Пётр Кошель История российского терроризма

• Название: Пётр Кошель История российского терроризма
• Дата: 20.07.2022
• Размер: 1.14 Mb.
• Имя файла: istoriya-rossijskogo-terrorizma_RuLit_Me_716671.doc
• Тип: Книга; #633919
• страница: 13 из 15

—Знакомо ли вашему величеству имя Григория Распутина?

Царя вопрос насторожил:

—Да, государыня рассказала мне, что она несколько раз встречала
его у Вырубовой. Это, по ее словам, очень интересный человек: стран­ник, много ходивший по святым местам, хорошо знающий Священное писание, и вообще человек святой жизни...

Царь лукавил. Он уже встречался с Распутиным. Под давлением Столыпина Николай Александрович признался:

—Действительно, государыня уговорила меня встретиться с Рас­путиным, и я видел его два раза... Но почему, собственно, это вас интересует? Ведь это мое личное дело, ничего общего с политикой не имеющее. Разве мы, я и моя жена, не можем иметь своих личных знакомых? Разве мы не можем встречаться со всеми, кто нас инте­ресует?

Князь Юсупов считал, что Распутин обладал гипнотической силой, благодаря которой возымел совершенное влияние на царицу и через нее влиял на царя.

Вот, к примеру, один из монологов Распутина:

—У царя я человек свой... вхожу без докладу. Стукотну, вот и все.
А ежели два дня меня нету, так и устреляют по телефону!.. Григория
Ефимовича дожидаются. Вроде я у них как примета. Все меня уважают.
Хороша царица, баба ничего. И царенек хорош. И все ко мне... Вот раз,
значит, я приехал и прямо к царю. Дверь раскрываю, Николай Нико­лаевич там был, великий князь. Не любит меня, зверем смотрит. А мне ничего. Я к нему злобы не питаю. Сидит он, а меня увидел — уходить собирается. А я ему: посиди, говорю, чего уходить — время раннее. А он-то, значит, царя соблазняет, все на Германию его наговаривает. Ну а я и говорю: кораблики понастроим, тоды и воевать, а теперь, выхо­дит, не надо. Рассерчал Николай Николаевич, кулаком по столу и кри­чит. Ну а я ему: кричать-то зачем. Он царю: ты бы его, говорит, выгнал. А я царю объясняю, что я правду знаю и все наперед скажу и что еже­ли не гоже Николаю Николаевичу со мною в одной комнате, то пускай сам уходит. Христос с ним. Вскочил Николай Николаевич, ногою топ­нул и прочь. Дверью потряс крепко.

Распутин набирает силу. Он уже через императрицу назначает ми­нистров, проворачивает торговые операции, берет за услуги огромные взятки.

А царица пишет супругу в Ставку:

«Наш Друг (Распутин) просил же тебя закрыть думу, Аня (Вырубо­ва) и я тебе об этом писали. Будь императором. Будь Петром Великим, Иоанном Грозным, императором Павлом... Львова — в Сибирь, Гучкова, Милюкова, Поливанова — тоже в Сибирь...»

Столыпин приказал арестовать Распутина и выслать в администра­тивном порядке. Но Распутин стал избегать обстановки, в которой можно было арест произвести, редко выбирался из великокняжеского дворца, где его привечала великая княгиня «черногорка» Милица Ни­колаевна.

Поведению и деятельности Распутина радовались только революци­онеры, полагая: чем хуже — тем лучше. Распутин компрометировал царскую власть — и тем был хорош.

Столыпин рассказывал председателю думы М. Родзянко о приходе к нему Распутина: «Он бегал по мне своими белесоватыми глазами и произносил какие-то загадочные и бессвязные изречения из Священ­ного писания, как-то необычно разводил руками, и я чувствовал, что во мне пробуждается непреодолимое отвращение к этой гадине, сидя­щей напротив меня. Но я понимал, что в этом человеке большая сила гипноза и что он производил довольно сильное, правда, отталкивающее впечатление...»

То же повторилось и с преемником Столыпина Коковцевым: «Когда Распутин вошел в мой кабинет и сел в кресло, я был поражен оттал­кивающим выражением его глаз. Глубоко сидящие и близко располо­женные, они долго не отрывались от меня, Распутин отводил их, как бы пытаясь произвести определенное гипнотическое воздействие. Ког­да подали чай, Распутин схватил полную руку печенья, опустил его в чай и снова остановил на мне свои рысьи глаза. Мне надоели его по­пытки гипнотизирования, и я сказал ему несколько резких слов, на­сколько это бесполезно и неприятно пялить на меня глаза, потому что это не оказывает на меня ни малейшего воздействия».

Царь уезжал отдыхать в Крым, и Распутин уже было устроился в царском поезде, но разозленный генерал Джунковский выкинул его по дороге. Пришлось Распутину добираться до Ялты своим ходом и оста­навливаться в гостинице. Ялтинский градоначальник генерал Думбадзе вызвал пристава.

— Распутина из Ялты живым не выпускать.

Распутин, однако, из гостиницы почти не выбирался, сосредоточив­шись на крымской мадере, до которой был большой охотник. Его за­манивали на пикник, но не вышло.

Более удачливым было покушение на Распутина Хионии Гусевой. Она выглядела нищенкой, да, собственно, ею и была, вся в струпьях, с провалившимся носом. Бывший друг Распутина, а потом его лютый враг иеромонах Илиодор благословил Хионию. В селе Покровском, когда Распутин доставал милостыню из кошелька, она ударила его но­жом. Распутин телеграфировал в царский дворец: «Каката стерва пыр­нула в живот. Грегорий».

1 7 декабря 1916 г. по Петрограду разнеслась весть о смерти Рас­путина. Действительно, на берегу Невки нашли его калошу. Полиция привезла водолазов и подо льдом нашли «старца». Труп, конечно, был замерзшим. В голове и груди — огнестрельные раны. Полиция собира­лась отправить тело в Петропавловскую больницу, но градоначальник приказал отвезти его в Военно-медицинскую академию, где сделали вскрытие и бальзамирование. Сердце вынули и положили в отдельный сосуд. Все это производилось по велению императрицы.

Потом епископ Исидор совершил заупокойное богослужение, и ночью цинковый гроб увезли. Считалось, что его отправили на родину Распутина...

Покушение на «старца» зародилось, собственно, после речи В. Пуришкевича, одного из лидеров «Союза русского народа», в Государст­венной думе. Он очень красочно обрисовал ситуацию при царском дво­ре, выразив, по его мнению, «что чувствуют русские люди, без разли­чия партий, направления и убеждений». Речь вызвала большой резо­нанс, но практически на нее откликнулся один человек, попросивший Пуришкевича о встрече — князь Феликс Юсупов, граф Сумароков-Эльстон. Это был русский аристократ, 30 лет.

Ваша речь не принесет тех результатов, которых вы ожида­ете,— сказал князь Пуришкевичу.— Государь не любит, когда давят на его волю, и значение Распутина, надо думать, не только не умень­шится, но, наоборот, окрепнет, благодаря его безраздельному вли­янию на Александру Федоровну, управляющую фактически сейчас государством...


― Что же делать?

—Устранить Распутина,— медленно проговорил Юсупов.
Пуришкевич покивал головой:

― Хорошо сказать, а кто возьмется за это, когда в России нет ре­шительных людей, а правительство, которое могло бы это выполнить само, держится Распутиным и бережет его, как зеницу ока.

― Люди в России найдутся, и один из них перед вами.

Так образовался заговор, участниками которого стали, кроме Пу­ришкевича и Юсупова, великий князь Дмитрий Павлович, оба сына ве­ликого князя Александра Михайловича, братья жены Юсупова. Пуриш­кевич привлек доктора Лазаверта, начинившего пирожные ядом.

Распутин очень заинтересовался молодой петербургской красави­цей-графиней Юсуповой. Из-за нее он и выбрался в дом к Юсупову.

Итак, была приготовлена комната в таком виде, будто дамы толь­ко что выбежали, испугавшись Распутина; пирожные и мадера полны цианистого калия. Завели граммофон. Юсупов и Лазаверт привезли в автомобиле Распутина. Юсупов стал развлекать гостя, а остальные затаились наверху. Шли минуты. Ничего не происходило. Вышел Юсупов:

—Представьте, господа, ничего не выходит, это животное не пьет

и не ест, как я ни предлагаю ему обогреться и не отказываться от мо­его гостеприимства. Что делать?

Дмитрий Павлович пожал плечами:

― Возвращайтесь, Феликс, обратно, попробуйте еще раз...

Прошло полчаса. Вдруг послышалось хлопанье пробок.

― Пьют,— прошептал Дмитрий Павлович.— Теперь недолго.

Шли минуты. Опять вышел Юсупов:

—Невозможно! Он выпил две рюмки с ядом, съел несколько пирожных, и — ничего, решительно ничего. Ума не приложу, как нам быть, тем более что он уже забеспокоился, почему графиня не выходит к нему так долго...

Решили Распутина застрелить. Несколько револьверных выстрелов Юсупова — и все было кончено.

Теперь нужно было вывезти тело.

Пока заговорщики обсуждали что и как, Распутин очухался.

Пуришкевич увидел его уже бегущим по двору к воротам. Собаки подняли страшный лай, пытаясь вцепиться в «старца». Пуришкевич по­бежал за ним и выстрелил несколько раз. Распутин упал и задергал го­ловой. Он лежал на снегу, скребя его руками, пытаясь ползти. Ему связали ноги и руки и выкинули из автомобиля в реку близ Ка­менного острова.

Заговорщики добрались по телефону до министра юстиции и, при­ехав к нему в половине седьмого утра, объявили об убийстве ими Рас­путина.

Могилу «старца» обнаружили в 1917 г. под строющейся часовней в Царском Селе. Толпа вырыла гроб, и в грузовике его перевезли в Петроград. Там гроб думали ночью зарыть у Выборгского шоссе, но солдаты, случайно узнавшие что к чему, разожгли огромный костер и, вытащив тело, бросили его в огонь.

Позже А. Керенский скажет знаменательную фразу: «Без Распути­на не могло появиться Ленина».

Пуришкевич, борясь с большевиками, умер в 1920 г. на юге России от тифа.

Князь Феликс Юсупов скончался в преклонном возрасте под Парижем, почти нищим. Он подал иск к кинокомпании по поводу фильма «Распутин, безумный монах» и выиграл около трехсот тысяч долларов. Потом Юсупов пытался проделать то же с нью-йоркской телекомпанией, но проиграл. Неудачное вложение денег разорило его.

Великий князь Дмитрий Павлович после убийства был удален в Персию, в 1926 г. женился на богатой американке и стал торговать шампанским. Скончался в Швейцарии в 1941 г. в возрасте 50 лет.

У Распутина было две дочери. Старшая еще была жива в 1970-х годах. Она уехала из России и стала укротительницей львов.
* * *

Из газет 1925 г.:

«В Киеве арестован ряд провокаторов и охранников. Вот одна из наиболее ярких фигур — подполковник Киевского губернского жан­дармского управления Кринский, имеющий солидный послужной спи­сок. В 1903 г. Кринский вступил в отдельный корпус жандармов. До 1910 г. по его вине произошло множество арестов. Он разгромил бун­довскую организацию в Бердичеве. В 1906 г. им арестовываются 30 человек бундовцев, из них 15 отправляется в Сибирь. С еще большей энергией он в 1907 г. опять громит организацию, арестовав снова 30 человек, причем 25 товарищей было отправлено в Сибирь. Им же рас­крывается подпольная типография бундовцев. В 1905 г. Кринским бы­ли разгромлены социал-демократическая организация «Искра» в Бер­дичеве и группа эсеров. В 1905 г. он устраивает кровавую баню ра­бочим, вышедшим на улицы Бердичева протестовать по поводу расстре­ла лодзинских рабочих. Только за один 1905 г. им было посажено в тюрьму до тысячи человек. В 1906 г. им была раскрыта организация анархистов, часть из них пошла на виселицу, часть — на каторгу. Аре­стованный ГПУ Кринский сознался в целом ряде преступлений, совер­шенных им.

Другая фигура, как будто необычная в таких делах — раввин города Сквиры Киевской губернии Ямпольский. Раввином он состоял с 1887 г. до революции. Просвещая свою паству, он вместе с тем со­трудничал с жандармским полковником Лопухиным и сквирским исп­равником. Ямпольский освещал работу Бунда и сионистов. Им же была выдана бундовская организация во главе с Бодером в 1905 г. В архивах жандармского управления имеется ряд докладных записок этого раввина, в которых он вместе с выражением верноподданических чувств сообщает об известных ему еврейских организациях. В жандармском архиве обнаружен также ряд донесений за его личными подписями. В преступлениях своих Ямпольский сознался.

Сын управляющего одного из сахарных заводов В. Ф. Габель, в быт­ность свою студентом Киевского политехнического института, вошел в партию социалистов-революционеров. В связи с работой военной ор­ганизации партии и восстанием 1907 г. Габель был арестован и Киев­ским военно-окружным судом осужден на 2 года и 8 месяцев катор­жных работ, с последующим поселением в Сибири. Срок каторги Га­бель отбывал в Смоленской каторжной тюрьме. Здесь он являлся одним из каторжан, ведавших сношениями с волей через тюремных служащих — фельдшера и писаря. Секрет этих совершенно конспира­тивных сношений состоял в особом способе проявления написанного химическими чернилами. Способ этот был, конечно, известен Габелю, и вот он, дабы снискать благорасположение к себе царской охранки, выдал его смоленским жандармам, в результате чего тюремные сно­шения политических заключенных с волей прекратились, в городе про­изведены были повальные обыски, а по отношению к некоторым ка­торжанам тюремщики приняли «исправительные меры». По вине Табе­ля последовал провал смелого плана побега группы политзаключенных. Помимо того, Габель сообщил охранке ряд сведений, имеющих отно­шение к покушению на графа Воронцова-Дашкова, убийству на воле провокатора и прочее. С этого момента карьера Габеля как полезного деятеля охранки была обеспечена. На место ссылки в Иркутск он при­был уже как секретный сотрудник охранного отделения и в течение 1911— 1913 гг. за плату выполнял ответственные поручения иркутско­го жандармского управления, освещая деятельность различных революционных организаций. Пришел 1917 год. Габель — «старый революционер». Он тщательно скрывает свое прошлое провокатора, выпячи­вая на первый план революционные заслуги — каторгу, ссылку. Вплоть до ареста он занимал ряд ответственных постов в Иркутске и Красно­ярске, где был директором Всекобанка. Все это установлено губерн­ским судом, приговором которого Габель приговорен к высшей мере социальной защиты — расстрелу».
* * *

Обратимся к воспоминаниям наркома А. Луначарского: «20 июня 1918 года тов. Володарский, находившийся на Обуховском заводе, телефонировал Зиновьеву, что считает необходимым крайние усилия, чтобы уговорить обуховских рабочих не идти на стол­кновение с Советской властью, и для этого просил Зиновьева приехать на завод самому. Володарский хотел подождать Зиновьева на заводе. Тов. Зиновьев попросил меня поехать с ним вместе. Я, как и товарищ Зиновьев, пользовался некоторой популярностью среди петроградских рабочих. Однако нас не слушали, кричали, причем, конечно, делала это не масса, а при попустительстве ее (как я уже сказал, несомненно, враждебно к нам настроенной) кучка крикунов и смутьянов. Против нас, при поддержке этой кучки, выступали меньшевики и эсеры с са­мыми наглыми речами. Володарского на заводе мы не застали, он уже уехал. После того как мы полтора часа уговаривали рабочих не нерв­ничать и верить в твердость пути, по которому идет Советская власть, мы уехали и по дороге в селе Фарфоровом узнали, что Володарский убит».

Володарского убил рабочий-маляр Сергеев, страстно желавший совершить подвиг. Это его и привело в партию социал-революцио­неров.

Предполагалось остановить автомобиль Володарского. Ситуация упростилась: автомобиль сломался, и Володарский пошел пешком.

Член ЦК партии эсеров Семенов вспоминал:

«Для выяснения позиции Центрального Комитета по вопросу о прак­тическом проведении террора я беседовал с Гоцем. Гоц находил, что политический момент достаточно созрел для борьбы путем террора, считая, что убийство Ленина надо осуществить немедленно, что оно бу­дет иметь не меньшее значение, чем убийство Троцкого. Он предлагал убить первым того, кого будет легче убить технически. Я сказал Гоцу, что если ЦК намерен отказаться от актов после их совершения, как это было при убийстве Володарского, то я и мои боевики вряд ли со­гласимся продолжать террористическую работу».

Противостояние эсеров и большевиков становится все отчетливее. Образовался даже эсеровский фронт из Народной армии, чехословаков, оренбургского и уральского казачества. Надо сказать, что симпатии населения были на их стороне. Встречали с колокольным звоном.

Когда взяли Уфу, было избрано Учредительное собрание из 420 де­путатов. Двести из них — члены партии эсеров.

Объединенные войска овладели многими волжскими городами.

Председатель казанского совета Шейнкман укрылся в госпитале, но раненые выгнали его. Он бросился к своей любовнице, но квартира оказалась запертой. Тогда он сел во дворе, повязав лицо платком. Шейнкмана узнали, повели сквозь толпу озлобленного народа. На сте­не тюремной камеры он написал: «Сегодня меня расстреляют. Шей­нкман».
* * *

Телефонограмма «Во все районные комитеты РКП, во все районные советы, всем штабам Красной армии:

Около 3 часов дня брошены две бомбы в немецком посольстве, тяжело ранившие Мирбаха. Это явное дело монархистов или тех провокаторов, которые хотят втянуть Россию в войну в интересах англо-французских капиталистов, подкупивших и чехословаков. Мо­билизовать все силы, поднять на ноги все немедленно для поимки преступников. Задерживать все автомобили и держать до тройной проверки.

Предсовнаркома В. Ульянов (Ленин)».

Из показаний сотрудника германского посольства лейтенанта Мюл­лера 7 июля 1918 г.:

«...Вчерашнего числа, около 3 часов пополудни, меня пригласил пер­вый советник посольства доктор Рицлер присутствовать в приемной при приеме двух членов из чрезвычайной комиссии по борьбе с контр­революцией. При этом у доктора Рицлера имелась в руках бумага от председателя этой комиссии Дзержинского, которой двое лиц уполномачивались для переговоров по личному делу с графом Мирбахом, гер­манским послом. Войдя в вестибюль с доктором, я увидел двух лиц... Один из них смуглый брюнет с бородой и усами, большой шевелюрой, одет был в черный пиджачный костюм. С виду лет 30—35, с бледным отпечатком на лице, тип анархиста. Он отрекомендовался Блюмкиным. Другой, рыжеватый, без бороды с маленькими усами... С виду также лет 30. Одет был в коричневый костюм и, кажется, в косоворотку цветную. Назвался Андреевым, а по словам Блюмкина, является пред­ставителем революционного трибунала.

Когда мы четверо уселись возле стола, Блюмкин заявил, что ему необходимо переговорить с графом по личному делу. Требование свое Блюмкин повторил несколько раз... Доктор Рицлер пошел за графом, и в скором времени вернулся с ним... Уж в малой приемной мне стало известно со слов Блюмкина, что визит их связан с процессом одного венгерского офицера графа Роберта Мирбаха; и когда на слова Блюм­кина посол ответил, что он не имеет ничего общего с упомянутым офи­цером, что это для него совершенно чуждо и в чем именно заключается суть дела, Блюмкин ответил, что через день будет это дело поставлено на рассмотрение трибунала.

Посол и при этих словах оставался пассивен; тогда сзади сидевший рыжеватый мужчина обратился к брюнету с замечанием: по-видимому, послу угодно знать меры, которые могут быть приняты против него. По-видимому, эти слова являлись условным знаком, так как брюнет вскочил со стула, выхватил из портфеля револьвер и произвел по не­скольку выстрелов в нас троих, начиная с графа Мирбаха, но промах­нулся. Граф выбежал в соседний зал, но его догнала пуля в затылок. Тут же он упал. Брюнет продолжал стрелять в меня и доктора. Я ин­стинктивно опустился на пол и когда приподнялся, то тотчас же раз­дался оглушительный взрыв от брошенной бомбы. Посыпались оскол­ки, куски штукатурки... Оба преступника успели скрыться через окно и уехать на поджидавшем их автомобиле. Выбежавшие из дверей подъ­езда слуги крикнули страже стрелять, но последняя стала стрелять слишком поздно и этим дала возможность скрыться безнаказанно убийцам. Скрываясь от преследования, злоумышленники забыли свой портфель с бумагами по делу графа Мирбаха и другими документами, бомбу в том же портфеле, портсигар с несколькими папиросами, ре­вольвер и свои две шляпы...»

Покушавшимися на германского посла были члены партии эсеров — заведующий секретным отделением отдела по борьбе с контрреволю­цией ВЧК Яков Блюмкин и фотограф этого отделения Николай Андреев. Подпись Дзержинского оказалась поддельной.

В этот же день вышло воззвание ЦК партии левых эсеров, проте­стовавших против заключения мира с немцами:

«Ко всем рабочим и красноармейцам!

Палач трудового русского народа, друг и ставленник Вильгельма граф Мирбах убит карающей рукой революционера по постановлению ЦК партии левых социалистов-революционеров.

Как раз в этот день и час, когда окончательно подписывался смер­тный приговор трудящимся, когда германским помещикам и капита­листам отдавалась в виде дани земля, золото, леса и все богатства трудового народа, когда петля затянулась окончательно на шее про­летариата и трудового крестьянства, убит палач Мирбах. Немецкие шпионы и провокаторы, которые наводнили Москву и частью воору­жены, требуют смерти левым социалистам-революционерам.

Властвующая власть большевиков, испугавшись возможных послед­ствий, как и до сих пор, исполняют приказы германских палачей.

Все на защиту революции.

Все против международных хищников-империалистов.

Вперед, работницы, рабочие и красноармейцы, на защиту трудового народа против всех палачей, против всех шпионов и провокационного империализма!..»

Николай Андреев — член партии левых эсеров, после разгрома эсе­ровского мятежа бежал на Украину, где умер от сыпного тифа.

Эсеровский мятеж начался довольно активно. В Москве был сразу занят большой район между Курским вокзалом и Варваркой, захвачены почтамт и телеграф. Но мятежников разбили. Сразу бы­ло расстреляно 13 человек, в том числе заместитель Дзержинского по ВЧК В. Александрович. Верховный ревтрибунал приговорил Блюмкина и Андреева к тюремному заключению на три года (их судили заочно). Руководители ЦК левых эсеров Спиридонова и Саблин осуждены на один год, и через день освобождены по амнистии.

Блюмкин сбежал на Волгу, потом перебрался в оккупированную немцами Украину, где участвовал в подготовке покушения на гетмана Скоропадского. В апреле 1919 г. он явился в киевскую ЧК с по­винной. Результатом этого было постановление ВЦИК: «Ввиду до­бровольной явки Я. Г. Блюмкина и данного им подробного объясне­ния обстоятельств убийства германского посла графа Мирбаха, пре­зидиум постановляет: Я. Г. Блюмкина амнистировать. Секретарь ВЦИК А. Енукидзе».

Обратимся же к этому объяснению Блюмкина, извлеченному из ар­хивов ВЧК—КГБ.

Он пишет:

«Подпись секретаря (т. Ксенофонтова) подделал я, подпись предсе­дателя (Дзержинского) — один из членов ЦК.

Когда пришел, там был товарищ председателя ВЧК Вячеслав Александрович; я попросил его поставить на мандате печать комиссии. Кро­ме того, я взял у него записку в гараж на получение автомобиля. После этого я заявил ему о том, что по постановлению ЦК сегодня убью гра­фа Мирбаха.

Из комиссии я поехал домой, в гостиницу «Элит» на Неглинном проезде, переоделся и поехал в первый дом Советов. Здесь, на квар­тире одного члена ЦК, уже был Николай Андреев. Мы получили сна­ряд, последние указания и револьверы. Я спрятал револьвер в порт­фель, бомба находилась у Андреева также в портфеле, заваленная бу­магами. Из «Националя» мы вышли около 2 часов дня. Шофер не по­дозревал, куда он нас везет. Я, дав ему револьвер, обратился как член комиссии тоном приказания: «Вот вам кольт и патроны, езжайте тихо; у дома, где остановимся, не прекращайте все время работы мотора, ес­ли услышите выстрел, шум, будьте спокойны».

Был с нами еще один шофер, матрос из отряда Попова, его привез один из членов ЦК. Этот, кажется, знал, что затевается. Он был воо­ружен бомбой. В посольстве мы очутились в 2 часа 15 минут. На зво­нок отворил немец-швейцар. Я плохо и долго объяснялся с ним на ло­маном немецком языке и наконец понял, что теперь обедают и надо подождать 15 минут. Мы присели на диванчике.

Через 10 минут из внутренних комнат вышел к нам неизвестный господин. Я предъявил ему мандат и объяснил, что являюсь предста­вителем правительства и прошу довести до сведения графа о моем ви­зите. Он поклонился и ушел. Вскоре, почти сейчас же, вслед за ним вышли 2 молодых господина. Один из них обратился к нам с вопросом: «Вы от товарища Дзержинского?» — «Да».— «Пожалуйста».

Нас провели через приемную, где отдыхали дипломаты, через зал в гостиную. Предложили сесть. Из обмена вопросами я узнал, что раз­говариваю только с уполномоченным меня принять тайным советником посольства доктором Рицлером, позже — заместителем Мирбаха и пе­реводчиком. Ссылаясь на текст мандата, я стал настаивать на необхо­димости непосредственного, личного свидания с графом Мирбахом. После нескольких взаимных разъяснений мне удалось вынудить док­тора Рицлера возвратиться к послу и, сообщив ему мои доводы, пред­ложить принять меня.

Доктор Рицлер почти тотчас же вернулся вместе с графом Мирба­хом. Сели вокруг стола; Андреев сел у двери, закрыв собой выход из комнаты. После 25 минут, а может, и более продолжительной беседы, в удобное мгновение я достал из портфеля револьвер и, вскочив, выстрелил в упор — последовательно в Мирбаха, Рицлера и переводчика. Они упали. Я прошел в зал.

В это время Мирбах встал и, согнувшись, направился в зал, за мной. Подойдя к нему вплотную, Андреев на пороге, соединяющем комнаты, бросил себе и ему под ноги бомбу. Она не взорвалась. Тогда Андреев толкнул Мирбаха в угол (тот упал) и стал извлекать револьвер. В ком­наты никто не входил, несмотря на то, что когда нас проводили, в со­седней комнате находились люди. Я поднял лежавшую бомбу и с силь­ным разбегом швырнул ее. Теперь она взорвалась необычайно сильно. Меня отшвырнуло к окнам, которые были вырваны взрывом. Я увидел, что Андреев бросился в окно. Механически, инстинктивно подчиняясь ему, его действию, я бросился за ним. Когда прыгнул, сломал ногу; Ан­дреев уже был на той стороне ограды, на улице, садился в автомобиль. Едва я стал карабкаться по ограде, как из окна начали стрелять. Меня ранило в ногу, но все-таки я перелез через ограду, бросился на панель и дополз до автомобиля. На улицу никто не выходил. Часовой, стояв­ший у ворот, вбежал во двор. Мы отъехали, развили полную скорость. Я не знал, куда мы едем. У нас не было заготовленной квартиры, мы были уверены, что умрем. Нашим маршрутом руководил шофер из от­ряда Попова. Мы были взволнованы и утомлены. У меня мелькнула ус­талая мысль: надо в комиссию... заявить. Наконец, неожиданно для са­мих себя очутились в Трехсвятском переулке в штабе отряда Попова. Сделаю короткое, но нужное отступление.

Думали ли мы о побеге? По крайней мере я — нет... нисколько. Я знал, что наше деяние может встретить порицание и враждебность правительства и считал необходимым и важным отдать себя, чтобы ценою своей жизни доказать нашу полную искренность, честность и жертвенную преданность интересам Революции. Перед нами сто­яли также вопрошающие массы рабочих и крестьян — мы должны были дать им ответ. Кроме того, наше понимание того, что называ­ется этикой индивидуального террора, не позволяло нам думать о бегстве. Мы даже условились, что если один из нас будет ранен и останется, то другой должен найти в себе волю застрелить его. Но напрашивается лукавый вопрос: а почему мы приказали шоферу не останавливать мотор? На тот случай, если бы нас не приняли и за­хотели проверить действительность наших полномочий, мы должны были скорей поехать в ЧК, занять телефон и замести следы попытки. Если мы ушли из посольства, то в этом виноват непредвиденный, иронический случай.

Я оказался раненным в левую ногу, ниже бедра. К этому прибави­лись полученные при прыжке из окна надлом лодыжки и разрыв свя­зок. Я не мог двигаться. Из автомобиля в штаб отряда Попова меня пе­ренесли на руках матросы. В штабе я был острижен, выбрит, переодет в солдатское платье и отнесен в лазарет отряда, помещавшийся на про­тивоположной стороне улицы.

С этого момента я был предоставлен самому себе, и все, что про­исходило 7 июля, мне стало известно только в больнице из газет и го­раздо позже, в сентябре,— из разговоров с некоторыми членами ЦК.

Я пережил в лазарете и сознательно помню только один момент — приезд в отряд тов. Дзержинского с требованием выдачи меня. Узнав об этом, я настойчиво просил привести его в лазарет, чтобы предло­жить ему меня арестовать. Меня не покидала все время незыблемая уверенность в том, что так поступить исторически необходимо, что Со­ветское правительство не может меня казнить за убийство германско­го империалиста. Но ЦК отказался выполнить мою просьбу. И даже в сентябре, когда июльские события четко скомпоновались, когда проводились репрессии правительства против левых эсеров и все это сде­лалось событием, знаменующим собою целую эпоху в Русской Совет­ской Революции, даже тогда я писал к одному члену ЦК, что меня пу­гает легенда о восстании и мне необходимо выдать себя правительству, чтобы ее разрушить.

При отступлении отряда Попова из Трехсвятского переулка я был забыт во дворе лазарета. Отсюда меня вместе с другими ране­ными увезла на автомобиле в первую городскую больницу одна неиз­вестная сестра милосердия. В больнице я назвался Григорием Беловым, красноармейцем, раненным в бою с поповцами. В больнице я проле­жал, кажется, до 9 июля. 9-го вечером мне был устроен моими вне­партийными друзьями, извещенными случайно о моем пребывании в больнице, побег. Я говорю побег потому, что больницам и лазаретам был отдан приказ, неизвестно откуда, не выпускать под угрозой рас­стрела ни одного раненого в эти дни. Я скрывался в Москве несколько дней — в лечебнице и частных квартирах. Кажется, 12-го я кое-как уехал и после полосы долгих скитаний попал в Рыбинск.

В Рыбинске я пробыл под фамилией Авербаха до последних чисел августа, вылечивая ногу. В начале сентября, очень нуждаясь, я работал под фамилией Вишневского в Кимрах, в уездном комиссариате земле­делия, давал уроки. Все это время я был абсолютно оторван от партии Она не знала, где я нахожусь, что со мною делается. В сентябре я слу чайно завязал сношение с ЦК, я обратился к нему с предложением спешно отправить меня на Украину в область германской оккупации для террористической работы. Мне было приказано выехать в Петроград и там выжидать отправки.

Я жил в окрестностях Петрограда очень замкнуто — в Гатчине, Царском Селе и др., занимаясь исключительно литературной работой собиранием материала об июльских событиях и писанием о них книг. В октябре я самовольно, без ведома ЦК, поехал в Москву, чтоб добиться скорейшей командировки на Украину. Недолго жил в Курске, и 5 ноября я был уже в Белгороде, в Скоропадчине. Я не могу не сказать нескольких слов о своей работе на Украине. По ряду причин мне нельзя еще говорить о ней легально, подробно. Скажу только следующее: я был членом боевой организации партии и работал г подготовке нескольких террористических предприятий против виднейших главарей контрреволюции. Такого рода деятельность продолжалась до свержения гетмана. При правительстве директории, в перу диктатуры кулачества, офицерства и сечевых стрелков я работал для восстановления на Украине Советской власти. По поручению партии организовал совместно с коммунистами и другими партиями ревкомы и повстанческие отряды, вел советскую агитацию, был членом нелегального Совета рабочих делегатов Киева — словом, посильно я служил революции».

Блюмкин вступил в РКП (б). В 1919— 1920 гг. он по заданию командования готовил восстание в деникинском тылу, был начальником штаба бригады. В 1920—1921 гг. Блюмкин учился в Военной академии РККА, после служил в секретариате Троцкого.

Бывший сталинский секретарь Бажанов вспоминал, как он попал домой к Блюмкину. Это была огромная четырехкомнатная квартира на Арбате, Блюмкин там жил один. Он считал себя выдающейся исторической личностью. Встретил гостей в красном шелковом халате, с длинной восточной трубкой. На столе лежал том Ленина, открытый на одной и той же странице.

В 1925 г. Блюмкина отправили на работу в ОГПУ Закавказья, он жестоко расправлялся с грузинами. Потом Блюмкин возглавил органы безопасности Монголии. В 1929 г. его послали резидентом ГПУ в Турцию для организации шпионажа и диверсий в странах Ближнего Востока. Любопытно бы взглянуть на его личное дело. Но, увы, оно до сих пор закрыто.

В Константинополе он встретился с Троцким, бывшим уже в эмиг­рации, и потом поддерживал с ним отношения через сына Троцкого Л. Седова, убитого позже чекистами в Париже. Блюмкин обещал Троцкому собрать материалы о работе того во время гражданской вой­ны и передать письма оппозиции.

Когда Блюмкин вернулся в Москву, его арестовали. В ноябре 1929 г. судебная коллегия ОПТУ постановила расстрелять Блюмкина «за повторную измену делу пролетарской революции и Советской вла­сти, за измену революционной чекистской армии».
* * *
Естественно, анархисты оказались в оппозиции к большеви­стской власти. И в оппозиции действенной. В ночь с 11 на 12 апреля 1918 г. последовало разоружение анархистских федераций и арест их руководителей.

Анархистские группы уходят в подполье. Образуются два центра: петроградско-московский и украинский. Второй находится в Харькове. Он назывался конфедерацией «Набат». На своей конференции набатовцы призывают к террору против большевиков, немцев, Скоропадского и Петлюры.

Конфедерация «Набат» тесно была связана с махновским движе­нием.

На Украине в это время творилась полная неразбериха: красные, белые, зеленые, кайзеровские войска, гетманцы... Летом 1918 г. раз­розненные отряды крестьян, спасающихся от мобилизации, бродят по лесам, нападают на хутора, подводы. Нестору Махно, прекрасно зна­ющему местные условия, удалось сплотить некоторые вокруг себя. Ведь в Гуляйполе за ним была слава революционера. Когда он вернулся после шестилетней отсидки, эйфория 1917 г. била ключом. Местные школьники дружно декламировали бывшему узнику царского самодер­жавия стихи:
Привет вам, страдальцы за счастье людей!

Привет вам, борцы за свободу!

Привет вам, добывшие мукой своей

Желанную волю народу!
Пошли к Махно и рабочие с рудников, и босяки. Когда в конце 1918 г. большевики поднимают на Украине восстание, Махно примы­кает к ним.

С приходом большевиков на Украине вводят продразверстку. Заби­рали все дочиста.

Советская власть издала декрет об учреждении на бывших поме­щичьих землях совхозов. В нем говорилось: «Уземотделы обязаны при­нять меры к возвращению самовольно захваченного живого и мертвого инвентаря и прочего имущества бывших нетрудовых хозяйств. Особен­но важные меры принимаются к возвращению племенного и рабочего скота и сложных машин...»

Все это и объединило украинскую деревню против новой власти. Ну а Махно без местной поддержки был ничто. Он со своими частями уходит в тыл Красной армии и поднимает там восстание. К нему из Харькова приезжают анархисты-идеологи: Аршинов, Волин-Эйхенбаум и Готман. Начинают выходить две газеты: «Путь к свободе» и «Голос махновца».

На съезде представителей махновских воинских частей и кресть­янских организаций принимается резолюция:

«Съезд протестует против реакционных приемов большевистской власти, расстреливающей крестьян, рабочих и повстанцев. Съезд тре­бует проведения правильного свободного выборного начала... Съезд требует замены существующей продовольственной политики правиль­ной системой товарообмена...

Съезд требует полной свободы слова, печати, собраний всем поли­тическим левым течениям...

Долой комиссародержавие! Долой однобокий большевистский со­вет!»

Троцкий на это отвечал в своей статье:

«Во имя победы — с анархо-кулацким развратом пора кончить и кончить твердо».

Под натиском Деникина Красная армия откатилась к северу. Махно, оказавшись у Деникина в тылу, начинает военные действия. Деникин, вынужденный бороться на два фронта, терпит поражение.

Формально Махно дал согласие подчиняться Реввоенсовету. Но, когда Фрунзе приказал ему направиться на Кавказский фронт, он, ко­нечно же, не подчинился. Действия армии Махно против новой власти носили террористический характер.

Из дневника учительницы, подруги жены Махно:

25/11-20 года. Поймали трех агентов по сбору хлеба. Их расстре­ляли.

2/III. Ночью сегодня хлопцы взяли два миллиона денег и сегодня выдано всем по 1000 рублей.

5/III. На ст. Васильевка Махно взорвал железнодорожный мост.

16/VIII. Захватив Миргород на полтора дня, махновцы расграбили все склады укродкома, уничтожили помещения советских организаций, убили 20 красноармейцев.

1 6/XII. На участке Синельниково-Александровск пущен под откос поезд — убито около 5 0 красноармейцев и коммунистов.

Махновский реввоенсовет делегирует своих представителей в Мо­скву, Ивано-Вознесенск, Тулу, Брянск и другие города для объеди­нения.

В Москву прибыли Ковалевич и Соболев, развернувшие сразу боль­шую работу. Московская группа провела несколько «эксов» на сотни миллионов рублей. Были ограблены отделения Народного банка на Су­харевской площади, на Таганке, Дмитровке.

25 сентября 1919 г. анархисты бросили бомбу в помещение Мо­сковского комитета ВКП/б/ в Леонтьевском переулке. Там в это время проходило совещание, было много народа. Шел девятый час вечера, все устали. В зале стоял гул. Председательствующий Мяс­ников то и дело успокаивал собравшихся. Вдруг раздался звон стекла и в окно что-то влетело. «Бомба!» Раздался взрыв. Снаряд упал у предпоследнего ряда, и никто из президиума собрания не погиб. Но среди раненых были Мясников, Бухарин, Ярославский, Стеклов... Всего ранено 55 человек, убито 12. Среди последних — секретарь Московского комитета Загорский, в честь которого потом переиме­новали Сергиев Посад.

В «Правде» появилась статья Бухарина, что взрыв организован ка­детами. Бухарин с негодованием повествует о белогвардейских злоде­ях-агентах.

На торжественных похоронах в колонном зале Дома Союзов вы­ступил Троцкий:

«Кто их убил — это знают все. Имена белогвардейского центра у всех перед глазами; там князья, бывшие бароны, сановники царизма, домовладельцы, кадеты, эксплуататоры всех мастей...»

Однако спустя шесть недель в «Правде» появилась статья о том, что взрыв организовали анархо-деникинцы(?), а еще позже, что эсеры и анархисты.

Анархисты в Москве действительно не прекращали своей работы. Сняв дачу в Краскове, делая там бомбы и печатая листовки, они час­тенько проводили в столице «эксы». Выделялся среди красковских анархистов Петр Соболев, мечтавший взорвать Кремль. У него уже бы­ло четыре пуда динамита, еще предполагалось изготовить сто двадцать. Именно Соболев бросил бомбу в Леонтьевском переулке.

Чекисты, в конце концов, на него вышли и пытались взять на улице. Соболев отстреливался, бросил бомбу и был убит вместе с Ковалевичем. Последний ведал финансами московских анархистов, платя им по 15 тысяч в месяц. Деньги шли от Махно и «эксов».

Третий организатор взрыва — эсер Черепанов. При аресте он от­крыто говорил о своей ненависти к большевикам, жалел, что не полу­чилось уничтожить руководство ВКП/б/. Его допрашивали лично Дзер­жинский и Лацис.

Чекисты напали на след и остальных. Газета «Известия» писала в декабре 11919 г.:

«За день до годовщины октябрьской революции МЧК установила, что анархистами подполья была месяц-два тому назад снята дача в дач­ном поселке Красково, верстах в 25 от Москвы. Немедленно туда был послан отряд в 30 человек, который рано утром оцепил дачу Горина. Бывшие в ней анархисты (шесть человек) встретили прибывших залпа­ми из револьверов и ручными гранатами. Ими было брошено более де­сяти бомб. Перестрелка продолжалась около двух с половиной часов. Затем анархисты зажгли адскую машину и взорвали дачу. Сила взрыва была громадна, дача целиком была поднята на воздух, затем она заго­релась и почти все время пожара происходили взрывы взрывчатых ма­териалов, находившихся на даче, поэтому мер по тушению пожара при­нять было невозможно. На месте пожарища были обнаружены трупы, остатки от типографского станка, оболочки бомб, револьверы и пр.». Среди погибших анархистов были две девушки.

В августе 1921 г. Махно, уходя от красных, с небольшим отрядом прорвался в Румынию. С этого времени начинается его мирная жизнь. Свои последние десять лет он с женой и дочкой прожил под Парижем. Жена работала прачкой в пансионе, Махно зарабатывал журнальными публикациями. Жили скудно. Из его некогда огромной армии в Пари­же никого не было, а белогвардейцы и петлюровцы с ним не знались, Западные анархисты время от времени помогали Махно деньгами, пе­чатали в своих журналах его статьи.

В мае 1926 г. в центре Парижа выходцем с Украины Шбарцбардом был убит Симон Петлюра — бывший глава украинской Центральной Ра­ды. Похоже, что Махно испугался. Он везде стал писать, что презирает антисемитизм, обратился «к евреям всех стран», договорился до того, будто он расстрелял известного атамана Григорьева за еврейские по­громы.

В 1934 г. Махно умер. О его последних днях жена вспоминала:

«Я зашла к нему в госпиталь. Он был уставший, измученный, осла­бевший, На мой вопрос «Ну как?» — ничего не ответил, только из глаз покатились слезы. Я тоже заплакала, нам больше не о чем было гово­рить, я поняла, что ему очень тяжело, что жизненные силы покидают его, что он уже больше не жилец на этом свете... Через пару дней мы его хоронили на кладбище Пер-Лашез. Тело его было сожжено в кре­матории, и урна с прахом замурована в стене».

Когда в 1945 г. советские войска пришли в Германию, где находи­лась вывезенная немцами жена Махно Галина Кузьменко, ее аресто­вали и осудили за участие в махновском движении на 10 лет. Она про­была в лагерях 8 лет и 9 месяцев. Освобожденная в 1954 г. по амнистии после смерти Сталина, жила вместе с дочерью в казахском городке Джамбуле, работая на хлопчатобумажном комбинате до пенсии.

Так, мало-помалу сошла на нет мощная волна русской анархии.
* * *
На Ленина, собственно, было два покушения. Правда, во второй раз покушавшиеся не знали, кто перед ними. Дело было в январе 1919 г. Москва наводнена бандитами. И днем, и ночью грабят людей, квартиры и магазины. Самая бесстрашная банда, кошельковская, на­считывала около ста человек. Она даже совершала налеты на ох­раняемые банки. Только в одну из ночей от нее погибли двадцать два милиционера.

Ленин с помощником и сестрой Марией Ильиничной ехали в Со­кольники на детский новогодний праздник. Уже недалеко от Соколь­ников навстречу машине бросились какие-то люди с оружием. Они ве­лели всем выйти из машины, отобрали у них деньги. Ленин лишился браунинга, бумажника и шубы. Налетчики сели в автомобиль и умча­лись. Темнело. Вождь остался стоять на снегу в пиджаке.

Подняли на ноги чекистов, милицию. Машину нашли ночью на Крымском мосту. Главаря банды Кошелькова убили только летом в пе­рестрелке. Поймать его было трудно: он носил с собой гранаты, кото­рые при малейшем подозрении сразу пускал в ход. В его кармане об­наружили ленинский браунин г

Более известен «выстрел в сердце революции» — летом 1918 г.

«Сообщение ВЦИК о покушении на председателя СНК В. И. Ленина.

Всем Советам рабочих, крестьянских, красноармейских депутатов, всем армиям, всем, всем, всем.

Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина. Роль тов. Ленина, его значение для рабочего движения России, рабочего движения всего мира известны самым широким кру­гам рабочих всех стран.

Истинный вождь рабочего класса не терял тесного общения с клас­сом, интересы, нужды которого он отстаивал десятками лет,

Тов. Ленин, выступавший все время на рабочих митингах, в пятницу выступал перед рабочими завода Михельсона в Замоскворецком рай­оне гор. Москвы. По выходе с митинга тов. Ленин был ранен. Задер­жано несколько человек. Их личность выясняется.

Призываем всех товарищей к полнейшему спокойствию, к усиле­нию своей работы по борьбе с контрреволюционными элементами.

На покушения, направленные против его вождей, рабочий класс от­ветит еще большим сплочением своих сил, ответит беспощадным мас­совым террором против всех врагов Революции.

Товарищи! Помните, что охрана ваших вождей в ваших собствен­ных руках. Теснее смыкайте свои ряды, и господству буржуазии вы нанесете решительный, смертельный удар. Победа над буржуазией — лучшая гарантия, лучшее укрепление всех завоеваний Октября, лучшая гарантия безопасности вождей рабочего класса.

Спокойствие и организация! Все должны стойко оставаться на сво­их постах. Теснее ряды!»

Подписано сообщение Я. Свердловым, которому вскоре на рабочем митинге отобьют почки.

В июне этого же года членом «Боевой организации эсеров» Серге­евым был убит комиссар по делам печати, пропаганды и агитации Во­лодарский. Через несколько дней застрелен председатель Петроград­ской ЧК Урицкий.

В известном фильме «Ленин в 1 8-м году» показано, как Ильич вы­ступал на заводе Михельсона. Освещенные улыбками, с энтузиазмом слушают рабочие, бурно аплодируют. Есть там эпизод, когда они рвут­ся к задержанной террористке, стремясь ее растерзать.

На самом деле все было не так.

Голодные, измученные войной люди слушали Ленина угрюмо. Они пытались задавать ему вопросы, но он не обращал внимания, делал вид, что не слышит:

«Тайные договоры французской республики, Англии и прочей демократии нам воочию доказали сущность и подоплеку...»

Выступив, Ленин поспешил к автомобилю. Многие бросились к не­му, но вовсе не с восторгами. Женщины жаловались на заградотряды: отбирают продукты. Ленин слушал молча, явно недовольный задерж­кой. В этот момент прозвучали выстрелы. Ленин упал. Люди в панике бросились прочь.

Вот что показывал на следствии помощник комиссара пехотной ди­визии Батулин, тоже бывший на митинге:

«Подойдя к автомобилю, на котором должен был уехать тов. Ленин, я услышал три резких сухих звука, которые принял за обыкновенные моторные звуки. Вслед за этими звуками я увидел толпу, разбегавшу­юся в разные стороны, и тов. Ленина, неподвижно лежавшего лицом к земле. Я понял, что на жизнь Ленина совершено покушение. Чело­века, стрелявшего в него, я не видел. Я не растерялся и закричал: «Де­ржите убийцу товарища Ленина!» И с этими криками выбежал на Серпуховку, по которой одиночным порядком и группами бежали в раз­личном направлении перепуганные выстрелами в общей сумятице лю­ди... Добежав до так называемой «стрелки» на Серпуховке, я увидел двух девушек, которые, по моему мнению, бежали потому, что позади них бежал я и другие люди.

В это время позади себя, около дерева, я увидел с портфелем и зонтиком в руках женщину, которая своим странным видом остановила мое внимание. Она имела вид человека, спасающегося от преследо­вания, запуганного и затравленного. Я спросил эту женщину, зачем она сюда попала. На эти слова она отвечала: «А зачем вам это нужно?» Тогда я, обыскав ее карманы и взяв портфель и зонтик, предложил идти за мной. В дороге я ее спросил, чуя в ней лицо, покушавшееся на товарища Ленина: «Зачем вы стреляли в товарища Ленина?». Она ответила: «А зачем вам это нужно знать?» Это меня окончательно убедило в покушении женщины на товарища Ленина... В военном ко­миссариате Замоскворецкого района эта задержанная мною женщина на допросе назвала себя Каплан и призналась в покушении...»

Одна пуля раздробила Ленину плечевую кость, другая вошла сза­ди со стороны лопатки, пробила легкое и засела спереди шеи под кожей.

Начались допросы Фанни Каплан — вечером, ночью, потом назавт­ра. Допрашивали по отдельности заместитель Дзержинского Петерс, председатель московского ревтрибунала Дьяконов, чекисты Скрипник, Кингисепп, нарком юстиции Курский.

Фанни Каплан родилась в 1886 г. на Волыни в семье раввина. В 1911 г. семья уехала в Америку, Фанни осталась. Уже в во семнадцать лет она была членом киевской анархистской организации. В 1906 г. ее судит военно-полевой суд. Характеристика Фанни выгля­дит так: еврейка, 20 лет, без определенных занятий, личной собствен­ности не имеет, при себе денег один рубль.

За изготовление, хранение и ношение взрывчатых веществ «с про­тивной государственной безопасности и общественному спокойствию целью» ее лишили всех прав состояния и сослали в каторжные работы без срока.

«Я готова пожертвовать собой для воли и счастья народа!» — зая­вила Каплан на суде.

Начальнику этапа было рекомендовано приглядывать за осужден­ной особой, как говорится, неадекватного поведения.

Отправили ее в Забайкалье. Ни одной просьбы о помиловании Каплан не написала. Болела, несколько раз лежала в больнице. Слеп­ла на истерической почве — так указано в медзаключении. Читала она с лупой.

Срок ей сократили до двадцати лет. Но грянула Февральская рево­люция, и Каплан вышла на свободу. На каторгу она попала анархист­кой, но знакомство с Марией Спиридоновой и Анной Пигит сделало из нее истовую социал-революционерку.

После каторги Фанни месяц жила в Москве у Пигит, потом лечи­лась в Крыму в санатории для политкаторжан. Она осталась в Симфе­рополе заведовать курсами подготовки работников волостных земств. Октябрьскую революцию Каплан приняла враждебно. Как все социа­листы-революционеры, она была за Учредительное собрание, против мира с Германией. На крымских митингах она называла Ленина немец­ким шпионом.

Еще в санатории Каплан познакомилась с младшим братом Ленина Дмитрием Ульяновым. Тот помог ей с устройством на работу, а потом с поездкой в Москву.

К тому времени, в начале 1918 г., партия правых эсеров не была еще официально запрещена, но многих ее активистов арестовали. За­крыли газеты. Большевики действовали силой. Ленин для эсеров был душителем свободы почище самодержавия.

Врач Б. Вейстрод:

«Владимир Ильич сам ясно сознавал свое тяжелое положение, ког­да он, попросив остальных врачей выйти, задал мне вопрос: