Пётр Кошель История российского терроризма
 Скачать 1.14 Mb.
|
|
Пётр Кошель История российского терроризма Пётр Кошель История российского терроризма Москва Голос 1995 Тираж 10 000 ISBN 5-7117-0111-8 Эта книга ― о зарождении и действии террора в России. Рассказывается о покушениях на протяжении всей русской истории, даются характеристики террористов. * * * Еще Фома Аквинский оправдывал казнь тиранов их подданными, если того требовала государственная необходимость во имя спасения гражданственности. Флорентийский богослов Антонин высказывался за полную дозволительность сыну убить отца, монаху—своего настоятеля, угнетенному — угнетателя, раз очевидна польза от такого насильственного устранения вредного обществу лица. Политический терроризм приветствовал Пушкин, воспевая мангеймского студента Карла Занда, убившего ножом русского консула Коцебу. Русские народовольцы не раз цитировали в своих разговорах слова Сен-Жюста: «Каждый человек имеет право убить деспота, и народ не может отнять этого права ни у одного из своих граждан». И Робеспьер утверждал, что «право казнить тирана совершенно тождественно с правом низложить его. Как то, так и другое производится одинаково, без всяких судебных формальностей». Ссылаясь на Прудона, пришедший в ужас от прокламации «Молодой России» из группы Зайончевского и Аргиропуло, призывавшей народ «взять в топоры всю императорскую Россию» и двинуть на Зимний дворец, выступил с несколькими статьями против террора Герцен. А Чернышевский, например, против террора вообще-то не возражал, отмечая, что покушение Орсини на Наполеона явилось решающим фактором для императора при решении защитить итальянский народ от австрийцев. Народоволец Лев Тихомиров, ставший сторонником сильной монархии, на вопрос «почему я перестал быть революционером?» одним из поводов называл террор, поскольку он, «как система борьбы, или бессилен, или бесполезен. Он бессилен, если у революционеров нет средств низвергнуть правительство, он излишен, если эти средства есть». Л. Толстой «неразумение» терроризма видел в том, что «не убивать надо Александров, Вильгельмов, Николаев, Гумбертов, а перестать поддерживать то устройство общества, которое их производит своим эгоизмом и одурением». Сами террористы нисколько не сомневались в избранном пути. Но и они никогда не ставили террор выше всего. Особенно это прозвучало на процессе 16-ти и Зинаиды Коноплянниковой. За неделю до петли А. Квятковский говорил на суде: «Чтобы сделаться тигром — не надо им быть по природе. Бывают такие общественные состояния, когда агнцы становятся ими. Политические убийства вызваны страшным, жестоким отношением к нам, революционерам; они вызваны массой загубленных молодых сил по разным тюрьмам, в централках, на каторге, они вызваны казнями десятков наших товарищей. Полная невозможность какой бы то ни было общественной работы вынудила русскую революцию, по своим целям самую гуманную, самую человечную, пойти на такие дела, которые противны, по своему существу, самой натуре человека». Когда Коноплянникову спросили, кто ей дал право убивать, она возразила: «А кто дал вам право веками держать нас в невежестве, в нищете, ссылать, вешать, расстреливать? Вы сами захватили его по праву сильного, санкционировали его вами же выдуманными законами. А теперь идет новое народное право, которое безусловно справедливее вашего бесчеловечного права. Вы объявили этому грядущему праву борьбу не на живот, а на смерть, и потому мы отражаем вас тоже с оружием в руках». Античным террористам Гармодию и Аристогитону, убившим царя Гиппарха, современники поставили памятник. После 1917 г. в России тоже стали ставить памятники террористам, называть их именами улицы. Новой власти требовались свои герои. Не будем, однако, вдаваться в античность, хотя можно бы еще вспомнить библейского Каина, убившего своего брата Авеля, или Юдифь, отрубившую голову вражескому военачальнику... Обратимся к русской истории. * * * Первыми святыми, канонизированными церковью, были князья Борис и Глеб, павшие жертвой политического преступления. Великий князь Владимир, хотя и усыновил племянника Святополка, но не любил его. По летописным сведениям, Святополк, княживший в Турове, был женат на дочери польского короля и хотел при его содействии отделиться от Руси. Обрадованный кончиной дяди, он созвал киевлян, щедро одарил их из казны и объявил себя великим князем. Законный же наследник, сын Владимира князь Борис находился в походе. Дружина сказала ему: «Князь, с тобою воины отца твоего! Поди в Киев и будь великим князем!» Борис отвечал: «Могу ли поднять руку на брата старейшего? Он должен быть мне вторым отцом». Такой ответ показался воинам малодушным и они оставили своего князя, перейдя к Святополку. Борис с немногими слугами находился в шатре на берегу Альты, когда ночью подкрались убийцы, посланные Святополком. Они ворвались в шатер и пронзили Бориса копьями. У князя был любимый слуга-венгр, носивший на шее золотую гривну. Убийцы не могли ее снять и отрубили для этого у несчастного голову. Имена убийц сохранились в летописной памяти: Путша, Талец, Елович и Ляшко. Они завернули тело Бориса в холст и привезли к Святополку. Тот, увидев, что князь еще дышит, велел двум варягам прикончить его: они вонзили меч в сердце юноши. Святополк отправил гонца к другому сыну Владимира — Глебу, жившему в Муроме, с известием, что его отец болен. Глеб отправился в Киев, но в пути на него и малую дружину напали посланцы Святополка, Глеба убили, и его тело несколько дней лежало на берегу реки Смядыни под Смоленском. Потом двоих братьев похоронили вместе в Вышегородской церкви. Святополк торжествовал. Он уже видел себя единственным владетелем русских земель. У карпатских гор его слуги догнали и убили древлянского князя Святослава. Но на пути злодея встал князь Ярослав из Новгорода, и в сражении у Днепра войска Святополка были разбиты. Святополк, бежав, обратился за помощью к своему тестю — польскому королю, который, набрав наемников — немцев, венгров, печенегов — подошел к Бугу. Небольшое войско Ярослава не могло противостоять такой громаде и было разбито. Ярослав впал в отчаяние, но новгородцы сказали ему: «Государь, мы хотим и можем еще противиться королю польскому!» Они собрали денег и позвали варягов. Между тем по Киевской Руси хозяйничали поляки. Святополк, желая править единолично, приказал градоначальникам убить всех поляков. К Киеву подходил Ярослав. Святополк бежал к печенегам, прося у них защиты. Оба войска сошлись на берегах Альты. Шатер Ярослава стоял на месте пролитой крови Бориса. Три раза, по словам летописца, возобновлялась битва. Святополк обратился в бегство. Кончил он свою жизнь «в пустынях Богемских», проклятый русскими людьми. Летописи прозвали его Окаянным. * * * 20 апреля по старому стилю — день святого мученика младенца Гавриила. В этот день в церкви поется особо составленный кондак. Что же рассказывает нам «Житие святых»? В деревне Зверки Гродненской губернии жили православные крестьяне Петр Гавдель с женой Настасьей. В 1684 г. у них родился мальчик, названный Гавриилом. Когда ему было около шести лет, мать понесла обед мужу в поле. Арендатор-еврей Шутко, приласкав ребенка и посулив ему сладостей, увез мальчика в тайное место, где евреи, распяв Гавриила, кололи его шилом, пока не выпустили всю кровь, необходимую им для мацы. Тело выбросили в поле. «Житие» говорит, что собаки три дня бегали вокруг, отгоняя хищных птиц. Лай собак привлек внимание. Следствие нашло виновников. В каждом народе можно встретить фанатиков, изуверов. Возможно, существовала некая секта, которой для ритуальных действий необходима была кровь православных детей. «О сем, кто хощет пространее ведати, отсылаем до книг правных магдебургии Заблудовския»,— говорится в старинной записке. Мощи Гавриила были найдены через 30 лет нетленными и поставлены в церковном склепе. Когда случился пожар и церковь сгорела, мощи остались целыми. Огонь их не повредил, В 1755 г. мощи Гавриила перенесены в Слуцкий Свято-Троицкий монастырь, Гавриил канонизирован русской церковью, это один из наших святых. Покушение на жизнь ребенка — это одна из наиболее отвратительных форм терроризма. * * * В декабре 1761 г. скончалась императрица Елизавета Петровна. Процарствовала она 20 лет, за которые в общем-то в России ничего не произошло. Историк князь Щербатов, современник императрицы, писал: «Елизавета Петровна никакого просвещения не имела, не знала, что Великобритания есть остров. Она была веселого нрава, красавица, с рыжими волосами». За гробом покойной императрицы шел, спотыкаясь, новый царь, 33-летний Петр III. За ним — двор, вельможи, иноземные послы, вся похоронная процессия. Явно выпивший, Петр устроил себе забаву: он внезапно останавливался, и позади него останавливалась процессия. Потом пускался бегом догонять колесницу. Камергеры, державшие шлейф епанчи, не поспевали за ним. Епанчу раздувало ветром; Петр потешался. Народ дивовался, глядя на нового царя. Петр III, внук Петра I по его дочери Анне Петровне, в замужестве герцогини Голштинской, воспитание получил неважное. При рождении его назвали Карл-Петр-Ульрих, это уже в России он переименован в Петра Федоровича. Рос Петр сиротой — мать и отец умерли, и Елизавета забрала племянника к себе. Он, собственно, являлся наследником двух престолов — шведского и русского. Первыми его воспитателями были камердинеры отца. Елизавета приставила к Петру учителей, но толку, как оказалось, вышло мало. Учиться Петр не желал. Любимым его развлечением был кукольный театр. Екатерина, если только не выдумала, рассказывала, что Петр будил ее и заставлял играть с ним в куклы. Увлекался Петр еще военным искусством. Оно ему представлялось в виде системы ружейных приемов и шагистики. Петр все время проводил со своими лакеями, занимаясь военными упражнениями. Один иностранец писал, что в это время императорский двор приобрел вид и тон разгулявшейся казармы. В записках другого иностранца читаем: «Жизнь, которую ведет император,— самая постыдная: он проводит свои вечера в том, что курит, пьет пиво и не прекращает эти занятия иначе, как только в пять или шесть часов утра и почти всегда мертвецки пьяным». Император напивался уже до обеда, опорожнив несколько бутылок аглицкого пива, «до которого был превеликий охотник». Супругой русского царя была принцесса София Августа Фредерика из мелкого немецкого княжества. По принятии православия ей дали имя Екатерины Алексеевны. Она потом будет известна как Екатерина П. Императрица, конечно, превосходила своего супруга и по уму, и по воспитанию. А император пристрастился к скрипке и собакам. Псарню устроил возле спальни Екатерины. Император играл ночью на скрипке, собаки выли, Екатерина плакала от злости. А. Т. Болотов в своих записках рисует сцену, когда после обильных возлияний государь вышел с обедавшими в сад и там заставил всех играть, и «первейшие в государстве люди, украшенные орденами и звездами, угощали пинками друг друга... хохот, крики, биение в ладоши раздавалось вокруг. ..» Привыкший в детстве к обрядам лютеранской церкви, Петр смеялся над рясами и бородами русских священников, советовал убрать из церквей иконы и вообще намеревался в императорском дворце учредить протестантскую церковь. В Духов день он, например, ходил по храму и громко разговаривал, в то время как все молились. Когда стали на колени, Петр захохотал и вышел. Даже если списывать на пьянство, поведение не совсем нормального человека. Е. Дашкова так характеризует Петра: «Поутру быть первым капралом на вахт-параде, затем плотно пообедать, выпить хорошего бургундского вина, провести вечер со своими шутами и несколькими женщинами и исполнять приказания прусского короля — вот что составляло счастье Петра III, и все его семимесячное царствование представляло из себя подобное бессодержательное существование изо дня в день, которое не могло внушать уважение». Некоторые историки ставят в заслугу Петру III ряд указов. Будто бы он сам их сочинил или отец его любовницы граф Роман Воронцов с братом канцлером Михаилом да секретарем Волковым — не важно, суть в том, что указы прогрессивны. Но ведь как поглядеть. Зная влияние прусского двора на Петра III, можно допустить, что планы указов шли оттуда. Закон о вольности дворянской: дворянство освобождалось от единственной повинности — от службы. Дворянин становился более свободным и независимым от государства. Но, с другой стороны, не получая жалованья и милостей царских, он драл втрое со своих вотчин. Крестьянство беднело, а значит, и Россия. Ну и, наконец, «кадры, которые решают все». Указом о дворянской вольности расшатали государственно-бюрократические структуры. Вторым указом отобрали у монастырей и архиереев вотчины. Понятно, это вело к ослаблению церкви. А именно она объединяла русский народ. Была уничтожена Тайная канцелярия. Оно, может, и хорошо. А для разброда так даже очень. Император был немцем; более, чем русские, ему нравились голштинские земляки и прусские офицеры, ставшие его советниками. Идеалом он считал прусского короля Фридриха. Переворот 1762 г. был практически единодушным. У Петра III не нашлось защитников. Церковь его ненавидела. «Духовенство,— писал своему королю прусский посланник,— в отчаянии от указа, которым оно лишается своих владений и будет получать деньги на свое содержание». Гвардия, жившая до того привольно, попала под муштру голштинцев. «Ходят люди, а особливо гвардейцы, толпами, и въявь почти ругают и бранят государя». Неудивительно, что императором были недовольны почти все. В доме юной Дашковой организовался заговор, душой которого были братья Орловы. Собирались поджечь крыло нового дворца, когда император приедет в Петербург. В суматохе можно было убить Петра и бросить тело в огонь. Однако случайно был арестован один из заговорщиков лейтенант Пассек. Григорий Орлов, тогда артиллерийский капитан, дал знать императрице. Она в неброской карете рано утром отправилась из Петергофа в Петербург. Ее сопровождало всего трое человек. Направились прямиком в роты Измайловского полка, командир которого обещал солдатам за поддержку Екатерины различные награды и освобождение от намечавшегося похода. Полк принял тут же присягу императрице. Екатерина отправилась в центр города — молиться в церкви Казанской Богоматери. Вокруг храма собралась толпа. Солдаты бросились грабить дворец герцога Голштинского, разбили там все зеркала, взломали винный погреб. А в Зимнем уже составлялся манифест к народу. Гофмаршал Измайлов, которому Петр поручил наблюдать за супругой, решился к полудню войти в покои императрицы, но не обнаружил ее. Император же выехал из Ораниенбаума в Петергоф обедать. Не увидев Екатерины, он с досадой промолвил: — Теперь я хорошо вижу, что она хочет свергнуть меня с трона. Все, чего я желаю,— это либо свернуть ей шею, либо умереть прямо на месте. Император велел Никите Трубецкому и Алексею Шувалову: — Вам нужно быть в городе, чтобы успокоить ваши полки и удерживать их в повиновении мне. Отправляйтесь немедленно и действуйте так, чтобы вы могли когда-нибудь ответить за свои действия перед Богом. Генерал-фельдмаршалы отправились в Петербург и больше не появились, переметнувшись к Екатерине. Так же поступил и канцлер граф Воронцов. Он даже написал с одобрения Екатерины письмо о том, что Петербург на стороне императрицы, и Петру остается лишь подчиниться ей. Петр надумал ехать в Кронштадт. Все-таки крепость. Можно отсидеться. Снарядили галеру и яхту. Но в крепости уже знали о событиях, и Петра не пустили, пригрозив стрелять. Яхта, на которой был основной двор императора, развернулась и пошла в Петергоф. Галера с Петром отправилась в Ораниенбаум. Там император начал пить, торжественно сломал свою шпагу, заявив, что он всегда чувствовал себя голштинским офицером, а не русским царем. Он согласился отречься от престола, если Екатерина позволит ему жениться на Елизавете Воронцовой и выпустит их из России. Императрица прислала ему такое ручательство. Петр написал: «В краткое время правительства моего самодержавного Российским государством самым делом узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное, чтоб мне не токмо самодержавно, но и каким бы то ни было образом правительства владеть Российским государством. Почему и восчувствовал я внутреннюю перемену, наклоняющуюся к падению его целости и к приобретению себе вечного чрез то бесславия. Того ради помыслив, я сам в себе беспристрастно и непринужденно, чрез сие заявляю не токмо всему Российскому государству, но и целому свету торжественно, что от правительства Российским государством на весь век мой отрицаюсь, не желая ни самодержавным, ниже иным каким-либо образом правительства во всю жизнь мою в Российском государстве владеть, ниже оного когда-либо или чрез какую-либо помощь себе искать, в чем клятву мою чистосердечную пред Богом и всецелым светом приношу нелицемерно, все сие отрицание написав и подписав моею собственною рукою. Июня 29. 1762. Петр». Что же происходило дальше? Екатерина понимала, что выпускать Петра из России не стоит, Вот как она сама рассказывает об этом в письме к Станиславу Понятовскому в Польшу: «Я послала под начальством Алексея Орлова в сопровождении четырех офицеров и отряда смирных и избранных людей низложенного императора за 25 верст от Петергофа в местечко, называемое Ропша, очень уединенное и очень приятное, на то время, пока готовили хорошие и приличные комнаты в Шлиссельбурге. Но Господь Бог расположил иначе. Страх вызвал у него понос, который продолжался три дня и прошел на четвертый. Он чрезмерно напился в этот день, так как имел все, что хотел, кроме свободы. Его схватил приступ геморроидальных колик вместе с приливами крови в мозгу. Он был два дня в этом состоянии, за которым последовала слабость, и, несмотря на усиленную помощь докторов, он испустил дух. Я опасалась, не отравили ли его офицеры. Я велела его вскрыть. Но вполне удостоверено, что не нашли ни малейшего следа отравы. Он имел совершенно здоровый желудок, но умер от воспаления в кишках и апоплексического удара. Его сердце было необычайно мало и совсем сморщено». Что произошло в Ропше? Императора держали взаперти — никуда не выпускали. Орлов с офицерами пьянствуют в комнате Петра. Пиво табачный дым и карты. Спустя 34 года, через пять дней после смерти Екатерины, канцлер граф Безбородко достал из личной шкатулки императрицы записку. Пьяным, прыгающим почерком Алексея Орлова там было выведено: «Матущка милосердная Государыня. Как мне изъяснить, что случилось: не поверишь верному рабу своему; но как перед Богом скажу истину. Матушка, готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя. Но, Государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором (Барятинским); не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть да брата. Повинную тебе принесу и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил: прогневили тебя и погубили души на век». Для истории назову тех, кто был с Орловым и Барятинским: сержант гвардии Н. Энгельгардт, капрал конной гвардии Г. Потемкин, актер Ф. Волков, лейб-компанец артиллерии А. Шванович и Г. Теплов. Последний стал писателем, почетным членом Академии наук. Это он после убийства сочинил манифест, что Петр скончался от геморроидальных колик. За это Екатерина наградила его двадцатью тысячами рублей. Андреас Шумахер, советник датского посольства, утверждает в своих записках, что непосредственным убийцей был Шванович — то ли швед, то ли немец, задушивший императора ружейным ремнем. Потом, при Екатерине, его держали в Шлиссельбургской крепости. Сын Швановича стал помощником Пугачева. Гроб с телом императора привезли в Петербург в Александро-Невскую лавру. Две пустые, обитые черным комнаты. Проходя первую, посетители, ступая на порог, видели на возвышении гроб в окружении нескольких горящих свечей. На покойнике был надет старый голштинский мундир. Никаких орденских лент. Входившие кланялись и, не задерживаясь, выходили в другую дверь. Спустя три дня шесть пьяных асессоров отнесли тело в церковь и там его погребли простые монастырские служки. Без эпитафии и надгробия. * * * Конец сына Петра III и Екатерины был не лучше. Рождение Павла очень обрадовало бабушку Елизавету Петровну. Мать Екатерина увидела своего ребенка лишь через 40 дней и должна была только «украдкою наведываться об его здоровье, ибо просто послать спросить значило бы усомниться в попечениях императрицы и могло быть очень дурно принято». Так вспоминала Екатерина. Елизавета «поместила его у себя в комнате и прибегала к нему на каждый его крик; его душили излишними заботами... К нему приставили множество бестолковых старух и мамушек, которые своим излишним и неуместным усердием причинили ему несравненно больше физического и нравственного зла, нежели добра». Петр III сыном не интересовался. На шестом году к Павлу приставили воспитателя Никиту Панина. Наследника возят на придворные балы, обеды, приемы. Панин воспитывал его во французском духе: книги Вольтера, Дидро, французские пьесы. В 18 лет его женили. Как водится, на одной из многочисленных немецких принцесс, но она скоро умерла от родов. Когда Павлу исполнилось 22 года, состоялась поездка в Берлин для сватовства очередной принцессы. Берлин наследника поразил. Подобно отцу, он сделался горячим поклонником прусского двора и Фридриха II, которому поклялся в вечной дружбе. Берлинский опыт, молодой азарт и отцовская кровь начинали будоражить Павла. «Если бы мне надобно было, — писал он в 1766 г. , — образовать себе политическую партию, я мог бы молчать о беспорядках, чтобы пощадить известных лиц, но, будучи тем, что я есмь,— для меня не существует ни партий, ни интересов, кроме интересов государства, а при моем характере мне тяжело видеть, что дела идут вкривь и вкось и что причиною тому небрежность и личные виды, Я желаю лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое», С матерью у Павла сложились прохладные отношения, ее любимицы смотрели на него пренебрежительно. Павел, путешествуя по Европе, открыто выражал недовольство политикой Екатерины и, ее приближенными: Потемкиным, Безбородко и прочими. Он говорил: «Лишь только буду иметь власть — их отстегаю, уничтожу и выгоню». Немудрено, ведь они помогали Екатерине заключать союз с Австрией вместо союза с любимой Павлу Пруссией. В 1783 г. императрица подарила наследнику Гатчину — мызу, принадлежавшую раньше Г. Орлову. После 1917 г. это будет город Троцк. Так начинается гатчинский период жизни будущего русского царя. Он сформировал себе военный отряд, представлявший в миниатюре все рода войск. За образец устава был взят прусский, форма тоже прусская, дисциплина строжайшая. Далее Павел устроил в Гатчине четыре церкви разных вероисповеданий, школу и больницу. Он стал хорошо разбираться в земледелии, помогал крестьянам. Петербургский двор называл его гатчинским помещиком. По вечерам Павел при свечах составлял на будущее указы и проекты. С 1790 г. Павел стал проявлять «приметную склонность к задумчивости». Он поднимался в 4 утра и спешил на учения, осматривал казармы. Гатчина и Павловск превратились в военный лагерь. Известия о французской революции произвели, видимо, еще один незаметный сдвиг в психике князя. Французские эмигранты рассказывали ужасы. Ростопчин писал Воронцову: «Вы увидите впоследствии, сколько вреда наделало пребывание Эстергази: он так усердно проповедовал в пользу деспотизма и необходимости править железной лозой, что государь-наследник усвоил себе эту систему и уже поступает согласно с нею. Каждый день только и слышно, что о насилиях, о мелочных придирках, которых бы постыдился всякий частный человек. Он ежеминутно воображает себе, что хотят ему досадить, что намерены осуждать его действия... Недавно велел посадить под арест четырех офицеров за то, что у них были несколько короткие косы,—причина, совершенно достаточная для того, чтобы заподозрить в них революционное направление». Екатерина, процарствовав 34 года, умерла. В государственной системе процветала взятка, в делах неразбериха, расходы империи превышали доходы. Павел грозил навести порядок. Зимний дворец обступили будки с часовыми, залы наполнились офицерами. Страна начинала жить по-гатчински. Канцелярии, коллегии работали с пяти утра. 200 полицейских бегали по улицам и срывали с прохожих круглые шляпы, у фраков обрезали торчащие воротники, а жилеты разрывались на куски. При въезде и выезде из города стояли будки с полосатыми шлагаумами, и караульные офицеры записывали всех проезжающих. Этот список ежедневно доставлялся Павлу. Как говорил современник, «нельзя было не заметить с первого шага в столице, как дрожь, и не от стужи только, словно эпидемия, всех равно пронимала, особенно после счастливого времени, проведенного нами при Екатерине, царствование которой отличалось милостивою снисходительностью ко всему, что не носило характера преступления». Изгнание из Петербурга, ссылка стали обычным делом. Вице-директора департамента, не смогшего поставить для разных полков сукно одинакового цвета, вывезли, больного, за заставу с приказом никогда не возвращаться. Девушка отказалась выйти замуж по велению императора, и всю ее родню сослали в Сибирь. В окне нижнего этажа Зимнего дворца Павел велел выставить ящик с прорезью, куда каждый мог бросить жалобу. Ключ от комнаты был только у Павла, он каждый вечер вынимал эту корреспонденцию и ставил резолюции. «Этим путем обнаружились многие несправедливости, а в таковых случаях Павел был непреклонен... В продолжение существования ящика,— продолжает очевидец,— невероятно какое существовало правосудие во всех сословиях и правомерность...» Но жулики управились с ящиком: они стали туда бросать разные пасквили на Павла, и он велел ящик снять... Новый император отменил хлебную подать, очень тяжелую для крестьян, чрезвычайный рекрутский набор, велел не продавать крестьян без земли. Дворян он лишил привилегии — свободы от телесного наказания. Павел их вообще считал тунеядцами. Однако странности императора все увеличиваются. На документе, предлагающем различные варианты, он пишет: «Быть по сему». Иногда Павел откровенно говорит бессвязно непонятные окружающим фразы. Принц Евгений Вюртембергский, побывавший в России в 1801 г. : «Павел доказал всем совершенную неспособность царствовать, и его печальное состояние грозило государству очевидною опасностью... Следы его душевного расстройства проявились и во внешних сношениях, так что глас всей Европы и его народа слились в одном мнении, что не может далее царствовать сумасшедший, внутри государства приводящий в беспорядок все отрасли управления, а во внешних делах сегодня враждующий с союзниками, которых вчера усердно приветствовал». Русский посланник в Лондоне получил от Павла указание не давать паспорта ни одному иностранцу, пожелавшему отправиться в Россию. Был запрещен ввоз каких-либо книг из-за границы. Уже в последний день жизни Павел издал указ, чтобы никаких российских товаров «выпускаемо никуда не было без особого высочайшего повеления». Вот что писал Кочубей в Лондон к Воронцову: «Страх, в котором все мы живем, неописуем. Люди боятся своей собственной тени. Все дрожат. Доносы — дело обычное: верны они или неверны, но верят всему. Все крепости переполнены арестантами. Всеми овладела глубокая тоска...» Воронцов же характеризовал Павла так: «Я убежден, что покойный государь имел несчастие быть душевнобольным; я считаю его столь же маловменяемым, как маленького ребенка, который себя и других ранит бритвой, так как раньше не видел бритвы и не знает ее употребления...» Между тем далее самое малое сомнение в уме императора безусловно рассматривалось бы как государственная измена. Ни в каких русских законах сумасшествие царя не предусматривалось, и как быть — не знали. Можно сказать, что Павел погиб от несовершенства законов. Образовался заговор. Граф Пален, адмирал Рибас, граф Панин и командир гвардейцев генерал Талызин составили план свергнуть императора и возвести на престол молодого великого князя Александра. Павла убивать не предполагали. Следовало заручиться поддержкой великого князя. Но Александр, постоянно оскорблявшийся отцом, тем не менее не хотел даже и слушать о перевороте. Наконец, его убедили. Обещали, что Павел будет по-прежнему жить во дворце, иметь все, что пожелает. Но умер Рибас, Панин впал в немилость и был выслан. Пален привлек братьев Зубовых и генерала Беннигсена. О заговоре знали некоторые сенаторы, генералы... Был известен даже день переворота. Среди многих гостей за ужином у княгини Белозерской камергер Загряжский поглядел на часы и сказал: — Великому государю в эту минуту не очень-то по себе. Все замолчали и разъехались. Заговорщики собрались у Талызина, пили для бодрости шампанское. Потом двинулись к Михайловскому замку: братья Зубовы, Беннигсен, начальник гвардейской артиллерии князь Яшвили, офицеры Аргамаков, Татаринов и другие. Батальон Преображенского полка не знал, куда и зачем его ведут. Было около полуночи. Перешли Марсово поле, Летний сад. В саду ночевало множество ворон, они подняли дикий крик. Заговорщики перебрались через замерзшие рвы к дворцу. Палена они там, как ожидалось, не встретили. Их вызвался провести Аргамаков, адъютант Преображенского полка. Когда подошли к запертой двери передней, из 40 человек осталось около десяти — самых пьяных. Даже Платон Зубов заколебался, но Беннигсен закричал: — Как, вы завели нас сюда, а теперь хотите уйти?! Мы слишком далеко зашли, чтобы последовать вашему совету! Сонный лакей отпер дверь. Аргамаков сказал камердинеру, что шесть утра и он явился к государю с докладом. Покои императора охраняли двое камер-гусаров. Аргамаков постучался и взволнованно прокричал им, что во дворце пожар. Зная его голос, гусары отворили. Но когда увидели толпу людей, стали кричать. Яшвили ударил одного саблей, и тот упал. Второй убежал, крича. Солдаты-преображенцы находились в зале. Они начали что-то подозревать. Один выступил вперед и потребовал, чтобы их вели к царю. Поручик Марин приставил свою шпагу к его груди. Беннигсен, Зубовы бросились в императорскую спальню. Павла на постели не было. — Мы погибли! — закричал Платон Зубов. Но сразу же они заметили Павла — он стоял за ширмой. Беннигсен подошел и нему и сказал: «Государь, вы арестованы!» Павел растерянно посмотрел на него и обратился к Зубову. |