ноге, вследствие че- го должна была даже надеть плисовые сапоги, – не 57 Инкомодитé (от фр. l’incommоdité) – здесь: нездоровье. вытерпела, однако же, и сделала несколько кругов в плисовых сапогах, для того именно, чтобы почтмей- стерша не забрала в самом деле слишком много себе в голову. Но все это никак не производило предполагаемого действия на Чичикова. Он даже не смотрел на круги, производимые дамами, но беспрестанно подымался на цыпочки выглядывать поверх голов, куда бы мог- ла забраться занимательная блондинка; приседал и вниз тоже, высматривая промеж плечей и спин, нако- нец доискался и увидел ее, сидящую вместе с мате- рью, над которою величаво колебалась какая-то во- сточная чалма с пером. Казалось, как будто он хотел взять их приступом; весеннее ли расположение по- действовало на него, или толкал его кто сзади, толь- ко он протеснялся решительно вперед, несмотря ни на что; откупщик получил от него такой толчок, что по- шатнулся и чуть-чуть удержался на одной ноге, не то бы, конечно, повалил за собою целый ряд; почтмей- стер тоже отступился и посмотрел на него с изумле- нием, смешанным с довольно тонкой иронией, но он на них не поглядел; он видел только вдали блондин- ку, надевавшую длинную перчатку и, без сомнения, сгоравшую желанием пуститься летать по паркету. А уж там в стороне четыре пары откалывали мазурку; каблуки ломали пол, и армейский штабс-капитан ра- ботал и душою и телом, и руками и ногами, отверты- вая такие па, какие и во сне никому не случалось от- вертывать. Чичиков прошмыгнул мимо мазурки почти по самым каблукам и прямо к тому месту, где сидела губернаторша с дочкой. Однако ж он подступил к ним очень робко, не семенил так бойко и франтовски но- гами, даже несколько замялся, и во всех движениях оказалась какая-то неловкость. Нельзя сказать наверно, точно ли пробудилось в нашем герое чувство любви, – даже сомнительно, чтобы господа такого рода, то есть не так чтобы тол- стые, однако ж и не то чтобы тонкие, способны бы- ли к любви; но при всем том здесь было что-то такое странное, что-то в таком роде, чего он сам не мог се- бе объяснить: ему показалось, как сам он потом со- знавался, что весь бал, со всем своим говором и шу- мом, стал на несколько минут как будто где-то вдали; скрыпки и трубы нарезывали где-то за горами, и все подернулось туманом, похожим на небрежно замале- ванное поле на картине. И из этого мглистого, кое-как набросанного поля выходили ясно и оконченно толь- ко одни тонкие черты увлекательной блондинки: ее овально-круглившееся личико, ее тоненький, тонень- кий стан, какой бывает у институтки в первые меся- цы после выпуска, ее белое, почти простое платьи- це, легко и ловко обхватившее во всех местах моло- денькие стройные члены, которые означались в ка- ких-то чистых линиях. Казалось, она вся походила на какую-то игрушку, отчетливо выточенную из слоновой кости; она только одна белела и выходила прозрач- ною и светлою из мутной и непрозрачной толпы. Видно, так уж бывает на свете; видно, и Чичико- вы на несколько минут в жизни обращаются в поэтов; но слово «поэт» будет уже слишком. По крайней ме- ре, он почувствовал себя совершенно чем-то вроде молодого человека, чуть-чуть не гусаром. Увидевши возле них пустой стул, он тотчас его занял. Разговор сначала не клеился, но после дело пошло, и он на- чал даже получать форс, но… здесь, к величайшему прискорбию, надобно заметить, что люди степенные и занимающие важные должности как-то немного тя- желоваты в разговорах с дамами; на это мастера гос- пода поручики и никак не далее капитанских чинов. Как они делают, бог их ведает: кажется, и не очень мудреные вещи говорят, а девица то и дело качается на стуле от смеха; статский же советник бог знает что расскажет: или поведет речь о том, что Россия очень пространное государство, или отпустит комплимент, который, конечно, выдуман не без остроумия, но от него ужасно пахнет книгою; если же скажет что-нибудь смешное, то сам несравненно больше смеется, чем та, которая его слушает. Здесь это замечено для того, чтобы читатели видели, почему блондинка стала зе- вать во время рассказов нашего героя. Герой, однако же, совсем этого не замечал, рассказывая множество приятных вещей, которые уже случалось ему произ- носить в подобных случаях в разных местах: именно в Симбирской губернии у Софрона Ивановича Бес- печного, где были тогда дочь его Аделаида Софро- новна с тремя золовками: Марьей Гавриловной, Алек- сандрой Гавриловной и Адельгейдой Гавриловной; у Федора Федоровича Перекроева в Рязанской губер- нии; у Фрола Васильевича Победоносного в Пензен- ской губернии и у брата его Петра Васильевича, где были свояченица его Катерина Михайловна и внучат- ные сестры ее Роза Федоровна и Эмилия Федоровна; в Вятской губернии у Петра Варсонофьевича, где бы- ла сестра невестки его Пелагея Егоровна с племян- ницей Софьей Ростиславной и двумя сводными сест- рами – Софией Александровной и Маклатурой Алек- сандровной. Всем дамам совершенно не понравилось такое об- хождение Чичикова. Одна из них нарочно прошла ми- мо его, чтобы дать ему это заметить, и даже задела блондинку довольно небрежно толстым руло своего платья, а шарфом, который порхал вокруг плеч ее, распорядилась так, что он махнул концом своим ее по самому лицу; в то же самое время позади его из одних дамских уст изнеслось вместе с запахом фи- алок довольно колкое и язвительное замечание. Но, или он не услышал в самом деле, или прикинулся, что не услышал, только это было нехорошо, ибо мнением дам нужно дорожить: в этом он и раскаялся, но уже после, стало быть поздно. Негодование, во всех отношениях справедливое, изобразилось во многих лицах. Как ни велик был в об- ществе вес Чичикова, хотя он и миллионщик, и в лице его выражалось величие и даже что-то марсовское и военное, но есть вещи, которых дамы не простят ни- кому, будь он кто бы ни было, и тогда прямо пиши про- пало! Есть случаи, где женщина, как ни слаба и бес- сильна характером в сравнении с мужчиною, но ста- новится вдруг тверже не только мужчины, но и всего что ни есть на свете. Пренебрежение, оказанное Чи- чиковым, почти неумышленное, восстановило между дамами даже согласие, бывшее было на краю поги- бели по случаю завладения стулом. В произнесенных им невзначай каких-то сухих и обыкновенных словах нашли колкие намеки. В довершение бед какой-то из молодых людей сочинил тут же сатирические стихи на танцевавшее общество, без чего, как известно, ни- когда почти не обходится на губернских балах. Эти стихи были приписаны тут же Чичикову. Негодованье росло, и дамы стали говорить о нем в разных углах самым неблагоприятным образом; а бедная институт- ка была уничтожена совершенно, и приговор ее уже был подписан. А между тем герою нашему готовилась пренеприят- нейшая неожиданность: в то время, когда блондинка зевала, а он рассказывал ей кое-какие в разные вре- мена случившиеся историйки, и даже коснулся было греческого философа Диогена, показался из послед- ней комнаты Ноздрев. Из буфета ли он вырвался или из небольшой зеленой гостиной, где производилась игра посильнее, чем в обыкновенный вист, своей ли волею или вытолкали его, только он явился веселый, радостный, ухвативши под руку прокурора, которого, вероятно, уже таскал несколько времени, потому что бедный прокурор поворачивал на все стороны свои густые брови, как бы придумывая средство выбрать- ся из этого дружеского подручного путешествия. В са- мом деле, оно было невыносимо. Ноздрев, захлебнув куражу в двух чашках чаю, конечно не без рома, врал немилосердно. Завидев еще издали его, Чичиков ре- шился даже на пожертвование, то есть оставить свое завидное место и сколько можно поспешнее удалить- ся: ничего хорошего не предвещала ему эта встре- ча. Но, как на беду, в это время подвернулся губер- натор, изъявивший необыкновенную радость, что на- шел Павла Ивановича, и остановил его, прося быть судиею в споре его с двумя дамами насчет того, про- должительна ли женская любовь или нет; а между тем Ноздрев уже увидал его и шел прямо навстречу. – А, херсонский помещик, херсонский помещик! – кричал он, подходя и заливаясь смехом, от которо- го дрожали его свежие, румяные, как весенняя роза, щеки. – Что? много наторговал мертвых? Ведь вы не знаете, ваше превосходительство, – горланил он тут же, обратившись к губернатору, – он торгует мертвы- ми душами! Ей-богу! Послушай, Чичиков! ведь ты, – я тебе говорю по дружбе, вот мы все здесь твои дру- зья, вот и его превосходительство здесь, – я бы тебя повесил, ей-богу, повесил! Чичиков просто не знал, где сидел. – Поверите ли, ваше превосходительство, – про- должал Ноздрев, – как сказал он мне: «Продай мерт- вых душ», – я так и лопнул со смеха. Приезжаю сюда, мне говорят, что накупил на три миллиона крестьян на вывод: каких на вывод! да он торговал у меня мерт- вых. Послушай, Чичиков, да ты скотина, ей-богу, ско- тина, вот и его превосходительство здесь, не правда ли, прокурор? Но прокурор, и Чичиков, и сам губернатор пришли в такое замешательство, что не нашлись совершенно, что отвечать, а между тем Ноздрев, нимало не обра- щая внимания, нес полутрезвую речь: – Уж ты, брат, ты, ты… я не отойду от тебя, пока не узнаю, зачем ты покупал мертвые души. Послушай, Чичиков, ведь тебе, право, стыдно, у тебя, ты сам зна- ешь, нет лучшего друга, как я. Вот и его превосходи- тельство здесь, не правда ли, прокурор? Вы не пове- рите, ваше превосходительство, как мы друг к другу привязаны, то есть, просто если бы вы сказали, вот, я тут стою, а вы бы сказали: «Ноздрев! скажи по со- вести, кто тебе дороже, отец родной или Чичиков?» – скажу: «Чичиков», ей-богу… Позволь, душа, я тебе влеплю один безе. 58 Уж вы позвольте, ваше превосхо- дительство, поцеловать мне его. Да, Чичиков, уж ты не противься, одну безешку позволь напечатлеть тебе в белоснежную щеку твою! Ноздрев был так оттолкнут с своими безе, что чуть не полетел на землю: от него все отступились и не слушали больше; но все же слова его о покупке мерт- вых душ были произнесены во всю глотку и сопро- вождены таким громким смехом, что привлекли вни- мание даже тех, которые находились в самых даль- них углах комнаты. Эта новость так показалась стран- ною, что все остановились с каким-то деревянным, глупо-вопросительным выражением. Чичиков заме- тил, что многие дамы перемигнулись между собою с какою-то злобною, едкою усмешкою и в выражении 58 Безе (от фр. le baiser) – поцелуй. некоторых лиц показалось что-то такое двусмыслен- ное, которое еще более увеличило это смущение. Что Ноздрев лгун отъявленный, это было известно всем, и вовсе не было в диковинку слышать от него реши- тельную бессмыслицу; но смертный, право, трудно даже понять, как устроен этот смертный: как бы ни была пошла новость, но лишь бы она была новость, он непременно сообщит ее другому смертному, хотя бы именно для того только, чтобы сказать: «Посмот- рите, какую ложь распустили!» – а другой смертный с удовольствием преклонит ухо, хотя после скажет сам: «Да это совершенно пошлая ложь, не стоящая ника- кого внимания!» – и вслед за тем сей же час отпра- вится искать третьего смертного, чтобы, рассказавши ему, после вместе с ним воскликнуть с благородным негодованием: «Какая пошлая ложь!» И это непре- менно обойдет весь город, и все смертные, сколько их ни есть, наговорятся непременно досыта и потом признают, что это не стоит внимания и не достойно, чтобы о нем говорить. Это вздорное, по-видимому, происшествие замет- но расстроило нашего героя. Как ни глупы слова ду- рака, а иногда бывают они достаточны, чтобы смутить умного человека. Он стал чувствовать себя неловко, неладно: точь-в-точь как будто прекрасно вычищен- ным сапогом вступил вдруг в грязную, вонючую лужу; словом, нехорошо, совсем нехорошо! Он пробовал об этом не думать, старался рассеяться, развлечься, присел в вист, но все пошло как кривое колесо: два раза сходил он в чужую масть и, позабыв, что по тре- тьей не бьют, размахнулся со всей руки и хватил сду- ру свою же. Председатель никак не мог понять, как Павел Иванович, так хорошо и, можно сказать, тон- ко разумевший игру, мог сделать подобные ошибки и подвел даже под обух его пикового короля, на кото- рого он, по собственному выражению, надеялся, как на Бога. Конечно, почтмейстер и председатель и да- же сам полицеймейстер, как водится, подшучивали над нашим героем, что уж не влюблен ли он и что мы знаем, дескать, что у Павла Ивановича сердечишко прихрамывает, знаем, кем и подстрелено; но все это никак его не утешало, как он ни пробовал усмехать- ся и отшучиваться. За ужином тоже он никак не был в состоянии развернуться, несмотря на то что обще- ство за столом было приятное и что Ноздрева дав- но уже вывели; ибо сами даже дамы наконец замети- ли, что поведение его чересчур становилось сканда- лезно. Посреди котильона он сел на пол и стал хва- тать за полы танцующих, что было уже ни на что не похоже, по выражению дам. Ужин был очень весел, все лица, мелькавшие перед тройными подсвечника- ми, цветами, конфектами и бутылками, были озаре- ны самым непринужденным довольством. Офицеры, дамы, фраки – все сделалось любезно, даже до при- торности. Мужчины вскакивали со стульев и бежали отнимать у слуг блюда, чтобы с необыкновенною лов- костию предложить их дамам. Один полковник подал даме тарелку с соусом на конце обнаженной шпаги. Мужчины почтенных лет, между которыми сидел Чи- чиков, спорили громко, заедая дельное слово рыбой или говядиной, обмакнутой нещадным образом в гор- чицу, и спорили о тех предметах, в которых он даже всегда принимал участие; но он был похож на како- го-то человека, уставшего или разбитого дальней до- рогой, которому ничто не лезет на ум и который не в силах войти ни во что. Даже не дождался он окон- чания ужина и уехал к себе несравненно ранее, чем имел обыкновение уезжать. Там, в этой комнатке, так знакомой читателю, с две- рью, заставленной комодом, и выглядывавшими ино- гда из углов тараканами, положение мыслей и духа его было так же неспокойно, как неспокойны те крес- ла, в которых он сидел. Неприятно, смутно было у него на сердце, какая-то тягостная пустота остава- лась там. «Чтоб вас черт побрал всех, кто выдумал эти балы! – говорил он в сердцах. – Ну, чему сдуру об- радовались? В губернии неурожаи, дороговизна, так вот они за балы! Эк штука: разрядились в бабьи тряп- ки! Невидаль, что иная навертела на себя тысячу руб- лей! А ведь на счет же крестьянских оброков или, что еще хуже, на счет совести нашего брата. Ведь извест- но, зачем берешь взятку и покривишь душой: для того чтобы жене достать на шаль или на разные роброны, провал их возьми, как их называют. А из чего? чтобы не сказала какая-нибудь подстёга Сидоровна, что на почтмейстерше лучше было платье, да из-за нее бух тысячу рублей. Кричат: „Бал, бал, веселость!“ – про- сто дрянь бал, не в русском духе, не в русской нату- ре; черт знает что такое: взрослый, совершеннолет- ний вдруг выскочит весь в черном, общипанный, обтя- нутый, как чертик, и давай месить ногами. Иной даже, стоя в паре, переговаривает с другим об важном деле, а ногами в то же время, как козленок, вензеля направо и налево… Всё из обезьянства, всё из обезьянства! Что француз в сорок лет такой же ребенок, каким был и в пятнадцать, так вот давай же и мы! Нет, право… после всякого бала точно как будто какой грех сде- лал; и вспомнить даже о нем не хочется. В голове про- сто ничего, как после разговора с светским человеком: всего он наговорит, всего слегка коснется, все скажет, что понадергал из книжек, пестро, красно, а в голове хоть бы что-нибудь из того вынес, и видишь потом, как даже разговор с простым купцом, знающим одно свое дело, но знающим его твердо и опытно, лучше всех этих побрякушек. Ну что из него выжмешь, из этого бала? Ну если бы, положим, какой-нибудь писатель вздумал описывать всю эту сцену так, как она есть? Ну и в книге, и там была бы она так же бестолкова, как в натуре. Что она такое: нравственная ли, безнрав- ственная ли? просто черт знает что такое! Плюнешь, да и книгу потом закроешь». Так отзывался неблаго- приятно Чичиков о балах вообще; но, кажется, сюда вмешалась другая причина негодованья. Главная до- сада была не на бал, а на то, что случилось ему обо- рваться, что он вдруг показался пред всеми бог зна- ет в каком виде, что сыграл какую-то странную, дву- смысленную роль. Конечно, взглянувши оком благо- разумного человека, он видел, что все это вздор, что глупое слово ничего не значит, особливо теперь, когда главное дело уже обделано как следует. Но странен человек: его огорчало сильно нерасположенье тех са- мых, которых он не уважал и насчет которых отзывал- ся резко, понося их суетность и наряды. Это тем бо- лее было ему досадно, что, разобравши дело ясно, он видел, как причиной этого был отчасти сам. На себя, однако же, он не рассердился, и в том, конечно, был прав. Все мы имеем маленькую слабость немножко пощадить себя, а постараемся лучше приискать ка- кого-нибудь ближнего, на ком бы выместить свою до- саду, например, на слуге, на чиновнике, нам подве- домственном, который в пору подвернулся, на жене или, наконец, на стуле, который швырнется черт зна- ет куда, к самым дверям, так что отлетит от него руч- ка и спинка: пусть, мол, его знает, что такое гнев. Так и Чичиков скоро нашел ближнего, который потащил на плечах своих все, что только могла внушить ему досада. Ближний этот был Ноздрев, и нечего сказать, он был так отделан со всех боков и сторон, как раз- ве только какой-нибудь плут староста или ямщик бы- вает отделан каким-нибудь езжалым, опытным капи- таном, а иногда и генералом, который сверх многих выражений, сделавшихся классическими, прибавля- ет еще много неизвестных, которых изобретение при- надлежит ему собственно. Вся родословная Ноздре- ва была разобрана, и многие из членов его фамилии в восходящей линии сильно потерпели. Но в продолжение того, как он сидел в жестких сво- их креслах, тревожимый мыслями и бессонницей, уго- щая усердно Ноздрева и всю родню его, и перед ним теплилась сальная свечка, которой светильня дав- но уже накрылась нагоревшею черною шапкою, еже- минутно грозя погаснуть, и глядела ему в окна сле- пая, темная ночь, готовая посинеть от приближавше- гося рассвета, и пересвистывались вдали отдален- ные петухи, и в совершенно заснувшем городе, мо- жет быть, плелась где-нибудь фризовая шинель, горе- мыка неизвестно какого класса и чина, знающая од- ну только (увы!) слишком протертую русским забубен- ным народом дорогу, – в это время на другом конце го- рода происходило событие, которое готовилось уве- личить неприятность положения нашего героя. Имен- но, в отдаленных улицах и закоулках города дребез- жал весьма странный экипаж, наводивший недоуме- ние насчет своего названия. Он не был похож ни на тарантас, ни на коляску, ни на бричку, а был скорее по- хож на толстощекий выпуклый арбуз, поставленный на колеса. Щеки этого арбуза, то есть дверцы, носив- шие следы желтой краски, затворялись очень плохо по причине плохого состояния ручек и замков, кое-как связанных веревками. Арбуз был наполнен ситцевы- ми подушками в виде кисетов, валиков и просто по- душек, напичкан мешками с хлебами, калачами, ко- курками, 59 скородумками и кренделями из заварного теста. Пирог-курник и пирог-рассольник выглядывали даже наверх. Запятки были заняты лицом лакейско- го происхождения, в куртке из домашней пеструшки, с небритой бородою, подернутою легкой проседью, – лицо, известное под именем «малого». Шум и визг от железных скобок и ржавых винтов разбудили на дру- гом конце города будочника, который, подняв свою алебарду, закричал спросонья что стало мочи: «Кто 59 Кокурка – булка с начинкой. идет?» – но, увидев, что никто не шел, а слышалось только вдали дребезжанье, поймал у себя на ворот- нике какого-то зверя и, подошед к фонарю, казнил его тут же у себя на ногте. После чего, отставивши але- барду, опять заснул по уставам своего рыцарства. Ло- шади то и дело падали на передние коленки, потому что не были подкованы, и притом, как видно, покой- ная городская мостовая была им мало знакома. Ко- лымага, сделавши несколько поворотов из улицы в улицу, наконец поворотила в темный переулок мимо небольшой приходской церкви Николы на Недотычках и остановилась пред воротами дома протопопши. Из брички вылезла девка, с платком на голове, в тело- грейке, и хватила обоими кулаками в ворота так силь- но, хоть бы и мужчине (малый в куртке из пеструш- ки 60 был уже потом стащен за ноги, ибо спал мерт- вецки). Собаки залаяли, и ворота, разинувшись нако- нец, проглотили, хотя и с большим трудом, это неук- люжее дорожное произведение. Экипаж въехал в тес- ный двор, заваленный дровами, курятниками и вся- кими клетухами; из экипажа вылезла барыня: эта ба- рыня была помещица, коллежская секретарша Коро- бочка. Старушка вскоре после отъезда нашего героя в такое пришла беспокойство насчет могущего про- изойти со стороны его обмана, что, не поспавши три 60 Пеструшка – домотканая пестрая ткань. ночи сряду, решилась ехать в город, несмотря на то что лошади не были подкованы, и там узнать навер- но, почем ходят мертвые души и уж не промахнулась ли она, боже сохрани, продав их, может быть, втриде- шева. Какое произвело следствие это прибытие, чита- тель может узнать из одного разговора, который про- изошел между одними двумя дамами. Разговор сей… но пусть лучше сей разговор будет в следующей гла- ве. |