Пётр Кошель История российского терроризма
 Скачать 1.14 Mb.
|
|
Савинков, познакомившись с писателем Леонидом Андреевым, попросил свести его с неким князем. Для чего? «Князь Н. Н. был выхоленный, крупный, румяный и белый русский барин. Он занимал в Москве положение, которое давало ему легкую возможность узнавать о жизни великого князя. Он был известен как либерал, но редко выступал открыто. Впоследствии он стал видным членом кадетской партии. Когда он вошел в ресторан, я по его тревожной походке увидел, что он боится, не следят ли за ним или за мной. Это обещало мне мало хорошего, но я все-таки вступил с ним в разговор. Я сказал ему, что слышал много о его сочувствии революции, и спросил его, правда ли это? — Да, правда,— отвечал он,— но как вы думаете, здесь безопасно? Он в волнении заговорил, что его многие знают, что конспиративные дела надо делать конспиративно, и в заключение предложил мне прийти к нему на квартиру. Я хотел сказать, что он выбирает самый неконспиративный способ свидания, но промолчал и согласился прийти к нему домой... Он говорил, что убийство великого князя — акт первостепенной политической важности и что несомненно можно надеяться на его помощь... Все оказалось болтовней... Я убедился, что мы должны полагаться только на свои силы...» К покушению привлекли еще Куликовского, бывшего студента, но он вскоре сбежал. Бомбы же хранились у Доры Бриллиант. Поскольку как метальщик Куликовский отпал, бросать бомбу должен был Каляев. У остальных нашлись веские причины не делать этого. С бомбой, завернутой в платок, Каляев в два часа дня был в Кремле, у памятника Александру II. Когда к крыльцу подали карету великого князя, Каляев медленно пересек площадь, обогнул дворец и мимо здания суда прошел через Никольские ворота к историческому музею, Постояв немного, он пошел обратно. Навстречу ему ехала великокняжеская карета. «Против всех моих забот,— писал он товарищам,— я остался 4 февраля жив. Я бросал на расстоянии четырех шагов, не более, с разбега в упор, и был захвачен вихрем взрыва, видел, как разрывается карета. После того, как облако рассеялось, я оказался у остатков задних колес. Помню, на меня пахнуло дымом, сорвало шапку. Я не упал, а только отвернул лицо. Потом увидел шагах в пяти от себя, ближе к воротам, комья великокняжеской одежды и обнаженное тело... В шагах десяти за каретой лежала моя шапка, я подошел, поднял и надел. Я огляделся. Вся поддевка моя была истыкана кусками дерева, висели клочья, и вся она обгорела. С лица обильно лилась кровь, и я понял, что мне не уйти, хотя было несколько долгих мгновений, когда никого не было вокру г Я пошел,,. В это время послышалось сзади: «Держи, держи!» — и на меня чуть не наехали сыщичьи сани, и чьи-то руки овладели мной. Я не сопротивлялся. Вокруг меня засуетились городовой, околоточный и сыщик, противный... «Смотрите, нет ли револьвера? Ах, слава Богу, и как это меня не убило, ведь мы были тут же», — проговорил, дрожа, этот охранник. Я пожалел, что не могу пустить пулю в этого доблестного труса. «Чего вы держите, не убегу, я свое дело сделал»,— сказал я... «Давайте извозчика... Давайте карету!» Мы поехали через Кремль на извозчике, и я задумал кричать: «Долой проклятого царя, да здравствует свобода, долой проклятое правительство, да здравствует партия социалистов-революционеров!» Меня привезли в городской участок. Я вошел твердыми шагами. Было страшно противно среди этих жалких трусишек... И я был дерзок, издевался над ними... Меня привезли в Якиманскую часть, в арестный дом. Я заснул крепким сном». Из стихов Каляева: Благодарю Тебя, Всевышний, За то, что я недаром жил И, как скиталец, в мире лишний, На бездорожье не почил... Ты знал,— не мог спокойно видеть Я чуткой совестью моей Насилье зло и гнет цепей, И не любить, не ненавидеть... В камеру к Каляеву пришла великая княгиня Елизавета Федоровна: — Жена я его,— прошептала она, и слезы покатились из глаз. Далее Каляев так описывал их встречу. — Княгиня, не плачьте... Это должно было случиться... Почему со мной говорят только после того, как я совершил убийство? — Вы, должно быть, много страдали, что вы решились...— заговорила она. Каляев прервал: — Что из того, страдал я или нет. Да, я страдал, но мои страдания я слил со страданиями миллионов людей. Слишком много вокруг нас льется крови, и у нас нет другого средства протестовать против жес-токостей правительства... Почему со мной разговаривают только после того, как я совершил убийство?.. Ведь если бы я пришел и теперь к великому князю и указал ему на все его действия, вредные народу, ведь меня бы посадили в сумасшедший дом или, что вернее, бросили бы в тюрьму, как бросают тысячи людей, страдавших за свои убеждения... — Да, о,чень жаль, что вы к нам не пришли и что мы не знали вас раньше... — Но ведь вы знаете, что сделали с рабочими девятого января, когда они шли к царю? Неужели вы думали, это может пройти безнаказанно? Вы объявили войну народу, мы приняли вызов. Я отдал бы тысячу жизней, а не одну: Россия должна быть свободной!.. — Разве вы думаете, мы не желаем добра народу, мы не страдали? — А! Теперь вы страдаете! Елизавета Федоровна стала говорить о великом князе, каким он был добрым, хорошим человеком. — Не будем говорить о великом князе, я не хочу с вами говорить о нем, я скажу все на суде. Вы знаете, что я совершил это вполне сознательно. Великий князь был определенный политический деятель. Он знал, чего хотел, — Да, я не хочу вести с вами политических разговоров. Я хотела бы только, чтобы вы знали: я буду молиться за вас... Приход великой княгини, видимо, вывел Каляева из некоторого торжественного равновесия, в котором он пребывал. Но не в сторону раскаяния и самоупреков, а гордыни. Он пишет письмо Елизавете Федоровне: «Великая княгиня! После Вашего посещения я дважды просил у Вас свидания и оба раза безуспешно. Не считаю себя вправе входить в рассмотрение мотивов Вашего отказа, хотя в объяснение дальнейшего должен тут же заметить, что, по-моему, самый этот Ваш отказ от вторичного свидания плохо рекомендует бескорыстие первого. Ваше посещение, имевшее место при интимной обстановке 7 февраля, было для меня такой неожиданностью. Я не звал Вас, Вы сами пришли ко мне. Вы пришли ко мне со своим горем и слезами, и я не оттолкнул Вас от себя, непрошенную гостью из вражеского стана. Вы были так бессильны в ничтожестве своего развенчанного величия перед лицом карающего рока... Впервые член императорской фамилии склонил перед народным мстителем свою голову, отягченную преступлениями династии…» Судили Каляева весной. — Подсудимый Иван Каляев, получили ли вы обвинительный акт? — Прежде всего фактическая поправка — я не подсудимый, а ваш пленник. Мы — две воюющие стороны. Вы — наемные слуги капитала и императорского правительства, я — народный мститель, социалист-революционер. — Я вам запрещаю продолжать. Секретарь, прочтите список свидетелей. Каляев настаивает, Председатель велит его вывести. Защита просит десять минут перерыва для разговора с подсудимым, Председатель отвечает отказом. Защитник Жданов заявляет, что в таком случае он считает свое нахождение в зале бесцельным и удаляется для свидания с Каляевым. То же делает и второй защитник — Мандельштам. Спустя некоторое время приводят Каляева, который настаивает на привлечении третьего защитника. Председатель полагает, что достаточно двух. После чтения обвинительного акта, где Каляеву ставилось в вину «принадлежность к тайному сообществу, стремящемуся путем убийств ниспровергнуть существующий в Российской империи установленный основными законами образ правления», убийство великого князя и кучера Рудинкина, председатель спросил его, признает ли он себя виновным. Каляев: Признавая, что убийство Сергея Александровича совершено мною, виновным себя не признаю по мотивам нравственного содержания. Председатель: Не можете ли вы их выяснить? Каляев коротко назвал причины, по которым «Боевая организация» приговорила великого князя к смерти. По их мнению, это видный представитель реакции, культа Александра Ш в России, он ответственен за давку на Ходынке, влиянием великого князя отмечено все политическое направление правительства. Будучи московским генерал-губернатором, он закрыл просветительские общества, преследовал свободомыслие. И, наконец, влияние великого князя на государя. Вся жизнь Сергея — политика защиты династии. Главнейшими деятелями революции — убийством трех ставленников Сергея: Боголепова, Сипягина и Плеве — сделано три предостережения самодержавию. Убийством великого князя увенчивается здание этих предостережений. Председатель: Так, значит, вы считаете себя одним из главнейших деятелей своей партии? Каляев: В деле этом личность моя не играет никакой роли, не Имеет никакого значения. Председатель: А скажите, если бы вам удалось ускользнуть от преследования, вы продолжали бы вашу деятельность? Каляев: Я исполнил свой долг и думаю, что и впредь бы исполнял его. Отвечая таким образом, я думаю, что снова исполняю его. Допрос свидетелей ничего нового не дал, Прокурор в обвинительной речи остановился на нравственной стороне дела. Принадлежность Каляева к партии социалистов-революционеров, сказал он, определяет, во что верит подсудимый, каковы его цели. Руководители партии, отличаясь самомнением и отсутствием каких-либо моральных критериев, легко жертвуют жизнями Каляевых, стремясь к разрушению государственности. Все страны борются против таких преступников, на женевском конгрессе постановлена международная выдача их. Выступили защитники. Жданов, например, говорил: — В этом тяжелом процессе совершенно не интересна, не важна фактическая сторона деяния. Слишком она очевидна. Я обращусь лишь к выяснению нравственной стороны события, его мотивов, ибо для многих они остаются темной загадкой, и да простит мне Каляев, вверивший нам, защитникам, честь свою и судьбу, если не хватит у меня ни душевных сил, ни слов, чтобы остаться на высоте своей задачи, В тяжелые минуты пришлось вам, господа сенаторы и сословные Представители, разбираться в этом тяжелом деле. Безмерный административный гнет, полное экономическое разорение, полное банкротство военной системы, этого единственного оправдания современного политического строя, привели в брожение всю Россию. Волнуются все окраины, сотнями гибнут рабочие на улицах столицы, в дыме пожаров помещичьих усадеб ищет разрешения гнетущих вопросов крестьянин, и безумно страдает, мучаясь и умирая за всех, наша интеллигенция. Столкнулись две великие силы: старый, веками утвержденный строй, и новая, так страстно стремящаяся к свободе Россия. Теряется надежда на мирный исход этой борьбы, и все ближе надвигается чудовищный призрак гражданской войны. Они гибнут. Они губят, но гибнут и сами. Погибнет и он. Но и вы отнеситесь к нему не как к преступнику, но как к врагу после сражения. И свершая свой суд, помните, что в грядущие дни, кровавая заря которых уже виднеется на небосклоне, на чаше весов, коими будет мериться все прошлое, не последнее место займет и ваш приговор. Не отягчайте этой чаши. Крови в ней и без того достаточно... Как видите, защитник-социалист перешел к прямым угрозам в адрес судей. Каляев в последнем слове сказал, что не считает суд законным, ибо судьи — представители власти, против которой он борется. Единственный суд — это суд истории. Он верит, что деятельность партии увенчается успехом, видит грядущую свободу России и гордо умирает за нее... Каляева приговорили к смертной казни через повешение. В ответ на приговор он воскликнул: — Я счастлив вашим приговором и надеюсь, что вы исполните его надо мною так же открыто и всенародно, как я исполнил приговор партии. Учитесь мужественно смотреть в глаза надвигающейся революции. Каляева привезли в Шлиссельбургскую крепость и поместили в комнату под названием «мастерская». Там была постель, стол, два стула, чернила, письменные принадлежности. Ему принесли одинаковый с заключенными обед. Съев его, Каляев сел писать и так сидел весь день, но потом все написанное густо замазал. После удалось разобрать лишь известные слова царя Петра перед полтавской битвой: «А о Петре ведайте, не дорога ему жизнь, была бы счастлива Россия!» Примерно за полчаса до казни Каляев написал письмо матери: «Дорогая, незабвенная моя мать! Итак, я умираю. Я счастлив за себя, что с полным самообладанием могу отнестись к моему концу. Пусть же ваше горе, дорогие мои, вы все, мать, братья и сестры, потонет в лучах того сияния, которым светит торжество моего духа. Прощайте. Привет всем, кто меня знал и помнит. Завещаю вам: храните в чистоте имя нашего отца. Не горюйте, не плачьте. Еще раз прощайте. Я всегда с вами. Ваш И. Каляев». Он когда-то сочинял: Пусть враг кровожадный на пир свой спешит, Мое изуродует тело. Я счастлив: простора искала душа В борьбе за народное дело. Пришедшему священнику Каляев сказал, что обрядов не признает и сам себя уже совершенно приготовил к смерти. «Искавшая простора» душа отлетела без покаяния. * * * В феврале раздался взрыв в петербургской гостинице «Бристоль». Вылетели все окна. Среди обломков мебели и кирпича на этаже бушевало пламя. Жильцом оказался погибший Макс Швейцер, выдававший себя за англичанина. Он был сыном купца, в 1899 г. по студенческому делу выслан в Якутию, откуда перебрался за границу. Там сошелся с Гоцем. Швейцер готовил в гостинице бомбы для покушения. Подходила двадцать четвертая годовщина со дня убийства Александра II. На торжественную панихиду в церковь при Петропавловской крепости в этот день ежегодно являлась вся столичная знать. Предполагалось убить главнокомандующего Петербургским военным округом великого князя Владимира Александровича, генерал-губернатора Трепова, министра внутренних дел Булыгина и его товарища Дурново. Была задействована агентура. Один из агентов, Татаров, нашел ниточку. Этот молодой человек, сын варшавского протоиерея, был выслан в Сибирь. Полиция предложила ему денег и сокращение срока ссылки. Он приехал в Петербург и вошел в крут эсеров, не знавших, понятно, о его метаморфозах. В подготовку теракта Татарова не посвящали, но кое-что уловить он мог. Ведь иногда достаточно полуслова, намека... Татаров случайно обнаружил квартиру, где жила Ивановская, бывшая в курсе покушений, Она еще четверть века назад была причастив к убийству Александра II, состояла членом исполнительного комитета «Народной воли». Это она с Грачевским держала квартиру, где хранился динамит и размещалась типография. По процессу «17-ти народовольцев» ее присудили к бессрочным каторжным работам. По амнистии Ивановскую выпустили на поселение. Вернувшись из Сибири, она сразу сблизилась с террористами. Ей уже было 52 года. За квартирой установили круглосуточное наблюдение и выявили всех приходящих. Через три недели террористическая группа в 20 человек была арестована. После усиленной работы полиции и арестов из «Боевой организации» на свободе остались только Дора Бриллиант, Тютчев и Рутенберг. Николай Тютчев — народник, выслан в Сибирь, после возвращения — один из организаторов партии «Народное право». Заключен в Петропавловку на два года, затем восьмилетняя сибирская ссылка, Там познакомился с эсерами. Вернувшись в Москву, вступил в «Боевую организацию», принимал участие в подготовке покушения на Трепова. После взрыва в «Бристоле» он уехал за границу, где прожил до 1914 г. Вернувшись в начале мировой войны в Россию, отошел от революционного движения. Умер в Ленинграде. Азеф и подчинявшийся ему Савинков начинают готовить новые покушения. Они в это время за границей, в Россию ехать опасно. Азеф нацеливается на убийство Трепова, Савинков подбирает группу для покушения на киевского генерала Клейгельса. В нее вошли Мария Школьник, Шпайзман, Зильберберг с женой. Но дело сорвалось. Метальщики Школьник и Шпайзман испугались, В 1906 г. Маня Школьник и Арон Шпайзман совершили покушение на черниговского губернатора Хвостова. Одна бомба не разорвалась, другая губернатора ранила. Шпайзмана казнили, Школьник приговорили к 20 годам каторги. Я еще ничего не сказал о Савинкове, В революционном движении он с юных лет. Впервые арестован в 1897 г. С 1903 г. он член партии эсеров, участник разных терактов. В 1906 г. приговорен к смертной казни, но бежал. В 1914 г., как и Слетов, вступил добровольцем во французскую армию. После февраля 1917 г. вернулся в Россию. При Керенском — комиссар одной из армий, потом помощник военного министра. В августе исключен из партии эсеров за критические выступления в ее адрес. Савинков возглавил в 1918 г. «Союз борьбы за родину и свободу», действовавший против большевиков, готовил подпольные организации и саботажи. За границей Савинков продолжал борьбу с Советской властью. Его обманом заманили в Россию и, когда он нелегально появился в 1924 г. на минских улицах, арестовали. Осужден советским судом на десять лет. Выбросился или был выброшен из тюремного окна. Несмотря на неудачи, работа шла полным ходом. Готовилось огромное количество взрывчатки и бомб для переправки в Россию. Они шли через Болгарию в Батум и Одессу. Деньгами партия обладала большими. Они составлялись из пожертвований либеральной интеллигенции, из средств богатых членов партии, из денег, добытых экспроприацией. По словам Савинкова, из Америки через члена «финляндской партии активного сопротивления» Циллиакуса ЦК партии был передан миллион франков. Постоянно отпускало деньги японское правительство. За границей настаивали на скорейшем вооружении масс в России. Для этого создали группу во главе с Рутенбергом: техники Горинсон и Гершкович и фельдшерица Севастьянова, стрелявшая позже по постановлению «Боевой организации» в московского генерал-губернатора Гершельмана. Ее казнили в декабре 1907 г. Эта группа должна была приискать в Петербурге квартиры для хранения оружия, получить транспорт бомб от армянской партии «Дашнакцутюн» и наметить будущих боевиков. Все шло к вооруженному восстанию. В апреле в Женеве собрались представители эсеров, «Польской социалистической партии», «Армянской революционной федерации», «Финляндской партии активного сопротивления», «Белорусской социалистической громады», «Латышского социал-демократического союза» и «Грузинской партии социалистов-федералистов-революционеров». Все соглашались в одном — необходимо поднять вооруженное восстание, цель которого — «полное переустройство современной Российской империи на демократических республиканских началах, на основе всеобщей, прямой, равной и тайной подачи голосов». Неблагополучие в стране прямо выпирало. Царствование Николая II началось с крови. Привлеченные дармовой колбасой, конфетами, пряниками и эмалированными кружками с царским вензелем, на Ходынское поле повалили толпы. В давке погибло 1389 человек. 9 января 1905 г. Здесь уже тысячи убитых и раненых: женщины, дети, старики. Закрывшись в Царском Селе, царь записывал в своем дневнике: «Тяжелый день. В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных частях города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело... Мама приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракал со всеми. Гулял с Машей». Сейчас видно, что Николай ничего не понимал в тогдашней ситуации. Да и вообще, мыслил он довольно плоскостно, был безвольным, нерешительным человеком. Известный фабрикант Савва Морозов говорил: «Царь — болван. Он позабыл, что люди, которых с его согласия расстреливают сегодня, полтора года назад стояли на коленях перед его дворцом и пели «Боже, царя храни». Да, теперь революция обеспечена... Годы пропаганды не дали бы того, что достигнуто Его Величеством в один этот день». К 1913 г. население России, если не считать Финляндию, составляло 167,7 миллиона. Из них 4,1 миллиона—помещики, государственная бюрократия и крупная буржуазия. Тот же великий князь Владимир Александрович, которого хотели ухлопать эсеры, имел ежегодный доход более полутора миллионов от своих земель, лесов, рудников и проч. Два с половиной миллиона ему давала казна, 24 тысячи он получал как генерал, 50 — как командующий округом, 30 тысяч — за президентство в Академии художеств, 40 —как член Госсовета, 25 тысяч—как член кабинета министров... А заводской рабочий за 14 часов труда получал 42 копейки... Вот что писал министр земледелия конца века А. Наумов: «Россия фактически не вылезала из состояния голода то в одной губернии, то в другой... комиссионеры, поставляющие зерно голодающим, наживают состояния, не отходя от телефонов...» При экономической и политической нестабильности в любой стране всегда находятся субъекты, пытающиеся ухватить в грязной пене дней свой кусок удачи. |