Мертвые души. Николай Васильевич ГогольМертвые души
 Скачать 1.56 Mb.
|
|
Глава четвертая Подъехавши к трактиру, Чичиков велел остановить- ся по двум причинам. С одной стороны, чтоб дать от- дохнуть лошадям, а с другой стороны, чтоб и само- му несколько закусить и подкрепиться. Автор должен признаться, что весьма завидует аппетиту и желуд- ку такого рода людей. Для него решительно ничего не значат все господа большой руки, живущие в Пе- тербурге и Москве, проводящие время в обдумыва- нии, что бы такое поесть завтра и какой бы обед сочи- нить на послезавтра, и принимающиеся за этот обед не иначе, как отправивши прежде в рот пилюлю; гло- тающие устерс, 8 морских пауков и прочих чуд, а по- том отправляющиеся в Карлсбад или на Кавказ. Нет, эти господа никогда не возбуждали в нем зависти. Но господа средней руки, что на одной станции потребу- ют ветчины, на другой поросенка, на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу с луком и потом как ни в чем не бывало садятся за стол в ка- кое хочешь время, и стерляжья уха с налимами и мо- локами шипит и ворчит у них меж зубами, заедаемая расстегаем или кулебякой с сомовьим плёсом, 9 так 8 Устерс – устриц. 9 Сомовий плёс – «хвост у сома, весь из жира». (Из записной книжки что вчуже пронимает аппетит, – вот эти господа, точ- но, пользуются завидным даянием неба! Не один гос- подин большой руки пожертвовал бы сию же минуту половину душ крестьян и половину имений, заложен- ных и незаложенных, со всеми улучшениями на ино- странную и русскую ногу, с тем только, чтобы иметь такой желудок, какой имеет господин средней руки; но то беда, что ни за какие деньги, нижé имения, с улуч- шениями и без улучшений, нельзя приобресть такого желудка, какой бывает у господина средней руки. Деревянный, потемневший трактир принял Чичико- ва под свой узенький гостеприимный навес на дере- вянных выточенных столбиках, похожих на старинные церковные подсвечники. Трактир был что-то вроде русской избы, несколько в большем размере. Резные узорочные карнизы из свежего дерева вокруг окон и под крышей резко и живо пестрили темные его стены; на ставнях были нарисованы кувшины с цветами. Взобравшись узенькою деревянною лестницею на- верх, в широкие сени, он встретил отворявшуюся со скрипом дверь и толстую старуху в пестрых ситцах, проговорившую: «Сюда пожалуйте!» В комнате по- пались всё старые приятели, попадающиеся всяко- му в небольших деревянных трактирах, каких немало выстроено по дорогам, а именно: заиндевевший са- Н.В. Гоголя.) мовар, выскобленные гладко сосновые стены, трех- угольный шкаф с чайниками и чашками в углу, фарфо- ровые вызолоченные яички пред образами, висевшие на голубых и красных ленточках, окотившаяся недав- но кошка, зеркало, показывавшее вместо двух четыре глаза, а вместо лица какую-то лепешку; наконец на- тыканные пучками душистые травы и гвоздики у об- разов, высохшие до такой степени, что желавший по- нюхать их только чихал и больше ничего. – Поросенок есть? – с таким вопросом обратился Чичиков к стоявшей бабе. – Есть. – С хреном и со сметаною? – С хреном и со сметаною. – Давай его сюда! Старуха пошла копаться и принесла тарелку, сал- фетку, накрахмаленную до того, что дыбилась, как за- сохшая кора, потом нож с пожелтевшею костяною ко- лодочкою, тоненький, как перочинный, двузубую вил- ку и солонку, которую никак нельзя было поставить прямо на стол. Герой наш, по обыкновению, сейчас вступил с нею в разговор и расспросил, сама ли она держит трактир, или есть хозяин, и сколько дает доходу трактир, и с ни- ми ли живут сыновья, и что старший сын холостой или женатый человек, и какую взял жену, с большим ли приданым или нет, и доволен ли был тесть, и не сер- дился ли, что мало подарков получил на свадьбе, – словом, не пропустил ничего. Само собою разумеет- ся, что полюбопытствовал узнать, какие в окружно- сти находятся у них помещики, и узнал, что всякие есть помещики: Блохин, Почитаев, Мыльной, Чепра- ков-полковник, Собакевич. «А! Собакевича знаешь?» – спросил он и тут же услышал, что старуха знает не только Собакевича, но и Манилова, и что Манилов бу- дет поделикатней Собакевича: велит тотчас сварить курицу, спросит и телятинки; коли есть баранья печен- ка, то и бараньей печенки спросит, и всего только что попробует, а Собакевич одного чего-нибудь спросит, да уж зато всё съест, даже и подбавки потребует за ту же цену. Когда он таким образом разговаривал, кушая поро- сенка, которого оставался уже последний кусок, по- слышался стук колес подъехавшего экипажа. Выгля- нувши в окно, увидел он остановившуюся перед трак- тиром легонькую бричку, запряженную тройкою доб- рых лошадей. Из брички вылезали двое каких-то муж- чин. Один белокурый, высокого роста; другой немно- го пониже, чернявый. Белокурый был в темно-синей венгерке, чернявый просто в полосатом архалуке. Из- дали тащилась еще колясчонка, пустая, влекомая ка- кой-то длинношерстной четверней с изорванными хо- мутами и веревочной упряжью. Белокурый тотчас же отправился по лестнице наверх, между тем как чер- номазый еще оставался и щупал что-то в бричке, раз- говаривая тут же со слугою и махая в то же время ехавшей за ними коляске. Голос его показался Чичи- кову как будто несколько знакомым. Пока он его рас- сматривал, белокурый успел уже нащупать дверь и отворить ее. Это был мужчина высокого роста, лицом худощавый, или что называют издержанный, с рыжи- ми усиками. По загоревшему лицу его можно было заключить, что он знал, что такое дым, если не по- роховой, то, по крайней мере, табачный. Он вежли- во поклонился Чичикову, на что последний ответил тем же. В продолжение немногих минут они вероятно бы разговорились и хорошо познакомились между со- бою, потому что уже начало было сделано, и оба по- чти в одно и то же время изъявили удовольствие, что пыль по дороге была совершенно прибита вчераш- ним дождем и теперь ехать и прохладно и приятно, как вошел чернявый его товарищ, сбросив с головы на стол картуз свой, молодцевато взъерошив рукой свои черные густые волосы. Это был среднего роста, очень недурно сложенный молодец с полными румя- ными щеками, с белыми, как снег, зубами и черными, как смоль, бакенбардами. Свеж он был, как кровь с молоком; здоровье, казалось, так и прыскало с лица его. – Ба, ба, ба! – вскричал он вдруг, расставив обе руки при виде Чичикова. – Какими судьбами? Чичиков узнал Ноздрева, того самого, с которым он вместе обедал у прокурора и который с ним в несколь- ко минут сошелся на такую короткую ногу, что начал уже говорить «ты», хотя, впрочем, он с своей стороны не подал к тому никакого повода. – Куда ездил? – говорил Ноздрев и, не дождавшись ответа, продолжал: – А я, брат, с ярмарки. Поздравь: продулся в пух! Веришь ли, что никогда в жизни так не продувался. Ведь я на обывательских приехал! Вот посмотри нарочно в окно! – Здесь он нагнул сам го- лову Чичикова, так что тот чуть не ударился ею об рамку. – Видишь, какая дрянь! Насилу дотащили, про- клятые, я уже перелез вот в его бричку. – Говоря это, Ноздрев показал пальцем на своего товарища. – А вы еще не знакомы? Зять мой Мижуев! Мы с ним все утро говорили о тебе. «Ну, смотри, говорю, если мы не встретим Чичикова». Ну, брат, если б ты знал, как я продулся! Поверишь ли, что не только убухал четы- рех рысаков – всё спустил. Ведь на мне нет ни цепоч- ки, ни часов… – Чичиков взглянул и увидел точно, что на нем не было ни цепочки, ни часов. Ему даже по- казалось, что и один бакенбард был у него меньше и не так густ, как другой. – А ведь будь только двадцать рублей в кармане, – продолжал Ноздрев, – именно не больше как двадцать, я отыграл бы всё, то есть кроме того, что отыграл бы, вот как честный человек, трид- цать тысяч сейчас положил бы в бумажник. – Ты, однако, и тогда так говорил, – отвечал бело- курый, – а когда я тебе дал пятьдесят рублей, тут же просадил их. – И не просадил бы! ей-богу, не просадил бы! Не сделай я сам глупость, право, не просадил бы. Не за- гни я после пароле на проклятой семерке утку, 10 я бы мог сорвать весь банк. – Однако ж не сорвал, – сказал белокурый. – Не сорвал потому, что загнул утку не вовремя. А ты думаешь, майор твой хорошо играет? – Хорошо или не хорошо, однако ж он тебя обыграл. – Эка важность! – сказал Ноздрев, – этак и я его обыграю. Нет, вот попробуй он играть дублетом, 11 так вот тогда я посмотрю, я посмотрю тогда, какой он иг- рок! Зато, брат Чичиков, как покутили мы в первые дни! Правда, ярмарка была отличнейшая. Сами куп- цы говорят, что никогда не было такого съезда. У ме- ня все, что ни привезли из деревни, продали по самой выгоднейшей цене. Эх, братец, как покутили! Теперь 10 Утка – прибавка к ставке. 11 Играть дублетом – «не отделять от выигрыша, а пускать вдвое». (Из записной книжки Н.В. Гоголя.) даже, как вспомнишь… черт возьми! то есть как жаль, что ты не был. Вообрази, что в трех верстах от горо- да стоял драгунский полк. Веришь ли, что офицеры, сколько их ни было, сорок человек одних офицеров было в городе; как начали мы, братец, пить… Штабс- ротмистр Поцелуев… такой славный! усы, братец, та- кие! Бордо называет просто бурдашкой. «Принеси-ка, брат, говорит, бурдашки!» Поручик Кувшинников… Ах, братец, какой премилый человек! вот уж, можно ска- зать, во всей форме кутила. Мы всё были с ним вме- сте. Какого вина отпустил нам Пономарев! Нужно те- бе знать, что он мошенник и в его лавке ничего нельзя брать: в вино мешает всякую дрянь: сандал, жженую пробку и даже бузиной, подлец, затирает; но зато уж если вытащит из дальней комнатки, которая называ- ется у него особенной, какую-нибудь бутылочку – ну просто, брат, находишься в эмпиреях. Шампанское у нас было такое – что пред ним губернаторское? про- сто квас. Вообрази, не клико, а какое-то клико-матра- дура, это значит двойное клико. И еще достал одну бутылочку французского под названием: бонбон. За- пах? – розетка и все что хочешь. Уж так покутили!.. После нас приехал какой-то князь, послал в лавку за шампанским, нет ни одной бутылки во всем городе, всё офицеры выпили. Веришь ли, что я один в про- должение обеда выпил семнадцать бутылок шампан- ского. – Ну, семнадцать бутылок ты не выпьешь, – заме- тил белокурый. – Как честный человек говорю, что выпил, – отвечал Ноздрев. – Ты можешь себе говорить, что хочешь, а я тебе говорю, что и десяти не выпьешь. – Ну хочешь об заклад, что выпью! – К чему же об заклад? – Ну, поставь свое ружье, которое купил в городе. – Не хочу. – Ну да поставь, попробуй! – И пробовать не хочу. – Да, был бы ты без ружья, как без шапки. Эх, брат Чичиков, то есть как я жалел, что тебя не было. Я знаю, что ты бы не расстался с поручиком Кувшинни- ковым. Уж как бы вы с ним хорошо сошлись! Это не то что прокурор и все губернские скряги в нашем го- роде, которые так и трясутся за каждую копейку. Этот, братец, и в гальбик, 12 и в банчишку, и во все что хо- чешь. Эх, Чичиков, ну что бы тебе стоило приехать? Право, свинтус ты за это, скотовод эдакой! Поцелуй меня, душа, смерть люблю тебя! Мижуев, смотри, вот судьба свела: ну что он мне или я ему? Он приехал бог знает откуда, я тоже здесь живу… А сколько бы- 12 Гальбик – карточная игра. ло, брат, карет, и все это en gros. 13 В фортунку 14 крут- нул: выиграл две банки помады, фарфоровую чашку и гитару; потом опять поставил один раз и прокрутил, канальство, еще сверх шесть целковых. А какой, ес- ли б ты знал, волокита Кувшинников! Мы с ним бы- ли на всех почти балах. Одна была такая разодетая, рюши на ней, и трюши, и черт знает чего не было… я думаю себе только: «черт возьми!» А Кувшинников, то есть это такая бестия, подсел к ней и на француз- ском языке подпускает ей такие комплименты… По- веришь ли, простых баб не пропустил. Это он называ- ет: попользоваться насчет клубнички. Рыб и балыков навезли чудных. Я таки привез с собою один; хорошо, что догадался купить, когда были еще деньги. Ты куда теперь едешь? – А я к человечку к одному, – сказал Чичиков. – Ну, что человечек, брось его! поедем ко мне! – Нет, нельзя, есть дело. – Ну вот уж и дело! уж и выдумал! Ах ты, Оподелдок Иванович! – Право, дело, да еще и нужное. – Пари держу, врешь! Ну скажи только, к кому едешь? – Ну, к Собакевичу. 13 В большом количестве (фр.). 14 Фортунка – игра с помощью вертящегося кружка (фортунки). Здесь Ноздрев захохотал тем звонким смехом, ка- ким заливается только свежий, здоровый человек, у которого все до последнего выказываются белые, как сахар, зубы, дрожат и прыгают щеки, и сосед за дву- мя дверями, в третьей комнате, вскидывается со сна, вытаращив очи и произнося: «Эк его разобрало!» – Что ж тут смешного? – сказал Чичиков, отчасти недовольный таким смехом. Но Ноздрев продолжал хохотать во все горло, при- говаривая: – Ой, пощади, право, тресну со смеху! – Ничего нет смешного: я дал ему слово, – сказал Чичиков. – Да ведь ты жизни не будешь рад, когда приедешь к нему, это просто жидомор! Ведь я знаю твой ха- рактер, ты жестоко опешишься, если думаешь найти там банчишку и добрую бутылку какого-нибудь бон- бона. Послушай, братец: ну к черту Собакевича, по- едем ко мне! каким балыком попотчую! Пономарев, бестия, так раскланивался, говорит: «Для вас только, всю ярмарку, говорит, обыщите, не найдете такого». Плут, однако ж, ужасный. Я ему в глаза это говорил: «Вы, говорю, с нашим откупщиком первые мошенни- ки!» Смеется, бестия, поглаживая бороду. Мы с Кув- шинниковым каждый день завтракали в его лавке. Ах, брат, вот позабыл тебе сказать: знаю, что ты теперь не отстанешь, но за десять тысяч не отдам, наперед го- ворю. Эй, Порфирий! – закричал он, подошедши к ок- ну, на своего человека, который держал в одной руке ножик, а в другой корку хлеба с куском балыка, кото- рый посчастливилось ему мимоходом отрезать, выни- мая что-то из брички. – Эй, Порфирий, – кричал Нозд- рев, – принеси-ка щенка! Каков щенок! – продолжал он, обращаясь к Чичикову. – Краденый, ни за самого себя не отдавал хозяин. Я ему сулил каурую кобылу, которую, помнишь, выменял у Хвостырева… – Чичи- ков, впрочем, отроду не видел ни каурой кобылы, ни Хвостырева. – Барин! ничего не хотите закусить? – сказала в это время, подходя к нему, старуха. – Ничего. Эх, брат, как покутили! Впрочем, давай рюмку водки; какая у тебя есть? – Анисовая, – отвечала старуха. – Ну, давай анисовой, – сказал Ноздрев. – Давай уж и мне рюмку! – сказал белокурый. – В театре одна актриса так, каналья, пела, как ка- нарейка! Кувшинников, который сидел возле меня, – «Вот, говорит, брат, попользоваться бы насчет клуб- нички!» Одних балаганов, я думаю, было пятьдесят. Фенарди 15 четыре часа вертелся мельницею. – Здесь 15 Фенарди – известный в двадцатые годы XIX века акробат и фокус- ник. он принял рюмку из рук старухи, которая ему за то низ- ко поклонилась. – А, давай его сюда! – закричал он, увидевши Порфирия, вошедшего с щенком. Порфи- рий был одет, так же как и барин, в каком-то архалуке, стеганном на вате, но несколько позамасленней. – Давай его, клади сюда на пол! Порфирий положил щенка на пол, который, растя- нувшись на все четыре лапы, нюхал землю. – Вот щенок! – сказал Ноздрев, взявши его за спин- ку и приподнявши рукою. Щенок испустил довольно жалобный вой. – Ты, однако ж, не сделал того, что я тебе говорил, – сказал Ноздрев, обратившись к Порфирию и рассмат- ривая тщательно брюхо щенка, – и не подумал выче- сать его? – Нет, я его вычесывал. – А отчего же блохи? – Не могу знать. Статься может, как-нибудь из брич- ки поналезли. – Врешь, врешь, и не воображал чесать; я думаю, дурак, еще своих напустил. Вот посмотри-ка, Чичиков, посмотри, какие уши, на-ка пощупай рукою. – Да зачем, я и так вижу: доброй породы! – отвечал Чичиков. – Нет, возьми-ка нарочно, пощупай уши! Чичиков в угодность ему пощупал уши, примолвив- ши: – Да, хорошая будет собака. – А нос, чувствуешь, какой холодный? возьми-ка ру- кою. Не желая обидеть его, Чичиков взял и за нос, ска- завши: – Хорошее чутье. – Настоящий мордаш, 16 – продолжал Ноздрев, – я признаюсь, давно острил зубы на мордаша. На, Пор- фирий, отнеси его! Порфирий, взявши щенка под брюхо, унес его в бричку. – Послушай, Чичиков, ты должен непременно те- перь ехать ко мне, пять верст всего, духом домчимся, а там, пожалуй, можешь и к Собакевичу. «А что ж, – подумал про себя Чичиков, – заеду я в самом деле к Ноздреву. Чем же он хуже других, такой же человек, да еще и проигрался. Горазд он, как вид- но, на все, стало быть, у него даром можно кое-что выпросить». – Изволь, едем, – сказал он, – но чур не задержать, мне время дорого. – Ну, душа, вот это так! Вот это хорошо, постой же, я тебя поцелую за это. – Здесь Ноздрев и Чичиков по- целовались. – И славно: втроем и покатим! 16 Мордаш – порода собак, малорослых и большеголовых. – Нет, ты уж, пожалуйста, меня-то отпусти, – гово- рил белокурый, – мне нужно домой. – Пустяки, пустяки, брат, не пущу. – Право, жена будет сердиться; теперь же ты мо- жешь пересесть вот в ихнюю бричку. – Ни, ни, ни! И не думай. Белокурый был один из тех людей, в характере ко- торых на первый взгляд есть какое-то упорство. Еще не успеешь открыть рта, как они уже готовы спорить и, кажется, никогда не согласятся на то, что явно про- тивуположно их образу мыслей, что никогда не назо- вут глупого умным и что в особенности не согласятся плясать по чужой дудке; а кончится всегда тем, что в характере их окажется мягкость, что они согласятся именно на то, что отвергали, глупое назовут умным и пойдут потом поплясывать как нельзя лучше под чу- жую дудку, – словом, начнут гладью, а кончат гадью. – Вздор! – сказал Ноздрев в ответ на какое-то пред- ставление белокурого, надел ему на голову картуз, и – белокурый отправился вслед за ними. – За водочку, барин, не заплатили… – сказала ста- руха. – А, хорошо, хорошо, матушка. Послушай, зятек! за- плати, пожалуйста. У меня нет ни копейки в кармане. – Сколько тебе? – сказал зятек. – Да что, батюшка, двугривенник всего, – сказала старуха. – Врешь, врешь. Дай ей полтину, 17 предовольно с нее. – Маловато, барин, – сказала старуха, однако ж взя- ла деньги с благодарностию и еще побежала впопы- хах отворять им дверь. Она была не в убытке, потому что запросила вчетверо против того, что стоила водка. Приезжие уселись. Бричка Чичикова ехала рядом с бричкой, в которой сидели Ноздрев и его зять, и пото- му они все трое могли свободно между собою разго- варивать в продолжение дороги. За ними следовала, беспрестанно отставая, небольшая колясчонка Нозд- рева на тощих обывательских лошадях. В ней сидел Порфирий с щенком. Так как разговор, который путешественники вели между собою, был не очень интересен для читателя, то сделаем лучше, если скажем что-нибудь о самом Ноздреве, которому, может быть, доведется сыграть не вовсе последнюю роль в нашей поэме. Лицо Ноздрева, верно, уже сколько-нибудь знакомо читателю. Таких людей приходилось всякому встре- чать немало. Они называются разбитными малыми, слывут еще в детстве и в школе за хороших товари- щей и при всем том бывают весьма больно покола- 17 …Двугривенник серебром больше пятидесяти копеек ассигнация- ми, которые предлагал дать Ноздрев. чиваемы. В их лицах всегда видно что-то открытое, прямое, удалое. Они скоро знакомятся, и не успеешь оглянуться, как уже говорят тебе «ты». Дружбу заве- дут, кажется, навек: но всегда почти так случается, что подружившийся подерется с ними того же вечера на дружеской пирушке. Они всегда говоруны, кутилы, лихачи, народ видный. Ноздрев в тридцать пять лет был таков же совершенно, каким был в осьмнадцать и двадцать: охотник погулять. Женитьба его ничуть не переменила, тем более что жена скоро отправилась на тот свет, оставивши двух ребятишек, которые ре- шительно ему были не нужны. За детьми, однако ж, присматривала смазливая нянька. Дома он больше дня никак не мог усидеть. Чуткий нос его слышал за несколько десятков верст, где была ярмарка со вся- кими съездами и балами; он уж в одно мгновенье ока был там, спорил и заводил сумятицу за зеленым сто- лом, ибо имел, подобно всем таковым, страстишку к картишкам. В картишки, как мы уже видели из первой главы, играл он не совсем безгрешно и чисто, зная много разных передержек и других тонкостей, и по- тому игра весьма часто оканчивалась другою игрою: или поколачивали его сапогами, или же задавали пе- редержку его густым и очень хорошим бакенбардам, так что возвращался домой он иногда с одной только бакенбардой, и то довольно жидкой. Но здоровые и полные щеки его так хорошо были сотворены и вме- щали в себе столько растительной силы, что бакен- барды скоро вырастали вновь, еще даже лучше преж- них. И что всего страннее, что может только на од- ной Руси случиться, он чрез несколько времени уже встречался опять с теми приятелями, которые его ту- зили, и встречался как ни в чем не бывало, и он, как говорится, ничего, и они ничего. Ноздрев был в некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был, не об- ходилось без истории. Какая-нибудь история непре- менно происходила: или выведут его под руки из зала жандармы, или принуждены бывают вытолкать свои же приятели. Если же этого не случится, то все-таки что-нибудь да будет такое, чего с другим никак не бу- дет: или нарежется в буфете таким образом, что толь- ко смеется, или проврется самым жестоким образом, так что наконец самому сделается совестно. И наврет совершенно без всякой нужды: вдруг расскажет, что у него была лошадь какой-нибудь голубой или розо- вой шерсти, и тому подобную чепуху, так что слушаю- щие наконец все отходят, произнесши: «Ну, брат, ты, кажется, уж начал пули лить». Есть люди, имеющие страстишку нагадить ближнему, иногда вовсе без вся- кой причины. Иной, например, даже человек в чинах, с благородною наружностию, со звездой на груди, 18 будет вам жать руку, разговорится с вами о предме- тах глубоких, вызывающих на размышления, а потом, смотришь, тут же, пред вашими глазами, и нагадит вам. И нагадит так, как простой коллежский регистра- тор, а вовсе не так, как человек со звездой на груди, разговаривающий о предметах, вызывающих на раз- мышление, так что стоишь только да дивишься, по- жимая плечами, да и ничего более. Такую же стран- ную страсть имел и Ноздрев. Чем кто ближе с ним сходился, тому он скорее всех насаливал: распускал небылицу, глупее которой трудно выдумать, расстро- ивал свадьбу, торговую сделку и вовсе не почитал се- бя вашим неприятелем; напротив, если случай приво- дил его опять встретиться с вами, он обходился вновь по-дружески и даже говорил: «Ведь ты такой подлец, никогда ко мне не заедешь». Ноздрев во многих от- ношениях был многосторонний человек, то есть че- ловек на все руки. В ту же минуту он предлагал вам ехать куда угодно, хоть на край света, войти в какое хотите предприятие, менять все что ни есть на все, что хотите. Ружье, собака, лошадь – все было пред- метом мены, но вовсе не с тем, чтобы выиграть: это происходило просто от какой-то неугомонной юрко- сти и бойкости характера. Если ему на ярмарке по- 18 Звезда на груди – орден Станислава. счастливилось напасть на простака и обыграть его, он накупал кучу всего, что прежде попадалось ему на глаза в лавках: хомутов, курительных свечек, платков для няньки, жеребца, изюму, серебряный рукомойник, голландского холста, крупичатой муки, табаку, писто- летов, селедок, картин, точильный инструмент, горш- ков, сапогов, фаянсовую посуду – насколько хвата- ло денег. Впрочем, редко случалось, чтобы это бы- ло довезено домой; почти в тот же день спускалось оно все другому, счастливейшему игроку, иногда даже прибавлялась собственная трубка с кисетом и мунд- штуком, а в другой раз и вся четверня со всем: с ко- ляской и кучером, так что сам хозяин отправлялся в коротеньком сюртучке или архалуке искать какого-ни- будь приятеля, чтобы попользоваться его экипажем. Вот какой был Ноздрев! Может быть, назовут его ха- рактером избитым, станут говорить, что теперь нет уже Ноздрева. Увы! несправедливы будут те, которые станут говорить так. Ноздрев долго еще не выведется из мира. Он везде между нами и, может быть, только ходит в другом кафтане; но легкомысленно непрони- цательны люди, и человек в другом кафтане кажется им другим человеком. Между тем три экипажа подкатили уже к крыльцу дома Ноздрева. В доме не было никакого приготов- ления к их принятию. Посередине столовой стояли деревянные козлы, и два мужика, стоя на них, бели- ли стены, затягивая какую-то бесконечную песню; пол весь был обрызган белилами. Ноздрев приказал тот же час мужиков и козлы вон и выбежал в другую ком- нату отдавать повеления. Гости слышали, как он за- казывал повару обед; сообразив это, Чичиков, начи- навший уже несколько чувствовать аппетит, увидел, что раньше пяти часов они не сядут за стол. Ноздрев, возвратившись, повел гостей осматривать все, что ни было у него на деревне, и в два часа с небольшим показал решительно все, так что ничего уж больше не осталось показывать. Прежде всего пошли они об- сматривать конюшню, где видели двух кобыл, одну се- рую в яблоках, другую каурую, потом гнедого жереб- ца, на вид и неказистого, но за которого Ноздрев бо- жился, что заплатил десять тысяч. – Десять тысяч ты за него не дал, – заметил зять. – Он и одной не стоит. – Ей-богу, дал десять тысяч, – сказал Ноздрев. – Ты себе можешь божиться, сколько хочешь, – от- вечал зять. – Ну, хочешь, побьемся об заклад! – сказал Нозд- рев. Об заклад зять не захотел биться. Потом Ноздрев показал пустые стойла, где были прежде тоже хорошие лошади. В этой же конюшне видели козла, которого, по старому поверью, почита- ли необходимым держать при лошадях, который, как казалось, был с ними в ладу, гулял под их брюхами, как у себя дома. Потом Ноздрев повел их глядеть вол- чонка, бывшего на привязи. «Вот волчонок! – сказал он. – Я его нарочно кормлю сырым мясом. Мне хо- чется, чтобы он был совершенным зверем!» Пошли смотреть пруд, в котором, по словам Ноздрева, води- лась рыба такой величины, что два человека с тру- дом вытаскивали штуку, в чем, однако ж, родствен- ник не преминул усомниться. «Я тебе, Чичиков, – ска- зал Ноздрев, – покажу отличнейшую пару собак: кре- пость черных мясов 19 просто наводит изумление, щи- ток 20 – игла!» – и повел их к выстроенному очень кра- сиво маленькому домику, окруженному большим заго- роженным со всех сторон двором. Вошедши на двор, увидели там всяких собак, и густопсовых, и чистопсо- вых, всех возможных цветов и мастей: муругих, чер- ных с подпалинами, полво-пегих, муруго-пегих, крас- но-пегих, черноухих, сероухих… Тут были все клич- ки, все повелительные наклонения: стреляй, обругай, порхай, пожар, скосырь, черкай, 21 допекай, припекай, 19 Черные мяса – ляжки у борзых. 20 Щиток – острая морда у собак. 21 Скосырь – хват, забияка; черкай – от слова «черкаться» (чертыхать- ся). северга, касатка, награда, попечительница. Ноздрев был среди их совершенно как отец среди семейства; все они, тут же пустивши вверх хвосты, зовомые у со- бачеев прави́лами, полетели прямо навстречу гостям и стали с ними здороваться. Штук десять из них по- ложили свои лапы Ноздреву на плеча. Обругай ока- зал такую же дружбу Чичикову и, поднявшись на зад- ние ноги, лизнул его языком в самые губы, так что Чи- чиков тут же выплюнул. Осмотрели собак, наводив- ших изумление крепостью черных мясов, – хорошие были собаки. Потом пошли осматривать крымскую су- ку, которая была уже слепая и, по словам Ноздрева, должна была скоро издохнуть, но года два тому назад была очень хорошая сука; осмотрели и суку – сука, точно, была слепая. Потом пошли осматривать водя- ную мельницу, где недоставало порхлицы, в которую утверждается верхний камень, быстро вращающийся на веретене, – «порхающий», по чудному выражению русского мужика. – А вот тут скоро будет и кузница! – сказал Ноздрев. Немного прошедши, они увидели, точно, кузницу, осмотрели и кузницу. – Вот на этом поле, – сказал Ноздрев, указывая пальцем на поле, – русаков такая гибель, что земли не видно; я сам своими руками поймал одного за зад- ние ноги. – Ну, русака ты не поймаешь рукою! – заметил зять. – А вот же поймал, нарочно поймал! – отвечал Ноздрев. – Теперь я поведу тебя посмотреть, – про- должал он, обращаясь к Чичикову, – границу, где окан- чивается моя земля. Ноздрев повел своих гостей полем, которое во мно- гих местах состояло из кочек. Гости должны были про- бираться между перелогами и взбороненными нива- ми. Чичиков начинал чувствовать усталость. Во мно- гих местах ноги их выдавливали под собою воду, до такой степени место было низко. Сначала они было береглись и переступали осторожно, но потом, увидя, что это ни к чему не служит, брели прямо, не разби- рая, где большая, а где меньшая грязь. Прошедши по- рядочное расстояние, увидели, точно, границу, состо- явшую из деревянного столбика и узенького рва. – Вот граница! – сказал Ноздрев. – Все, что ни ви- дишь по эту сторону, все это мое, и даже по ту сторо- ну, весь этот лес, который вон синеет, и все, что за ле- сом, все мое. – Да когда же этот лес сделался твоим? – спросил зять. – Разве ты недавно купил его? Ведь он не был твой. – Да, я купил его недавно, – отвечал Ноздрев. – Когда же ты успел его так скоро купить? – Как же, я еще третьего дня купил, и дорого, черт возьми, дал. – Да ведь ты был в то время на ярмарке. – Эх ты, Софрон! Разве нельзя быть в одно время и на ярмарке и купить землю? Ну, я был на ярмарке, а приказчик мой тут без меня и купил. – Да, ну разве приказчик! – сказал зять, но и тут усумнился и покачал головою. Гости воротились тою же гадкою дорогою к дому. Ноздрев повел их в свой кабинет, в котором, впро- чем, не было заметно следов того, что бывает в ка- бинетах, то есть книг или бумаги; висели только саб- ли и два ружья – одно в триста, а другое в восемь- сот рублей. Зять, осмотревши, покачал только голо- вою. Потом были показаны турецкие кинжалы, на од- ном из которых по ошибке было вырезано: «Мастер Савелий Сибиряков». Вслед за тем показалась го- стям шарманка. Ноздрев тут же провертел пред ни- ми кое-что. Шарманка играла не без приятности, но в средине ее, кажется, что-то случилось, ибо мазур- ка оканчивалась песнею: «Мальбруг в поход поехал», а «Мальбруг в поход поехал» неожиданно завершал- ся каким-то давно знакомым вальсом. Уже Ноздрев давно перестал вертеть, но в шарманке была одна дудка очень бойкая, никак не хотевшая угомониться, и долго еще потом свистела она одна. Потом показа- лись трубки – деревянные, глиняные, пенковые, обку- ренные и необкуренные, обтянутые замшею и необ- тянутые, чубук с янтарным мундштуком, недавно вы- игранный, кисет, вышитый какою-то графинею, где-то на почтовой станции влюбившеюся в него по уши, у которой ручки, по словам его, были самой субдитель- ной сюперфлю, 22 – слово, вероятно означавшее у него высочайшую точку совершенства. Закусивши балы- ком, они сели за стол близ пяти часов. Обед, как вид- но, не составлял у Ноздрева главного в жизни; блюда не играли большой роли: кое-что и пригорело, кое-что и вовсе не сварилось. Видно, что повар руководство- вался более каким-то вдохновеньем и клал первое, что попадалось под руку: стоял ли возле него перец – он сыпал перец, капуста ли попалась – совал капусту, пичкал молоко, ветчину, горох – словом, катай-валяй, было бы горячо, а вкус какой-нибудь, верно, выдет. Зато Ноздрев налег на вина: еще не подавали супа, он уже налил гостям по большому стакану портвей- на и по другому госотерна, потому что в губернских и уездных городах не бывает простого сотерна. По- том Ноздрев велел принести бутылку мадеры, лучше которой не пивал сам фельдмаршал. Мадера, точно, даже горела во рту, ибо купцы, зная уже вкус помещи- ков, любивших добрую мадеру, заправляли ее беспо- 22 Суперфлю – (от фр. superflu) – рохля, кисляй. Здесь употреблено Ноздревым без всякого смысла. щадно ромом, а иной раз вливали туда и царской вод- ки, в надежде, что всё вынесут русские желудки. По- том Ноздрев велел еще принесть какую-то особенную бутылку, которая, по словам его, была и бургоньон и шампаньон вместе. Он наливал очень усердно в оба стакана, и направо и налево, и зятю и Чичикову; Чичи- ков заметил, однако же, как-то вскользь, что самому себе он не много прибавлял. Это заставило его быть осторожным, и как только Ноздрев как-нибудь загова- ривался или наливал зятю, он опрокидывал в ту же минуту свой стакан в тарелку. В непродолжительном времени была принесена на стол рябиновка, имев- шая, по словам Ноздрева, совершенный вкус сливок, но в которой, к изумлению, слышна была сивушища во всей своей силе. Потом пили какой-то бальзам, но- сивший такое имя, которое даже трудно было припом- нить, да и сам хозяин в другой раз назвал его уже дру- гим именем. Обед давно уже кончился, и вина были перепробованы, но гости всё еще сидели за столом. Чичиков никак не хотел заговорить с Ноздревым при зяте насчет главного предмета. Все-таки зять был че- ловек посторонний, а предмет требовал уединенного и дружеского разговора. Впрочем, зять вряд ли мог быть человеком опасным, потому что нагрузился, ка- жется, вдоволь и, сидя на стуле, ежеминутно клевал- ся носом. Заметив и сам, что находился не в надеж- ном состоянии, он стал наконец отпрашиваться до- мой, но таким ленивым и вялым голосом, как будто бы, по русскому выражению, натаскивал клещами на лошадь хомут. – И ни-ни! не пущу! – сказал Ноздрев. – Нет, не обижай меня, друг мой, право, поеду, – говорил зять, – ты меня очень обидишь. – Пустяки, пустяки! мы соорудим сию минуту бан- чишку. – Нет, сооружай, брат, сам, а я не могу, жена будет в большой претензии, право, я должен ей рассказать о ярмарке. Нужно, брат, право, нужно доставить ей удо- вольствие. Нет, ты не держи меня! – Ну ее, жену, к …! важное в самом деле дело ста- нете делать вместе! – Нет, брат! она такая почтенная и верная! Услуги оказывает такие… поверишь, у меня слезы на глазах. Нет, ты не держи меня; как честный человек, поеду. Я тебя в этом уверяю по истинной совести. – Пусть его едет, что в нем проку! – сказал тихо Чи- чиков Ноздреву. – А и вправду! – сказал Ноздрев. – Смерть не люб- лю таких растепелей! 23 – и прибавил вслух: – Ну, черт с тобою, поезжай бабиться с женою, фетюк! 24 23 Растепель (от «растеплить») – рохля, кислый. 24 qетюк – слово, обидное для мужчины, происходит от q – буквы, – Нет, брат, ты не ругай меня фетюком, – отвечал зять, – я ей жизнью обязан. Такая, право, добрая, милая, такие ласки оказывает… до слез разбирает; спросит, что видел на ярмарке, нужно всё рассказать, такая, право, милая. – Ну поезжай, ври ей чепуху! Вот картуз твой. – Нет, брат, тебе совсем не следует о ней так отзы- ваться; этим ты, можно сказать, меня самого обижа- ешь, она такая милая. – Ну, так и убирайся к ней скорее! – Да, брат, поеду, извини, что не могу остаться. Ду- шой рад бы был, но не могу. Зять еще долго повторял свои извинения, не заме- чая, что сам уже давно сидел в бричке, давно выехал за ворота и перед ним давно были одни пустые поля. Должно думать, что жена не много слышала подроб- ностей о ярмарке. – Такая дрянь! – говорил Ноздрев, стоя перед ок- ном и глядя на уезжавший экипаж. – Вон как потащил- ся! конек пристяжной недурен, я давно хотел подце- пить его. Да ведь с ним нельзя никак сойтиться. Фе- тюк, просто фетюк! Засим вошли они в комнату. Порфирий подал све- чи, и Чичиков заметил в руках хозяина неизвестно от- куда взявшуюся колоду карт. почитаемой некоторыми неприличною буквою. (Прим. Н.В. Гоголя.) – А что, брат, – говорил Ноздрев, прижавши бока ко- лоды пальцами и несколько погнувши ее, так что трес- нула и отскочила бумажка. – Ну, для препровождения времени, держу триста рублей банку! Но Чичиков прикинулся, как будто и не слышал, о чем речь, и сказал, как бы вдруг припомнив: – А! чтоб не позабыть: у меня к тебе просьба. – Какая? – Дай прежде слово, что исполнишь. – Да какая просьба? – Ну, да уж дай слово! – Изволь. – Честное слово? – Честное слово. – Вот какая просьба: у тебя есть, чай, много умер- ших крестьян, которые еще не вычеркнуты из реви- зии? – Ну есть, а что? – Переведи их на меня, на мое имя. – А на что тебе? – Ну да мне нужно. – Да на что? – Ну да уж нужно… уж это мое дело, – словом, нуж- но. – Ну уж, верно, что-нибудь затеял. Признайся, что? – Да что ж затеял? из этакого пустяка и затеять ни- чего нельзя. – Да зачем же они тебе? – Ох, какой любопытный! ему всякую дрянь хоте- лось бы пощупать рукой, да еще и понюхать! – Да к чему ж ты не хочешь сказать? – Да что же тебе за прибыль знать? ну, просто так, пришла фантазия. – Так вот же: до тех пор, пока не скажешь, не сде- лаю! – Ну вот видишь, вот уж и нечестно с твоей стороны: слово дал, да и на попятный двор. – Ну, как ты себе хочешь, а не сделаю, пока не ска- жешь, на что. «Что бы такое сказать ему?» – подумал Чичиков и после минутного размышления объявил, что мертвые души нужны ему для приобретения весу в обществе, что он поместьев больших не имеет, так до того вре- мени хоть бы какие-нибудь душонки. – Врешь, врешь! – сказал Ноздрев, не давши окон- чить. – Врешь, брат! Чичиков и сам заметил, что придумал не очень лов- ко и предлог довольно слаб. – Ну, так я ж тебе скажу прямее, – сказал он, попра- вившись, – только, пожалуйста, не проговорись нико- му. Я задумал жениться; но нужно тебе знать, что отец и мать невесты преамбиционные люди. Такая, пра- во, комиссия: не рад, что связался, хотят непремен- но, чтоб у жениха было никак не меньше трехсот душ, а так как у меня целых почти полутораста крестьян недостает… – Ну врешь! врешь! – закричал опять Ноздрев. – Ну вот уж здесь, – сказал Чичиков, – ни вот на столько не солгал, – и показал большим пальцем на своем мизинце самую маленькую часть. – Голову ставлю, что врешь! – Однако ж это обидно! что же я такое в самом деле! почему я непременно лгу? – Ну да ведь я знаю тебя: ведь ты большой мошен- ник, позволь мне это сказать тебе по дружбе! Ежели бы я был твоим начальником, я бы тебя повесил на первом дереве. Чичиков оскорбился таким замечанием. Уже вся- кое выражение, сколько-нибудь грубое или оскорб- ляющее благопристойность, было ему неприятно. Он даже не любил допускать с собой ни в каком случае фамильярного обращения, разве только если особа была слишком высокого звания. И потому теперь он совершенно обиделся. – Ей-богу, повесил бы, – повторил Ноздрев, – я тебе говорю это откровенно, не с тем чтобы тебя обидеть, а просто по-дружески говорю. – Всему есть границы, – сказал Чичиков с чувством достоинства. – Если хочешь пощеголять подобными речами, так ступай в казармы, – и потом присовоку- пил: – Не хочешь подарить, так продай. – Продать! Да ведь я знаю тебя, ведь ты подлец, ведь ты дорого не дашь за них? – Эх, да ты ведь тоже хорош! смотри ты! что они у тебя бриллиантовые, что ли? – Ну, так и есть. Я уж тебя знал. – Помилуй, брат, что ж у тебя за жидовское побуж- дение! Ты бы должен просто отдать мне их. – Ну, послушай, чтоб доказать тебе, что я вовсе не какой-нибудь скалдырник, 25 я не возьму за них ничего. Купи у меня жеребца, я тебе дам их в придачу. – Помилуй, на что ж мне жеребец? – сказал Чичи- ков, изумленный в самом деле таким предложением. – Как на что? да ведь я за него заплатил десять ты- сяч, а тебе отдаю за четыре. – Да на что мне жеребец? завода я не держу. – Да послушай, ты не понимаешь: ведь я с тебя возьму теперь всего только три тысячи, а остальную тысячу ты можешь заплатить мне после. – Да не нужен мне жеребец, бог с ним! – Ну, купи каурую кобылу. – И кобылы не нужно. – За кобылу и за серого коня, которого ты у меня 25 Скалдырник – скряга. видел, возьму я с тебя только две тысячи. – Да не нужны мне лошади. – Ты их продашь, тебе на первой ярмарке дадут за них втрое больше. – Так лучше ж ты их сам продай, когда уверен, что выиграешь втрое. – Я знаю, что выиграю, да мне хочется, чтобы и ты получил выгоду. Чичиков поблагодарил за расположение и напря- мик отказался и от серого коня, и от каурой кобылы. – Ну так купи собак. Я тебе продам такую пару, про- сто мороз по коже подирает! Брудастая, 26 с усами, шерсть стоит вверх, как щетина. Бочковатость ребр уму непостижимая, лапа вся в комке, земли не заде- нет. – Да зачем мне собаки? я не охотник. – Да мне хочется, чтобы у тебя были собаки. Послу- шай, если уж не хочешь собак, так купи у меня шар- манку, чудная шарманка; самому, как честный чело- век, обошлась в полторы тысячи: тебе отдаю за де- вятьсот рублей. – Да зачем же мне шарманка? Ведь я не немец, что- бы, тащася с ней по дорогам, выпрашивать деньги. – Да ведь это не такая шарманка, как носят немцы. 26 Брудастая – «собака с усами и торчащей шерстью». (Из записной книжки Н.В. Гоголя.) Это орган; посмотри нарочно: вся из красного дерева. Вот я тебе покажу ее еще! – Здесь Ноздрев, схватив- ши за руку Чичикова, стал тащить его в другую комна- ту, и как тот ни упирался ногами в пол и ни уверял, что он знает уже, какая шарманка, но должен был услы- шать еще раз, каким образом поехал в поход Маль- бруг. – Когда ты не хочешь на деньги, так вот что, слу- шай: я тебе дам шарманку и все, сколько ни есть у ме- ня, мертвые души, а ты мне дай свою бричку и триста рублей придачи. – Ну вот еще, а я-то в чем поеду? – Я тебе дам другую бричку. Вот пойдем в сарай, я тебе покажу ее! Ты ее только перекрасишь, и будет чудо бричка. «Эк его неугомонный бес как обуял!» – подумал про себя Чичиков и решился во что бы то ни стало отде- латься от всяких бричек, шарманок и всех возможных собак, несмотря на непостижимую уму бочковатость ребр и комкость лап. – Да ведь бричка, шарманка и мертвые души, всё вместе! – Не хочу, – сказал еще раз Чичиков. – Отчего ж ты не хочешь? – Оттого, что просто не хочу, да и полно. – Экой ты, право, такой! с тобой, как я вижу, нельзя, как водится между хорошими друзьями и товарища- ми, такой, право!.. Сейчас видно, что двуличный че- ловек! – Да что же я, дурак, что ли? ты посуди сам: зачем же приобретать вещь, решительно для меня ненуж- ную? – Ну уж, пожалуйста, не говори. Теперь я очень хо- рошо тебя знаю. Такая, право, ракалия! Ну, послушай, хочешь метнем банчик? Я поставлю всех умерших на карту, шарманку тоже. – Ну, решаться в банк значит подвергаться неиз- вестности, – говорил Чичиков и между тем взглянул искоса на бывшие в руках у него карты. Обе талии ему показались очень похожими на искусственные, и са- мый крап глядел весьма подозрительно. – Отчего ж неизвестности? – сказал Ноздрев. – Ни- какой неизвестности! будь только на твоей стороне счастие, ты можешь выиграть чертову пропасть. Вон она! экое счастье! – говорил он, начиная метать для возбуждения задору. – Экое счастье! экое счастье! вон: так и колотит! вот та проклятая девятка, на кото- рой я всё просадил! Чувствовал, что продаст, да уже, зажмурив глаза, думаю себе: «Черт тебя побери, про- давай, проклятая!» Когда Ноздрев это говорил, Порфирий принес бу- тылку. Но Чичиков отказался решительно как играть, так и пить. – Отчего ж ты не хочешь играть? – сказал Ноздрев. – Ну оттого, что не расположен. Да, признаться ска- зать, я вовсе не охотник играть. – Отчего ж не охотник? Чичиков пожал плечами и прибавил: – Потому что не охотник. – Дрянь же ты! – Что ж делать? так Бог создал. – Фетюк просто! Я думал было прежде, что ты хоть сколько-нибудь порядочный человек, а ты никакого не понимаешь обращения. С тобой никак нельзя гово- рить, как с человеком близким… никакого прямоду- шия, ни искренности! совершенный Собакевич, такой подлец! – Да за что же ты бранишь меня? Виноват разве я, что не играю? Продай мне душ одних, если уж ты такой человек, что дрожишь из-за этого вздору. – Черта лысого получишь! хотел было, даром хотел отдать, но теперь вот не получишь же! Хоть три цар- ства давай, не отдам. Такой шильник, 27 печник гадкий! С этих пор с тобой никакого дела не хочу иметь. Пор- фирий, ступай скажи конюху, чтобы не давал овса ло- шадям его, пусть их едят одно сено. Последнего заключения Чичиков никак не ожидал. – Лучше б ты мне просто на глаза не показывался! – 27 Шильник – плут. сказал Ноздрев. Несмотря, однако ж, на такую размолвку, гость и хо- зяин поужинали вместе, хотя на этот раз не стояло на столе никаких вин с затейливыми именами. Торчала одна только бутылка с каким-то кипрским, которое бы- ло то, что называют кислятина во всех отношениях. После ужина Ноздрев сказал Чичикову, отведя его в боковую комнату, где была приготовлена для него по- стель: – Вот тебе постель! Не хочу и доброй ночи желать тебе! Чичиков остался по уходе Ноздрева в самом непри- ятном расположении духа. Он внутренне досадовал на себя, бранил себя за то, что к нему заехал и по- терял даром время. Но еще более бранил себя за то, что заговорил с ним о деле, поступил неосторож- но, как ребенок, как дурак: ибо дело совсем не та- кого роду, чтобы быть вверену Ноздреву… Ноздрев человек-дрянь, Ноздрев может наврать, прибавить, распустить черт знает что, выйдут еще какие-нибудь сплетни – нехорошо, нехорошо. «Просто дурак я», – говорил он сам себе. Ночь спал он очень дурно. Ка- кие-то маленькие пребойкие насекомые кусали его нестерпимо больно, так что он всей горстью скреб по уязвленному месту, приговаривая: «А, чтоб вас черт побрал вместе с Ноздревым!» Проснулся он ранним утром. Первым делом его было, надевши халат и са- поги, отправиться через двор в конюшню приказать Селифану сей же час закладывать бричку. Возвраща- ясь через двор, он встретился с Ноздревым, который был также в халате, с трубкою в зубах. Ноздрев приветствовал его по-дружески и спросил, каково ему спалось. – Так себе, – отвечал Чичиков весьма сухо. – А я, брат, – говорил Ноздрев, – такая мерзость лезла всю ночь, что гнусно рассказывать, и во рту по- сле вчерашнего точно эскадрон переночевал. Пред- ставь: снилось, что меня высекли, ей-ей! и, вообрази, кто? Вот ни за что не угадаешь: штабс-ротмистр По- целуев вместе с Кувшинниковым. «Да, – подумал про себя Чичиков, – хорошо бы, ес- ли б тебя отодрали наяву». – Ей-богу! да пребольно! Проснулся: черт возьми, в самом деле что-то почесывается, – верно, ведьмы блохи. Ну, ты ступай теперь одевайся, я к тебе сейчас приду. Нужно только ругнуть подлеца приказчика. Чичиков ушел в комнату одеться и умыться. Когда после того вышел он в столовую, там уже стоял на столе чайный прибор с бутылкою рома. В комнате бы- ли следы вчерашнего обеда и ужина; кажется, поло- вая щетка не притрогивалась вовсе. На полу валя- лись хлебные крохи, а табачная зола видна даже бы- ла на скатерти. Сам хозяин, не замедливший скоро войти, ничего не имел у себя под халатом, кроме от- крытой груди, на которой росла какая-то борода. Дер- жа в руке чубук и прихлебывая из чашки, он был очень хорош для живописца, не любящего страх господ при- лизанных и завитых, подобно цирюльным вывескам, или выстриженных под гребенку. – Ну, так как же думаешь? – сказал Ноздрев, немно- го помолчавши. – Не хочешь играть на души? – Я уже сказал тебе, брат, что не играю; купить – изволь, куплю. – Продать я не хочу, это будет не по-приятельски. Я не стану снимать плевы с черт знает чего. В банчик – другое дело. Прокинем хоть талию! 28 – Я уж сказал, что нет. – А меняться не хочешь? – Не хочу. – Ну, послушай, сыграем в шашки, выиграешь – твои все. Ведь у меня много таких, которых нужно вы- черкнуть из ревизии. Эй, Порфирий, принеси-ка сюда шашечницу. – Напрасен труд, я не буду играть. – Да ведь это не в банк; тут никакого не может быть счастья или фальши: все ведь от искусства; я даже тебя предваряю, что я совсем не умею играть, разве 28 Талия – карточная игра. что-нибудь мне дашь вперед. «Сем-ка я, – подумал про себя Чичиков, – сыграю с ним в шашки! В шашки игрывал я недурно, а на штуки ему здесь трудно подняться». – Изволь, так и быть, в шашки сыграю. – Души идут в ста рублях! – Зачем же? довольно, если пойдут в пятидесяти. – Нет, что ж за куш пятьдесят? Лучше ж в эту сумму я включу тебе какого-нибудь щенка средней руки или золотую печатку к часам. – Ну, изволь! – сказал Чичиков. – Сколько же ты мне дашь вперед? – сказал Нозд- рев. – Это с какой стати? Конечно, ничего. – По крайней мере, пусть будут мои два хода. – Не хочу, я сам плохо играю. – Знаем мы вас, как вы плохо играете! – сказал Ноздрев, выступая шашкой. – Давненько не брал я в руки шашек! – говорил Чи- чиков, подвигая тоже шашку. – Знаем мы вас, как вы плохо играете! – сказал Ноздрев, выступая шашкой. – Давненько не брал я в руки шашек! – говорил Чи- чиков, подвигая шашку. – Знаем мы вас, как вы плохо играете! – сказал Ноздрев, подвигая шашку, да в то же самое время по- двинул обшлагом рукава и другую шашку. – Давненько не брал я в руки!.. Э, э! это, брат, что? отсади-ка ее назад! – говорил Чичиков. – Кого? – Да шашку-то, – сказал Чичиков и в то же время увидел почти перед самым носом своим и другую, ко- торая, как казалось, пробиралась в дамки; откуда она взялась, это один только Бог знал. – Нет, – сказал Чи- чиков, вставши из-за стола, – с тобой нет никакой воз- можности играть! Этак не ходят, по три шашки вдруг. – Отчего ж по три? Это по ошибке. Одна подвину- лась нечаянно, я ее отодвину, изволь. – А другая-то откуда взялась? – Какая другая? – А вот эта, что пробирается в дамки? – Вот тебе на, будто не помнишь! – Нет, брат, я все ходы считал и всё помню; ты ее только теперь пристроил. Ей место вон где! – Как, где место? – сказал Ноздрев, покрасневши. – Да ты, брат, как я вижу, сочинитель! – Нет, брат, это, кажется, ты сочинитель, да только неудачно. – За кого ж ты меня почитаешь? – говорил Нозд- рев. – Стану я разве плутовать? – Я тебя ни за кого не почитаю, но только играть с этих пор никогда не буду. – Нет, ты не можешь отказаться, – говорил Ноздрев, горячась, – игра начата! – Я имею право отказаться, потому что ты не так играешь, как прилично честному человеку. – Нет, врешь, ты этого не можешь сказать! – Нет, брат, сам ты врешь! – Я не плутовал, а ты отказаться не можешь, ты должен кончить партию! – Этого ты меня не заставишь сделать, – сказал Чи- чиков хладнокровно и, подошедши к доске, смешал шашки. Ноздрев вспыхнул и подошел к Чичикову так близ- ко, что тот отступил шага два назад. – Я тебя заставлю играть! Это ничего, что ты сме- шал шашки, я помню все ходы. Мы их поставим опять так, как были. – Нет, брат, дело кончено, я с тобою не стану играть. – Так ты не хочешь играть? – Ты сам видишь, что с тобою нет возможности иг- рать. – Нет, скажи напрямик, ты не хочешь играть? – го- ворил Ноздрев, подступая все ближе. – Не хочу! – сказал Чичиков и поднес, однако ж, обе руки на всякий случай поближе к лицу, ибо дело ста- новилось в самом деле жарко. Эта предосторожность была весьма у места, пото- му что Ноздрев размахнулся рукой… и очень бы мог- ло статься, что одна из приятных и полных щек наше- го героя покрылась бы несмываемым бесчестием; но, счастливо отведши удар, он схватил Ноздрева за обе задорные его руки и держал его крепко. – Порфирий, Павлушка! – кричал Ноздрев в бешен- стве, порываясь вырваться. Услыша эти слова, Чичиков, чтобы не сделать дво- ровых людей свидетелями соблазнительной сцены и вместе с тем чувствуя, что держать Ноздрева было бесполезно, выпустил его руки. В это самое время во- шел Порфирий и с ним Павлушка, парень дюжий, с которым иметь дело было совсем невыгодно. – Так ты не хочешь оканчивать партии? – говорил Ноздрев. – Отвечай мне напрямик! – Партии нет возможности оканчивать, – говорил Чичиков и заглянул в окно. Он увидел свою бричку, ко- торая стояла совсем готовая, а Селифан ожидал, ка- залось, мановения, чтобы подкатить под крыльцо, но из комнаты не было никакой возможности выбраться: в дверях стояли два дюжих крепостных дурака. – Так ты не хочешь доканчивать партии? – повторил Ноздрев с лицом, горевшим, как в огне. – Если бы ты играл, как прилично честному челове- ку. Но теперь не могу. – А! так ты не можешь, подлец! когда увидел, что не твоя берет, так и не можешь! Бейте его! – кричал он исступленно, обратившись к Порфирию и Павлушке, а сам схватил в руку черешневый чубук. Чичиков стал бледен как полотно. Он хотел что-то сказать, но чув- ствовал, что губы его шевелились без звука. – Бейте его! – кричал Ноздрев, порываясь вперед с черешневым чубуком, весь в жару, в поту, как будто подступал под неприступную крепость. – Бейте его! – кричал он таким же голосом, как во время великого приступа кричит своему взводу: «Ребята, вперед!» – какой-нибудь отчаянный поручик, которого взбалмош- ная храбрость уже приобрела такую известность, что дается нарочный приказ держать его за руки во вре- мя горячих дел. Но поручик уже почувствовал бран- ный задор, все пошло кругом в голове его; перед ним носится Суворов, он лезет на великое дело. «Ребята, вперед!» – кричит он, порываясь, не помышляя, что вредит уже обдуманному плану общего приступа, что миллионы ружейных дул выставились в амбразуры неприступных, уходящих за облака крепостных стен, что взлетит, как пух, на воздух его бессильный взвод и что уже свищет роковая пуля, готовясь захлопнуть его крикливую глотку. Но если Ноздрев выразил собою подступившего под крепость отчаянного, потерявше- гося поручика, то крепость, на которую он шел, никак не была похожа на неприступную. Напротив, крепость чувствовала такой страх, что душа ее спряталась в самые пятки. Уже стул, которым он вздумал было за- щищаться, был вырван крепостными людьми из рук его, уже, зажмурив глаза, ни жив ни мертв, он готовил- ся отведать черкесского чубука своего хозяина, и бог знает чего бы ни случилось с ним; но судьбам угод- но было спасти бока, плеча и все благовоспитанные части нашего героя. Неожиданным образом звякнули вдруг, как с облаков, задребезжавшие звуки колоколь- чика, раздался ясно стук колес подлетевшей к крыль- цу телеги, и отозвались даже в самой комнате тяже- лый храп и тяжкая одышка разгоряченных коней оста- новившейся тройки. Все невольно глянули в окно: кто- то, с усами, в полувоенном сюртуке, вылезал из те- леги. Осведомившись в передней, вошел он в ту са- мую минуту, когда Чичиков не успел еще опомниться от своего страха и был в самом жалком положении, в каком когда-либо находился смертный. – Позвольте узнать, кто здесь господин Ноздрев? – сказал незнакомец, посмотревши в некотором недо- умении на Ноздрева, который стоял с чубуком в руке, и на Чичикова, который едва начинал оправляться от своего невыгодного положения. – Позвольте прежде узнать, с кем имею честь гово- рить? – сказал Ноздрев, подходя к нему ближе. – Капитан-исправник. – А что вам угодно? – Я приехал вам объявить сообщенное мне изве- щение, что вы находитесь под судом до времени окон- чания решения по вашему делу. – Что за вздор, по какому делу? – сказал Ноздрев. – Вы были замешаны в историю, по случаю нане- сения помещику Максимову личной обиды розгами в пьяном виде. – Вы врете! я и в глаза не видал помещика Макси- мова! – Милостивый государь! позвольте вам доложить, что я офицер. Вы можете это сказать вашему слуге, а не мне. Здесь Чичиков, не дожидаясь, что будет отвечать на это Ноздрев, скорее за шапку да по-за спиною капитана-исправника выскользнул на крыльцо, сел в бричку и велел Селифану погонять лошадей во весь дух. |