Алхимик. Питер ДжеймсАлхимик Peter James
 Скачать 2.97 Mb.
|
|
110 Лондон. Среда, 7 декабря 1994 года Дик Баннерман слышал, как приоткрылась и закрылась дверь. Он почувствовал, что в комнате кто-то находится. Через несколько секунд в поле его зрения появился доктор Кроу. Ему сопутствовала какая-то фигура в темно-синем костюме, которая носила очки в черной оправе. Генетик попытался узнать его. Оба гостя остановились в ногах кровати и какое-то непродолжительное время рассматривали его, словно он был малоинтересным экспонатом зоологического сада. Кроу стоял, непринужденно заложив руки за спину; его спутник прошел вдоль кровати и, поравнявшись с головой Дика Баннермана, что-то поправил. Кроу извлек конверт. – Сэр Нейл Рорке попросил меня доставить это вам, доктор Баннерман. Он был очень расстроен, услышав о вашем заболевании, и попросил меня передать его наилучшие пожелания и надежду на скорейшее выздоровление. Хотите, чтобы я вскрыл для вас его послание? Дик Баннерман попытался кивнуть и, к своему удивлению, выяснил, что может немного шевелить головой. – Через пару минут вы сможете нормально дышать. Затем доктор Зелигман уберет интубационную трубку, и мы сможем поговорить. – Кроу вскрыл конверт и поднес карточку с печатным пожеланием выздоровления к лицу Баннермана. Послание внутри было написано от руки и содержало простой текст: Инсульт – ужасная вещь, но я уверен, что скоро вы полностью поправитесь и снова будете с нами. Нейл Рорке У ученого упало сердце. Значит, оправдались его самые худшие опасения. Он получил инсульт. Насколько плохи его дела? Он полностью парализован? И тем не менее он чувствовал – это не так. Что-то всплывало в памяти. Прошлый вечер? Доктор Кроу и другой человек. Ганн? Да! Так его зовут, он директор службы безопасности. Все воспоминания как в тумане. Они явились в его старую лабораторию… теперь он начал вспоминать. Господи, не появись они там, он мог бы скончаться. Но что они хотели? С каждой секундой воспоминания обретали ясность. Он работал с «Матерноксом», идентифицировал ДНК в препарате. – М… М… – К нему стал возвращаться голос. Затем он поперхнулся и с силой закашлялся. Дыхательная трубка, понял он. Кроу посмотрел на часы: – Всего пару минут, доктор Баннерман. Не пытайтесь разговаривать, когда у вас в горле трубка. Теперь он снова может чувствовать свои руки, ноги. Он пошевелил пальцами на ноге. Он в состоянии немного пошевелить головой, а теперь еще побольше… наконец он способен полностью вращать ею. И может осознать, где он находится: в пустой больничной палате. Без окон. Как здание Бендикс. Он, делая паузы, методично проверил свое тело, сжимая и распуская мышцу за мышцей, убеждаясь, что сохранил контроль за моторными функциями. Он с облегчением убедился, что способность к движению сохранилась во всех частях тела, пусть даже в данный момент весьма ограниченная; где-то он читал, что после инсульта жизненно важно как можно быстрее начать физические упражнения. «Матернокс». В голове ученого становилось все яснее и яснее. Это были результаты его анализов! Он начал закипать гневом. – А теперь необходимо избавиться от вашей вентиляционной системы, – сказал доктор Зелигман, который подошел к кровати и начал тянуть ее. У Баннермана перехватило дыхание, и, задохнувшись, он на мгновение запаниковал, решив, что не сможет больше дышать, но наконец он увидел, как на свет медленно появляется длинная эндотрахеальная трубка белого пластика. Теперь к нему вернулась способность свободно дышать, и он жадно набрал полную грудь воздуха. Горло у него пересохло и опухло. Вентилятор в последний раз прошипел что-то, и наступило молчание. – Как вы себя чувствуете? – спокойно спросил Кроу. – У меня был инсульт? – Боюсь, что да. Но очень незначительный. Вам повезло. – Я бы не назвал это везением. Мне всего пятьдесят восемь. – Ну, это может случиться в любом возрасте. Здесь вы попали в хорошие руки. Я не сомневаюсь, вы встречали доктора Зелигмана, директора нашей клиники. Генетик, подняв голову, увидел, как Зелигман перекрывает какой-то клапан. – Надеюсь, вам тут удобно? – спросил Кроу. – Чтобы вам было так же удобно! Где я, черт возьми? – Вы в клинике «Хаммерсмит-Бендикс». – Сколько мне тут еще торчать? – Это зависит от… – От чего? Дик Баннерман видел, как на лице Кроу появилось уклончивое выражение, скрывавшее что-то. Неужели инсульт был серьезнее, чем он ему сказал? Или он получил еще один удар? – Доктор Баннерман, в современной медицине очень большое значение имеет отношение пациента… – Где моя дочь? Ей рассказали? – С ней пытаются связаться. Мы считаем, что она, скорее всего, в Америке. Генетик все вспомнил и выругался. – Какой сегодня день? – Среда. – Проклятье… в пятницу я… я должен быть в Белом доме. Я произношу речь… – Он огляделся в поисках телефона и удивился, не обнаружив ни одного. – Они поймут, – с сочувствием сказал Кроу. – Не беспокойтесь, обо всем позаботились. Дик Баннерман продолжал думать. О «Матерноксе». Он должен передать Монти полученную им информацию – на тот случай, если его поразит еще один удар и он сможет лишь пускать слюни. Или умрет. В идеальном случае ему стоило бы получить подтверждение, что Кроу замешан во всем этом, но предупредительно звякнул тревожный колокольчик. Он глянул на Зелигмана и решил, что ему не нравится и его внешность. Ничего не говоря, он попытался приподнять тело и сесть, но ничего не получилось, словно половина внутренних связей организма была отключена. Он заметил, что Зелигман наблюдал за его стараниями с легкой ухмылкой. Тем временем Кроу неторопливо обошел комнату, и его взгляд по- птичьи перескакивал с одного предмета на другой. Он остановился рядом с телевизором, взял пульт дистанционного управления и с деланой небрежностью бросил: – Вы не думали, доктор Баннерман, сколько удивительных вещей кроется в современной технике? – Могу ответить и «да» и «нет». Как и многие мои коллеги в генетике, я опасаюсь, что в один прекрасный день какой-нибудь псих зайдет слишком далеко. И только представьте, например, какое воздействие на долгосрочную корпоративную стратегию «Бендикс Шер» окажут труды одного отдельного сумасшедшего. Кроу подошел к «Подсолнухам» Ван Гога и постучал по картине пальцем: – Вот она, работа отдельного сумасшедшего. Измученного гения, который умер в одиночестве и нищете. Теперь за его картины платят суммы, соизмеримые с национальным доходом некоторых стран. При жизни импрессионистов высмеивали как шарлатанов, потому что они осмеливались быть другими. А по мнению потомков, они были гениями. Они освободили живопись от уз, которые душили ее. Дика Баннермана обеспокоило мессианское сияние в глазах Кроу, когда тот вещал, и ученый прикинул, стоит ли ему вести разговор на такую опасную тему. Он остро чувствовал, что, прикованный к больничной койке, он не может сражаться на равных. – Половину исторических героев называли сумасшедшими или еретиками, – словно взгромоздясь на трибуну, ораторствовал Кроу. – Коперника за то, что тот сказал – Земля вращается вокруг Солнца, Галилея за то, что он поддержал его, затем настал черед Чарльза Дарвина. Я могу перечислить десятки тысяч имен. Я рискну сказать, что и вы среди них. Посмотрите на себя. Вы получили Нобелевскую премию, но основная масса научного сообщества игнорирует вас, и, пока мы не поддержали вас, бо́льшую часть своей трудовой жизни вы стучали в чужие двери и фактически просили милостыню. – По крайней мере, я никогда не делал ничего незаконного или аморального. – Баннерману расхотелось и дальше отделываться пустыми словами. Но Кроу пожал плечами: – Истина в том, не так ли, что в нашей области деятельности нам порой приходится делать вещи, которые в какой-то мере выглядят не лучшим образом, но в конечном счете приносят пользу. – Именно этим вы и занимались с «Матерноксом», доктор Кроу? – На этот раз Дик Баннерман решил не уступать. – Вы использовали его как прикрытие, а на самом деле занимались генной инженерией, встроив ген псориаза в систему развития зародыша. И в какой-то момент в будущем, когда зародыш станет ребенком, а потом и взрослым, этот ген даст начало псориазу, а затем перейдет и его детям. Правильно? Кроу одобрительно кивнул, словно выслушал новообращенного: – Вы очень проницательны. – Я предполагаю, все ваши действия продиктованы намерением создать в будущем рынок сбыта для ваших лекарств? – Именно так. Это новый штамм псориаза, для борьбы с которым мы, конечно, уже готовим к выходу на рынок новые препараты. Но мы имеем дело не только с псориазом, доктор Баннерман. Мы работаем над созданием новых генов, которые вызовут в будущих поколениях целый набор хронических заболеваний – новые нарушения сердечно-сосудистой системы, новые варианты почечной недостаточности, новые формы клинической депрессии, новые виды рака желудка – и все они потребуют правильного лечения. Зародыш через мать получит все эти гены, и через двадцать-тридцать лет, когда эти болезни начнут давать знать о себе, соответствующие препараты уже будут готовы к патентованию. Вам не кажется, что это довольно элегантно? – Элегантно? – ошеломленно переспросил Баннерман. – Знаете ли вы какой-то другой бизнес в мире, где компания имеет возможность создавать биологическую потребность в ее продукции? – Да. Наркокартель в Колумбии. Кроу сморщил нос: – Грубый и бессмысленный пример, о котором даже не стоит и говорить. Дик Баннерман изучал стоящего перед ним сумасшедшего, моля Бога, чтобы в этом изолированном сообществе был только один такой. – Неужели вы серьезно так считаете? – Во всем мире одна из шести женщин нуждается в лечении от бесплодия, и большинство из них принимают «Матернокс», доктор Баннерман. Через двадцать лет их дети начнут взрослеть и обнаружат у себя симптомы новых разновидностей псориаза, депрессии, почечной и сосудистой недостаточности… и так далее. И в результате, – голос Кроу зазвенел торжеством, как у подрядчика, успешно продавшего выстроенное им здание и готового подписать договор о сделке, – в первой четверти будущего века примерно пятая часть западного мира будет зависеть от лекарств, которые производит «Бендикс Шер». И мы не собираемся ограничивать эксперименты по генной инженерии для новых болезней только «Матерноксом». Нет, мы надеемся использовать многие из созданных нами изделий, чтобы вводить в организм гены болезней. Единственное, чего мы должны добиться, – найти правильный метод доставки генов. – А доставка гена псориаза не срабатывает в вашем проекте «Медичи», не так ли? – Мы иногда переживаем кое-какие незначительные трудности, – сказал Кроу. – Неужели вы настолько безнравственны? – воззвал к нему Дик Баннерман. – Настолько негуманны? Кроу, стоя лицом к генетику, смерил его уверенным холодным взглядом: – Доктор Баннерман, вы верите в Бога? – Какое отношение Бог имеет к этому? Кроу бросил на Зелигмана беглый взгляд, после чего ответил: – Самое непосредственное. Мы живем в мире, который все больше выходит из-под контроля – и почему? Потому что он находится в злобных клещах деспота, который невозбранно господствует тысячи лет. Шарлатан, надутый позер, задира, садист и массовый убийца. Его имя – Бог, доктор Баннерман. Святой отец. Всемогущий. Сколько человеческих существ, – продолжил он тираду, – этот монстр убил во славу своего имени? Может кто-либо подсчитать погибших во времена Крестовых походов, священных войн, инквизиции Римско-католической церкви, которая правила в Европе с тысяча двести двадцать девятого по тысяча восемьсот тридцать четвертый год? Не говоря о количестве приговоренных к смерти как еретиков за прошедшее тысячелетие… – У Кроу возбужденно блестели глаза. – Назовите мне страну, где не было кровопролития, вызванного Великим Обманщиком и его сыном, – и я назову вам две такие, где кровь лилась потоком! Так вот, мы собираемся изменить все это, доктор Баннерман. Мы наконец осознали, откуда берется Бог. С тайной покончено. Теперь мы сами отвечаем за свою судьбу, мы на пороге нового века, и я хочу дать вам шанс присоединиться к нам. И работать вместе с нами! Дик Баннерман сразу же отверг это предложение: – Можете меня вычеркивать, Кроу. Как ни странно, когда Кроу заговорил снова, у него был спокойный и дружелюбный голос. – Вы должны кое-что понять, доктор Баннерман. Нас интересует не прибыль, а контроль. В течение следующей четверти века мы собираемся доминировать в фармацевтической промышленности: мы будем контролировать производство, распространение и продажу большинства медикаментов в мире. Мы будем способны контролировать борьбу с болью и, что более важно, воспроизводство. Подумайте об этом… у нас будет власти больше, чем у любой известной политической партии. Ответ Дика Баннермана, как и раньше, был сух и краток: – Ты свихнулся, парень. Доктор Кроу не моргнул и глазом. – О, я не сомневался, что потребуется время, чтобы вы начали осознавать нашу точку зрения. Я буду откровенен с вами, доктор Баннерман. Видите ли, нам нужно ваше сотрудничество. Мы очень нуждаемся в нем. – Да, еще бы! Вы столкнулись с проблемами, когда решили с помощью «Матернокса» передавать гены псориаза, потому что прибегли к неправильной методологии. Вы сделали одну серьезнейшую ошибку, которую могут заметить, скорее всего, лишь три человека в мире. Я один из них. Кроу внимательно посмотрел на него: – Вот как? Может, вы просветите нас? – Скорее я готов увидеть вас в аду. – Может, вам это удастся, друг мой. Но боюсь, вам не будет позволена роскошь такого выбора. – Он дал сигнал Зелигману, который, нагнувшись, занялся клапаном. Почти сразу же Дик Баннерман почувствовал, как паралич снова овладевает всеми мышцами. Он попытался заговорить, но смог лишь втягивать воздух. – Одно из главных преимуществ клиник «Бендикс Шер» в том, что они обеспечивают полное уединение, – сказал Кроу. – Мы можем гарантировать, что наших гостей никто и никогда не побеспокоит – разве что в случае необходимости. – Он улыбнулся. – Вы понимаете? Генетик буркнул что-то неразборчивое. – Нет? – Кроу был воплощенная забота. – Разрешите мне внести небольшое уточнение: или вы будете незамедлительно помогать нам, или же мы оставим вас живым и в сознании, но в совершенно неподвижном состоянии, в котором будете находиться столько, сколько вам понравится, – десять, двадцать, тридцать, может, даже сорок лет. Я не знаю, как долго вы сможете протянуть в нем, лишенный возможности читать и писать, – вам останется просто лежать и смотреть на эти стены. Я представляю, что вы сочтете себя похороненным заживо, хотя клаустрофобия вам не угрожает. Пока еще вы можете дать мне знать, прав я или нет, потому что мы собираемся снова ввести вам интубационную трубку и дать возможность день или два как следует подумать. Дик Баннерман попытался запротестовать, но доктор Зелигман нагнулся над ним и приступил к делу. Через несколько секунд у него возникло ощущение, что все тело залито бетоном. Он видел, как пальцы доктора оттянули ему челюсть и рядом с ней появилось коленце белой изогнутой эндотрахеальной трубки, словно крюк ловца устриц. Через несколько секунд он мог только смотреть на Ван Гога и слушать ровное позвякивание вентилятора. Комната была пуста. 111 Вашингтон. Среда, 7 декабря 1994 года У Коннора было ощущение, что сейчас у него разорвется сердце. – Монти! – закричал он. – О господи, Монти! Он ухватился за край упавшего стола, рывком поднял его, подставил под ноги Монти, вскарабкался на него, ухватился за шнур над ее головой и со всей силой рванул его. Шнур порвался куда легче, чем Коннор ожидал, и он, чуть не потеряв равновесие, принял на себя вес ее мертвого тела. Он обнял Монти, прижал к груди и попытался уберечь, когда они оба свалились на пол. Тело ее было мягким, оно еще не успело окоченеть. Он коснулся ее щеки. От нее еще шло тепло. Крикнув матери, чтобы она вызвала «скорую помощь», он принялся отчаянно вспоминать приемы первой помощи, которым его учили в школе. Дыхательные пути. Первым делом дыхательные пути. Шнур врезался в кожу на шее, но распутать его оказалось легко. Лицо Монти было покрыто синевой, а невидящие глаза словно затянуты пленкой. Он поднес ладонь к носу, а потом ко рту. Она не дышала. Правильное положение. Теперь он вспомнил и его. Далее дыхание рот в рот. О господи, успеет ли он совершить шесть необходимых действий. Откинуть назад ее голову, освободить дыхательные пути, прижаться к ее рту, наглухо закупорить его губами, плотно защемить ноздри и три раза с силой вдуть ей воздух в легкие. Сделав это, он тут же оторвался от нее, нащупал местечко на груди сразу же под диафрагмой и обеими руками с силой нажал на него три раза. Дорогая, вернись, не умирай, прошу тебя, не умирай. Когда Коннор в четвертый раз собирался приникнуть к ее губам, чтобы повторить процедуру, он заметил, что дрогнуло ее левое веко, и от радости у него чуть сердце не выскочило из груди. – Монти? Монти, дорогая? Она медленно, еле заметно моргнула. Чуть заметно шевельнулись ресницы; задрожав, они опустились и поднялись снова. Теплый воздух. Он идет у нее изо рта. Она опустила ресницы. Она дышит. Она жива! Продолжать массаж грудной клетки. В комнату вбежала его мать. Посмотрев на нее, он крикнул: – Где «скорая помощь»? Ты ее вызвала? Где же они? Мать встала на колени рядом с ним, вглядываясь в лицо Монти. – Она была повешена, – сказал он. – На электрошнуре, она не дышала. Ради бога, подгони «скорую помощь». Пожалуйста. Табита Донахью внимательно посмотрела на девушку: – С ней все будет в порядке. Продолжай. Продолжай делать то же самое. Не останавливайся. Коннор то непрерывно сжимал ей грудную клетку, то повторял процедуру «рот в рот», пока дыхание Монти заметно не усилилось. На лицо начали возвращаться нормальные краски. Затем заботу о ней взяла на себя мать Коннора. Она опустилась на пол на колени, вытянула руки ладонями книзу, остановив их в нескольких дюймах над грудью Монти; руки Табиты стали совершать медленные круговые движения над шеей и лицом Монти. – С тобой все будет в порядке, Монти, – тихо сказала она, продолжая ровные круговые движения рук. – Теперь ты с нами, просто расслабься, теперь ты в безопасности. Монти открыла глаза и уставилась на них. Первоначальное бессмысленное выражение сменилось смущением. Ее сжатые пальцы распрямились, как у новорожденного ребенка. Коннор взял ее правую руку, поцеловал ладонь и тихонько сжал ее и тут же почувствовал еле заметное ответное пожатие. Она отвечает, понял он. Она тоже пытается сжать его руку! От радости он закрыл глаза. – Где мой отец? Коннор, дернувшись, посмотрел на нее. Последние два часа, пока Монти спала, он не вставая сидел рядом с ней, снова и снова перебирая в памяти последние дни, строя планы. Наклонившись, он поцеловал ее: – Как ты себя чувствуешь? Она с трудом подняла руку и коснулась ярко-красной ссадины на шее. – Не знаю, – сказала она. – Я… я… – Она снова закрыла глаза. – Что произошло, Коннор? Пожалуйста, расскажи мне, что случилось. – Постарайся заснуть. Теперь тебе больше не о чем беспокоиться. Просто отдыхай. – Он с тревогой смотрел на нее. После того как Монти очнулась, ее следовало бы прямиком отправить в больницу, но это было слишком рискованно – она нуждалась в защите. – Где доктор Кроу? – прошептала она. – Все в порядке. Его здесь нет. Он не вернется. Моя мама позаботилась об этом. Он больше не причинит тебе вреда. Она покачала головой: – Снаружи… Он был там. Я была как в бреду, и это было ужасно. Он смотрел из-за окна. Он хотел, чтобы я встала на стол и попробовала… он хотел… Коннор сжал ей руку и кивнул на тяжелые цветастые драпировки: – Они плотно задернуты, к тебе сюда никто не заглянет. Мы будем с тобой всю ночь, так что тебе не о чем беспокоиться. – Моя сумочка. В ней диктофон. Прокрути запись. – Постарайся уснуть, дорогая. – Прошу тебя, прослушай запись. Коннор нашел ее сумку и увидел в ней маленький диктофон «Сони». Он вынул его, нажал «Play» и, едва услышав первые слова, подрегулировал громкость. «…Мы хотели бы получить от вас объяснение, доктор Баннерман, что вы делали с „Матерноксом“, принадлежащим компании». «Вы предпочитаете, чтобы объяснение прозвучало в суде или перед Комитетом по безопасности медицины?» – Прокрути назад, – сказала Монти. – Прослушай с самого начала. Открылась дверь, и вошла Табита Донахью, держа дымящуюся чашку. Она осторожно переступила через полоску соли, которая пересекала порог и опоясывала спальню. – Я принесла вам то, что поможет обрести силы. Сможете выпить, Монти? – Я… я сомневаюсь. Табита села на постель: – Пусть остынет, и потом попробуйте, хорошо? Коннор отмотал ленту к самому началу, и их троица в молчании выслушала запись. Когда она закончилась, порозовевшая было Монти снова побелела. – Я прошу вас, – сказала она. – Мы должны найти моего отца. Не можем ли мы связаться с британским послом? Или доктор Кроу пойдет на… – Внезапно она содрогнулась, не в силах от страха произнести то, что пришло ей в голову. – При вас есть что-нибудь из вещей вашего отца? – спросила Табита. – Что-то личное… вещь, которую он недавно надевал или к которой прикасался? – Нет… у меня ничего нет, во всяком случае не здесь. – И вдруг она спохватилась. – Я… а как насчет… есть диктофон! Это его, он всегда был при нем. Коннор протянул его матери. Она положила его на ладонь, а другой рукой стала легко водить над нею. Дверь чуть приоткрылась, и один из котов вошел в комнату в сопровождении другого, они присоединились к троице людей. Закрыв глаза, Табита начала собираться с силами. – Хочешь поработать с маятником, мама? – спросил Коннор. – Нет необходимости, – ответила она, не открывая глаз. – Я очень остро чувствую его, я знаю, где он, мысленно я четко вижу его. Он очень симпатичный человек, на макушке у него очень мало волос, но длинные волосы цвета соли с перцем закрывают уши и затылок. Монти изумленно замерла. Затем она осознала, что фотографии отца часто появлялись в международной прессе и, вполне возможно, мать Коннора видела их и запомнила его внешний вид. Разве что она отнюдь не выглядела как женщина, которой нужно врать. – Да, – сказала она. – Он так и выглядит. По-прежнему сидя с закрытыми глазами, Табита Донахью продолжала: – Он жив, но в таком состоянии… словно жизнь покинула его. Я не совсем понимаю… Монти обеспокоенно смотрела на нее. – Он лежит плашмя, у него во рту что-то вроде дыхательной трубки, но он в сознании, и мозги у него настороже. – Он парализован? – встревожилась Монти. – Он в маленькой комнатке, вокруг него электронная аппаратура. – Что за комната? – спросила Монти. – В ней нет окон. – Господи, – сказал Коннор. – Сколько этажей в этом здании? – Около восьми. – Восьми? – переспросил он. – Ты уверена, что оно не выше? Смахивает на здание Бендикс. – Восемь! – твердо повторила она. – Это «Хаммерсмит-Бендикс», – сказала Монти. – Клиника. В ней восемь этажей. О господи, где же он там? Может, он ранен. – Я не знаю, что происходит, но никаких ранений не чувствую. На теле этого мужчины нет никаких повреждений. – Прошу тебя, Коннор, мы должны что-то предпринять, – взмолилась Монти. – Завтра, моя дорогая, завтра, – сказал Коннор. – Я все отлично понимаю. Твой отец им нужен живым, они нуждаются в его знаниях. И я отлично понимаю, что мы должны делать. Тебе придется полностью довериться мне. О’кей? Она коротко кивнула. Ее лицо было маской страха, и, чтобы успокоиться, она сжала его руку. |