Мертвые души. Николай Васильевич ГогольМертвые души
 Скачать 1.56 Mb.
|
|
Глава вторая В полчаса с небольшим кони пронесли Чичикова чрез десятиверстное пространство – сначала дубро- вою, потом хлебами, начинавшими зеленеть посреди свежей орани, потом горной окраиной, с которой по- минутно открывались виды на отдаленья, – и широ- кою аллеею раскидистых лип внесли его в генераль- скую деревню. Аллея лип превратилась в аллею то- полей, огороженных снизу плетеными коробками, и уперлась в чугунные сквозные ворота, сквозь которые глядел кудряво-великолепный резной фронтон гене- ральского дома, опиравшийся на восемь колонн с ко- ринфскими капителями. Пахнуло повсюду масляной краской, которою беспрерывно обновлялось все, ни- чему не давая состариться. Двор чистотой подобен был паркету. Подкативши к подъезду, Чичиков с почте- ньем соскочил на крыльцо, приказал о себе доложить и был введен прямо в кабинет к генералу. Генерал поразил его величественной наружностью. Он был на ту пору в атласном малиновом халате. Открытый взгляд, лицо мужественное, бакенбарды и большие усы с проседью, стрижка низкая, а на затыл- ке даже под гребенку, шея толстая, широкая, так на- зываемая в три этажа или в три складки с трещиной поперек, голос – бас с некоторою охрипью, движения генеральские. Генерал Бетрищев, как и все мы греш- ные, был одарен многими достоинствами и многими недостатками. То и другое, как случается в русском человеке, было набросано в нем в каком-то картин- ном беспорядке. Самопожертвованье, великодушье в решительные минуты, храбрость, ум – и ко всему это- му – изрядная подмесь себялюбья, честолюбья, са- молюбия, мелочной щекотливости личной и многого того, без чего уже не обходится человек. Всех, кото- рые ушли вперед его по службе, он не любил, выра- жался о них едко, в сардонических, колких эпиграм- мах. Всего больше доставалось от него его прежнему сотоварищу, которого считал он ниже себя и умом и способностями, и который, однако же, обогнал его и был уже генерал-губернатором двух губерний, и как нарочно тех, в которых находились его поместья, так что он очутился как бы в зависимости от него. В от- местку язвил он его при всяком случае, критиковал всякое распоряженье и видел во всех мерах и дей- ствиях его верх неразумия. Несмотря на доброе серд- це, генерал был насмешлив. Вообще говоря, он лю- бил первенствовать, любил фимиам, любил блеснуть и похвастаться умом, любил знать то, чего другие не знают, и не любил тех людей, которые знают что-ни- будь такое, чего он не знает. Воспитанный полуино- странным воспитаньем, он хотел сыграть в то же вре- мя роль русского барина. С такой неровностью в ха- рактере, с такими крупными, яркими противуположно- стями, он должен был неминуемо встретить по служ- бе кучу неприятностей, вследствие которых и вышел в отставку, обвиняя во всем какую-то враждебную пар- тию и не имея великодушия обвинить в чем-либо себя самого. В отставке сохранил он ту же картинную, ве- личавую осанку. В сертуке ли, во фраке ли, в халате – он был все тот же. От голоса до малейшего телодви- женья в нем все было властительное, повелевающее, внушавшее в низших чинах если не уважение, то, по крайней мере, робость. Чичиков почувствовал то и другое: и уваженье и ро- бость. Наклоня почтительно голову набок, начал он так: – Счел долгом представиться вашему превосходи- тельству. Питая уваженье к доблестям мужей, спасав- ших отечество на бранном поле, счел долгом предста- виться лично вашему превосходительству. Генералу, как видно, не понравился такой приступ. Сделавши весьма милостивое движенье головою, он сказал: – Весьма рад познакомиться. Милости просим са- диться. Вы где служили? – Поприще службы моей, – сказал Чичиков, садясь в кресла не в середине, но наискось, и ухватившись рукою за ручку кресел, – началось в казенной пала- те, ваше превосходительство; дальнейшее же тече- нье оной продолжал в разных местах: был и в на- дворном суде, и в комиссии построения, и в таможне. Жизнь мою можно уподобить судну среди волн, ваше превосходительство. На терпенье, можно сказать, вы- рос, терпеньем воспоен, терпеньем спеленат, и сам, так сказать, не что другое, как одно терпенье. А уж сколько претерпел от врагов, так ни слова, ни краски не сумеют передать. Теперь же, на вечере, так ска- зать, жизни своей, ищу уголка, где бы провесть оста- ток дней. Приостановился же покуда у близкого сосе- да вашего превосходительства… – У кого это? – У Тентетникова, ваше превосходительство. Генерал поморщился. – Он, ваше превосходительство, весьма раскаива- ется в том, что не оказал должного уважения… – К чему? – К заслугам вашего превосходительства. Не нахо- дит слов. Говорит: «Если бы я только мог чему-ни- будь… потому что, точно, говорит, умею ценить му- жей, спасавших отечество», – говорит. – Помилуйте, что ж он?.. Да ведь я не сержусь! – сказал смягчившийся генерал. – В душе моей я ис- кренно полюбил его и уверен, что со временем он бу- дет преполезный человек. – Совершенно справедливо изволите выразиться, ваше превосходительство, преполезный человек, об- ладает даром слова и владеет пером. – Но пишет, я чай, пустяки, какие-нибудь стишки? – Нет, ваше превосходительство, не пустяки… – Что ж такое? – Он пишет… историю, ваше превосходительство. – Историю! о чем историю? – Историю… – тут Чичиков остановился, и оттого ли, что перед ним сидел генерал, или просто чтобы придать более важности предмету, прибавил: – исто- рию о генералах, ваше превосходительство. – Как о генералах! о каких генералах? – Вообще о генералах, ваше превосходительство, в общности… то есть, говоря собственно, об отече- ственных генералах, – сказал Чичиков, а сам поду- мал: «Чтой-то я за вздор такой несу!» – Извините, я не очень понимаю… что ж это выхо- дит, историю какого-нибудь времени, или отдельные биографии, и притом всех ли, или только участвовав- ших в двенадцатом году? – Точно так, ваше превосходительство, участвовав- ших в двенадцатом году! – проговоривши это, он по- думал в себе: «Хоть убей, не понимаю». – Так что же он ко мне не приедет? Я бы мог собрать ему весьма много любопытных материалов. – Не смеет, ваше превосходительство. – Какой вздор! Из какого-нибудь пустого слова… Да я совсем не такой человек. Я, пожалуй, к нему сам готов приехать. – Он к тому не допустит, он сам приедет, – сказал Чичиков, и в то же время подумал в себе: «Генералы пришлись, однако же, кстати; между тем ведь язык со- вершенно взболтнул сдуру». В кабинете послышался шорох. Ореховая дверь резного шкафа отворилась сама собою. На обрат- ной половине растворенной двери, ухватившись чу- десной рукой за ручку двери, явилась живая фигур- ка. Если бы в темной комнате вдруг вспыхнула про- зрачная картина, освещенная сзади лампою, она бы не поразила так, как эта сиявшая жизнью фигурка, ко- торая точно предстала затем, чтобы осветить комна- ту. Казалось, как бы вместе с нею влетел солнечный луч в комнату, озаривши вдруг потолок, карниз и тем- ные углы ее. Она казалась блистающего роста. Это было обольщенье; происходило это от необыкновен- ной стройности и гармонического соотношенья меж- ду собой всех частей тела, от головы до пальчиков. Одноцветное платье, на ней наброшенное, было на- брошено с таким <вкусом>, что казалось, швеи сто- лиц делали совещанье между собой, как бы получше убрать ее. Это был обман. Оделась она кое-как, сама собой; в двух, трех местах схватила неизрезанный ку- сок ткани, и он прильнул и расположился вокруг нее в таких складках, что ваятель перенес бы их тотчас же на мрамор, и барышни, одетые по моде, все каза- лись перед ней какими-то пеструшками. Несмотря на то что Чичикову почти знакомо было лицо ее по ри- сункам Андрея Ивановича, он смотрел на нее, как ото- ропелый, и после, уже очнувшись, заметил, что у ней был существенный недостаток, именно – недостаток толщины. – Рекомендую вам мою баловницу! – сказал гене- рал, обратясь к Чичикову. – Однако ж, я вашего имени и отчества до сих пор не знаю. – Впрочем, должно ли быть знаемо имя и отчество человека, не ознаменовавшего себя доблестями? – сказал Чичиков. – Все же, однако ж, нужно знать… – Павел Иванович, ваше превосходительство, – проговорил Чичиков, с легким наклоном головы на- бок. – Улинька! Павел Иванович сейчас сказал преин- тересную новость. Сосед наш Тентетников совсем не такой глупый человек, как мы полагали. Он занимает- ся довольно важным делом: историей генералов две- надцатого года. Улинька вдруг как бы вспыхнула и оживилась. – Да кто же думал, что он глупый человек? – прого- ворила она быстро. – Это мог думать разве один толь- ко Вишнепокромов, которому ты веришь, папа, кото- рый и пустой и низкий человек! – Зачем же низкий? Он пустоват, это правда, – ска- зал генерал. – Он подловат и гадковат, не только что пустоват, – подхватила живо Улинька. – Кто так обидел своих бра- тьев и выгнал из дому родную сестру, тот гадкий че- ловек… – Да ведь это рассказывают только. – Рассказывать не будут напрасно. У тебя, отец, добрейшая душа и редкое сердце, но ты поступаешь так, что иной подумает о тебе совсем другое. Ты бу- дешь принимать человека, о котором сам знаешь, что он дурен, потому что он только краснобай и мастер перед тобой увиваться. – Душа моя! ведь мне ж не прогнать его, – сказал генерал. – Зачем прогонять, но зачем и любить?! – А вот и нет, ваше превосходительство, – сказал Чичиков Улиньке, с легким наклоном головы, с при- ятной улыбкой. – По христианству именно таких мы должны любить. И тут же, обратясь к генералу, сказал с улыбкой, уже несколько плутоватой: – Изволили ли, ваше превосходительство, слышать когда-нибудь о том, что такое – «полюби нас чернень- кими, а беленькими нас всякий полюбит»? – Нет, не слыхал. – А это преказусный анекдот, – сказал Чичиков с плутоватой улыбкой. – В имении, ваше превосходи- тельство, у князя Гукзовского, которого, без сомнения, ваше превосходительство, изволите знать… – Не знаю. – Был управитель, ваше превосходительство, из немцев, молодой человек. По случаю поставки рекрут и прочего имел он надобность приезжать в город и, разумеется, подмазывать судейских. – Тут Чичиков, прищуря глаз, выразил в лице своем, как подмазыва- ются судейские. – Впрочем, и они тоже полюбили, уго- щали его. Вот как-то один раз у них на обеде говорит он: «Что ж, господа, когда-нибудь и ко мне, в имение к князю». Говорят: «Приедем». Скоро после того случи- лось выехать суду на следствие, по делу, случивше- муся во владениях графа Трехметьева, которого, ва- ше превосходительство, без сомнения, тоже изволи- те знать. – Не знаю. – Самого-то следствия они не делали, а всем судом заворотили на экономический двор, к старику, граф- скому эконому, да три дня и три ночи без просыпу – в карты. Самовар и пунш, разумеется, со стола не схо- дят. Старику-то они уж и надоели. Чтобы как-нибудь от них отделаться, он и говорит: «Вы бы, господа, заеха- ли к княжому управителю немцу: он недалеко отсюда и вас ждет». – «А и в самом деле», – говорят, и спо- лупьяна, небритые и заспанные, как были, на телеги да к немцу… А немец, ваше превосходительство, на- добно знать, в это время только что женился. Женил- ся на институтке, молоденькой, субтильной (Чичиков выразил в лице своем субтильность). Сидят они двое за чаем, ни о чем не думая, вдруг отворяются двери – и ввалилось сонмище. – Воображаю – хороши! – сказал генерал, смеясь. – Управитель так и оторопел, говорит: «Что вам угодно?» – «А! говорят, так вот ты как!» И вдруг, с этим словом, перемена лиц и физиогномии… «За де- лом! Сколько вина выкуривается по именью? Покажи- те книги!» Тот сюды-туды. «Эй, понятых!» Взяли, свя- зали, да в город, да полтора года и просидел немец в тюрьме. – Вот на! – сказал генерал. Улинька всплеснула руками. – Жена – хлопотать! – продолжал Чичиков. – Ну, что ж может какая-нибудь неопытная молодая женщина? Спасибо, что случились добрые люди, которые посо- ветовали пойти на мировую. Отделался он двумя ты- сячами да угостительным обедом. И на обеде, когда все уже развеселились, и он также, вот и говорят они ему: «Не стыдно ли тебе так поступить с нами? Ты все бы хотел нас видеть прибранными, да выбриты- ми, да во фраках. Нет, ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит». Генерал расхохотался; болезненно застонала Улинька. – Я не понимаю, папа, как ты можешь смеяться! – сказала она быстро. Гнев отемнил прекрасный лоб ее… – Бесчестнейший поступок, за который я не знаю, куды бы их следовало всех услать… – Друг мой, я их ничуть не оправдываю, – сказал генерал, – но что ж делать, если смешно? Как бишь: «полюби нас беленькими»?.. – Черненькими, ваше превосходительство, – под- хватил Чичиков. – Полюби нас черненькими, а беленькими нас вся- кий полюбит. Ха, ха, ха, ха! И туловище генерала стало колебаться от смеха. Плечи, носившие некогда густые эполеты, тряслись, точно как бы носили и поныне густые эполеты. Чичиков разрешился тоже междуиметием смеха, но, из уважения к генералу, пустил его на букву э: хе, хе, хе, хе, хе! И туловище его также стало колебаться от смеха, хотя плечи и не тряслись, потому что не но- сили густых эполет. – Воображаю, хорош был небритый суд! – говорил генерал, продолжая смеяться. – Да, ваше превосходительство, как бы то ни бы- ло… без просыпу… трехдневное бдение – тот же пост: поизнурились, поизнурились, – говорил Чичиков, про- должая смеяться. Улинька опустилась в кресла и закрыла рукой пре- красные глаза; как бы досадуя на то, что не с кем бы- ло поделиться негодованием, сказала она: – Я не знаю, меня только берет одна досада. В самом деле, необыкновенно странны были своею противуположностью те чувства, которые родились в сердцах троих беседовавших людей. Одному была смешна неповоротливая ненаходчивость немца. Дру- гому смешно было оттого, что смешно изворотились плуты. Третьему было грустно, что безнаказанно со- вершился несправедливый поступок. Не было только четвертого, который бы задумался именно над этими словами, произведшими смех в одном и грусть в дру- гом. Что значит, однако же, что и в паденье своем гиб- нущий грязный человек требует любви к себе? Живот- ный ли инстинкт это? или слабый крик души, заглу- шенной тяжелым гнетом подлых страстей, еще про- бивающийся сквозь деревенеющую кору мерзостей, еще вопиющий: «Брат, спаси!» Не было четвертого, которому бы тяжелей всего была погибающая душа его брата. – Я не знаю, – говорила Улинька, отнимая от лица руку, – меня одна только досада берет. – Только, пожалуйста, не гневайся на нас, – сказал генерал. – Мы тут ни в чем не виноваты. Поцелуй меня и уходи к себе, потому что я сейчас буду одеваться к обеду. Ведь ты, – сказал генерал, вдруг обратясь к Чичикову, – обедаешь у меня? – Если только ваше превосходительство… – Без церемонии. Щи есть! Чичиков приятно наклонил голову, и, когда припод- нял потом ее вверх, он уже не увидал Улиньки. Она исчезнула. Наместо ее предстал, в густых усах и ба- кенбардах, великан-камердинер, с серебряной лохан- кой и рукомойником в руках. – Ты мне позволишь одеваться при себе? – сказал генерал, скидая халат и засучивая рукава рубашки на богатырских руках. – Помилуйте, не только одеваться, но можете со- вершать при мне все, что угодно вашему превосходи- тельству, – сказал Чичиков. Генерал стал умываться, брызгаясь и фыркая, как утка. Вода с мылом летела во все стороны. – Как бишь? – сказал он, вытирая со всех сторон свою толстую шею, – полюби нас беленькими?.. – Черненькими, ваше превосходительство. – Полюби нас черненькими, а беленькими нас вся- кий полюбит. Очень, очень хорошо! Чичиков был в духе необыкновенном; он чувство- вал какое-то вдохновенье. – Ваше превосходительство! – сказал он. – Что? – сказал генерал. – Есть еще одна история. – Какая? – История тоже смешная, но мне-то от ней не смеш- но. Даже так, что если ваше превосходительство… – Как так? – Да вот, ваше превосходительство, как!.. – Тут Чи- чиков осмотрелся и, увидя, что камердинер с лохан- кою вышел, начал так: – Есть у меня дядя, дряхлый старик. У него триста душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не мо- жет, а мне не передает тоже. И какой странный при- водит резон: «Я, говорит, племянника не знаю; может быть, он мот. Пусть он докажет мне, что он надежный человек, пусть приобретет прежде сам собой триста душ, тогда я ему отдам и свои триста душ». – Какой дурак! – Справедливо изволили заметить, ваше превосхо- дительство. Но представьте же теперь мое положе- ние… – Тут Чичиков, понизивши голос, стал говорить как бы по секрету: – У него в доме, ваше превосходи- тельство, есть ключница, а у ключницы дети. Того и смотри, все перейдет им. – Выжил глупый старик из ума, и больше ничего, – сказал генерал. – Только я не вижу, чем тут я могу по- собить. – Я придумал вот что. Теперь, покуда новые ревиж- ские сказки не поданы, у помещиков больших имений наберется немало, наряду с душами живыми, отбыв- ших и умерших… Так, если, например, ваше превос- ходительство передадите мне их в таком виде, как бы они были живые, с совершением купчей крепости, я бы тогда эту крепость представил старику, и он, как ни вертись, а наследство бы мне отдал. Тут генерал разразился таким смехом, каким вряд ли когда смеялся человек: как был, так и повалил- ся он в кресла; голову забросил назад и чуть не за- хлебнулся. Весь дом встревожился. Предстал камер- динер. Дочь прибежала в испуге. – Папа, что с тобой случилось? – Ничего, мой друг. Ха, ха, ха! Ступай к себе, мы сейчас явимся обедать. Ха, ха, ха! И несколько раз задохнувшись, вырывался с новою силою генеральский хохот, раздаваясь от передней до последней комнаты в высоких звонких генеральских покоях. Чичиков с беспокойством ожидал конца этому необыкновенному смеху. – Ну, брат, извини: тебя сам черт угораздил на такую штуку. Ха, ха, ха! Попотчевать старика, подсунуть ему мертвых! Ха, ха, ха, ха! Дядя-то, дядя! В каких дураках дядя! Ха, ха, ха, ха! Положение Чичикова было конфузное: тут же стоял камердинер, разинувши рот и выпуча глаза. – Ваше превосходительство, ведь смех этот выду- мали слезы, – сказал он. – Извини, брат! Ну, уморил. Да я бы пятьсот тысяч дал за то только, чтобы посмотреть на твоего дядю в то время, как ты поднесешь ему купчую на мертвые души. Да что, он слишком стар? Сколько ему лет? – Восемьдесят лет, ваше превосходительство. Но это келейное, я бы… чтобы… – Чичиков посмотрел значительно в лицо генерала и в то же время искоса на камердинера. – Поди вон, братец. Придешь после, – сказал гене- рал камердинеру. Усач удалился. – Да, ваше превосходительство… Это, ваше пре- восходительство, дело такое, что я бы хотел его по- держать в секрете… – Разумеется, я это очень понимаю. Экой дурак ста- рик! Ведь придет же в восемьдесят лет этакая дурь в голову! Да что, он с виду как? бодр? держится еще на ногах? – Держится, но с трудом. – Экой дурак! И зубы есть? – Два зуба всего, ваше превосходительство. – Экой осел! Ты, братец, не сердись… а ведь он осел… – Точно так, ваше превосходительство. Хоть он мне и родственник, и тяжело сознаваться в этом, но дей- ствительно – осел. Впрочем, как читатель может смекнуть и сам, Чичи- кову не тяжело было в этом сознаться, тем более что вряд ли у него был когда-либо какой дядя. – Так если, ваше превосходительство, будете уже так добры… – Чтобы отдать тебе мертвых душ? Да за такую вы- думку я их тебе с землей, с жильем! Возьми себе все кладбище! Ха, ха, ха, ха! Старик-то, старик! Ха, ха, ха, ха! В каких дураках! Ха, ха, ха, ха! И генеральский смех пошел отдаваться вновь по ге- неральским покоям. 91 91 Окончание главы отсутствует. В первом издании второго тома «Мертвых душ» (1855) имеется примечание: «Здесь пропущено прими- рение генерала Бетрищева с Тентетниковым; обед у генерала и беседа их о двенадцатом годе; помолвка Улиньки за Тентетниковым; молитва ее и плач на гробе матери; беседа помолвленных в саду. Чичиков от- правляется, по поручению генерала Бетрищева, к родственникам его, для извещения о помолвке дочери, и едет к одному из этих родствен- ников, полковнику Кошкареву». |