Мертвые души. Николай Васильевич ГогольМертвые души
 Скачать 1.56 Mb.
|
|
Глава третья А Чичиков в довольном расположении духа сидел в своей бричке, катившейся давно по столбовой до- роге. Из предыдущей главы уже видно, в чем состоял главный предмет его вкуса и склонностей, а потому не диво, что он скоро погрузился весь в него и телом и душою. Предположения, сметы и соображения, блуж- давшие по лицу его, видно, были очень приятны, ибо ежеминутно оставляли после себя следы довольной усмешки. Занятый ими, он не обращал никакого вни- мания на то, как его кучер, довольный приемом дво- ровых людей Манилова, делал весьма дельные заме- чания чубарому пристяжному коню, запряженному с правой стороны. Этот чубарый конь был сильно лукав и показывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжной каурой масти, на- зывавшийся Заседателем, потому что был приобре- тен от какого-то заседателя, трудилися от всего серд- ца, так что даже в глазах их было заметно получае- мое ими от того удовольствие. «Хитри, хитри! вот я тебя перехитрю! – говорил Селифан, приподнявшись и хлыснув кнутом ленивца. – Ты знай свое дело, пан- талонник ты немецкий! Гнедой – почтенный конь, он сполняет свой долг, я ему с охотою дам лишнюю ме- ру, потому что он почтенный конь, и Заседатель тож хороший конь… Ну, ну! что потряхиваешь ушами? Ты, дурак, слушай, коли говорят! я тебя, невежа, не ста- ну дурному учить. Ишь куда ползет!» Здесь он опять хлыснул его кнутом, примолвив: «У, варвар! Бонапарт ты проклятый!» Потом прикрикнул на всех: «Эй вы, любезные!» – и стегнул по всем по трем уже не в виде наказания, но чтобы показать, что был ими доволен. Доставив такое удовольствие, он опять обратил речь к чубарому: «Ты думаешь, что скроешь свое поведе- ние. Нет, ты живи по правде, когда хочешь, чтобы тебе оказывали почтение. Вот у помещика, что мы были, хорошие люди. Я с удовольствием поговорю, коли хо- роший человек; с человеком хорошим мы всегда свои други, тонкие приятели: выпить ли чаю или закусить – с охотою, коли хороший человек. Хорошему челове- ку всякой отдаст почтение. Вот барина нашего всякой уважает, потому что он, слышь ты, сполнял службу го- сударскую, он сколеской 5 советник…» Так рассуждая, Селифан забрался наконец в са- мые отдаленные отвлеченности. Если бы Чичиков прислушался, то узнал бы много подробностей, отно- сившихся лично к нему; но мысли его так были заняты своим предметом, что один только сильный удар гро- ма заставил его очнуться и посмотреть вокруг себя; 5 Сколеской (советник) – искаженное коллежский. все небо было совершенно обложено тучами, и пыль- ная почтовая дорога опрыскалась каплями дождя. На- конец громовый удар раздался в другой раз громче и ближе, и дождь хлынул вдруг как из ведра. Сначала, принявши косое направление, хлестал он в одну сто- рону кузова кибитки, потом в другую, потом, изменив- ши образ нападения и сделавшись совершенно пря- мым, барабанил прямо в верх его кузова; брызги на- конец стали долетать ему в лицо. Это заставило его задернуться кожаными занавесками с двумя круглы- ми окошечками, определенными на рассматривание дорожных видов, и приказать Селифану ехать скорее. Селифан, прерванный тоже на самой середине речи, смекнул, что, точно, не нужно мешкать, вытащил тут же из-под козел какую-то дрянь из серого сукна, на- дел ее в рукава, схватил в руки вожжи и прикрикнул на свою тройку, которая чуть-чуть переступала нога- ми, ибо чувствовала приятное расслабление от по- учительных речей. Но Селифан никак не мог припом- нить, два или три поворота проехал. Сообразив и при- поминая несколько дорогу, он догадался, что много было поворотов, которые все пропустил он мимо. Так как русский человек в решительные минуты найдется, что сделать, не вдаваясь в дальние рассуждения, то, поворотивши направо, на первую перекрестную доро- гу, прикрикнул он: «Эй вы, други, почтенные!» – и пу- стился вскачь, мало помышляя о том, куда приведет взятая дорога. Дождь, однако же, казалось, зарядил надолго. Ле- жавшая на дороге пыль быстро замесилась в грязь, и лошадям ежеминутно становилось тяжелее тащить бричку. Чичиков уже начинал сильно беспокоиться, не видя так долго деревни Собакевича. По расчету его, давно бы пора было приехать. Он высматривал по сторонам, но темнота была такая, хоть глаз выколи. – Селифан! – сказал он наконец, высунувшись из брички. – Что, барин? – отвечал Селифан. – Погляди-ка, не видно ли деревни? – Нет, барин, нигде не видно! – После чего Сели- фан, помахивая кнутом, затянул песню не песню, но что-то такое длинное, чему и конца не было. Туда все вошло: все ободрительные и побудительные кри- ки, которыми потчевают лошадей по всей России от одного конца до другого; прилагательные всех родов без дальнейшего разбора, как что первое попалось на язык. Таким образом дошло до того, что он начал на- зывать их наконец секретарями. Между тем Чичиков стал примечать, что бричка ка- чалась на все стороны и наделяла его пресильными толчками; это дало ему почувствовать, что они своро- тили с дороги и, вероятно, тащились по взбороненно- му полю. Селифан, казалось, сам смекнул, но не го- ворил ни слова. – Что, мошенник, по какой дороге ты едешь? – ска- зал Чичиков. – Да что ж, барин, делать, время-то такое; кнута не видишь, такая потьма! – Сказавши это, он так покосил бричку, что Чичиков принужден был держаться обеи- ми руками. Тут только заметил он, что Селифан под- гулял. – Держи, держи, опрокинешь! – кричал он ему. – Нет, барин, как можно, чтоб я опрокинул, – гово- рил Селифан. – Это нехорошо опрокинуть, я уж сам знаю; уж я никак не опрокину. – Затем начал он слег- ка поворачивать бричку, поворачивал, поворачивал и наконец выворотил ее совершенно набок. Чичиков и руками и ногами шлепнулся в грязь. Селифан лоша- дей, однако ж, остановил, впрочем, они остановились бы и сами, потому что были сильно изнурены. Та- кой непредвиденный случай совершенно изумил его. Слезши с козел, он стал перед бричкою, подперся в бока обеими руками, в то время как барин барахтался в грязи, силясь оттуда вылезть, и сказал после неко- торого размышления: «Вишь ты, и перекинулась!» – Ты пьян как сапожник! – сказал Чичиков. – Нет, барин, как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком можно поговорить, в том нет худого; и закусили вместе. За- куска не обидное дело; с хорошим человеком можно закусить. – А что я тебе сказал последний раз, когда ты на- пился? а? забыл? – сказал Чичиков. – Нет, ваше благородие, как можно, чтобы я поза- был. Я уже дело свое знаю. Я знаю, что нехорошо быть пьяным. С хорошим человеком поговорил, пото- му что… – Вот я тебя как высеку, так ты у меня будешь знать, как говорить с хорошим человеком! – Как милости вашей будет завгодно, – отвечал на все согласный Селифан, – коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь, коли за дело, на то воля господская. Оно нужно посечь, по- тому что мужик балуется, порядок нужно наблюдать. Коли за дело, то и посеки; почему ж не посечь? На такое рассуждение барин совершенно не на- шелся, что отвечать. Но в это время, казалось, как будто сама судьба решилась над ним сжалиться. Из- дали послышался собачий лай. Обрадованный Чичи- ков дал приказание погонять лошадей. Русский воз- ница имеет доброе чутье вместо глаз; от этого случа- ется, что он, зажмуря глаза, качает иногда во весь дух и всегда куда-нибудь да приезжает. Селифан, не ви- дя ни зги, направил лошадей так прямо на деревню, что остановился только тогда, когда бричка ударила- ся оглоблями в забор и когда решительно уже неку- да было ехать. Чичиков только заметил сквозь густое покрывало лившего дождя что-то похожее на крышу. Он послал Селифана отыскивать ворота, что, без со- мнения, продолжалось бы долго, если бы на Руси не было вместо швейцаров лихих собак, которые доло- жили о нем так звонко, что он поднес пальцы к ушам своим. Свет мелькнул в одном окошке и досягнул ту- манною струею до забора, указавши нашим дорож- ным ворота. Селифан принялся стучать, и скоро, от- ворив калитку, высунулась какая-то фигура, покрытая армяком, и барин со слугою услышали хриплый бабий голос: – Кто стучит? чего расходились? – Приезжие, матушка, пусти переночевать, – произ- нес Чичиков. – Вишь ты, какой востроногий, – сказала стару- ха, – приехал в какое время! Здесь тебе не постоялый двор: помещица живет. – Что ж делать, матушка: вишь, с дороги сбились. Не ночевать же в такое время в степи. – Да, время темное, нехорошее время, – прибавил Селифан. – Молчи, дурак, – сказал Чичиков. – Да кто вы такой? – сказала старуха. – Дворянин, матушка. Слово «дворянин» заставило старуху как будто несколько подумать. – Погодите, я скажу барыне, – произнесла она и ми- нуты через две уже возвратилась с фонарем в руке. Ворота отперлись. Огонек мелькнул и в другом ок- не. Бричка, въехавши на двор, остановилась перед небольшим домиком, который за темнотою трудно было рассмотреть. Только одна половина его была озарена светом, исходившим из окон; видна была еще лужа перед домом, на которую прямо ударял тот же свет. Дождь стучал звучно по деревянной крыше и журчащими ручьями стекал в подставленную бочку. Между тем псы заливались всеми возможными голо- сами: один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и с таким старанием, как будто за это по- лучал бог знает какое жалованье; другой отхватывал наскоро, как пономарь; промеж них звенел, как поч- товый звонок, неугомонный дискант, вероятно моло- дого щенка, и все это, наконец, повершал бас, может быть, старик, наделенный дюжею собачьей натурой, потому что хрипел, как хрипит певческий контрабас, когда концерт в полном разливе: тенора поднимают- ся на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и все, что ни есть, порывается кверху, закидывая голову, а он один, засунувши небритый подбородок в галстук, присев и опустившись почти до земли, про- пускает оттуда свою ноту, от которой трясутся и дре- безжат стекла. Уже по одному собачьему лаю, состав- ленному из таких музыкантов, можно было предполо- жить, что деревушка была порядочная; но промокший и озябший герой наш ни о чем не думал, как только о постели. Не успела бричка совершенно остановиться, как он уже соскочил на крыльцо, пошатнулся и чуть не упал. На крыльцо вышла опять какая-то женщи- на, помоложе прежней, но очень на нее похожая. Она проводила его в комнату. Чичиков кинул вскользь два взгляда: комната была обвешана старенькими поло- сатыми обоями; картины с какими-то птицами; между окон старинные маленькие зеркала с темными рамка- ми в виде свернувшихся листьев; за всяким зеркалом заложены были или письмо, или старая колода карт, или чулок; стенные часы с нарисованными цветами на циферблате… невмочь было ничего более заме- тить. Он чувствовал, что глаза его липнули, как буд- то их кто-нибудь вымазал медом. Минуту спустя во- шла хозяйка, женщина пожилых лет, в каком-то спаль- ном чепце, надетом наскоро, с фланелью на шее, од- на из тех матушек, небольших помещиц, которые пла- чутся на неурожаи, убытки и держат голову несколь- ко набок, а между тем набирают понемногу деньжо- нок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящи- кам комодов. В один мешочек отбирают всё целкови- ки, в другой полтиннички, в третий четвертачки, хотя с виду и кажется, будто бы в комоде ничего нет, кро- ме белья, да ночных кофточек, да нитяных моточков, да распоротого салопа, имеющего потом обратиться в платье, если старое как-нибудь прогорит во время пе- чения праздничных лепешек со всякими пряженцами 6 или поизотрется само собою. Но не сгорит платье и не изотрется само собою; бережлива старушка, и салопу суждено пролежать долго в распоротом виде, а потом достаться по духовному завещанию племяннице вну- чатной сестры вместе со всяким другим хламом. Чичиков извинился, что побеспокоил неожиданным приездом. – Ничего, ничего, – сказала хозяйка. – В какое это время вас Бог принес! Сумятица и вьюга такая… С дороги бы следовало поесть чего-нибудь, да пора-то ночная, приготовить нельзя. Слова хозяйки были прерваны странным шипени- ем, так что гость было испугался; шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями; но, взглянув- ши вверх, он успокоился, ибо смекнул, что стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же по- 6 Пряженцы – «маленькие пирожки с мясом и луком; подается к ним суп или бульон». (Из записной книжки Н.В. Гоголя.) следовало хрипенье, и, наконец, понатужась всеми силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошел опять покойно щелкать направо и на- лево. Чичиков поблагодарил хозяйку, сказавши, что ему не нужно ничего, чтобы она не беспокоилась ни о чем, что, кроме постели, он ничего не требует, и полюбо- пытствовал только знать, в какие места заехал он и далеко ли отсюда пути к помещику Собакевичу, на что старуха сказала, что и не слыхивала такого имени и что такого помещика вовсе нет. – По крайней мере, знаете Манилова? – сказал Чи- чиков. – А кто таков Манилов? – Помещик, матушка. – Нет, не слыхивала, нет такого помещика. – Какие же есть? – Бобров, Свиньин, Канапатьев, Харпакин, Трепа- кин, Плешаков. – Богатые люди или нет? – Нет, отец, богатых слишком нет. У кого двадцать душ, у кого тридцать, а таких, чтоб по сотне, таких нет. Чичиков заметил, что он заехал в порядочную глушь. – Далеко ли, по крайней мере, до города? – А верст шестьдесят будет. Как жаль мне, что нече- го вам покушать! не хотите ли, батюшка, выпить чаю? – Благодарю, матушка. Ничего не нужно, кроме по- стели. – Правда, с такой дороги и очень нужно отдохнуть. Вот здесь и расположитесь, батюшка, на этом дива- не. Эй, Фетинья, принеси перину, подушки и просты- ню. Какое-то время послал Бог: гром такой – у меня всю ночь горела свеча перед образом. Эх, отец мой, да у тебя-то, как у борова, вся спина и бок в грязи! где так изволил засалиться? – Еще слава Богу, что только засалился, нужно бла- годарить, что не отломал совсем боков. – Святители, какие страсти! Да не нужно ли чем по- тереть спину? – Спасибо, спасибо. Не беспокойтесь, а прикажи- те только вашей девке повысушить и вычистить мое платье. – Слышишь, Фетинья! – сказала хозяйка, обратясь к женщине, выходившей на крыльцо со свечою, которая успела уже притащить перину и, взбивши ее с обоих боков руками, напустила целый потоп перьев по всей комнате. – Ты возьми ихний-то кафтан вместе с ис- подним и прежде просуши их перед огнем, как делы- вали покойнику барину, а после перетри и выколоти хорошенько. – Слушаю, сударыня! – говорила Фетинья, пости- лая сверх перины простыню и кладя подушки. – Ну, вот тебе постель готова, – сказала хозяйка. – Прощай, батюшка, желаю покойной ночи. Да не нуж- но ли еще чего? Может, ты привык, отец мой, чтобы кто-нибудь почесал на ночь пятки? Покойник мой без этого никак не засыпал. Но гость отказался и от почесывания пяток. Хозяй- ка вышла, и он тот же час поспешил раздеться, отдав Фетинье всю снятую с себя сбрую, как верхнюю, так и нижнюю, и Фетинья, пожелав также с своей стороны покойной ночи, утащила эти мокрые доспехи. Остав- шись один, он не без удовольствия взглянул на свою постель, которая была почти до потолка. Фетинья, как видно, была мастерица взбивать перины. Когда, под- ставивши стул, взобрался он на постель, она опусти- лась под ним почти до самого пола, и перья, вытес- ненные им из пределов, разлетелись во все углы ком- наты. Погасив свечу, он накрылся ситцевым одеялом и, свернувшись под ним кренделем, заснул в ту же ми- нуту. Проснулся на другой день он уже довольно позд- ним утром. Солнце сквозь окно блистало ему прямо в глаза, и мухи, которые вчера спали спокойно на сте- нах и на потолке, все обратились к нему: одна села ему на губу, другая на ухо, третья норовила как бы усесться на самый глаз, ту же, которая имела неосто- рожность подсесть близко к носовой ноздре, он потя- нул впросонках в самый нос, что заставило его креп- ко чихнуть, – обстоятельство, бывшее причиною его пробуждения. Окинувши взглядом комнату, он теперь заметил, что на картинах не всё были птицы: между ними висел портрет Кутузова и писанный масляными красками какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как нáшивали при Павле Петровиче. Часы опять испустили шипение и пробили десять; в дверь выглянуло женское лицо и в ту же минуту спряталось, ибо Чичиков, желая получше заснуть, скинул с себя совершенно все. Выглянувшее лицо показалось ему как будто несколько знакомо. Он стал припоминать себе: кто бы это был, и наконец вспомнил, что это бы- ла хозяйка. Он надел рубаху; платье, уже высушен- ное и вычищенное, лежало возле него. Одевшись, по- дошел он к зеркалу и чихнул опять так громко, что по- дошедший в это время к окну индейский петух – ок- но же было очень близко от земли – заболтал ему что-то вдруг и весьма скоро на своем странном язы- ке, вероятно «желаю здравствовать», на что Чичиков сказал ему дурака. Подошедши к окну, он начал рас- сматривать бывшие перед ним виды: окно глядело ед- ва ли не в курятник; по крайней мере, находившийся перед ним узенький дворик весь был наполнен пти- цами и всякой домашней тварью. Индейкам и курам не было числа; промеж них расхаживал петух мер- ными шагами, потряхивая гребнем и поворачивая го- лову набок, как будто к чему-то прислушиваясь; сви- нья с семейством очутилась тут же; тут же, разгребая кучу сора, съела она мимоходом цыпленка и, не за- мечая этого, продолжала уписывать арбузные корки своим порядком. Этот небольшой дворик, или курят- ник, преграждал дощатый забор, за которым тянулись пространные огороды с капустой, луком, картофелем, свеклой и прочим хозяйственным овощем. По огоро- ду были разбросаны кое-где яблони и другие фрукто- вые деревья, накрытые сетями для защиты от сорок и воробьев, из которых последние целыми косвенны- ми тучами переносились с одного места на другое. Для этой же самой причины водружено было несколь- ко чучел на длинных шестах, с растопыренными ру- ками; на одном из них надет был чепец самой хозяй- ки. За огородами следовали крестьянские избы, кото- рые хотя были выстроены врассыпную и не заключе- ны в правильные улицы, но, по замечанию, сделанно- му Чичиковым, показывали довольство обитателей, ибо были поддерживаемы как следует: изветшавший тес на крышах везде был заменен новым; ворота ни- где не покосились, а в обращенных к нему крестьян- ских крытых сараях заметил он где стоявшую запас- ную почти новую телегу, а где и две. «Да у ней дере- вушка не маленька», – сказал он и положил тут же разговориться и познакомиться с хозяйкой покороче. Он заглянул в щелочку двери, из которой она было высунула голову, и, увидев ее, сидящую за чайным столиком, вошел к ней с веселым и ласковым видом. – Здравствуйте, батюшка. Каково почивали? – ска- зала хозяйка, приподнимаясь с места. Она была оде- та лучше, нежели вчера, – в темном платье и уже не в спальном чепце, но на шее все так же было что-то навязано. – Хорошо, хорошо, – говорил Чичиков, садясь в кресла. – Вы как, матушка? – Плохо, отец мой. – Как так? – Бессонница. Все поясница болит, и нога, что по- выше косточки, так вот и ломит. – Пройдет, пройдет, матушка. На это нечего гля- деть. – Дай бог, чтобы прошло. Я-то смазывала свиным салом и скипидаром тоже смачивала. А с чем при- хлебнете чайку? Во фляжке фруктовая. – Недурно, матушка, хлебнем и фруктовой. Читатель, я думаю, уже заметил, что Чичиков, несмотря на ласковый вид, говорил, однако же, с большею свободою, нежели с Маниловым, и вовсе не церемонился. Надобно сказать, что у нас на Руси ес- ли не угнались еще кой в чем другом за иностранца- ми, то далеко перегнали их в умении обращаться. Пе- ресчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашего обращения. Француз или немец век не смекнет и не поймет всех его особенностей и различий; он почти тем же голосом и тем же языком станет говорить и с миллионщиком, и с мелким табачным торгашом, хотя, конечно, в душе поподличает в меру перед первым. У нас не то: у нас есть такие мудрецы, которые с поме- щиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста, а с тем, у которого их триста, будут говорить опять не так, как с тем, у которого их пятьсот, а с тем, у которого их пять- сот, опять не так, как с тем, у которого их восемьсот, – словом, хоть восходи до миллиона, всё найдутся от- тенки. Положим, например, существует канцелярия, не здесь, а в тридевятом государстве, а в канцелярии, положим, существует правитель канцелярии. Прошу посмотреть на него, когда он сидит среди своих подчи- ненных, – да просто от страха и слова не выговоришь! гордость и благородство, и уж чего не выражает лицо его? просто бери кисть, да и рисуй: Прометей, реши- тельный Прометей! Высматривает орлом, выступает плавно, мерно. Тот же самый орел, как только вышел из комнаты и приближается к кабинету своего началь- ника, куропаткой такой спешит с бумагами под мыш- кой, что мочи нет. В обществе и на вечеринке, будь все небольшого чина, Прометей так и останется Про- метеем, а чуть немного повыше его, с Прометеем сде- лается такое превращение, какого и Овидий не вы- думает: муха, меньше даже мухи, уничтожился в пес- чинку! «Да это не Иван Петрович, – говоришь, глядя на него. – Иван Петрович выше ростом, а этот и ни- зенький и худенький; тот говорит громко, басит и ни- когда не смеется, а этот черт знает что: пищит птицей и все смеется». Подходишь ближе, глядишь – точно Иван Петрович! «Эхе-хе», – думаешь себе… Но, одна- ко ж, обратимся к действующим лицам. Чичиков, как уж мы видели, решился вовсе не церемониться и по- тому, взявши в руки чашку с чаем и вливши туда фрук- товой, повел такие речи: – У вас, матушка, хорошая деревенька. Сколько в ней душ? – Душ-то в ней, отец мой, без малого восемьдесят, – сказала хозяйка, – да беда, времена плохи, вот и про- шлый год был такой неурожай, что Боже храни. – Однако ж мужички на вид дюжие, избенки креп- кие. А позвольте узнать фамилию вашу. Я так рассе- ялся… приехал в ночное время… – Коробочка, коллежская секретарша. – Покорнейше благодарю. А имя и отчество? – Настасья Петровна. – Настасья Петровна? хорошее имя Настасья Пет- ровна. У меня тетка родная, сестра моей матери, На- стасья Петровна. – А ваше имя как? – спросила помещица. – Ведь вы, я чай, заседатель? – Нет, матушка, – отвечал Чичиков, усмехнув- шись, – чай, не заседатель, а так ездим по своим де- лишкам. – А, так вы покупщик! Как же жаль, право, что я про- дала мед купцам так дешево, а вот ты бы, отец мой, у меня, верно, его купил. – А вот меду и не купил бы. – Что ж другое? Разве пеньку? Да вить и пеньки у меня теперь маловато: полпуда всего. – Нет, матушка, другого рода товарец: скажите, у вас умирали крестьяне? – Ох, батюшка, осьмнадцать человек! – сказала старуха, вздохнувши. – И умер такой всё славный на- род, всё работники. После того, правда, народилось, да что в них: всё такая мелюзга; а заседатель подъе- хал – подать, говорит, уплачивать с души. Народ мерт- вый, а плати, как за живого. На прошлой неделе сго- рел у меня кузнец, такой искусный кузнец и слесарное мастерство знал. – Разве у вас был пожар, матушка? – Бог приберег от такой беды, пожар бы еще хуже; сам сгорел, отец мой. Внутри у него как-то загорелось, чересчур выпил, только синий огонек пошел от него, весь истлел, истлел и почернел, как уголь, а такой был преискусный кузнец! и теперь мне выехать не на чем: некому лошадей подковать. – На все воля Божья, матушка! – сказал Чичиков, вздохнувши, – против мудрости Божией ничего нельзя сказать… Уступите-ка их мне, Настасья Петровна? – Кого, батюшка? – Да вот этих-то всех, что умерли. – Да как же уступить их? – Да так просто. Или, пожалуй, продайте. Я вам за них дам деньги. – Да как же? Я, право, в толк-то не возьму. Нешто хочешь ты их откапывать из земли? Чичиков увидел, что старуха хватила далеко и что необходимо ей нужно растолковать, в чем дело. В немногих словах объяснил он ей, что перевод или по- купка будет значиться только на бумаге и души будут прописаны как бы живые. – Да на что ж они тебе? – сказала старуха, выпучив на него глаза. – Это уж мое дело. – Да ведь они ж мертвые. – Да кто же говорит, что они живые? Потому-то и в убыток вам, что мертвые: вы за них платите, а теперь я вас избавлю от хлопот и платежа. Понимаете? Да не только избавлю, да еще сверх того дам вам пятна- дцать рублей. Ну, теперь ясно? – Право, не знаю, – произнесла хозяйка с расста- новкой. – Ведь я мертвых никогда еще не продавала. – Еще бы! Это бы скорей походило на диво, если бы вы их кому-нибудь продали. Или вы думаете, что в них есть в самом деле какой-нибудь прок? – Нет, этого-то я не думаю. Что ж в них за прок, проку никакого нет. Меня только то и затрудняет, что они уже мертвые. «Ну, баба, кажется, крепколобая!» – подумал про себя Чичиков. – Послушайте, матушка. Да вы рассудите только хорошенько: ведь вы разоряетесь, платите за него по- дать, как за живого… – Ох, отец мой, и не говори об этом! – подхватила помещица. – Еще третью неделю взнесла больше по- лутораста. Да заседателя подмаслила. – Ну, видите, матушка. А теперь примите в сооб- ражение только то, что заседателя вам подмасливать больше не нужно, потому что теперь я плачу за них; я, а не вы; я принимаю на себя все повинности. Я со- вершу даже крепость на свои деньги, понимаете ли вы это? Старуха задумалась. Она видела, что дело, точ- но, как будто выгодно, да только уж слишком новое и небывалое; а потому начала сильно побаиваться, чтобы как-нибудь не надул ее этот покупщик; приехал же бог знает откуда, да еще и в ночное время. – Так что ж, матушка, по рукам, что ли? – говорил Чичиков. – Право, отец мой, никогда еще не случалось про- давать мне покойников. Живых-то я уступила, вот и третьего года протопопу двух девок, по сту рублей каждую, и очень благодарил, такие вышли славные работницы: сами салфетки ткут. – Ну, да не о живых дело; бог с ними. Я спрашиваю мертвых. – Право, я боюсь на первых-то порах, чтобы как- нибудь не понести убытку. Может быть, ты, отец мой, меня обманываешь, а они того… они больше как-ни- будь стоят. – Послушайте, матушка… эх, какие вы! что ж они могут стоить? Рассмотрите: ведь это прах. Понимаете ли? это просто прах. Вы возьмите всякую негодную, последнюю вещь, например, даже простую тряпку, и тряпке есть цена: ее хоть, по крайней мере, купят на бумажную фабрику, а ведь это ни на что не нужно. Ну, скажите сами, на что оно нужно? – Уж это, точно, правда. Уж совсем ни на что не нужно; да ведь меня одно только и останавливает, что ведь они уже мертвые. «Эк ее, дубинноголовая какая! – сказал про себя Чичиков, уже начиная выходить из терпения. – Пой- ди ты сладь с нею! в пот бросила, проклятая стару- ха!» Тут он, вынувши из кармана платок, начал оти- рать пот, в самом деле выступивший на лбу. Впрочем, Чичиков напрасно сердился: иной и почтенный, и го- сударственный даже человек, а на деле выходит со- вершенная Коробочка. Как зарубил что себе в голову, то уж ничем его не пересилишь; сколько ни представ- ляй ему доводов, ясных как день, все отскакивает от него, как резинный мяч отскакивает от стены. Отерши пот, Чичиков решился попробовать, нельзя ли ее на- вести на путь какою-нибудь иною стороною. – Вы, матушка, – сказал он, – или не хотите пони- мать слов моих, или так нарочно говорите, лишь бы что-нибудь говорить… Я вам даю деньги: пятнадцать рублей ассигнациями. Понимаете ли? Ведь это день- ги. Вы их не сыщете на улице. Ну, признайтесь, почем продали мед? – По двенадцати рублей пуд. – Хватили немножко греха на душу, матушка. По двенадцати не продали. – Ей-богу, продала. – Ну видите ль? Так зато это мед. Вы собирали его, может быть, около года, с заботами, со старанием, хлопотами; ездили, морили пчел, кормили их в погре- бе целую зиму; а мертвые души дело не от мира сего. Тут вы с своей стороны никакого не прилагали стара- ния, на то была воля Божия, чтоб они оставили мир сей, нанеся ущерб вашему хозяйству. Там вы получи- ли за труд, за старание двенадцать рублей, а тут вы берете ни за что, даром, да и не двенадцать, а пят- надцать, да и не серебром, а всё синими ассигнация- ми. – После таких сильных убеждений Чичиков почти уже не сомневался, что старуха наконец поддастся. – Право, – отвечала помещица, – мое такое неопыт- ное вдовье дело! лучше ж я маненько повременю, авось понаедут купцы, да применюсь к ценам. – Страм, страм, матушка! просто страм! Ну что вы это говорите, подумайте сами! Кто же станет покупать их? Ну какое употребление он может из них сделать? – А может, в хозяйстве-то как-нибудь под случай по- надобятся… – возразила старуха, да и не кончила ре- чи, открыла рот и смотрела на него почти со страхом, желая знать, что он на это скажет. – Мертвые в хозяйстве! Эк куда хватили! Воробьев разве пугать по ночам в вашем огороде, что ли? – С нами крестная сила! Какие ты страсти гово- ришь! – проговорила старуха, крестясь. – Куда ж еще вы их хотели пристроить? Да, впро- чем, ведь кости и могилы – все вам остается, перевод только на бумаге. Ну, так что же? Как же? отвечайте, по крайней мере. Старуха вновь задумалась. – О чем же вы думаете, Настасья Петровна? – Право, я все не приберу, как мне быть; лучше я вам пеньку продам. – Да что ж пенька? Помилуйте, я вас прошу совсем о другом, а вы мне пеньку суете! Пенька пенькою, в другой раз приеду, заберу и пеньку. Так как же, Наста- сья Петровна? – Ей-богу, товар такой странный, совсем небыва- лый! Здесь Чичиков вышел совершенно из границ всяко- го терпения, хватил в сердцах стулом об пол и посу- лил ей черта. Черта помещица испугалась необыкновенно. – Ох, не припоминай его, бог с ним! – вскрикнула она, вся побледнев. – Еще третьего дня всю ночь мне снился окаянный. Вздумала было на ночь загадать на картах после молитвы, да, видно, в наказание-то Бог и наслал его. Такой гадкий привиделся; а рога-то длин- нее бычачьих. – Я дивлюсь, как они вам десятками не снятся. Из одного христианского человеколюбия хотел: вижу, бедная вдова убивается, терпит нужду… да пропади и околей со всей вашей деревней!.. – Ах, какие ты забранки пригинаешь! – сказала ста- руха, глядя на него со страхом. – Да не найдешь слов с вами! Право, словно ка- кая-нибудь, не говоря дурного слова, дворняжка, что лежит на сене: и сама не ест сена, и другим не да- ет. Я хотел было закупать у вас хозяйственные про- дукты разные, потому что я и казенные подряды то- же веду… – Здесь он прилгнул, хоть и вскользь, и без всякого дальнейшего размышления, но неожиданно удачно. Казенные подряды подействовали сильно на Настасью Петровну, по крайней мере, она произнесла уже почти просительным голосом: – Да чего ж ты рассердился так горячо? Знай я прежде, что ты такой сердитый, да я бы совсем тебе и не прекословила. – Есть из чего сердиться! Дело яйца выеденного не стоит, а я стану из-за него сердиться! – Ну, да изволь, я готова отдать за пятнадцать ас- сигнацией! Только смотри, отец мой, насчет подря- дов-то: если случится муки брать ржаной, или гречне- вой, или круп, или скотины битой, так уж, пожалуйста, не обидь меня. – Нет, матушка не обижу, – говорил он, а между тем отирал рукою пот, который в три ручья катился по ли- цу его. Он расспросил ее, не имеет ли она в городе ка- кого-нибудь поверенного или знакомого, которого бы могла уполномочить на совершение крепости и всего, что следует. – Как же, протопопа, отца Кирила, сын служит в па- лате, – сказала Коробочка. Чичиков попросил ее написать к нему доверенное письмо и, чтобы избавить от лишних затруднений, сам даже взялся сочинить. «Хорошо бы было, – подумала между тем про себя Коробочка, – если бы он забирал у меня в казну муку и скотину. Нужно его задобрить: теста со вчерашнего вечера еще осталось, так пойти сказать Фетинье, чтоб спекла блинов; хорошо бы также загнуть пирог прес- ный с яйцом, у меня его славно загибают, да и време- ни берет немного». Хозяйка вышла, с тем чтобы при- вести в исполненье мысль насчет загнутия пирога и, вероятно, пополнить ее другими произведениями до- машней пекарни и стряпни; а Чичиков вышел в гости- ную, где провел ночь, с тем чтобы вынуть нужные бу- маги из своей шкатулки. В гостиной давно уже было все прибрано, роскошные перины вынесены вон, пе- ред диваном стоял покрытый стол. Поставив на него шкатулку, он несколько отдохнул, ибо чувствовал, что был весь в поту, как в реке: все, что ни было на нем, начиная от рубашки до чулок, все было мокро. «Эк уморила как проклятая старуха!» – сказал он, немного отдохнувши, и отпер шкатулку. Автор уверен, что есть читатели такие любопытные, которые пожелают да- же узнать план и внутреннее расположение шкатул- ки. Пожалуй, почему же не удовлетворить! Вот оно, внутреннее расположение: в самой средине мыльни- ца, за мыльницею шесть-семь узеньких перегородок для бритв; потом квадратные закоулки для песочницы и чернильницы с выдолбленною между ними лодоч- кой для перьев, сургучей и всего, что подлиннее; по- том всякие перегородки с крышечками и без крышечек для того, что покороче, наполненные билетами визит- ными, похоронными, театральными и другими, кото- рые складывались на память. Весь верхний ящик со всеми перегородками вынимался, и под ним находи- лось пространство, занятое кипами бумаг в лист, по- том следовал маленький потаенный ящик для денег, выдвигавшийся незаметно сбоку шкатулки. Он всегда так поспешно выдвигался и задвигался в ту же минуту хозяином, что наверно нельзя сказать, сколько было там денег. Чичиков тут же занялся и, очинив перо, на- чал писать. В это время вошла хозяйка. – Хорош у тебя ящик, отец мой, – сказала она, под- севши к нему. – Чай, в Москве купил его? – В Москве, – отвечал Чичиков, продолжая писать. – Я уж знала это: там все хорошая работа. Третьего года сестра моя привезла оттуда теплые сапожки для детей: такой прочный товар, до сих пор носится. Ах- ти, сколько у тебя тут гербовой бумаги! – продолжала она, заглянувши к нему в шкатулку. И в самом деле, гербовой бумаги было там немало. – Хоть бы мне ли- сток подарил! а у меня такой недостаток; случится в суд просьбу подать, а и не на чем. Чичиков объяснил ей, что эта бумага не такого ро- да, что она назначена для совершения крепостей, а не для просьб. Впрочем, чтобы успокоить ее, он дал ей какой-то лист в рубль ценою. Написавши письмо, дал он ей подписаться и попросил маленький списо- чек мужиков. Оказалось, что помещица не вела ника- ких записок, ни списков, а знала почти всех наизусть; он заставил ее тут же продиктовать их. Некоторые крестьяне несколько изумили его своими фамилия- ми, а еще более прозвищами, так что он всякий раз, слыша их, прежде останавливался, а потом уже начи- нал писать. Особенно поразил его какой-то Петр Са- вельев Неуважай-Корыто, так что он не мог не ска- зать: «Экой длинный!» Другой имел прицепленный к имени «Коровий кирпич», иной оказался просто: Ко- лесо Иван. Оканчивая писать, он потянул несколько к себе носом воздух и услышал завлекательный запах чего-то горячего в масле. – Прошу покорно закусить, – сказала хозяйка. Чичиков оглянулся и увидел, что на столе стояли уже грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припекой с творогом, при- пекой со сняточками, и невесть чего не было. – Пресный пирог с яйцом! – сказала хозяйка. Чичиков подвинулся к пресному пирогу с яйцом и, съевши тут же с небольшим половину, похвалил его. И в самом деле, пирог сам по себе был вкусен, а по- сле всей возни и проделок со старухой показался еще вкуснее. – А блинков? – сказала хозяйка. В ответ на это Чичиков свернул три блина вместе и, обмакнувши их в растопленное масло, отправил в рот, а губы и руки вытер салфеткой. Повторивши это раза три, он попросил хозяйку приказать заложить его бричку. Настасья Петровна тут же послала Фетинью, приказавши в то же время принести еще горячих бли- нов. – У вас, матушка, блинцы очень вкусны, – сказал Чичиков, принимаясь за принесенные горячие. – Да у меня-то их хорошо пекут, – сказала хозяйка, – да вот беда: урожай плох, мука уж такая неавантаж- ная… Да что же, батюшка, вы так спешите? – прого- ворила она, увидя, что Чичиков взял в руки картуз, – ведь и бричка еще не заложена. – Заложат, матушка, заложат. У меня скоро закла- дывают. – Так уж, пожалуйста, не позабудьте насчет подря- дов. – Не забуду, не забуду, – говорил Чичиков, выходя в сени. – А свиного сала не покупаете? – сказала хозяйка, следуя за ним. – Почему не покупать? Покупаю, только после. – У меня о Святках и свиное сало будет. – Купим, купим, всего купим, и свиного сала купим. – Может быть, понадобится птичьих перьев. У меня к Филиппову посту будут и птичьи перья. – Хорошо, хорошо, – говорил Чичиков. – Вот видишь, отец мой, и бричка твоя еще не гото- ва, – сказала хозяйка, когда они вышли на крыльцо. – Будет, будет готова. Расскажите только мне, как добраться до большой дороги. – Как же бы это сделать? – сказала хозяйка. – Рас- сказать-то мудрено, поворотов много; разве я тебе дам девчонку, чтобы проводила. Ведь у тебя, чай, ме- сто есть на козлах, где бы присесть ей. – Как не быть. – Пожалуй, я тебе дам девчонку; она у меня знает дорогу, только ты смотри! не завези ее, у меня уже одну завезли купцы. Чичиков уверил ее, что не завезет, и Коробочка, успокоившись, уже стала рассматривать все, что бы- ло во дворе ее; вперила глаза на ключницу, выносив- шую из кладовой деревянную побратиму 7 с медом, на мужика, показавшегося в воротах, и мало-помалу вся переселилась в хозяйственную жизнь. Но зачем так долго заниматься Коробочкой? Коробочка ли, Мани- лова ли, хозяйственная ли жизнь или нехозяйствен- ная – мимо их! Не то на свете дивно устроено: весе- лое мигом обратится в печальное, если только долго застоишься перед ним, и тогда бог знает что взбре- дет в голову. Может быть, станешь даже думать: да полно, точно ли Коробочка стоит так низко на беско- нечной лестнице человеческого совершенствования? Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сест- ры ее, недосягаемо огражденной стенами аристокра- тического дома с благовонными чугунными лестница- ми, сияющей медью, красным деревом и коврами, зе- вающей за недочитанной книгой в ожидании остроум- но-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, за- нимающие по законам моды на целую неделю город, мысли не о том, что делается в ее доме и в ее поме- стьях, запутанных и расстроенных благодаря незна- нью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление 7 Побратима – «шарообразный сосуд деревянный, с узким горлом; кладут мед, варенье». (Из записной книжки Н.В. Гоголя.) принял модный католицизм. Но мимо, мимо! зачем го- ворить об этом? Но зачем же среди недумающих, ве- селых, беспечных минут сама собою вдруг пронесет- ся иная чудная струя: еще смех не успел совершенно сбежать с лица, а уже стал другим среди тех же лю- дей, и уже другим светом осветилось лицо… – А вот бричка, вот бричка! – вскричал Чичиков, уви- дя наконец подъезжавшую свою бричку. – Что ты, бол- ван, так долго копался? Видно, вчерашний хмель у те- бя не весь еще выветрило. Селифан на это ничего не отвечал. – Прощайте, матушка! А что же, где ваша девчонка? – Эй, Пелагея! – сказала помещица стоявшей около крыльца девчонке лет одиннадцати, в платье из до- машней крашенины и с босыми ногами, которые из- дали можно было принять за сапоги, так они были об- леплены свежею грязью. – Покажи-ка барину дорогу. Селифан помог взлезть девчонке на козлы, кото- рая, ставши одной ногой на барскую ступеньку, сна- чала запачкала ее грязью, а потом уже взобралась на верхушку и поместилась возле него. Вслед за нею и сам Чичиков занес ногу на ступеньку и, понагнувши бричку на правую сторону, потому что был тяжеленек, наконец поместился, сказавши: – А! теперь хорошо! прощайте, матушка! Кони тронулись. Селифан был во всю дорогу суров и с тем вместе очень внимателен к своему делу, что случалося с ним всегда после того, когда либо в чем провинился, ли- бо был пьян. Лошади были удивительно как вычище- ны. Хомут на одной из них, надевавшийся дотоле по- чти всегда в разодранном виде, так что из-под кожи выглядывала пакля, был искусно зашит. Во всю доро- гу был он молчалив, только похлестывал кнутом и не обращал никакой поучительной речи к лошадям, хо- тя чубарому коню, конечно, хотелось бы выслушать что-нибудь наставительное, ибо в это время вожжи всегда как-то лениво держались в руках словоохот- ного возницы и кнут только для формы гулял поверх спин. Но из угрюмых уст слышны были на сей раз од- ни однообразно неприятные восклицания: «Ну же, ну, ворона! зевай! зевай!» – и больше ничего. Даже сам гнедой и Заседатель были недовольны, не услышав- ши ни разу ни «любезные», ни «почтенные». Чубарый чувствовал пренеприятные удары по своим полным и широким частям. «Вишь ты, как разнесло его! – думал он сам про себя, несколько припрядывая ушами. – Небось знает, где бить! Не хлыснет прямо по спине, а так и выбирает место, где поживее: по ушам зацепит или под брюхо захлыснет». – Направо, что ли? – с таким сухим вопросом обра- тился Селифан к сидевшей возле него девчонке, по- казывая ей кнутом на почерневшую от дождя дорогу между ярко-зелеными, освеженными полями. – Нет, нет, я уж покажу, – отвечала девчонка. – Куда ж? – сказал Селифан, когда подъехали по- ближе. – Вот куды, – отвечала девчонка, показывая рукою. – Эх ты! – сказал Селифан. – Да это и есть направо: не знает, где право, где лево! Хотя день был очень хорош, но земля до такой сте- пени загрязнилась, что колеса брички, захватывая ее, сделались скоро покрытыми ею, как войлоком, что значительно отяжелило экипаж; к тому же почва бы- ла глиниста и цепка необыкновенно. То и другое бы- ло причиною, что они не могли выбраться из просел- ков раньше полудня. Без девчонки было бы трудно сделать и это, потому что дороги расползались во все стороны, как пойманные раки, когда их высыплют из мешка, и Селифану довелось бы поколесить уже не по своей вине. Скоро девчонка показала рукою на черневшее вдали строение, сказавши: – Вон столбовая дорога! – А строение? – спросил Селифан. – Трактир, – сказала девчонка. – Ну, теперь мы сами доедем, – сказал Селифан, – ступай себе домой. Он остановился и помог ей сойти, проговорив сквозь зубы: «Эх ты, черноногая!» Чичиков дал ей медный грош, и она побрела восво- яси, уже довольная тем, что посидела на козлах. |