Пётр Кошель История российского терроризма
 Скачать 1.14 Mb.
|
|
Вспомним опять «Бесов» Достоевского. Как там говорил Верховенский, обращаясь к сподвижникам? «Вы призваны обновить дряхлое и завонявшееся от застоя дело... Весь ваш шаг пока в том, чтобы все рушилось: и государство, и его нравственность. Останемся только мы, заранее предназначавшие себя для приема власти: умных приобщили к себе, а на глупцах поедем верхом... Мы организуемся, чтобы захватить направление; что праздно лежит и само на нас рот пялит, того стыдно не взять рукой...» В этой книге я пишу в основном об известных покушениях. Но ведь было величайшее множество неизвестных! Людей убивали за их высказывания, за отказ участвовать в забастовке, за то, что вступил в патриотическую организацию. Мастер ростовских железнодорожных мастерских Иван Башков за свою работу получил орден св. Станислава и жетон с пожизненным правом проезда по железной дороге. Все знали его честность, трудолюбие. Потому-то и избрали Башкова выборщиком в Государственную думу. Да, видать, ратовал он не за тех, ибо вечером во двор его дома вошли двое и вызвали Башкова будто по работе. Он вышел. Раздались выстрелы. Не стало хорошего человека, осталось пятеро детей... Город Елатьма... Грязные кривые улочки, нечастые фонари... И городовой Ефим Ганин, дежурящий на площади. Ночью мимо его будки прошли двое, но городовой особого внимания на них не обратил: в это время с танцевального вечера из мужской гимназии расходился народ. Часа через три он вдруг опять увидел их перед собой. Один выхватил револьвер и выстрелил несколько раз... А сколько таких уездных городков было по России, и сколько в них свершилось бессмысленных убийств... Врач Роман Гредингер отказался способствовать освобождению одного медика-революционера, притворившегося больным. За это Гредингера пытались убить, но он успел свалить на землю террориста, отделавшись легкой раной. Вскорости в Севастополе арестовали латыша Штальберга с двадцатью бомбами. Террорист в тюрьме стал симулировать сумасшествие, Вопреки мнению Гредингера, Штальберга признали невменяемым и поместили в лечебницу, откуда тот благополучно бежал. Через полгода его, впрочем, снова схватили. В погребе дома, где он жил, нашли 45 бомб и пулемет, украденный с военного корабля. Гредингеру предлагают три тысячи рублей за признание Штальберга умалишенным, но он неподкупен. И тем самым подписывает свой смертный приговор. Однажды к нему является женщина и просит срочно помочь ее отцу. Гредингер отправляется с ней и больше домой не возвращается. Его нашли с пятью пулями. Врачебная общественность России похоронила Гредингера в Москве, в Донском монастыре. Из летописи террора; В Чернигове приговором судебной палаты покушавшийся на жизнь нежинского исправника и жандармского офицера бывший гимназист Гелецкий приговорен к каторжным работам на 5 лет и четыре месяца. В Саратове военным судом рассмотрено дело неизвестной девушки, убившей генерал-адъютанта Сахарова, фамилия которой до сих пор не установлена, и Бакланова, покушавшегося на жизнь вице-губернатора Кнолля. Оба подсудимые приговорены к смертной казни, но суд постановил ходатайствовать перед государем о смягчении наказания: для девушки заменой казни вечной каторгой, а для Бакланова — 15-летней каторгой. В Могилеве Езерская, обвиняемая в покушении и нанесении ран губернатору Клингенбергу, приговорена к каторжным работам на 1 3 лет. В Петербурге вынесен приговор по делу о вооруженном нападении на ссудо-сберегательную кассу. Приговорен к каторжным работам один, пятеро — к смертной казни через повешение. В Тамбове Мария Спиридонова приговорена к смертной казни через повешение, но ее заменили 20-летней каторгой. В Нижнем Новгороде рассмотрено дело сормовских рабочих, бросивших бомбу в кабинет заведующего котельным цехом. Двое приговорены к 8-летней и 12-летней каторге. «В апреле 1897 г. в Минске мещанин Абель Рольник, давший незадолго перед тем властям откровенные показания о прикосновенности некоторых из своих товарищей к тайному кружку, подвергся нападению неизвестных злоумышленников, которые облили Рольнику голову серною кислотою и тем причинили последнему неизгладимое обезображение лица». Летом 1905 г. в одной из петербургских газет промелькнула заметка: «Часов в шесть вечера такого-то июня на Фонтанке около дома №... можно было видеть необыкновенную картину. На крыше дома сидел человек. Дом был оцеплен полицией и солдатами. В человека на крыше пустили струю воды из пожарного шланга. Вокруг дома собралась огромная толпа...» На крыше сидел 19-летний юноша Хаим Гершкович. У него за плечами уже был арест, старший брат-анархист отбывал каторгу. Гершковича выписала к себе заграница для инструктажа и идейной направленности. Там его обучили обращаться с динамитом. Он даже изобрел способ готовить бомбы легкой, быстрой и дешевой конструкции. Их предполагалось изготовлять в массовом количестве. Гершковича отрядили в питерскую организацию эсеров. Когда его вешали, он воскликнул: — Да здравствует революция! Вспоминаются слова Л. Толстого: «Это не были сплошные злодеи, как их представляли себе одни, и не были сплошные герои, какими их считали другие, а были обыкновенные люди, меж которыми были, как и везде, хорошие, и дурные, и средние люди... Те из этих людей, которые были выше среднего уровня, были гораздо выше его, представляли из себя образец редкой нравственной высоты; те же, которые были ниже среднего уровня, были гораздо ниже его». * * * Русское народничество возникло из идеи общины. Только в ней видели могучую силу будущего безпомещичьего государства. В 1880-х годах народники выдвинули призыв: «Не через капитализм — к социализму, а прямо от помещичьего строя назад к вольно-общинному хозяйству». Русские анархисты переняли идеологию народников. И, говоря о терроризме, нельзя обойти вниманием анархизм, о котором у нас при советской власти почти ничего не говорилось. А между тем, это широкое международное движение, повлиявшее в той или иной степени на судьбы некоторых европейских стран. Анархизм обычно делят на индивидуалистический и коммунистический. Теоретиком первого был немецкий философ М. Штирнер (1806—1856), по которому высшим законом для человека есть его собственная воля, собственное желание. «Если ближний мой может быть полезен мне, я сговариваюсь и соединяюсь с ним для того, чтобы соглашением увеличить мою силу, чтобы нашей соединенной мощью достигнуть большего, чем каждый в одиночку. Но в этом союзе я вижу только увеличение своих сил и сохраняю его, пока он их умножает». Идеи Штирнера позже подхватил Ф. Ницше. У него «все позволено» только избранным «сверхчеловекам». Серая масса лишь средство для достижения цели. Теоретиками коммунистического анархизма были М. Бакунин и П. Кропоткин, ставящие общественные задачи: разрушение капиталистического государства и создание государства общинного. Коммунистический анархизм предполагал борьбу революционную, с широким привлечением крестьянства и рабочих. Анархисты говорили, что они единственные изо всех партий борются за общественный строй, где не будет никакой власти над человеком. «Наши стремления двоякого рода,— говорит анархистский журнал «Хлеб и воля» в начале века.— Мы стремимся к уничтожению частной собственности и к передаче всего необходимого для производства (земли, орудий труда и всех богатств, накопленных человечеством) в руки самого народа; в этом мы сходимся с другими социалистами. Но в то же время мы стремимся к уничтожению государства, и в этом мы с ними расходимся... Уничтожение частной собственности даст нам экономическое благосостояние, уничтожение государства — свободу личности». Анархисты считают, что революция разорвет промышленные связи между областями и губерниями. Вместо централизованного производства возникнут коммуны, члены которых могут входить в них и выходить, когда заблагорассудится. Кропоткин считал, что революция должна начаться не с экспроприации средств производства, как полагают социалисты, а с предметов потребления. Захватить все в буржуазных складах, образовать из этого общественный фонд и пускай каждый берет сколько ему надо, Практически анархизм, как течение, начинает работать в 1903 г. когда за границей организуется группа, издающая журнал «Хлеб и воля». В ее теоретических установках — массовые выступления в городе и деревне и широкий террор. Анархические группы из евреев-ремесленников появляются в Белостоке, в Нежине — из учащейся молодежи. Спустя год — в Екатеринославе, Житомире и Одессе. Далее — уже во многих городах. Нам из этих групп интересны включающие в свою тактику прежде всего террор. Это чернознаменцы, получившие свое название от единственного номера журнала «Черное знамя» в 1905 г. Они считали, что массы уже готовы к революции, нужно их только подтолкнуть террором, организовать бунты. Группа безначальцев, издавшая три номера журнала «Листок группы безначалия», отвергала агитационную работу. Она призывала к захвату буржуазной собственности, убийству врагов пролетариата. К последним причислялись и социалисты. Бсзмотивники-террористы тоже не признавали агитацию. По их мнению, даже убивать следовало не какое-то определенное лицо из правительства или царствующего дома, а первого попавшегося буржуя. Для этого предлагалось бросать бомбы в местах скопления прилично одетой публики: в дорогих ресторанах, вагонах первого класса и пр. Чем больше случится таких безмотивных убийств, тем скорее массы взбунтуются. Безмотивники взорвали бомбы в варшавском отеле «Бристоль», в кафе Либмана в Одессе. На одесском вокзале ими взорван вагон первого класса. Это был безумный 1905 г. Анархо-синдикалисты считали, что рабочие могут победить, объединяясь в профсоюзы. Притом допускалось убийство не идущих на уступки хозяев фабрик и заводов. В 1904 г. в Белостоке анархисты совершили несколько покушений на предпринимателей. 1905—1907 гг. — время расцвета анархизма. Течение распалось на группки, которые занимались даже не террором, а так называемыми «эксами» — попросту грабежами. Состав этих групп был самый разнообразный: молодежь из мелкобуржуазной интеллигенции, мелкие ремесленники, городские люмпены и даже откровенные бандиты. Анархисты гордились, что им удалось идейно подковать известного вора Шпиндлера. Группы грабили мелкие лавочки, совершали налеты на квартиры... Исчезала граница между идейным действием и обыкновенной уголовщиной. В 1908 г. существовала лишь одна анархическая группа с уставом и программой — в Екатеринославе. В большом селе Екатеринославской губернии Гуляйполе, где было более 80 торгово-промышленных предприятий, тоже сколотилась группа анархистов. Они совершали нападения на окрестные хутора богатых немецких колонистов, на почту... «Великая честь и слава вам — сынам народа, славным правнукам запорожцев!» — восклицала листовка. В 1906 г. в группу был принят рабочий местного чугунолитейного завода Нестор Махно. Он стал принимать участие в «эксах». Анархисты надевали маски, стараясь не рисковать. Махно не раз попадал под подозрение, но отделывался несколькими месяцами каталажки. Наконец его арестовали летом 1908 г. Судил Одесский военно-окружной суд. В деле об аресте сказано, что он имеет рост 2 аршина 4 вершка, глаза карие, волосы темно-русые, на левой щеке около глаза шрам. Говорит на русском и малороссийском языках. Будущего вождя русской анархии приговорили «за принадлежность к злонамеренной шайке, составившейся для учинения разбойных нападений, за два разбойных нападения на жилой дом и покушение на таковое же нападение» к повешению. Но к моменту вынесения приговора ему до совершеннолетия — 21 года — не хватало шести месяцев. Тогдашний председатель Совета министров П. А. Столыпин лично дал указание к «смягчению участи Нестора Махно». Казнь заменили бессрочной каторгой. Его перевели в московскую Бутырку, где Махно познакомился с известным анархистом П. Аршиновым. За теракты его приговорили к повешению, но Аршинов бежал за границу. Австрийская полиция выдала его России, где террориста осудили на 20 лет каторги. Махно чем-то приглянулся Аршинову, и тот взялся за его воспитание. Аршинов вспоминал: «Как ни тяжела и безнадежна была жизнь на каторге, Махно тем не менее постарался широко использовать свое пребывание на ней в целях самообразования и проявил в этом отношении крайнюю настойчивость. Он изучал русскую грамматику, занимался математикой, русской литературой, историей культуры и политической экономией. Каторга, собственно, была единственной школой, где Махно почерпнул исторические и политические знания, послужившие затем ему огромным подспорьем в последующей его революционной деятельности. Жизнь, факты жизни были другой школой, научившей его узнавать людей и общественные события». После февральского переворота 1917 г. всех политических заключенных освободили. Анархисты сразу же стали создавать отряды «черной гвардии», забирать и свозить на свои пункты продовольствие и одежду. Они заняли в Петрограде дворец герцога Лейхтенбергского и дачу бывшего министра Дурново на Полюстровской набережной. Много было матросов, среди которых идеи анархизма пользовались популярностью. Анархисты даже входили в советы. Особенно их хватало в Кронштадтском совете, там во главе анархистской фракции стоял Блейхман. Октябрьский переворот не застал анархистов врасплох. Они занимают по городам особняки, куда свозят «реквизированные» вещи и продукты и живут в этих дворцах-коммунах весьма неплохо. В Москве ограблен бельевой склад, в Екатеринославе — продовольственный комитет и касса трамвайного товарищества, в Брянске — кооператив. А ведь это все уже было, так сказать, достоянием восставшего народа. * * * Неотделимы террор и провокация. Там, где раздаются револьверные выстрелы, зачастую живут бесчестье, предательство. Политическая провокация особенно практиковалась при Плеве. Осуществлял ее в основном подполковник Г. Судейкин, которого называли «практическим сердцеведом». Началось с «Народной воли». Среди арестованных народовольцев III Отделение отбирало наиболее уязвимых в духовном отношении. Убоявшись виселицы, стал опознавать своих товарищей Иван Окладский. За предательство в гостиничном номере зарезан слесарь Рейнштейн. Мы знаем историю Гольденберга. После казни первомартовцев практическим руководителем остатков «Народной воли» был Сергей Дегаев, ставший агентом Судейкина. Когда Дегаева разоблачили, от него потребовали убийства Судейкина. Иначе — смерть. И Дегаев в декабре 1883 г. выстрелом из револьвера разнес голову своему шефу. Странно все это объяснить — снисходительность и прочее,— но революционеры переправили Дегаева за границу, торжественно приговорили к изгнанию, и он уехал в Америку, где благополучно прожил еще 27 лет. А народу ведь погубил немало. В 1914 г. в Государственной думе разразился скандал. Все знали руководителя большевистской фракции IV Думы, члена ЦК партии большевиков Романа Малиновского. Он вышел из рабочих, многого достиг самообразованием, стал секретарем союза металлистов. Неизвестно, что его привело в охранку. Там Малиновского зачислили в штат и положили двести рублей в месяц. Он постоянно виделся с Лениным — тот редактировал его статьи, становился видным партийным публицистом. В 1914 г. в Париже он прочитал реферат о работе большевиков в думе, который Ленин очень высоко оценил. Все бы хорошо, да Николай II, поддаваясь ширящемуся либерализму, назначил товарищем министра внутренних дел Джунковского, известного тем, что будучи московским вице-губернатором, ходил в 1905 г. с революционерами под красным флагом от тюрьмы к тюрьме, освобождая политзаключенных. Начав знакомиться с агентурной картотекой, Джунковский очень удивился и, явившись к председателю думы Родзянко, выложил ему: так и так, не депутаты у вас, а шпионы. Малиновский тут же сложил с себя полномочия депутата и бросился в Поронино к Ленину и Зиновьеву, жалуясь на усталость, депрессию и пр. А слухи о провокаторе уже пошли. Дан и Мартов опубликовали заявления, обличающие Малиновского. Но Ленин объявил: «Наш ЦК ручается за Малиновского!..» В первую мировую войну Малиновский попал в плен к немцам, в 1918 г. выбрался оттуда и появился в России. Верховный трибунал ВЦИК тут же осудил его и расстрелял в 24 часа. Вся история с Малиновским довольно темная, она еще ждет своих исследователей. Мы же обратимся к суперпровокатору в российском терроре Евно Азефу, беспринципному и корыстолюбивому негодяю, не без успеха лавировавшему между полицией и революционерами. Им двигала только личная польза. Он и внешне выглядел очень неприятно: здоровый, с толстым скуластым лицом, выпученными глазами. В апреле 1906 г. охранка интенсивно искала следы террористов, готовящих покушение на Дурново. Они следили за домом министра под видом извозчиков и держали связь с четвертым, явно руководителем. Этого-то четвертого и опознал один из филеров, утверждая, что это «наш». Пять лет назад в кондитерской Филиппова его показал филеру помощник начальника охранки Зубатова Медников, сказав, что это очень важный и ценный сотрудник. Начальник петербургской охранки Герасимов не знал, что и думать. Никакого агента у них в «Боевой организации» не было. Он запросил департамент полиции, но Рачковский ответил то же. Тогда «четвертого» втихую задержали и доставили к Герасимову. Он возмущался и грозил влиятельными друзьями. ―Я — инженер Черкас. Меня знают в обществе. За что я арестован? Герасимов отвечал: ― Все это пустяки. Я знаю, вы раньше работали в качестве нашего секретного сотрудника. Не хотите ли поговорить откровенно? ― О чем вы говорите? Как это пришло вам в голову? ― Хорошо,— сказал Герасимов.— Если не хотите сейчас говорить, вы можете еще подумать на досуге. Мы можем не спешить. Вы получите отдельную комнату и можете там подумать. А когда надумаете, скажите об этом надзирателю. «Четвертого» увели в одиночку. Прошло два дня. Наконец задержанный попросился на допрос: ― Я сдаюсь. Да, я был агентом полиции и готов все рассказать. Но хочу, чтобы присутствовал Петр Иванович Рачковский.  Через пятнадцать минут приехал Рачковский. До 1902 г. он возглавлял заграничную агентуру департамента полиции.― Ах, дорогой Евгений Филиппович, давненько мы с вами не видались! Но тот, крайне озлобленный после камеры, накинулся со злобой на Рачковского: ― Вы покинули меня на произвол судьбы без инструкций, без денег, не отвечали на мои письма! Чтобы раздобыть деньги, я был вынужден связаться с террористами! Рачковский успокаивал его. А «инженер» ругался и кричал: ― Ну что, удалось вам купить Рутенберга? А хорошую агентуру вы обрели в Гапоне?.. Выдал он вам «Боевую организацию»?! И далее продолжал: ― Знаете, где теперь Гапон? Он висит в заброшенной даче на финской границе... Азеф, потерявший связь с Рачковским, решил заняться профессиональной революционной деятельностью. Так он оказался среди террористов. Герасимов определил Азефа секретным сотрудником и сразу единовременно выделил ему пять тысяч, которые тот потребовал. По словам Герасимова, «он был наблюдательный человек и хороший знаток людей. Каждый раз поражало и богатство его памяти, и умение понимать мотивы поведения самых разнокалиберных людей, и вообще способность быстро ориентироваться в самых сложных и запутанных обстановках. Достаточно было назвать имя какого-либо человека, имевшего отношение к революционному лагерю, чтобы Азеф дал о нем подробную справку. Часто оказывалось, что он знает об интересующем меня лице все: его прошлое и настоящее, его личную жизнь, его планы и намерения... По своим убеждениям Азеф был очень умеренным человеком — не левее умеренного либерала. Он всегда резко, иногда даже с нескрываемым раздражением отзывался о насильственных революционных методах действия. Он был решительным врагом революции и признавал только реформы. Меня всегда удивляло, как он, с его взглядами, не только попал в ряды революционеров, но и выдвинулся в их среде на одно из самых руководящих мест». Евно Азеф родился в 1869 г. на Гродненщине в семье местечкового портного. Окончил гимназию, давал уроки, подрабатывал в ростовской газетке, маклерствовал. В общем, и там, и сям. Однажды он взял как комиссионер у мариупольского купца масло на продажу, выручил 800 рублей и уехал с ними в Германию, где поступил в политехникум. Деньги кончились. Средств не было никаких. И тогда он написал письмо в Петербург, в департамент полиции, предлагая сведения о русских революционных кружках. Из полиции ему ответили, что о кружках в Германии им все известно, но платить готовы. Как ни хитрил Азеф, скрываясь под псевдонимом, департамент его вычислил. Русские агенты в Германии доносили: «Евно Азеф — человек неглупый, весьма пронырливый и имеющий обширные связи между проживающей за границей еврейской молодежью... надо ожидать, что по своему корыстолюбию он будет очень дорожить своей обязанностью». Азеф обзаводится революционными знакомствами, имеет некоторое уважение в студенческих кругах. Он выбирает позицию социалиста-революционера, сторонника террора. Когда Азеф получил диплом инженера-электротехника, охранка  предложила ему обосноваться в Москве, пообещав содействие в устройстве. Там он, имея зарубежные рекомендации, познакомился с руководителями «Союза социалистов-революционеров» Аргуновым и другими эсерами, держался Азеф с ними очень осторожно, не навязывался. По крохам собирал сведения. Благодаря ему полиция скоро ликвидировала эсеровскую типографию в Томске. Над московскими руководителями нависла опасность. И естественным было в это время подготовить к работе, передав ему связи, нового надежного человека, не бывшего у полиции на заметке. Им стал Азеф. «Он,— вспоминал Аргунов,— принял горячее участие в нашем горе. Оно стало как бы его горем. В нем произошла перемена. Из пассивного соучастника он превратился в активного члена нашего Союза. Торжественного вступления в Союз не было: сделалось это как-то само собою...»Теперь по совету полиции Азеф объявил своим новым друзьям, что по семейным делам он должен съездить за границу. Ему дали все пароли, адреса... С ним ехала и член ЦК Селюк, что очень повышало представительство Азефа. Оставшегося Аргунова полиция, выждав две недели, арестовала. Он просидел около трех лет в тюрьме, затем был отправлен в ссылку, откуда выбрался лишь в 1905 г. Азеф докладывал охранке: «В Берлине и Париже я попал в центр». Да, это был центр зла, и его носителям — Гоцу, Гершуни, Чернову — Азеф понравился. Его привлекают к обсуждению покушений на Плеве и Зубатова. Азеф пишет в Петербург: «Нам необходимо лично повидаться для переговоров относительно моей дальнейшей практики. Мое положение несколько опасно. Я занял активную роль в партии социалистов-революционеров. Отступать теперь уже невыгодно для дела, но действовать тоже необходимо весьма и весьма осмотрительно». Азеф сообщает о планах покушения на Плеве, Зубатова, но молчит о подготовке убийства Оболенского. Он сознательно вводит полицию в заблуждение, характеризуя Гершуни как второстепенного эсера. Азеф начинает темнить. Он становится двойным агентом. На Азефа большое впечатление оказал апрельский кишиневский погром 1903 г. Все еврейские магазины были разгромлены, мужчины-евреи попрятались. Либералы считали ответственным за это министра внутренних дел Плеве. По этим ли соображениям, по другим ли причинам, но Азеф прилагал все усилия к осуществлению убийства министра. Полиции он попросту в этом деле лгал. В 1903 г. Азеф занимает место арестованного Гершуни. Теперь он — глава «Боевой организации». Если от департамента полиции Азеф получает 500 рублей в месяц, то поступления из партийной кассы воистину громадны. Азеф теперь обедает и ужинает в ресторанах, с шампанским; в роскошной шубе катается с танцовщицами... В донесениях охранке он ограничивается самыми общими фактами... Лишь иногда он сообщает о готовящихся покушениях на министра юстиции Акимова, полковника Римана... Один из эсеров вспоминал: «В глазах правящих сфер партии Азеф вырос в человека незаменимого, провиденциального, который один только и может осуществить террор... отношение к Азефу носило характер своего рода коллективного гипноза, выросшего на почве той идеи, что террористическая борьба должна быть не только неотъемлемой, но и господствующей отраслью в партийной деятельности». Азеф выдает полиции Савинкова, Слетова, Селюк. Но он же в числе организаторов убийства великого князя Сергея Александровича, генерал-губернатора Трепова. Сведения о том, что Азеф — секретный агент, просочились в эсеровскую партию. Случилось это, по всей видимости, из-за старого чиновника политической полиции Л. Меныцикова, которого Рачковский за дружбу с Зубатовым отправил в отставку. И вот в купе поезда, отошедшего от кельнского вокзала, вошел В. Бурцев — редактор исторического журнала «Былое». В купе сидел бывший директор департамента полиции Лопухин. — Позвольте мне,— обратился к нему Бурцев,— рассказать вам все, что я знаю об агенте-провокаторе, о его деятельности как среди революционеров, так и среди охранников. Я приведу доказательства его двойной роли... Я долго и упорно работал над его разоблачением и могу с уверенностью сказать: я с ним уже покончил. Он окончательно разоблачен мною... Лопухин внимательно выслушал Бурцева. Дочь Лопухина на днях была похищена в Лондоне, и Бурцев предложил возвратить ее в обмен на имя агента. Лопухин назвал Азефа. Бурцев написал обращение ко всем членам партии эсеров и разослал его. Решено было организовать революционный суд, но судить не Азефа, а Бурцева — за клевету. «Надо принять меры и усмирить Бурцева, который направо и налево распространяет слух, что Азеф провокатор!» — восклицал член ЦК Натансон. Но Бурцев убедил явиться в суд Лопухина. Тут уж крыть было нечем. Азеф бросился к Герасимову: тот дал ему несколько паспортов, и провокатор скрылся. Бросив без средств семью, он отправился с любовницей путешествовать: Италия, Греция, Египет, Швеция... Часто меняли паспорта, опасались нежелательных встреч. Наконец, Азеф под видом немецкого купца осел в Берлине и занялся биржевой игрой. Значительную часть своих денег он держал в русских ценных бумагах и с началом войны 1914 г. и запрещением котировать эти документы на берлинской бирже потерял почти все. На остаток он открыл модную корсетную мастерскую. Сохранились его письменные указания выпускать корсеты малых размеров, ибо в войну из-за недостатка питания женщины будут худеть. Туповатая немецкая полиция, толком не разобравшись, арестовала Азефа как анархиста. Ему грозил лагерь гражданских пленных. Азеф умолял, чтобы его не помещали в русский лагерь. В тюрьме он пробыл два с половиной года и был освобожден в 1917 г. на основании соглашения по обмену гражданскими пленными. У Азефа обострилась болезнь почек, и в апреле 1918 г. он умер. Его имя стало нарицательным в русской истории. Лопухин же за разглашение служебной тайны особым присутствием сената был присужден к пяти годам каторги, замененной ссылкой в Сибирь. После четырех лет ссылки его в 1912 г. помиловали по царскому указу. Максим Горький даже хотел написать роман «Провокатор» — об Азефе. Он отвечал Екатерине Пешковой, написавшей ему об этой истории: «Письмо твое — точно камень в лоб, у меня даже ноги затряслись и такая тоска, такая злоба охватила — невыразимо словами... впечатление оглушающее. Что же делать с такими людьми? Ведь они гаже палачей». * * * Замечательный деятель русского политического сыска Сергей Васильевич Зубатов разработал план по отрыву рабочих от революционной интеллигенции. Рабочее движение ширилось, и Зубатов попробовал направить его в надлежащее русло, сделав профессиональным. По мнению Зубатова, это должно быть легальное движение на базе экономической защиты рабочих. Вырисовывалась некая социальная монархия, когда царь надпартиен. Рабочие 'могут получить все через царя и его правительство. Для организации профессиональных союзов требовались лидеры, яркие образованные люди из рабочих. Зубатов перехватывал их на пути к социал-демократам или эсерам и заражал своими идеями. Стали возникать легальные рабочие кружки, враждебные к марксизму. В них обсуждались различные проблемы, профессорами читались лекции... В случае фабричных и заводских конфликтов охранное отделение приходило на помощь рабочим, улаживало их споры с хозяевами. Кружки сплачивались в союзы. Петербург, Москва, Одесса, другие города... Зубатов прекрасно объяснился и с еврейскими рабочими. Многие из них отшатнулись от Бунда. Например, Маня Вильбушевич по инициативе Зубатова организовала в Минске «Еврейскую независимую рабочую партию» для борьбы с хозяевами при сохранении самодержавия. Эта партия немало попортила крови Бунду. После ее ликвидации в 1903 г. Вильбушевич уехала в Палестину, где стала одним из идеологов сионизма. В Одессе легальную группу из бывших революционеров организовали Шаевич и Волин. Там по их инициативе началась забастовка на чугуннолитейном заводе, неожиданно распространившаяся по городу. Этим умело воспользовались социал-демократы, перехватив руководство забастовкой и вовлеча в нее сорок тысяч рабочих. Одесса оказалась без воды, хлеба и света. Плеве приказал навести порядок «хотя бы употреблением оружия». До оружия дело не дошло, но казачьих нагаек рабочие попробовали. Во всем обвинили Зубатова. История с забастовкой дошла до царя, и Зубатову пришлось уйти в отставку. Выходя из кабинета Плеве, он так хлопнул дверью, что посыпались стекла. Государство потеряло талантливого незаурядного работника. Зубатов жил тихо в маленьком домике в Замоскворечье. Сидя с семьей за обедом, он узнал, что царь отрекся, в России революция. Зубатов вышел в другую комнату и застрелился. Он-то понимал, какой кошмар обрушился на Россию. Но вернемся к кружкам и обществам, созданным Зубатовым. Во главе одного из них стал священник Георгий Гапон — впоследствии фигура заметная в русской истории. Происходил он из полтавских украинцев. Окончил семинарию, духовную академию в Петербурге. Эмоциональный, с горящими глазами, всегда на подъеме, Гапон обладал даром слова и уже в академии обратил на себя внимание. Он разработал несколько проектов о реформе рабочих домов, о земледельческих исправительных колониях для детей и пр. Ему пообещали, что их рассмотрит сама императрица Александра Федоровна. На Гапона началась мода. Его можно было часто видеть в петербургских салонах. В отличие от минских и одесских кружков гапоновские придерживались просветительской, религиозно-нравственной линии. Был выработан устав «Собрания русских фабрично-заводских рабочих», где к трагическому дню 9 января насчитывалось около восьми тысяч человек. Зубатова уже не было, и Гапон остался практически без контроля. Движение разрасталось; уже устраивались семейные собрания с танцами, посылались представители в другие города... Петербургский градоначальник Фуллон вызвал Гапона и стал ему выговаривать за неверное направление. Ему, дескать, поручили укреплять христианскую мораль, а он разводит социализм. Гапон уверял, что он всегда стоял и стоит на принципах религиозной нравственности. ― Поклянитесь мне на священном Евангелии! — потребовал гене рал. Чувствовал что-то старик Фуллон. В декабре 1904 г. на Путиловском заводе уволили четверых рабочих, членов гапоновского общества. Решено было объявить забастовку. От собрания к собранию требования рабочих росли. К путиловским рабочим присоединились газовый завод, электрическая станция, типографии. Петербург оказался без газет и освещения. Николай II записал в дневнике: «Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали заводы и фабрики. Из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определяется в сто двадцать тысяч. Во главе союза какой-то священник Гапон». Неистовый священник носился с завода на завод, выступая на собраниях. Талантливый демагог, он пользовался большим успехом у рабочей массы. «Вас давят хозяева,— кричал Гапон,— и власть не защищает. Но у нас есть царь! Он наш отец, он нас поймет!» Гапон призвал идти всем миром к царю с челобитной, и эта идея была с восторгом подхвачена народом. Движением воспользовались революционеры всех мастей. Возле Гапона отирались и социал-демократы, и бундовцы, и эсеры. Играя на романтическом честолюбии Гапона, они легко включили в петицию и свои политические требования. Величая Гапона народным вождем, его подталкивали к революционным начинаниям. «Только скажи слово, и народ пойдет за тобой куда угодно!» — нашептывал ему эсер Рутенберг, ставший Гапону ближайшим другом. Мысли Гапона приобретают несколько иное направление, и просьба к царю уже превращается в требование. ― Я выйду на площадь,— говорил Гапон,— и если царь принял нашу просьбу, махну белым платком, если же нет, махну красным платком, и начнется народный бунт! На революционные деньги напечатали огромное количество листовок: поход к царю назначался на 9 января. Царь же с семьей был в Царском Селе. Петиция начиналась словами: «Государь, воззри на наши страдания...» Кончалась требованием Учредительного собрания. Гапон закусил удила: ― Мы скажем царю, что надо дать народу свободу. И если он согласится, то мы потребуем, чтобы он дал клятву перед народом. Если же не пропустят, то мы прорвемся силой. Если войска будут стрелять, мы станем обороняться. Часть войск перейдет на нашу сторону, и тогда мы устроим революцию... разгромим ружейные магазины, разобьем тюрьму, займем телеграф и телефон. Эсеры обещали бомбы... и наша возьмет. Для правительства было два выхода: ликвидировать движение силой, арестовав руководителей, или убедить царя выйти к народу и успокоить его. Царь и собирался это сделать, но его родственники и особенно великий князь Владимир Александрович категорически возражали. Именно великий князь руководил войсками 9 января. Накануне на заседании совета министров охранное отделение представило будущее шествие как мирную депутацию, с семьями, иконами,  царскими портретами. Но все-таки войска решено было вызвать, они заняли ночью позиции на улицах близ дворца.Утром 9 января, морозным днем, толпы рабочих двинулись к царскому дворцу. В гуще с высоко поднятым крестом шествовал Гапон. Рядом с ним держался Ротенберг. К 11 часам манифестация достигла речки Таракановки. Мост был занят солдатами. Показался кавалерийский разъезд. Толпа расступилась и сомкнулась вновь. Тогда рота, охранявшая мост, направила на людей ружья. Прозвучал рожок, и грянул залп. Видимо, солдаты приняли звук рожка за сигнал к действию. Послышались крики, стоны. Толпа шарахнулась назад, оставив на снегу убитых и раненых. Прозвучал второй залп. Рутенберг уже при сигнале рожка повалил Гапона на снег. Опытный террорист, он был готов ко всему. ― Жив? ― Жив,— прошептал Гапон. Они побежали свободными улицами, и в каком-то дворе Рутенберг, вынув из кармана ножницы, остриг Гапону волосы и бороду. Гапон снял рясу. Рутенберг привел его, рыдающего, на квартиру Максима Горького. Там Гапон отсиделся некоторое время, и его переправили за границу. Уже вечером, успокоившись, он сочинил воззвание к народу, где поднимал «братьев, спаянных кровью», к восстанию. Оно было отпечатано в огромном количестве и распространялось эсерами по всей России. Перед самим дворцом тоже собралась толпа. После неоднократных требований разойтись командир дал приказ стрелять. Итоги «кровавого воскресенья» — 130 убитых и около 300 раненых. За границей Гапона встречали как героя. Он предпринял попытки объединить под своим началом левые партии, но это, конечно, было смешно. Гапон составлял революционные воззвания, отправлял их в Россию. За книгу воспоминаний «История моей жизни» он получил довольно много денег. К тому же, деньгами ему помогали разные партии. Гапон стал навещать Монте-Карло, кутить... Появились и девочки... О. Минор рассказывал, как они с Гапоном сидели на балконе гапоновской квартиры в Женеве, и пришел Ленин. Он отозвал Гапона, они пошептались, и Гапон, вынув из бумажника пачку денег, отдал ее Ленину. Тот ушел, очень довольный. Воспользовавшись амнистией 1905 г., Гапон приезжает в Россию. Установив контакт с департаментом полиции, он, получив 30 тысяч рублей, начинает создавать рабочие организации. Но ему не повезло: кассир сбежал с деньгами. Полиция требовала от Гапона сведений о «Боевой организации», но их у запутавшегося «народного вождя», увы, не было. И Гапон предложил полиции подкупить Рутенберга, который, как он полагал, знал много. Гапон запросил у департамента пятьдесят тысяч: по двадцать пять — себе и Рутенбергу. Но полиция уже разочаровалась в Гапоне, и он не получил ничего. Эсерам все явственнее становится провокаторская роль Гапона. Азеф от имени ЦК предлагает Рутенбергу ликвидировать его. Может быть, Азеф боялся, что Гапон узнает об участии Азефа в убийстве Плеве и великого князя Сергея Александровича? Революционный суд должен был состояться в Териоках на даче. — Если это все правда, что вы говорите,— заявили Рутенбергу рабочие,— то мы его убьем без решения партии. Он нас вел, мы за ним шли и ему верили... Но мы боимся, что темная рабочая масса обвинит нас, как действующих под давлением врагов Гапона. Он — герой в их глазах, и они только тогда не будут иметь сомнений в его предательстве, когда мы, рабочие, в этом лично убедимся. Приехал Гапон. Они с Рутенбергом отправились в лес кататься. Вместо извозчика сидел один из рабочих. Гапон был откровенен. От имени полиции он обещал Рутенбергу большие деньги, уверял, что в партии ни о чем не догадаются... Так рабочие убедились в предательстве Гапона. Оставалось провести приговор восполнение. В Озерках, пригороде Петербурга, наняли дачу. Рабочие спрятались в одной из комнат. Рутенберг встречал Гапона. —Вот это я понимаю! — воскликнул тот.— Ты всегда такое место найдешь, что ни одна собака не догадается! По словам одного из сидевших в соседней комнате, дело происходило так. Двадцать пять тысяч — хорошие деньги,— говорил Гапон.— И потом Рачковский прибавит еще. Нужно сперва выдать четырех человек из «Боевой организации». ― А если мои товарищи узнают? — спросил Рутенберг. ― Они ничего не узнают. Поверь мне, Рачковский — такой умный человек, что он сумеет все это устроить. Уж на него можно положиться. Свидетель из соседней комнаты разбирал не весь разговор, но и этого было достаточно. |